Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 27

      Глава 27

      Грабежи, надругательства и пьянки стихли только тогда, когда тащить и разбивать больше было нечего, когда армия Александра напилась до одури.

      — С ума сойти! — возмущался Гефестион. — Я уже не помню, когда с тобой спал в последний раз, потому что не знаю, как добираюсь до постели, кто меня вообще сюда притаскивает, а поутру голова трещит. Мне надоело каждый вечр по осколкам ходить, мраморная крошка под ногами противно скрипит. Сотни свитков вчера жгли, зачем во дворце? — вынесли бы на улицу…

      — Наверное, там дождь шёл. — Только проснувшийся Александр оставил пышные подушки, скользнул к Гефестиону, уже усевшемуся на краю кровати, обнял его рукой за пояс и стал целовать бедро любимого. — До чего же ты сладкий и тёпленький! — Сын Зевса зарылся носом в складочку между ногой и низом живота Гефестиона, язык от носа не отставал.

      — У меня голова болит! — во второй раз пожаловался Гефестион.

      Александр вздохнул.

      — Ладно, я позову Филиппа, снимет он твою головную боль, у меня у самого голова раскалывается. После примем ванну и придём в себя.

      — Давно бы так…

      Когда прекрасную пару привели в чувство, а в спальне раскурили благовония, Гефестиону пришла в голову гениальная идея:

      — Ксандре, знаешь что? Надень персидскую одежду, только выбери менее мерзостное.

      — Ого! — оценил удивлённый Александр. — А ты?

      — И я с тобой.

      — Пошли!

      Через четверть часа, распотрошив набитые тряпьём сундуки, друзья вернулись в спальню. На Александре красовались голубая с умеренно пёстрой вышивкой льняная канди в пол и тёмно-фиолетовая накидка, обшитая по бортам разрезов перламутровыми пластинками, Гефестион надел светло-бежевую с глубоким вырезом канди, украшенную той же бежевой, но значительно более тёмного тона вышивкой, и лиловый конас* с подолом в сапфирах, заключённых в геометрические узоры из серебряного шитья.

-----------------------------
      * Конас — узкий плащ, не сшитый с боков.
-----------------------------

      — И что теперь, филе? — прошептал Александр, скользя руками по шее и сближая свои губы с устами любимого. — Как же я соскучился, сколько мы угорали в беспамятстве!

      — Самое главное — очнуться вновь в объятиях друг друга. — Гефестион поводил шеей, лаская ею и склонённой щекой предплечье Александра. Их губы слились, блаженную истому и разгоравшийся, ещё бесшумный жар огласил громкий треск разорвавшейся парчи, льняную канди постигла та же участь. — Встань на ткань. Пусть персы так же разлетаются и попираются твоими ногами.

      Обнажённый Александр ступил на разорванное одеяние и подался вперёд; затрещала нежная, глубокого лилового цвета накидка Гефестиона, рубашку на нём сын Зевса разорвал вдоль по вырезу и приник к белой груди:

      — Останься со мной навсегда, моя родная Македония…

      Родная Македония погрузила Александра в океан блаженства и сама напиталась досыта.


      — Как хорошо, — делился сын Зевса со своей правой рукой, уже засыпая, — что пелена спала с моих глаз. Эта всеобщая любовь, эта готовность к ней, готовность принять и ответить тем же — какой идеализм! Азия, как и весь мир, склоняется только перед силой — пусть же она простирается передо мной ниц и трепещет, а любовь мне нужна одна-единственная — твоя.

      — А мне и подавно. Прогуляемся вечерком? — не хочу на пирушку.

      — Угу.

      Вечером Гефестион и Александр вышли на свежий воздух. Вокруг вступала в свои права весна, свежий ветерок нёс с гор прохладу. Вытянулись по струнке часовые, сын Аминтора поднял голову к небу. Полярная звезда, оконечность хвоста Малой Медведицы, показывающая направление на север, сияла на небе гораздо ниже к горизонту, чем в Пелле, ещё один порыв ветра донёс обрывок какой-то фразы, сказанной персидским говором. Это была всё та же Азия.

      Гефестион сильно сжал пальцами руку Александра.

      — Останься со мной навсегда. Тем мальчиком.



      Александр не мог ждать транспорта из Суз и Вавилона в бездействии и предпринял небольшую экспедицию по областям, лежащим вокруг Персеполя, причём в ходе её были обнаружены и приведены к покорности племена, ведущие едва ли не первобытный образ жизни. Сын Зевса быстро потерял к ним интерес и совершил короткий марш-бросок на Пасаргады, располагавшиеся всего в нескольких парасангах от Персеполя. Город, основанный Киром, сдал царю Азии Гобар. Он опустошил казну ещё одной персидской столицы — шесть тысяч талантов — и передал её Александру. Вступившие в Пасаргады войска в нём не остались и, пресыщенные грабежом и насилием в Персеполе, покоя горожан не нарушили. Город был сохранён, Гобар расстался с самодержцем, ликуя в душе: он смог улестить Александра, а ведь в казне было только шесть тысяч талантов — всего ничего по сравнению с Персеполем!

      За этими делами пролетело два месяца. Когда весна уже перевалила на вторую половину, прибыли повозки с мулами и верблюдами, на них погрузили персидское золото. Уцелевшие жители Персеполя, угоняемые в рабство, смотрели, как из города тянутся нескончаемым потоком тысячи навьюченных драгоценной поклажей животных. Сто двадцать тысяч талантов, огромная по ценности и весу сумма, затребовали десять тысяч мулов, пять тысяч верблюдов и три тысячи повозок; одна охрана каравана — сплошь македоняне — насчитывала шесть тысяч человек. Сокровища вывозили две недели.

      На исходе апреля, бродя по дворцу и видя в суете и беготне населявших его приготовления к отъезду, Гефестион наткнулся на Александра, спорившего о чём-то с Парменионом.

      — Я сказал! — в конце концов пресёк препирательства царь Азии и пошёл от полководца прочь.

      — И что ты сказал? — поинтересовался Гефестион.

      — Тебе ни за что не поведаю, и у Пармениона не спрашивай, а то всё испортишь. Это сюрприз для тебя, филе!

      Персы должны были быть наказаны — и памятно. Своё намерение Александр вынашивал несколько недель и, безусловно, свершил то, что свершил, не вдохновляясь речами блудливой Таис, за годы похода сильно истаскавшейся и удерживавшей при себе Птолемея только женским коварством и шантажом; к содеянному Александр приложил руку, ведомую не пьяной головой, а простым расчётом. Персы сожгли храмы Эллады, святилища эллинов, почитаемые также и македонянами, — персы получат должный ответ. Камни основания и многочисленные золотые и бронзовые таблички во дворце Ахеменидов хранили подробный перечень приношений греков, имена вложившихся в сооружение грандиозной постройки деньгами, данью и трудом — вряд ли такую память стоило оставлять.

      И вечером накануне отъезда сын Зевса поднялся на прощальном пиру с ложа с чашей в руке.

      — История всегда повторяется, отражаясь зеркально. Когда-то триста спартанцев защищали Фермопилы, но были биты персами, обошедшими их по козьим тропам. Зимой мы задержались у Персидских ворот, теперь сами персы оказались оборонявшимися — уже мы, европейцы, их обошли и уничтожили. Когда-то персы осквернили и разорили наши храмы. Двадцать шесть лет тому назад, в день моего рождения, Герострат сжёг храм Артемиды в Эфесе, чтобы прославиться. А теперь Александр сожжёт этот каскад дворцов, чтобы оставить в истории память о персидской столице. Радуйся, Персеполь, тебе уготовано бессмертие: ты будешь знаменит тем, что я тебя сожгу! Сын Зевса приложил к тебе руку! — И Александр, взяв факел, поднёс его к ближайшей драпировке. Пламя вмиг охватило златотканую парчу.

      — В огонь величие персов! Смерть Дарию! Да здравствует Александр! — заорали собравшиеся.

      Этеры кинулись поджигать всё, что могло гореть. Пламя охватило занавеси и ковры, пылали резные панели из драгоценного ливанского кедра и мебель, изготовленная ионийскими умельцами, падали и лопались в огне прекрасные вазы и флаконы с благовониями, осыпалась позолота, занялись вываленные из сундуков тюки двухсотлетних китайских шелков, прекрасной шерсти тонкорунных овец, льняного полотна, вытканного сотнями людей, и расписанной затейливым шитьём парчи, опрокидывались сосуды, перерубались цепи светильников — и вино, смешавшись с маслом, разливалось по полу танцующими оранжевыми языками.

      Ночь превратилась в день. Александр стоял посреди залы со сверкавшим ярче пламени взором, Гефестион тоже смотрел удовлетворённо: горела ненавистная ему Азия. Парменион страдальчески вздыхал, ещё днём он говорил Александру, что разор будет бесполезен для греков, — Александр отвечал, что в огне исчезнут свидетельства их раболепства перед персами; Парменион предостерегал: поджог усилит злобу азиатов — сын Зевса возражал: они не хотели мира, отвергли его любовь и не принесли своей — пусть теперь трепещут от страха и простираются перед ним ниц, это их свободный выбор.

      Охваченная азартом подвыпившая толпа ринулась в соседние залы и стала поджигать всё там; навстречу им устремились с вёдрами воды увидавшие пожар снаружи, но быстро успокоились, узнав, что костёр разожжён намеренно, и с удовольствием присоединились к поджигателям.

      Поджог был необходим — в том смысле, что сгоревший каскад дворцов, где сотнями лет правили цари царей, владыки огромной империи, где составлялись планы войн против греков, откуда управлялся могущественный персидский флот, несущий смерть эллинам, населению Эгеиды, побережью Ионии, где принимались решения о разорении цветущих земель, порабощении свободных жителей и осквернении храмов, конечно, был символом величия азиатов — и должен был исчезнуть.

      Великолепный дворцовый комплекс сгорел, но глиняные таблички, закалённые огнём наподобие кирпичей, всё же вопреки желанию Александра сохранили грядущим векам, чьи руки были задействованы для возведения роскошного каскада. Впрочем, царю Азии было уже не до этого: войско покидало город. Александр оставил Тиридата правителем, но в верхней части Персеполя был размещён македонский гарнизон, подчинявшийся македонскому же наместнику. На место нашедшего свою смерть под крепостными стенами Ариобарзана заступил новый сатрап Персиды Фрасаорт, а сына Зевса ждала последняя непокорённая столица — славный город Экбатаны. Шёл дайсий 330 года до н. э.



      Шёл дайсий 330 года до н. э. В Экбатанах в своей резиденции Дарий метался из угла в угол, перебирая уже немногочисленные возможности спасения. У Кодомана было несколько человек, которым он мог доверять: грек Патрон, перс Артабаз, командующий царской конницей Набарзан и три сатрапа: Бактрии — Бесс, Арии — Сатибарзан и Дрангианы — Барсаэнт. В подчинении у Патрона было четыре тысячи греков — не бросившие Дария в беде остатки некогда мощной многотысячной армии наёмников; Набарзан собирал людей, готовых обнажить мечи против Коринфского союза; Артабаз был умным советчиком; правители северо-восточных сатрапий обладали большими резервами; обширные территории: Мидия, Гиркания и множество сатрапий на восток от них — ещё не перешли во владения Александра. Соединив свои силы, Дарий насчитал тридцать тысяч пехотинцев, четыре тысячи пращников и стрелков и три тысячи триста конников — преимущественно бактрийцев, под командой Бесса. Это была значительная сила, но все знали о бешено дерущихся воинах коалиции, крушащих вдесятеро превосходящего их числом противника, — Дарий решил уходить из Экбатан на север и далее на восток, вербуя по пути своих сторонников, не желавших оказаться под властью европейских варваров. Он измотает воинов Александра погоней в незнакомых враждебных землях, за каждым пригорком которых пришельцев может ждать засада, удачно брошенный дротик или метко пущенная стрела.

      Когда бывшему царю царей донесли, что ныне действительный царь Азии пирует в Персеполе, Дарий понял, что час пробил. Экбатаны отделяла от армии Коринфского союза сотня парасангов, но о быстроте передвижения македонян Кодоман знал — приходилось сниматься, покидать свою последнюю столицу и искать в бескрайних степях спасение или смерть.

      Речи Дарий держал торжественные, проникновенные и должным образом литературно оформленные, но, выйдя в поход, столкнулся с крупными неприятностями. Кадусии и скифы* отказались вливаться в ряды персов, а времени для репрессий у Дария не было, да и авторитет его был далёк от того, которым он обладал каких-нибудь пять лет назад.

------------------------------
      * Кадусии — древний народ, населявший юго-западное побережье Каспийского моря, скифы — древний ираноязычный народ, существовавший в VIII в. до н. э. — IV в. н. э.
------------------------------

Прознав об отказе кадусиев и скифов присоединиться, офицеры стали часто перешёптываться о чём-то за спиной Дария, тот тщетно пытался поймать открытые взоры: соратники предпочитали отводить глаза. Дария стали охватывать сомнения, он с ужасом понял, что не может доверять людям, в беззаветной преданности которых раньше был уверен. Нехорошие предчувствия усилились, что-то плелось и готовилось опутать бывшего правителя бывшей огромной империи. Вдруг в бескрайних просторах не Александра, а его самого, Дария, подстережёт копьё или отравленная стрела? А вдруг в самом шатре его ждёт конец от удара кинжала или чаши с отравленным вином?

      Войско с огромным, как всегда, обозом вступило в Гирканию. После нескольких переходов, на очередном привале, в шатёр Дария вошли Бесс и Набарзан, как полагается, простёрлись ниц, заверили Кодомана в том, что преданы ему как никогда и нашли прекрасный путь к спасению. На вопрос, что же это за путь, Набарзан дал очень удививший Дария ответ. По словам командира царской конницы, Дарию следовало продолжить путь далее вглубь Азии, в восточные сатрапии, а командование препоручить Бессу, который останется в Гиркании с основными силами и встретит Александра во всеоружии.

      — Ты хочешь занять моё место, Бесс? — Дарий испытующе посмотрел на сатрапа Бактрии.

      За Бесса снова выступил Набарзан:

      — У нас и в мыслях этого нет, государь, — речь идёт только о временной передаче командования. Посуди сам: люди напуганы, имя Александра вселяет в них ужас, они не думают, что отступают, — они думают, что бегут. Дезертирство приняло обвальный характер: ты вышел из Экбатан с почти что сорока тысячами человек — сейчас от них осталась едва ли четверть. Уходя на восток дальше, по-прежнему ведя за собой тех, кто ещё не сбежал, ты можешь потерять их всех. Пусть Бесс останется с воинами и даст Александру бой — это задержит македонянина. Брось обоз — продвигаясь налегке, ты станешь недоступен Александру, а в Согдиане и в Бактрии соберёшь хорошее войско. Бактрийцы прекрасно помнят, что произошло с их соплеменниками под Гавгамелами, — они горят желанием отомстить. Никто не собирается лишать тебя титула и узурпировать престол — Бесс держит в уме только полномочия полководца.

      — Хорошо. Я подумаю. А сейчас оставьте меня.

      Бесс и Набарзан откланялись и вышли из шатра. Неподалёку их ждали Сатибарзан и Барсаэнт.

      — Ну что? — осведомились они хором.

      — Говорит, что подумает, — ответил Набарзан.

      — Медлить далее нельзя, — заметил Барсаэнт.

      — Только бы он не ушёл в расположение греков!

      — Мне кажется, что Патрон не сможет убедить его: Дарий понял, что обречён, — высказал своё мнение Бесс.

      — Значит, сегодня ночью? — спросил Сатибарзан.

      — Сегодня.

      — Ты уверен в своих людях?

      — Да, — Бесс не сомневался.

      Оставшись один, Дарий нервно провёл рукой по щекам и испортил аккуратные завитки надушенной бороды, зажав её в горсть. Бесс захотел его царства. Сначала он будет распоряжаться как бы от Дария — потом уже открыто от себя самого. Набарзан на стороне сатрапа Бактрии, «у нас в мыслях» выдаёт их с головой, Сатибарзан и Барсаэнт, конечно, действуют заодно с ними. «Лишить тебя титула» — а кто сейчас Дарий, когда в Вавилоне Александр коронован царём четырёх сторон света, а царём Азии зовётся уже давно? «Узурпировать престол» — а где он, этот престол? В Персеполе он сожжён, в Сузах Александр сел на его трон, и, когда выяснилось, что он высоковат, Гефестион подставил под его ноги столик, с которого Дарий некогда вкушал пищу. Несчастный евнух, когда-то прислуживавший царю царей, а теперь принуждённый гнуться в поклонах перед пришельцем, зарыдал, но услышал ответ: «Пусть Дарий будет счастлив, что его столика коснулись ступни сына Зевса!»

      В шатёр вошёл Патрон.

      — Дарий, среди сатрапов зреет измена. Бесс, Сатибарзан и Барсаэнт всё время держатся вместе, к ним примкнул Набарзан. Они что-то замышляют.

      — Если они ведут себя так окрыто, значит, оставшиеся здесь люди на их стороне. Если эти люди уже здесь, при мне, действуют по их указке, что ждёт меня на востоке, в Арии, Бактрии, Дрангиане, их сатрапиях? Я не соберу там войско, они с большей охотой присоединятся к Бессу. А твои четыре тысячи человек — слишком мало против них, я не говорю уже об Александре…

      Мозг Патрона пронзила догадка:

      — Ты отказываешься от дальнейшей борьбы? Ты хочешь свести счёты с жизнью?

      — Нет, Патрон, я умру царём и не от удара своего кинжала. Я не буду малодушным — для того, чтоб захватить мою власть, Бессу придётся стать вором и запятнать себя преступлением. — Дарий подошёл к Патрону и обнял его. — Иди, мой добрый друг. Я ли совершил слишком много ошибок, разбазарил половину своей империи и встретил только предателей в её второй половине или провидению было угодно вознести Александра надо мной? Не знаю. Может быть, совсем скоро эта истина уже откроется мне. Иди, мой добрый друг. Я никогда не забуду, что ты оказался единственным, кто не предал…

      — У тебя есть ещё Артабаз, нас уже двое!

      — Это ничего не меняет. Пусть небо и светлый Ахурамазда наградят за преданность тех, кто в моём несчастье от меня не отвернулся. Выбери безопасный час, уведи своих людей отсюда. Я уверен, что Александр примет вас. Наверное, он действительно более достоин властвовать над Азией. Иди, мой друг, иди! Прощай! — Дарий отвернулся, подавляя рыдания.

      Патрон вышел. Дарий считал малодушием наложить на себя руки, он не хотел проявлять слабость. А, может быть, именно проявлял её, именно боялся смерти и смалодушничал, продлевая жизнь, передоверяя решение оборвать её другим?

      Ночь тянулась невыносимо долго. Глаза Дария потухли. Острым ножом по сердцу полоснуло осознание того, что угасший день был последним для царя царей: следующий встанет над пленником. Или мертвецом. У шатра дежурили бактрийцы, затаившие злобу на Дария ещё с Гавгамел, под которыми владыка империи Ахеменидов, спасаясь бегством, позволил без помех учинить резню соплеменников горцев, грабящих обоз македонян. К тому же каждый страж был наверняка подкуплен Бессом.

      Дарий платил дань самым тяжёлым в своей жизни раздумьям. Зачем, зачем он ушёл из Экбатан?! Два раза он бежал от Александра — и два раза его положение становилось хуже. Если бы он остался в своей последней столице! Он бы сдался Александру: македонянин не убивает покорных. Дарий передал бы ему власть. Да и честно, положа руку на сердце — разве Александр не заслуживает её? По крайней мере он храбро бился и победил в открытом бою — лучше было бы присягнуть на верность выигравшему, а не быть захваченным предавшими. Александр связан с Ахеменидами родством, пусть и не кровным, пусть приобретённым, пусть нисходящим к прадеду, но связан, он имеет более прав на Азию — да хотя бы по чести и благородству! Если бы Дарий остался в Экбатанах! Если бы, если бы, но что об этом говорить, когда дело сделано?

      Снаружи послышался звон металла, в шатёр вошли Бесс, Сатибарзан, Барсаэнт и Набарзан. В руках Бесса блеснуло золото. Последней честью, более походившей на насмешку и ещё более — на издёвку, были золотые кандалы, надетые на Дария, но кибитка, куда его затолкнули, была ветхим экипажем, завешанным драными шкурами и запряжённым плохонькими мулами. Дария бросили на солому, выстлавшую дно развалюхи. Он даже не знал, куда его повезут…

      У самого Бесса тоже не было точного плана в отношении Дария. Сатрап Бактрии предполагал сдать его Александру, если тот беглецов нагонит, Бесс знал, что сын Зевса хочет захватить Дария живым. Если же тому, что осталось от сорокатысячного персидского войска, суждено будет уйти от погони, Дарий ещё может пригодиться — например, для оформления законности захваченной власти. Смерть в ближайшие часы Дарию не грозила.

      Александр тем временем нёсся по азиатским просторам, заглатывая парасанг за парасангом, коих от Персеполя до Экбатан насчитывалась сотня. На принятие власти от лежащих на его пути областей он обращал мало внимания — и привык уже, и держал в уме другую цель. Он хотел захватить Дария живым и добиться от него передачи прав на власть мирным путём: преемственность, как полагал Александр, прибавит ему веса в глазах местной знати, а, учитывая то, какие огромные территории ещё оставалось покорить, это было немаловажно. Пусть это и выглядело смешно, но Александр, перерубив десятки тысяч людей, желал принять в руки бразды правления по праву и закону, получить их от Дария в наследство. Захваченный Дарий точно не сможет организовать в подлежащих дальнейшему переходу под власть Александра сатрапиях никакого сопротивления; сын Зевса развяжется с Коринфским союзом, рапортовав ему о достижении всех целей, намеченных пять лет назад. Ну и, конечно, огромное удовлетворение, которое царь Азии испытает, захватив давнего противника, с которым мерился силами долгих четыре года, нельзя было сбрасывать со счетов.



      О том, что стратег-автократор Коринфского союза обещал объединённым силам альянса, что битва под Гавгамелами будет последней, царь Азии не думал — вернее, предполагал, что этот вопрос он как-то уладит. Убеждением, посулами, деньгами, приказом, наконец. Кроме того, из Киликии должны были быть переброшены свежие силы; Антипатр, разобравшись со спартанцами, тоже мог послать высвободившиеся полки. Александр понимал, что с кем-то всё равно придётся расстаться, что дни Коринфского союза после сожжения Персеполя сочтены и ждут только захвата Дария. Воображение рисовало Александру пленение царя царей царём четырёх сторон света — из-за одних титулов картина выглядела умопомрачительной даже для сына Зевса.

      Вступив в Мидию, царь Азии встретил ожидаемое пополнение: пять тысяч пеших и тысяча конных новобранцев из Киликии под командованием Платона.

      Увеличившаяся армия македонян миновала Аспадану и Паретакену, подходил к концу четвёртый десяток дней стремительного броска, в трёх днях пути от Экбатан к Александру вышел Бистан, сын Оха, царствовавшего перед Дарием, одного из тех владык империи, которые садились на трон на несколько недель и падали от отравы Багоя. Бистан поведал Александру о том, что Дарий, захватив казну Мидии, бежал из Экбатан в северо-восточном направлении.

      Продолжение выложено.