Воспоминания - 9

     Наши воспоминания так надёжно спрятаны в кладовых нашего подсознания, что даже сам хозяин не вдруг откроет их волшебные замки. А волшебство тут особенное, всего лишь нужно, чтоб господин Случай нечаянно подвёл к очень похожей ситуации, которая произошла десятки лет тому назад. Надо чтоб сомкнулась цепь времён, и забылись все те прожитые годы между двумя событиями, чтобы нестареющая душа захотела, хотя бы мысленно пробежаться по «Золотым тропинкам» моего детства. «Золотым» от опавшей листвы.
     Конечно же, мы, дети, послевоенных лет слышали слова о золоте, когда люди взрослые сравнивали нечто очень хорошее с золотом, но сам драгоценный металл видели в своей начинающей жизни очень и очень немногие. Просто моя семья, наши соседи, да и большинство людей в селе жили очень скромно, довольствовались малым, слушали воспоминания родителей, которые говорили о том, что были «голодные» годы, а нам ещё повезло родиться в такое время, когда нет войны, не беда, что последствия минувшей войны ещё зияют незалеченными ранами.
     Обручальные кольца или потемневшие от времени серёжки я, конечно же, видела, но только у очень древних старух. Хотя эти женщины не считали их украшением, а всего лишь памятью о дорогом их сердцу событии. Морщинистое лицо, прядки седых волос, даже на ночь не снимаемый беленький платочек и, вдруг, серёжки. По нашему тогдашнему пониманию – серёжки, это же роскошь, а роскошь в рабоче-крестьянской среде была непозволительная. Это пережиток прошлого, дореволюционного. У меня глаза округлились, когда я, девочка 8-9 лет, увидела у согбенной старушки серёжки вдетые в мочки неестественно вытянувшихся ушах. Я даже попятилась назад от человека, который в своём прошлом соприкасался с богатством и её родители из тех, которые мы даже вслух не смели произносить.
     Дома я спросила у мамы, кто эта бабушка и откуда у неё богатство? Мама только вздохнула, а потом сказала, что эти серёжки не из дорогого металла… иначе у неё их бы давно отобрали. Дедушка, негодуя, вздохнул и проворчал: «Во задурили детям головы… теперь и они ищут врагов советской власти…» Бабушка и вовсе разозлилась на мои слова: «Ты не на железку смотри, ты на руки её посмотри! Сколько она теми руками колхозной работы переделала…» Я пристыжено сжалась в комочек, так до конца и не поняла, на что рассердились мои домашние.
     После этого случая я стала рассматривать украдкой руки старух, высохшие, скрюченные, с искривлёнными пальцами, с выступившими венами и пожелтевшими ногтями. И если видела кольцо на пальце, то считала, что эта женщина просто не смогла снять его, и вынуждена носить его до конца своей жизни. Опять же мне, дурёхе, объяснили, что это кольцо её надели на палец при венчании. Мне от этого объяснения ещё хуже стало. Ведь эта «несознательная» бабушка до сих пор в Бога верит… И я готова была бежать к этой бабушке, чтоб горячо разубедить её и сказать всё то, что нам на сей счёт в школе учительница говорила… Заметив моё непримиримое настроение, меня мои домашние разубеждать не стали, а просто велели лезть на печь и читать то, что в учебниках написано. Существовало неписанное правило: спорят с пожилыми людьми только очень невоспитанные дети, которые к тому же, позорят своих родителей и всю свою фамилию. Понятно, что мне пришлось «прикусить язык» и «не болтать то, в чём я ничего не понимаю». Теперь-то я понимаю, что чувствовали мои домашние, вынужденные молчать и таить своё мнение до «гробовой доски». И ещё помню бабушкины слова: «Не дай тебе Бог пережить подобные перевороты…»
     Золотые серёжки я увидела у тёти Оли, жены маминого брата, Михаила. Тётя Оля надела их на свою свадьбу. Она их свято хранила. Ведь это всё, что осталось от её мамы. Девочка росла сиротой. «Добрые люди её от голода спасли…» Тут уже я, о её богатстве не спрашивала. Не раз была в их хате, когда тётя Оля учила меня вышивать крестиком. Мне ещё о многом предстояло узнать, чтобы понять разницу между тем, что говорят и настоящей жизнью, такой как есть, без прикрас…

                ***
     Осень. Поздняя осень. «Унылая пора». Только очаровываться очам уже нечему. Давно облетела листва и первые заморозки по-хозяйски выбелили траву, но белизна потихоньку растаяла и исчезла, а взамен её появилась холодная морось, переходящая в мелкий нудный дождь. Скучные голуби сидят на карнизах домов, тесно прижавшись друг к другу. Как в народе говорят: добрый хозяин в такую погоду и собаку не выгонит за порог. «Вот и попробуй, скажи кому, что я люблю в такую погоду сидеть, тепло закутавшись на застеклённом балконе и слушать, как постукивают капли по железному стоку, смотреть как тучи тяжёлые и вислые выплывают из-за дома и спешат неведомо куда, несчастные, неприкаянные странники. Некому их обогреть, приласкать или хотя бы о них доброе слово молвить. Всеми отверженные небесные сироты…»
     Сижу я уже так долго, наверное - около двух часов. Даже телефон отключила, чтоб никто даже случайно не посмел мне помешать. Зачем я так сижу? Если честно признаться, я и сама этого не знаю. И никогда не знала. А может, знала, но даже не пыталась выразить простыми человеческими словами. Мне просто хорошо так сидеть, тихо спокойно. Зачем слова?.. О чём мне думается?. О многом и ни о чём в особенности. Просто душа отдыхает, как та ночная птица, спрятавшаяся от непогоды в дупло. Тепло ей, дремотно. И никому ничего не должна объяснять. У каждого свои радости, свой кайф, как теперь говорят. Я всю жизнь мечтала обрести такую свободу, чтобы просто посидеть сама с собой, не ради какого-то дела, а просто так, дождь послушать.
     Теперь я понимаю, что очень даже не правы те родители, которые постоянно дёргают детей. У человека, даже маленького, перед всеми виноватого, должно быть личное время. Чтобы устоялись мысли, как на молоке образовалась сметана. Иначе жизнь покажется пустой и никчемной, всё в суете, в пустых разговорах, спорах, беготне. Потом даже не вспомнятся эти бесплодные дни… А разве, вот такое сидение вспомнится? Вспомнится, как самые сладкие, счастливые минуты… Куда я только в детстве не пряталась, чтоб побыть одна и как мне за это влетало… А всё от того, что я внятно не могла объяснить, для чего я это делаю. Просто у меня была некая потребность – некоторое время побыть одной. Каких только догадок не строили мои родители и, на основании своих домыслов, наказывали меня и выбивали обещания «не делать так больше». Но, чего не делать? Этого я не понимала. Всё дело в том, что я как раз ничего не делала, а сидела в полузабытье и «смотрела» свои фантастические грёзы, которые рождало моё воображение. Мне в этом придуманном мире было хорошо, а главное – никто меня не обижал, не унижал, не вынуждал повиноваться взрослым людям только потому, что они старше меня по возрасту и они, якобы лучше знают, что для меня лучше…
     Мне вспоминается один случай. Мне было лет десять или одиннадцать. Я в то время была худенькая, как тростиночка, молчаливая, застенчивая, всех и всего боящаяся. Это происходило такой же поздней осенью. Снопы кукурузины сволокли вниз, с огорода к дому. Перебрали, обломали початки и сложили в один ряд вдоль стены нашей глинобитной хаты, под соломенной крышей. В этом было две выгоды. Всё-таки стоят снопы под крышей, да и в зимние холода всё какая никакая защита от колючего ветра. И вот, однажды, я повязалась тёплым платком, накинула на плечи мамину старую фуфайку, чуточку сдвинула один сноп и залезла в щель между стеной и снопами. За снопами была завалинка, на которую я села и ноги подтянула к подбородку, чтоб теплее было. Много раз мимо моего потайного места проходили мама и бабушка, но меня не замечали. Я сидела себе и в щёлочку, между кукурузными стеблями, смотрела на лужу, где упавшие капли дождя рождали расширяющиеся круги. Кругов было много, они сталкивались, исчезали, рождались новые, проживали свою короткую жизнь и безропотно умирали. Мне их было жалко, но как их спасти мне почему-то никак не придумывалось.
     Сидела я с другой, нежилой стороны дома, где ко мне домашние разговоры сквозь одинарные окна были не слышны. Чирикали воробьи. Синички лезли под стреху, искали себе пристанище в надвигающиеся холода. Они сверху видели меня, но не пугались, а только забавно попискивали.
     В хате уже обеспокоились моим исчезновением. Мама даже к соседям ходила, спрашивать, но вернулась ни с чем. Даже, всегда спокойный дед, стал чаще выходить на крыльцо. И поскольку и сам любил уединиться, размышлял: куда я могла спрятаться?
     А меж тем, заходило солнце и на несколько минут выглянуло из-за тучи. Радио и электричества в нашем доме не было. Наши настенные ходики дедушка подправлял по отрывному календарю, где на каждом листочке было написано, в какое время заходит солнце. Из жилой половины хаты в окно, из-за разросшихся деревьев, не видно было, как солнце уходит за горизонт. Дедушка заходил на нежилую, половину хаты. Там всё было прибрано, рамочки с фотографиями под рушниками висели на стенах, только и всего, что там не топилась печь и было холодно. Дедушка приблизил своё лицо к стеклу и… увидел меня между стеной и снопами. Я тоже наблюдала за закатом солнца в щель между кукурузных бодылей. О том, что в этот момент и за мной кто-то наблюдает, даже не догадывалась.
     Солнце зашло и стало резко холодать. Как я ни сжималась в комочек, как ни экономила тепло, но себя не обманешь. В какой-то момент я стала икать и «стучать зубами». Сколько б я ещё так продержалась, неверное недолго, но в этот момент на крыльцо вышел дедушка, подошёл к тому месту, где я притаилась, и отодвинул сноп. Слезть с завалинки я уже не могла, сильно замёрзла и ноги затекли. В дом меня уже занесли. Помню, что мне дали в стограммовом стакане «на палец» самогонки, я, затаив дыхание выпила и… провалилась в сон. После этого я неделю болела и на Октябрьские празднества в сельский клуб не ходила. Но попрёкали меня и насмехались над моей причудой, в нашем доме ещё долго. Отца уже в то время в живых уже не было, а то бы ещё и ремней хватила…

                ***