ВОДА

Я лежу в своей жёсткой, мучающей спину, постели и смотрю на оконное стекло. Ничего за окном, только серое, затянутое набрякшими тучами, небо, только клубящаяся желеобразная масса, накапливающая тяжесть влаги. Вот первая капля скупой слезой поползла по стеклу, ползёт долго, одиноко, словно наслаждается своим ленивым движением. Потом сразу застучало дробно и назойливо, забарабанило по жестяному наружному подоконнику, зашумело за стеной, на шиферной крыше…  Пошёл густой осенний дождь, затяжной и настойчивый. С неба лилась вода, рушилась, хлестала, а на тумбочке возле моей кровати стоял стакан с водой, наполовину полный. Я горько усмехнулся: «Может, наполовину пустой? Что вернее…»
Пустота невидимым куполом накрывала мою, опостылевшую до отвращения, кровать, мою дыбу, последний приют в жизни. Я знал, что умираю, понимал, что ничего уже не будет, желал только, чтобы поскорее, не просил рая, а молил небытия. Хорошо было ничего не хотеть. И вдруг желание попить вошло в меня, словно ядовитое жало. Я попытался поднять руку. Ещё вчера она меня слушалась, подчинялась мне, хотя и с трудом, но сейчас неподъёмная железная цепь держала её на краю постели. Я смотрел на воду: на содержимое стакана, на ползущие по стеклу потоки, на хлёсткие полосы ливня, мучился жаждой, злился и горько обижался на эту последнюю пытку, которую невозможно было терпеть или прекратить.
Лариса придёт только после девяти. Она работает в ночь, дежурит в школе на вахте до полвосьмого, потом едет за продуктами и лекарством, потом придёт сюда, в эту богадельню ко мне, своему бывшему мужу. Я думаю, зачем ей это? Она уже двенадцать лет живёт одна, а без меня  – четверть века. Наша бедная девочка умерла в свои пятнадцать, промучившись на этом свете в непреодолимой, неизлечимой болезни, возможно, полученной от Бога за мои грехи. Я так думаю, потому что Лариса – человек чистый, добрый, боящийся греха, а я натворил в жизни столько!.. Настенька родилась с болезнью, страдала, плохо развивалась, была такой… некрасивой. Вот, подумал это слово, стало больно. Ведь для нас обоих дочь казалась самой прекрасной, только уж очень жалкой.  Да-а… Я ушёл от них, убежал, скрылся. Я бросил своего больного ребёнка, свою сокрушённую горем жену.
Что же досталось взамен? Страсть к Корине захлестнула меня. Эта смуглая, черноглазая красавица, вся такая совершенная по сегодняшним стандартам, словно с картинки в журнале, измучила меня, ободрала, как липку во всех смыслах: материально, морально, духовно… Ах, что это я? Неужели обвиняю её, молодую, жадную до жизни, плохо воспитанную девицу? Она приехала из своей глуши для того, чтобы, воспользовавшись своей красотой, щедростью природы, насладиться моментом, создать базу для другого, более достойного её существования. Я стал точкой тверди, от которой она, словно пловчиха, задумавшая переплыть реку, оттолкнулась  энергично и пустилась к своей цели. Разве мне её судить? Мне, подобно её случайному отцу, бросившему своего ребёнка? Я попался на пути в нужный момент, подвернулся ей, как промежуточная точка опоры, но ведь воспользовался ею! Не помог же я ей бескорыстно, по-братски, чуть ли не по-отцовски, учитывая разницу в возрасте в пятнадцать лет. Как она тогда сказала, смеясь одними губами и ненавидя меня взглядом? А… «Лучше в омут головой, чем дальше с тобой!» Я ударил её. Не больно, чуть задев щёку, но злые слёзы брызнули из её глаз – солёные жгучие капли… Вода, вода – и это вода.
Я увидел её на областной фотовыставке «Наши современники», она стояла возле своего портрета, выполненного стариком Федосовым. Дед всё ещё таил в себе сластолюбие, умел отыскать самое яркое, конфетное. При всём мастерстве, старик не смог передать особенность этой дикой красоты, огонь, мерцавший в глубине взгляда. Я увидел этот прожигающий насквозь свет, подставился под него, принял, как летний жестокий загар.
Корина училась в физкультурном колледже, в школе занималась волейболом, была смелой и ловкой. Я сравнивал её со всеми моими женщинами, но она была несравненной. Теперь я думаю, причина была в её молодости, оторванности от меня чередой лет. До Ларисы были студенческие, случайные связи, одна, такая пухленькая и глуповатая Наташка даже забеременела от меня, но я скрылся, исчез, перевёлся на другой факультет (и правильно сделал, мой теперешний бизнес налажен совсем неплохо). Никогда потом я не поинтересовался, как же она поступила, что было с ней, только уходя, оставил немного денег на тумбочке.
Лариса пришла ко мне на предприятие в бухгалтерию. Тоненькая, светленькая, скромная, она сразу мне понравилась, в первые же минуты я подумал, что такая девушка может стать хорошей женой. Она и была хорошей женой, стала жертвенной, преданной матерью, но болезнь дочери стала для меня тяготой, невыносимой нагрузкой, постыдным пятном моей судьбы. Да, я стыдился быть отцом маленького инвалида, я сбежал.
Помню один момент, сейчас особенно мне невыносимый: дочка, Светочка, когда я гулял с ней во дворе, попросила пить. Лариса была на работе, а я, уходя на прогулку, не взял с собой воду. Чтобы напоить ребёнка, надо было взять её на руки, втащить на четвёртый этаж, ещё и коляску спрятать хотя бы в подъезде под лестницей… Я разозлился, сказал девочке «потерпи», и стал возить её на коляске туда-сюда возле парадного. Я не смотрел на неё, только катал по горлу тугой ком досады. А когда взглянул в лицо дочери, увидел, что она побледнела до сини, что теряет сознание. Я схватил ребёнка и побежал наверх. Глоток воды привёл её в чувство, она открыла глаза и тихо заплакала. Теперь я тихо плачу. Никто меня не видит, разве что мой ангел, если ещё не отказался от меня. Сказать, что меня видит Бог, даже не пытаюсь, он, скорее всего, давно отвернулся от меня. Я прогневил его не раз, но самый губительный миг случился тогда, когда умерла Света. Лариса мне позвонила, сказала, что дочь отвезли в больницу, что надежды нет, а я, помнится, подумал то, самое предательское: «Хоть бы уж конец». Да, так и подумал, так и случилось. Только когда увидел на гробовой подушке это измождённое, но такое родное лицо, вдруг почувствовал кинжальный удар в грудь и, наконец, заплакал.
Боже мой! Как я хочу пить! Кто это такое придумал про стакан воды, который некому подать в немощи? Неужели он выжил, получил свою воду и успел поведать человечеству об этом тяжёлом опыте? Я бы, будь первым в череде умирающих от жажды в бессилии, не смог, не успел бы об этом рассказать.
Что-то туманится сознание, наползают нереальные видения. Вот я вижу озеро – огромную природную ёмкость воды, заключённую в горную каменную чашу. Чистая, холодная, желанная влага! Я, медленно от слабости, вступаю в живую всепроникающую стихию, иду вперёд, всё глубже погружаясь, но вода, охватывая морозной свежесть всё моё тело, не проникает сквозь сомкнутые губы. Пить, пить, пить!
Холод сковывает, проникает сквозь кожу, подползает к самому сердцу. Я погружаюсь в озеро с головой, нечем дышать, и, странно, дышать не хочется. Всё во мне замерло, словно окаменело. Ещё одна мысль прорезала сознание, такая ослепительная, как внезапная молния: «Жизнь кончена! Зачем я жил?»
P. S.  Это была кома. Я вышел из неё через два месяца. Лариса нашла меня без сознания, вызвала «скорую». В общем, я живу, вопреки смертельному диагнозу, вопреки моему желанию вечного покоя. Видно, и его надо заслужить. Теперь ещё одна пронзительная мысль переполняет меня: «Почему я не умер? Что я должен ещё этой жизни?» У меня есть время всё обдумать, потому что нездоровье всё ещё сковывает меня той, неподъёмной цепью:  правосторонний паралич не даёт существовать полноценно. Я ещё не стар, надеюсь поправиться и что-то исправить. Не могу целенаправленно жить и даже думать – нет никаких желаний, почти полное отсутствие потребностей. Всё ещё купол пустоты накрывает меня, но сквозь его прозрачную сферу я иногда замечаю свечение высокой, едва мерцающей звезды. Это ритмичное мерцание напоминает мне то мучительное, но полное желанием слово: «пить, пить!» Я жду Ларису. Жду не так, как ждал раньше, нуждаясь в уходе и заботе, а так, как ждал когда-то на первое свидание. Хочу видеть её лицо, её неподражаемую, нежную улыбку, слышать голос, смотреть, как шевелятся губы, как движется в пространстве пустого купола её гибкая, небольшая фигурка.
Сегодня звезда мигнула как-то чуть по-другому, и вместо «пить», я словно услышал настойчивое и утвердительное «жить!» Моя рука пошевелила пальцами, и от плеча через весь правый бок до самой пятки прошёл острый болезненный удар тока. О, какая радость! Мне так нужно, чтобы моя правая рука смогла в нужную минуту подать родному жаждущему человеку стакан воды!