Мой Тургенев. 21. Ася

В июне Тургенев едет ненадолго в Лондон, а затем на лечение водами в Зинциг. В Лондоне он слегка приободрился, здесь он "благодаря двум-трем удачным рекомендательным письмам, сделал множество приятных знакомств, с Карлейлем, Теккереем, Дизраели, Маколеем... Его даже хотели представить Палмерстону, принцу Альберту.."  Однако он решил отложить всё это до более удобного времени и поехать лечиться. Из Лондона он посылает письмо полное тревоги за здоровье беременной Виардо: "Как вы поживаете? Что поделываете в дорогом, милом Куртавнеле? Погода вам благоприятствует. Если вы не можете ходить, пусть вас, по крайней мере, выносят во двор. Передайте от меня привет всем и всему в Куртавнеле. Будьте здоровы и не забывайте!" (Лондон, 12 мая 1857 г.)

По приезде в Зинциг у Тургенева снова случился приступ невралгии. Анненкову, 27 июня 1857 г: "..Скажу Вам очень серьезно: возвращение моей болезни меня убило: я мертвый человек - я это чувствую,- от меня несет трупом. Пока эта змея будет грызть меня - ничего в жизни не может меня занимать и я не гожусь ни на что. Не знаю, поможет ли мне здешняя вода - но, как нарочно, мне стало здесь гораздо хуже - меня уверяют, что это постоянное действие воды вначале, но я разучился верить докторам. Впрочем, довольно об этом".

Биографами Тургенева высказывалось предположение, что отъезд Тургенева в Занциг был связан не только с его болезнью, но и с желанием Виардо «избежать слухов и сплетен», чтобы не было досужих толков и предположений относительно отцовства ее будущего ребенка. Однако эта поездка, впрочем как и любое расставание с Виардо, оказывается плодотворной для писателя и вдохновляет его на создание знаменитой повести "Ася". О процессе создания этой повести Тургенев делится с Л.Толстым: "..Я писал ее очень горячо, чуть не со слезами - стало быть, никто не может знать, что такое он делает....

Действие повести происходит в том самом немецком небольшом городке З. или Зинциге, на левом берегу Рейна, где лечился писатель. Городок ему понравился своим местоположением у подошвы двух высоких холмов, своими дряхлыми стенами и башнями, вековыми липами, крутым мостом над светлой речкой, впадавшей в Рейн. Он любил бродить по городу теплыми июльскими вечерами, смотреть на величавую реку и размышлять о своих отношениях с Виардо, с дочерью, просиживая долгие часы на каменной скамье под одиноким ясенем.
Однажды после вечерней прогулки он шел домой, уже ни о чем не размышляя, но со странной тяжестью на сердце, "как вдруг его поразил сильный, знакомый, но в Германии редкий запах". Тургенев остановился и увидал возле дороги небольшую грядку конопли. Ее степной запах мгновенно напомнил ему родину и возбудил в душе страстную тоску по ней. Ему захотелось дышать русским воздухом, ходить по русской земле. "Что я здесь делаю, зачем таскаюсь в чужой стороне между чужими?" - подумал он, и мертвенная тяжесть, которую он ощущал на сердце, разрешилась внезапно в горькое и жгучее волненье".
Это было начало повести "Ася", наиболее полно передающей тургеневские раздумья о судьбе дочери, о своей несчастной любви, о потерянной, как ему казалось, жизни.

"Обнимаю тебя за повесть и за то, что она прелесть как хороша, - писал Некрасов. - От неё веет душевной молодостью, вся она - чистое золото поэзии. Без натяжки пришлась эта прекрасная обстановка к поэтическому сюжету, и вышло что-то небывалое у нас по красоте и чистоте. Даже Чернышевский в искреннем восторге от этой повести". Некрасову вторил Панаев: "Повесть твоя - прелесть. Спасибо за нее: это, по-моему, самая удачная из повестей твоих. Я читал ее вместе с Григоровичем, и он просил написать тебе, что внутри у тебя цветет фиалка".

Последняя фраза заставила Тургенева горько усмехнуться. Знали бы они, далекие друзья, какая "фиалка" цвела тогда в горемычной его душе. И опять, уже из России, Некрасов настойчиво предостерегал друга: "Я продолжаю бояться, что ты застрянешь в Париже. Не советую, милый человек; не шути с своими нервами и действуй решительно, пока они в порядке; если развинтишь их до такой степени, как они были развинчены прошлой зимой, - так опять не уедешь".
Тургенев заверял друзей, что собирается вернуться. Некрасову, в ответ на его предостережения, он писал: "Во всяком случае, если я буду жив... никакие силы меня не удержат здесь долее...
   Полно, перестань;
   Ты заплатил безумству дань.
Но ведь одно дело обещать, а совсем другое- выполнить обещанное, у Тургенева, к сожалению, эти два действия не всегда совпадали.

***
20 июля 1857 года у Полины Виардо рождается сын. Узнав об этом, Тургенев посылает из Зинцига восторженную телеграфическую депешу. Многие биографы писателя отмечают, что никогда раньше рождение детей в семействе Виардо не вызывало у Тургенева такой бури восторга, как рождение Поля. И объясняют это тем, что, по всей видимости, именно Тургенев был отцом ребенка. Так думали даже самые уважаемые биографы писателя, как директор музея И. С. Тургенева в Буживале А. Я. Звигильский, того же мнения придерживаются и потомки рода Виардо. Многие отмечали, что Поль очень похож на Тургенева, много больше, чем на «родного» отца. К моему удивлению, даже в Википедии теперь пишут: "Французский скрипач, дирижёр и композитор. Сын Полины и Луи Виардо; согласно некоторым сообщениям, отцом Поля был Иван Сергеевич Тургенев". Но чего только не пишут в современной Википедии!!!

Через три дня, 24 июля 57 года Тургенев посылает Полине Виардо не менее восторженное письмо, причем он предусмотрительно вкладывает это письмо в тот же конверт, что и поздравление господину Луи Виардо:
"Ура! Ура! Lebehoch! Vivat! Ewiva! ;;;;! {Ура! да здравствует! (нем., лат., итал., греч.)} Да здравствует маленький Поль! Да здравствует его мать! Да здравствует его отец! Да здравствует все семейство! Браво! Я же говорил, что все кончится хорошо и что у вас будет сын. Поздравляю и обнимаю вас всех! А теперь прошу вас сообщить мне (конечно, как только вы будете в состоянии это сделать):
1) Подробное описание черт лица, цвета глаз и т. д., и т. д. молодого человека; если возможно, небольшой карандашный рисунок.
2) Перечень наиболее осмысленных слов, которые он быть может произнес уже.
3) Небольшое описание дня 20 июня, революционной даты, избранной маленьким санкюлотом для появления на свет.
Я немного заговариваюсь, но это простительно в моем возрасте и если учесть ту радость, которую вызвала во мне эта новость.
Почтальон получил на рейнское (только не на пиво, ни под каким предлогом), чтобы выпить за здоровье юного Поля-Луи-Иоахима; я тоже выпью за его здоровье...
Вы ведь мне напишете несколько слов, как только вам это не будет трудно, не правда ли? А пробуждение утром 21-го, не правда ли оно было сладостным? А крики малыша,-- есть ли музыка, сравнимая с этой?
Ну, что ж, все идет хорошо. Завтра или послезавтра напишу вам более вразумительно; а сегодня вновь восклицаю: Vivat! {Да здравствует (лат.).} Ура! Вперед, сыны отечества! Алааф Кёльн! (это выражение радости употребляется только в Кёльне, но, по-моему, оно подходит). Алла иль Алла Резул Мохамед Алла!!"

Однако надо сказать, что вопрос об отцовстве Тургенева остается далеко не выясненным. Ведь в тот период у Полины была любовная связь с известным художником Ари Шеффером, о чем тогда говорил весь Париж, и он вполне мог быть отцом этого ребенка. Сам Поль не знал, кто был его настоящим отцом и позднее писал: "Никто не знает, кто был моим отцом, Луи или тот русский, который подолгу жил у нас в доме". Известно, что впоследствии Тургенев сделал юноше необычайно дорогой, поистине королевский подарок- скрипку Страдивари.

***
В конце июля Тургенев решил оставить Зинциг и отправиться в Баден-Баден, а затем далее в Дьеп или Булонь. "Дорогая госпожа Виардо, поскольку зинцигские воды причинили мне более вреда, чем пользы, я решился поехать теперь принимать морские ванны, не дожидаясь истечения 6-ти недель. Действовать я буду следующим образом: завтра я отправляюсь в Баден-Баден, где у меня назначена встреча с графом Толстым, покупаю себе собаку (видите - я неисправим!) и направляюсь прямо через Страсбург и Париж в Дьепп или Булонь. В Париже я пробуду ровно столько, чтобы узнать о вас, поцеловать Полинетту и переправить мое новое животное в Куртавнель. Попытаюсь быть на побережье к 4-му числу, дабы у меня имелось полных три недели...
Уверен, что у всех вас все в порядке и что ваш дорогой новорожденный растет не по дням, а по часам. А еще я надеюсь завтра получить письмо... В любом случае до свидания через 4 недели. Обнимаю вас всех - вижу, как вы уже встали и прогуливаетесь по двору (ведь сегодня уже 9-й день). Целую ваши руки и остаюсь: ваш И. Тургенев" (29 июля, Зинциг).

Из этого письма ясно видно, что мечется Тургенев кругами вокруг Куртавнеля и не решается приехать туда (возможно, чтобы поддержать легенду о его непричастности к рождению Поля), но мысли его там, и он лишь терпеливо выжидает эти четыре недели с мечтами о встрече.   

В то же время он старается расположить к себе Луи Виардо и организовывает для него охоту в заповедных лесах Белфонтена в поместье соотечественника князя Трубецкого, о чем договаривается с его женой: "..Я совершу однодневную поездку в Лондон - и до 25 числа этого месяца буду в Париже. Мы с Виардо рассчитываем воспользоваться приглашением князя и приехать поохотиться в Бельфонтене". И через две недели подтверждает запланированный приезд: "<Виардо> "спрашивает, можно ли ему быть в сюртуке (ибо его фрак остался в Париже) - я счел возможным сказать ему, что его сюртук вас не испугает" (24 августа 1857 года).

Тургенев все еще страдает от загадочной невралгии и продолжает лечиться.
Письмо Боткину В. П., 4 августа 1857 г. из Булони. "Какое мое горе, милый друг Василий Петрович. Я не могу приехать к тебе в Диепп! Слушай причину. Здешний доктор, сообразив мой казус, предложил мне попробовать действие электричества на больное место...  Но он требует, чтобы я проделал это лечение 2 недели - и я согласился, отказавшись от поездки в Англию,- а главное от поездки в Диепп и свидания с тобою там. Я остаюсь здесь до 25-го - а 25-го я еду на 3 недели в деревню г-жи Виардо, где уж моя дочка ждет меня; и потому мне трудно будет заехать в Диепп. Но ты, вероятно, из Диеппа поедешь на Париж; тебе стоит написать мне слово накануне..- и я тотчас же являюсь на свидание с тобою в Париж.."

Тургенев меняет планы и отказывается от встречи со своим старинным другом Боткиным, но ничто не заставит его отказаться от поездки в Куртавнель. Как видно из этого обмена письмами интересы Полины Виардо и ее мужа Луи стоят для Тургенева на самом первом месте, а его друзья уже на втором. Но он из деликатности никогда в этом не признается, и находит разного рода причины и отговорки. Тургенев живет в Куртавнеле около полутора месяцев. В письме к Некрасову из Куртавнеля он кается: "Ты видишь, что я здесь (в Куртавнеле) - т. е. что я сделал именно ту глупость, от которой ты предостерегал меня... Но поступить иначе было невозможно. Впрочем, результатом этой глупости будет, вероятно, то, что я раньше приеду в Петербург, чем предполагал. Нет, уж точно: "Этак жить нельзя". Полно сидеть на краюшке чужого гнезда. Своего нет - ну и не надо никакого".( 12 августа 1857 г).
Ну что ж, как давно известно, благими намерениями вымощена дорога в ад!

Отчаянно грустно Тургеневу, и происходит эта печаль, по-видимому, из-за осознания странной ситуации, в которой он оказался: он ощущает себя "третьим лишним", Полина Виардо не может или не хочет справляться со своими цыганскими страстями, она увлечена художником Ари Шеффером и не собирается изменять своих предпочтений ради Тургенева.

***
Осенью Тургенев неожиданно вместо России едет с В.П.Боткиным в Рим и сообщает об этом П.Анненкову: "Что же касается до моего внезапного путешествия в Рим, то, поразмыслив хорошенько дело, вы, я надеюсь, убедитесь сами, что для меня после всех моих треволнений и мук душевных, после ужасной зимы в Париже - тихая, исполненная спокойной работы зима в Риме, среди этой величественной и умиряющей обстановки, просто душеспасительна. В Петербурге мне было бы хорошо со всеми вами, друзья мои - но о работе нечего было бы думать; а мне теперь, после такого долгого бездействия, предстоит либо бросить мою литературу совсем и окончательно, либо попытаться: нельзя ли еще раз возродиться духом? Я сперва изумился предложению (В. П. Боткина), потом ухватился за него с жадностью, а теперь я и во сне каждую ночь вижу себя в Риме. Скажу без обиняков: для совершенного моего удовлетворения нужно было бы ваше присутствие в Риме; мне кажется, тогда ничего не оставалось бы желать..."

Ницца. Среда, 21 октября 1857:
"Дорогая госпожа Виардо, вчера вечером мой спутник и я ступили на итальянскую землю. Встретила она нас угрюмо, ибо здесь уже два дня стоит отвратительная погода, идет дождь, ветрено, холодно. Мы покинули Париж в субботу и трижды ночевали дорогой: в Лионе, Марселе и Драгиньяне. (N. В. Как все-таки безвкусен Марсель!!) Местность между Драгиньяном и Ниццей восхитительна - пересекая Приморские Альпы, на каждом шагу встречаешь чудесные виды. К тому же всегда так приятно, я бы даже сказал - так трогательно чувствовать, что приближаешься к Италии... И лишь одного, увы, нам недоставало!... молодости... Но "ты стенаешь слишком поздно". Ницца, насколько о ней можно судить сквозь пелену дождя, красивый город; однако дома здесь слишком высокие... Контраст между гигантскими пропорциями этих домов и пустынностью улиц придает им вид одновременно тоскующий и жадный; кажется, что они, раскрыв пасти, поджидают путешественников. Но растительность великолепная. Пальмы, апельсиновые деревья, магнолии, к тому же все эти экзотические и необыкновенные деревья выглядят здесь совершенно естественно и at home ... He говоря уже о громадных оливах, приморских соснах и т. д. и т. д. Завтра мы уезжаем в Геную, здесь еще очень мало народу, и к тому же мне не терпится оказаться в Риме у себя за рабочим столом .

Полагаю, что вы должны быть еще в Куртавнеле, и все-таки пишу это письмо на улицу Дуэ, так как думаю, что, пока оно дойдет, вы уже будете в Париже. Весь день провел с Полиной - мы вместе ходили к итальянцам. У нее доброе сердце, и я часто думаю о ней с большой нежностью".

Между тем госпожа Виардо снова начинает гастролировать и на письма Тургенева отвечает скупо и редко. В декабре и январе 1857 года она пела в Варшаве, где имела шумный успех в "Севильском цирюльнике". В марте-июне 1858 года она "произвела решительный фурор" в Берлине, Лейпциге и Дрездене. Летом же, как обычно, Виардо выступает в Лондоне. В Париж Виардо вернулась лишь в конце марта 1858 г.

Прошло полтора года после отъезда Тургенева во Францию, и куда-то улетучилось первоначальное ощущение счастья, и теперь его удел - лишь грусть и пустота. Об этом говорит очень серьезное и печальное письмо Льву Толстому от 27 марта 1858 из Вены: "Давно я не писал Вам - я у Вас в долгу,- но часто думал о Вас и вот теперь, приехавши в Вену, беру перо и хочу немножко поболтать с Вами. Я полагаю, Вы знаете, что я скоро возвращаюсь в Россию, во всяком случае не позже конца мая...
...Что Вам сказать о себе? - Мое здоровье всё так же дурно - и я нахожусь в Вене для консультации с известным здешним доктором. Много мне повредила моя болезнь - лучшие дни были ею отравлены,- а все-таки я вынес великое впечатление из Италии, которую в этот раз больше узнал, чем прежде. Я доволен зимою, прожитою в Риме. Несколько хороших семян запало в душу,- взойдут ли они - это господь знает...
Эх, любезный Толстой, если б Вы знали, как мне тяжело и грустно! Берите пример с меня: не дайте проскользнуть жизни между пальцев - и сохрани Вас бог испытать следующего рода ощущение: жизнь прошла - и в то же самое время Вы чувствуете, что она не начиналась - и впереди у Вас неопределенность молодости со всей бесплодной пустотой старости. - Как Вам поступить, чтобы не попасть в такую беду - не знаю; да, может быть, Вам вовсе и не суждено попасть в эту беду. Примите по крайней мере мое искреннее желание правильного счастья и правильной жизни. Это Вам желает человек глубоко - и заслуженно - несчастный..."

Тяжело на душе у Тургенева, и происходит эта печаль, по-видимому, из-за того, что чувствует он себя проигравшим. Он приехал во Францию с надеждой поймать птицу счастья, но она лишь коснулась его крылом и полетела дальше, следуя своим путем. Он одинок, ведь он незримыми узами привязан к женщине, которая любит лишь себя и свое творчество. Она принимает его поклонение и пользуется им, не отпускает его, но отдает явное предпочтение другим...