Остров семи ветров. Эро-роман, глава 1. 8

В вечернем Ейске было свое очарование старинного города. Мы неспешно гуляли с папой по улочкам, разглядывая здания и гадая, кто бы в них мог жить раньше: чем торговали хозяева, большая ли была у них семья, как они принимали гостей. Просто резал глаза контраст между купеческим обликом особнячков и абсолютно советско-революцион­ными до сих пор названиями улиц: Колхозная, Свердлова, Чапаева, Калинина, Ленина, Энгельса, Коммунаров... Все это немного навевало грусть по тому миру, который ушел с этих улиц век назад.

Наш ужин на веранде кафе «Парк Горького» оказался отменным. Папа вел себя со мной как заправский кавалер. Когда объявили белый медленный танец, я с удовольствием пригласила его. Мы танцевали, и я прижималась к его плечу. И ничего, и никого больше мне не было нужно в этот вечер...

Вернувшись в пансионат к себе в номер, я объявила:

— Пожалуй, приму душ и спать. Но ты иди в душ первым, потому что возможно я буду долго.

Папа молча кивнул и тактично отвернулся, занявшись своими делами. За весь вечер мы не произнесли ни слова о том, что занимало наши мысли. Я приняла душ и приняла решение. Из душа я вышла к папе, закутавшись в халатик. Он чуть вопросительно взглянул на меня, лежа в постели.

— У меня будет одно условие, — сказала я.

— Слушаю тебя, дочка, и повинуюсь...

— Я хочу, чтобы мама никогда не узнала о наших с тобой новых отношениях в Ейске. Я хочу, чтобы никто после Ейска в нашей московской жизни не знал об этом. Я хочу, чтобы этот эпизод остался навсегда только нашей с тобой тайной, никак не влияющей на другие отношения в нашей семье и в окружении нашей семьи.

Папа склонил голову в знак согласия. Я выключила свет, сбросила халатик и сказала:

— Сегодня мы спим с тобой в одной постели.

Легла под простыню рядом с ним, положив правую ладонь на его бедро. Было очень тихо. Лишь почти полная луна пыталась рассмотреть нас сквозь полуоткрытые жалюзи. Я закрыла глаза и прислушалась к своему нарастающему желанию. Папа повернулся и сбоку коснулся всем телом меня. Шли мгновения, отмеряемые биением наших сердец. Он бережно чуть коснулся губами моей шеи. Моя ладонь, лежащая на его бедре, начала ощущать набирание его стеблем силы возбуждения. Прикосновения губ к моему лицу понемногу становились все более требовательными и сладостно зовущими. Не сдержавшись, я издала первый чуть слышный вздох своего желания.

Целуя мои плечи, он снял с меня простыню завораживающими своей деликатностью движениями рук. Я вдруг пронзительно почувствовала свою обнаженность перед ним и свое безграничное доверие к нему. Обняв его голову, прижала ее к своей груди. Он медленно терся лицом от одного соска к другому, словно говоря себе:

— Нет, это невозможно, это невозможно...

Наконец, потянулся вверх и стал целовать по очереди мои закрытые веки. Потом остановился. Я открыла глаза — он любовался мною в полутьме. Я испытала вдруг такую волну благодарности к папе, что сама первая поцеловала его в губы, разрешая ему все. Ну или почти все. В конце концов — он же мужчина. И ему решать, что будет этой ночью и чего не будет.

Мы целовались, казалось, целую вечность. Как ненасытные друг другом влюбленные после долгой разлуки. Мне захотелось почувствовать его возбужденный стебель. Я запустила ладошку между его ног, приглашая раздвинуть их для моих ласк. Он послушался, допуская меня к своему самому сокровенному месту.

— Сейчас моя очередь целовать тебя везде–везде, — сокровенно прошептала я ему.

Я не стала прибегать к помощи рук и начала с того, что дразнила его возбужденную плоть прикосновениями пряди волос. Потом стала касаться губами его коленей, постепенно поднимая прикосновения все ближе к паху. Дразня его, перешла поцелуями на его животик и грудь. Спросила его:

— Можно?

И не дожидаясь его реакции, лизнула возбужденный Стебель. Потом взяла его жезл двумя пальчиками за основание и, балуясь им, стала хлестать себя по щекам, приговаривая:

— Вот тебе, вот тебе, баловная девочка!

Папа не выдержал и расхохотался. Отсмеявшись вволю, он сказал:

— Прости, но ты действительно восхитительная баловница! Ты — просто чудо. Обожаю тебя, дочка.

Мне было необыкновенно легко и комфортно с папой. Хотелось полета. Мы еще немного подурачились в постели, изображая чуть утрированную театральностью роковую страсть друг к другу. А потом я взялась за его стебель и стала им провокационно водить по входу в свое лоно.

— Всему свое время, малыш. Потерпи еще немного, пусть это будет в Ночь на Ивана Купала, — отстранился он от моей готовности пойти дальше прямо сейчас.

— Как скажешь, мой повелитель.

— Не сердись, пусть все идет своим чередом. Мне так хорошо с тобой сейчас.

— Тогда я прекращаю дозволенные мне речи, мой повелитель.

Я легла ему головой на плечо и стала просто его признательно гладить. А он гладил ладонью меня, отзываясь своим движением на каждое мое касание. Постепенно наши руки легли на интимные места друг друга. Я вся текла от желания и возбуждения от папиного Жезла. Удивительно острые ощущения от откровенного прикосновения к тому, что породило тебя саму. В сочетании с тем, что тем, что сама позволяешь ласкать себя человеку, которому обязана своим рождением. Волна оргазма накрыла нас одновременно и мы скоро уснули в объятьях друг друга в сладком ожидании того, что нам должен принести следующий день и следующая ночь.