О чем молчит Каменный пояс глава 25

25
     В штабе Михаилу вручили под роспись «Приказ №1» от 1 марта 1917 года. Внимательно прочитав его, Михаил, крайне удивленный содержанием приказа, задал вопрос начальнику штаба: «Правильно ли я понимаю, господин полковник, что согласно этому приказу, я могу командовать подчинёнными только по согласованию с солдатскими комитетами? Какой из меня тогда, извините, командир?». Полковник, поморщившись от заданного вопроса, уклончиво ответил: «Понимаете ли, штабс–капитан, здесь и для нас самих много неясного. Нужно немного подождать. Я полагаю, что скоро нам придут дополнительные разъяснения».
     Михаил продолжал, но уже с трудом себя сдерживая: «Ваше высокоблагородие! Какие разъяснения? И сколько нам их ждать? Мне батальон в бой поднимать или разъяснений дожидаться? А если эти комитеты решат на штаб полка идти, что я абсолютно не исключаю, я что, должен их возглавить?». «Господин штабс–капитан! Мне решительно не нравиться ваш тон. Статус георгиевского кавалера и ваши, несомненно, заслуженные боевые награды, совсем не дают вам право так разговаривать с вышестоящим начальником. Вы получили на руки приказ, вот и выполняйте его, а не задавайте мне глупых вопросов, или я поставлю вопрос перед командиром полка о вашем несоответствии» – раздражённо ответил полковник.
     Тут Михаил не сдержался: «Может быть, мои вопросы, глупые только потому, что вы на них в не состоянии ответить, господин полковник? И за свою должность я не держусь, тем более в данных условиях. Отстраняйте хоть сейчас, да только ведь вы, опять же, не в состоянии этого сделать без решения солдатского комитета. И, в конце концов, когда солдат станут кормить? Они скоро у меня в голодный обморок на поле боя начнут падать».
     Полковник покраснел от злости, но поняв, что ничего не сможет сделать с командиром лучшего в полку батальона, к тому же ещё имеющего большой авторитет среди солдат и, что заменить его просто не кем, вдруг проявил выдержку и примирительно завершил разговор: «Господин штабс–капитан! Поверьте, что нам всем сейчас не просто. Снабжение продовольствием зависит, к сожалению, не от меня. Мы с командиром полка делаем всё возможное, чтобы как–то облегчить положение. Убедительно прошу вас приступить к своим обязанностям». «Есть!» – со злостью козырнул ему Михаил и вышел из штаба.
     На обратном пути Михаила остановил командир 2–го батальона капитан Матвеев, так же вызванный в штаб. «Как у тебя обстановка в батальоне, Миша?» – первое, что спросил он у Михаила. «Да держимся пока, с горем пополам. Скоро, наверное, крыс с мышами жрать начнём, благо их хватает» – недовольно ответил Михаил. «В третьем батальоне солдаты вчера вечером перепились и застрелили командира роты. А сегодня утром арестовали комбата. Мои тоже всё митингуют, а воевать не хотят, не знаю, что и делать. Ты из штаба? Зачем вызывали?» – спросил капитан. Михаил приподнял руку, в которой держал полученный им листок с текстом приказа, и с ухмылкой ответил: «Да вот, в помощь инструкцию выдали от всех напастей. В нашем положении просто незаменимая вещь. Иди, получи и распишись! Тебе там помогут и накормят, и дадут, а потом догонят, и ещё!». Они отдали честь друг другу и затем разошлись в разные стороны.
     Наутро следующего дня в блиндаж штаба батальона, отодвинув в сторону часового, вошла группа в составе пяти человек. Михаил, оторвав свой задумчивый взгляд от оперативной карты, развёрнутой на сколоченном из брёвен столе, строго спросил вошедших солдат: «В чём дело? Я вас не вызывал». Вперёд шагнул новобранец лет сорока пяти, рядовой Пётр Бударин, большевик, призванный на фронт из заводских питерских рабочих. Он решительно, с явным вызовом заявил: «Господин штабс–капитан, мы хотели бы довести до вашего сведения, что являемся уполномоченными представителями солдатского комитета, созданного в нашем батальоне. Мы требуем также передать под наш контроль всё вооружение и боеприпасы батальона. Все приказы по батальону должны быть с сегодняшнего дня согласованы с нами».
     Михаил, молча, достал из кобуры револьвер. Солдаты, хорошо зная о крутом нраве командира, отпрянули к выходу. Михаил медленно положил револьвер на стол. Затем, с довольной улыбкой на лице и иронией в голосе, произнёс, обращаясь к Бударину: «Вот это правильно! Теперь уж мы точно победим! Пожалуйста, владейте на здоровье, товарищ уполномоченный. С превеликим удовольствием передам вам командование батальоном. Хоть отосплюсь теперь, как положено. Я надеюсь, что в очередную атаку вы лично поведете за собой солдат?».
     «И поведу, если вдруг понадобится. Будьте спокойны, господин хороший. Вон сколько крестов на нём висит, и все на солдатских кровях получил. Мы ещё разберёмся, что ты за птица, и заменим, если понадобиться» – пригрозил Бударин. «Ты мои кресты не трогай! Я их в боях получил, когда ты в Питере за нашими спинами отсиживался, да народ баламутил. А теперь пришёл меня учить, как воевать надо!» – резко ответил Михаил, не сдержав себя. «Товарищи! Я предлагаю немедленно арестовать этого зарвавшегося царского прихвостня» – с ненавистью в голосе предложил Бударин, лицо которого покраснело, а
на лбу и висках от напряжения надулись вены.
     «Не горячись, Пётр Михалыч. Кресты эти наш комбат своей кровью заслужил, когда ещё ротным был. Я лично тому свидетель. И к солдатам он всегда относился по–человечески. Старослужащие тебя не поймут и командира арестовать не дадут. Большая буча будет в батальоне, поверь мне. Да и кто батальоном командовать будет? Уж не ты же, в самом деле?» – заступился за командира Борис Баев, избранный в состав солдатского комитета.
     На следующий день солдаты 1–й роты, скинувшись по кругу деньгами, отправили троих новобранцев с чайниками и с котелками в ближайшую румынскую деревню за вином, которое они почему–то называли «червивкой». Такие походы в последнее время стали в полку регулярными с молчаливого согласия младших командиров и солдатских комитетов, заслуживающих у солдат дешёвый авторитет. Борис Баев, на всякий случай, пошёл вместе с новобранцами, боясь, что они напьются и заплутают на незнакомой местности. Прошагав несколько вёрст, они вошли в деревню и постучали в окно первого дома на её окраине. Через несколько минут из ворот вышел перепуганный пожилой румын. Он был одет в короткую меховую безрукавку, солдатские галифе, в потёртую шляпу с пером на кудрявой седой голове и в валенки с галошами на ногах.
     Борис, потряхивая перед румыном пустым котелком, спросил: «Камрад, где тут у вас можно вином разжиться?». Румын с тревогой растеряно смотрел на стоявших перед ним вооружённых русских солдат, не понимая, чего они от него хотят. Тогда Борис своим тяжёлым загорелым кулаком постучал по чайнику новобранца, стоявшего рядом с ним, и с нетерпением прокричал стоящему напротив румыну: «Шнапс! Шнапс! Где взять? Ни хрена не понимает! Пень курчавый!». Румын вдруг встрепенулся, очевидно, всё–таки поняв значение слова «шнапс», и в ответ закивал, бормоча: «Да, да! Вин! Вин!». Затем он вышел на середину улицы и замахал руками, показывая на высокий просторный дом с черепичной крышей, засыпанной снегом. За домом виднелись раскидистые деревья большого яблоневого сада.
     Солдаты подошли к указанному им дому, захватив с собой и румына. Он постучал в окно соседа, который тут же выскочил на улицу, и объяснил ему по–румынски, чего хотят русские солдаты. Хозяин дома чуть нахмурился и, характерно потерев друг о друга пальцами вытянутой в сторону Бориса руки, неуверенно произнёс: «Бани, бани!». «Да будут тебе и бани, и мани, и рубли» – ответил Борис, сразу поняв его жест. Он вынул из кармана шинели помятые денежные бумажки. «Рубле, рубле гуд!» – ответил хозяин, оживившись при виде денег, и повёл их в сарай, построенный рядом с домом, где у него находился погреб с бочонками вина. Солдаты наполнили вином все свои ёмкости, рассчитались с хозяином и вышли на улицу, где неожиданно столкнулись лицом к лицу с пятерыми немцами, направлявшимися к этому же дому с термосами и с пустыми котелками.
     Обе группы замерли на мгновение от неожиданности. Один из новобранцев крикнул: «Немцы!». Он бросил свой чайник с вином под ноги и, сдёрнув с плеча винтовку, направил её на немцев и нажал на курок, но выстрела не последовало. «Тихо, тихо! Остынь, паря, не буди лихо!» – вдруг крикнул ему Борис Баев, направив ствол винтовки новобранца свободной рукой в ледяную колею дороги, накатанную санями. «Камрады, никс шлиссен! Мир, дружба, шнапс!» – крикнул он оторопевшим немцам и протянул руку переднему из них для рукопожатия. Немец в ответ с опаской пожал Борису руку и взволнованным, прерывающимся голосом произнёс: «Велт! Рус камрад! Никс шлиссен! Дружба, шнапс! Рот фронт!».
    «Во, видал, паря, а ты сразу стрелять! А в следующий раз, если вдруг надумаешь пострелять, то хотя бы сначала затвор передёрни» – спокойно сказал Борис с добродушной улыбкой на лице, обращаясь к новобранцу с винтовкой в руках. «Так как же? Они же немцы!» – растерянно ответил солдат. «Ну и что? Немцы тоже люди, они тоже вина хотят. Правда, Ганс?!» – спросил Борис у немца, стоявшего напротив него.     «О! Война капут! Шнапс есть карашо!» – ответил немец, расплывшись в добродушной улыбке. «Вот это правильно. Война капут! Вот за это давай и дринкнем, Ганс!» – радостно предложил Борис и протянул немцу свой котелок с вином. Немец взял у него котелок, отпил из него вина и вернул назад Борису. «Генрих» – произнёс он и ударил себя ладонью по груди. «Борис» – в ответ представился Баев и ткнул себя в грудь указательным пальцем. Затем он отпил из котелка вина и протянул его другим немцам со словами: «Война капут, камрады!». Те по очереди пили вино, кивали и повторяли: «Война капут! Рус камрад!». Затем все они пожали друг другу руки и разошлись, каждый в свою сторону.


 http://www.proza.ru/2019/09/19/383