Притча о лейтенанте Лапте

          Герой наш достаточно «прославлен».  Даже сейчас, спустя несколько десятилетий, многие в ракетных войсках помнят и назовут вам его настоящую фамилию. Я учился на два курса младше. Так что, при случае, могу прихвастнуть: мол, сижывал  в тех же аудиториях, ходил теми же коридорами и даже, наверно,  встречался с будущей знаменитостью лицом к лицу, впрочем, не зная и не узнавая друг друга.
          Сам наш герой давным-давно отслужил положенные ему два года, давным-давно доктор биологических наук, живёт в Стокгольме, и, формально оставаясь нашим соотечественником, давным-давно двигает вперёд шведскую фармакологию. Вряд ли у него самого много поводов вспоминать ту неприятную историю. А вот мне, по стечению обстоятельств, постоянно приходится вспоминать и рассказывать другим об этом случае.

          В те давние годы, молодых людей, поступающих после окончания института в аспирантуру, подкарауливала житейская ловушка, способная изрядно поломать им научные планы.
          Экзамены в аспирантуру заканчивались всего за несколько дней до того, как у студентов истекала отсрочка от призыва, и начиналась призывная кампания.  Стоило только научному учреждению, принимающему аспиранта, немного замешкаться с оформлением приказа о зачислении в аспирантуру, как у военкомата появлялось право призвать на срочную службу уже не студента и ещё не аспиранта.
          Многие военкомы рьяно отслеживали такие заминки и не упускали случая пополнить ряды вооруженных сил самыми умными и знающими из молодых специалистов. Между тем, в Университете проволочек с оформлением документов хватало. Пока досдаст экзамены кто-то задержавшийся, пока деканы соберут документы в ректорат, пока в ректорате то ли машинистка, то ли кто-то из преподавателей отпечатает текст приказа…  Да и чего особо суетиться сотрудникам ректората?  Ну, попадёт кто-то вместо аспирантуры в армию, это его личное горе. Ну, может быть, ещё проблема для его научного руководителя.  А чиновнику из ректората что? Вместо призванных, скоро будут демобилизованы призванные два года назад. А если количество не сойдётся, то и донабрать недолго. В аспирантуру желающих всегда хватает.
          Нередко судьбу парней решал один день. Если дата приказа о зачислении совпадала с датой приказа о призыве, то молодой человек считался аспирантом, а приказ о его призыве незаконным. Если приказ о призыве издавался раньше, то молодой специалист считался военнослужащим, а незаконным считалось его зачисление в аспирантуру без согласия военного командования.  Жертвой такого вот рвения местного военкома и стал Лапоть, на отлично сдавший экзамены в аспирантуру, но очутившийся не в университетских лабораториях, а на должности командира пусковой установки в рядах Н-ской ракетной бригады.

         Офицером Лапоть оказался, прямо скажем, ниже среднего, нередко влипая в разнообразные истории, в которых полностью оправдывал свою несуразную фамилию.
          Не то, чтобы он отлынивал от службы больше других лейтенантов. Но уж больно много в нем было университетского гонора.  Подобно большинству прочих призывников, он не понимал, насколько логика войны отличается от логики мирной жизни. Ему не приходило в голову, что попав в армию, лучше всего считать себя новорожденным младенцем, которому предстоит наново учиться ходить и разговаривать. По простоте душевной, он соотносил собственную опытность с умом окружающих в годах прожитой жизни,  а не в днях, проведённых на военной службе.  Короче, служил Лапоть от одного замечания до другого, от одного начальственного разноса до следующего.
          От постоянных выволочек, начальственной ругани и оскорблений, самолюбивый парень замкнуклся, озлобился, отгородился глухой психологической стеной от своих командиров и других старших офицеров. В  довершение всего, лейтенант связался с профсоюзом военнослужащих «Щит» и стал, почти не скрываясь, давать всем желающим юридические консультации в связи с различными превратностями военной службы.

          Полковника, командира бригады, особенно взбеленила история заварившаяся, когда один  офицер-двухгодичник спалил дизель пусковой установки из-за того, что не проверил перед выездом со стоянки наличие масла в двигателе. Командир бригады наложил на недотёпу взыскание, включавшее денежный начёт в размере трёх месячных окладов. Служить разгильдяю оставалось как раз чуть больше шести месяцев, вот на половинном жаловании ему и предстояло дослуживать.  Лейтенант Лапоть подсуетился и раскопал где-то юридическую норму, что войсковые учения приравниваются к боевой обстановке, а в боевой обстановке за подобную халатность денежные начёты на офицеров налагать не положено. У наказанного двухгодичника только-только родила жена, до дембеля оставалось не так далеко, так что тот преодолел страх перед начальством и обжаловал приказ командира бригады в суд.  Деньги  он благодаря совету Лаптя и решению суда сохранил, а то, что разъярённое высокое начальство перевело его из командиров пусковой установки в командиры топогеодезического взвода в артиллерийский дивизион стрелкового полка,  было ему по фигу веники.  Такой перевод был бы страшной карой для кадрового офицера, которому ещё двадцать с лишним лет служить и делать карьеру,  а у двухгодичников  одна карьера - дембель. 
          Командир же  бригады, помимо «подрыва командирского авторитета»  получил дополнительную головную боль – куда селить семью нового командира пусковой установки. Жена снятого с должности съезжать из занимаемой квартиры с нешуточным скандалом отказалась.
          Её Лапоть подначил,  что, во-первых, если офицер подлежит демобилизации менее чем через шесть месяцев, то его семья вообще не обязана переезжать по новому месту службы, во-вторых, срок, предоставляемый ей для высвобождения квартиры равен трём месяцам, а в-третьих, если она к концу отведённых ей трёх месяцев обжалует предписание о выселении, пускай по самому вздорному и противозаконному основанию, то со всеми разбирательствами и обжалованиями, она как раз дотянет до момента, когда её муж получит комнату в общежитии для аспирантов.
          Через женсовет на строптивицу надавить не вышло. По устному приглашению  она просто не явилась, а на официальный письменный вызов столь же официально отписала, что её муж в армии человек временный и по складу характера почти штатский, что она сама человек гражданский на все сто процентов, а потому не видит смысла участвовать в работе общества гарнизонных кумушек и обсуждать с ними что либо, по причине полной разноплановости  интересов.
          Из попытки наказать её по комсомольской линии за неуважение к женсовету  вообще получился позор на всю ивановскую. Собираясь убыть за мужем, жена переведённого офицера с комсомольского учёта в военном городке снялась, учётную карточку на руки получила, а передумав съезжать,  обратно на учёт не встала.  Вернее встала. Но не обратно, а в территориально-производственную ячейку местного сельсовета. Сунувшись вслед за беглянкой, комбриг  опрометчиво не учёл трения между гарнизонными и поселковыми дамами.
          Молодые доярки, чьей участью было ходить на работу в резиновых сапогах и страдать от тогдашнего сельского безмужичья, чего греха таить, замужним и рассекающим на шпильках по асфальту (пусть и на крошечном пятачке военного городка) гарнизонным фифам люто завидовали.  Те, в свою очередь, не упускали случая выказать свою враждебность сельским по****ушкам, с которыми изменяют их мужья.
          Поэтому комсомолки, под задорным и умелым руководством местной зампооргши, чью постель время от времени согревал Лапоть, с пылом и яростью  встали на защиту «городской», которая «гарнизонных умыла».  Когда же обрисовалась первопричина, по которой их новую товарку хотят залучить на женсовет, девушки просто взбесились. Своего комсомольского секретаря они чуть-чуть не переизбрали на месте. Райкомовскому инструктору пообещали на отчётно-выборной конференции такую баню, что он генералу Врангелю позавидует.  В заключение приняли и отослали в райком, командующему округом и в редакцию областной газеты резолюцию, в которой изверга, пытающегося женщину с грудным ребёнком выкинуть из квартиры, только что четвертовать не требовали.
          Последствия оказались гораздо весомее, чем можно ожидать большому начальнику от какой-то резолюции какой-то там сельской комсомолии. Получившее огласку стремление побыстрее выселить жену бывшего подчинённого «не нашло понимания» в обкоме партии. Хотя официально никто не вмешался,  но косо поглядывать стали многие, особенно женщины.

          Командир бригады был хорошим, радеющим за дело офицером. Да и мужиком неплохим, власть его не слишком испортила. С высоты пятнадцатилетнего опыта работы в профсоюзе «Щит», я берусь утверждать, что такие неиспорченные начальники, тем более на таком уровне, встречаются в лучшем случае один из пяти. Поэтому он видел в злостном «залётчике» недюжинный командирский потенциал: ум, харизму, волю, изворотливость, инициативу, знания… И, как мог, по своему, по-армейски, пытался достучаться  до сознания Лаптя.  Лапоть же воспринимал всё по своему, по-университетски, то есть абсолютно превратным образом. Чем больше старался командир бригады, тем хуже выходило.
          Собрание офицеров бригады, на котором обсуждались художества Лаптя,  завершилось инцидентом, по армейским меркам совершенно неслыханным.  Нет, произойди такое где-нибудь на советском заводе или ферме, никто не увидел бы в этом ничего экстраординарного,  но в армии… В армии такого не видели, пожалуй с двадцатых годов.
          На собрании офицеры высказали своему сослуживцу всё, что о нем думали. И о его служебных промахах, и о недостатках характера, и о его заносчивости, и о том, что увлечение военной юриспруденцией ещё ни одного строевого офицера до добра не доводило…
          Конечно, больше всех усердствовали молоденькие лейтенанты из военных училищ, вымещая своё извечное недовольство тем, что половину «карьерных» должностей командиров пусковых установок занимают полуштатские «мотыльки», а их, пришедших отдать армии всю жизнь, «маринуют» на вспомогательных подразделениях.  Но и офицеры двухгодичники явно были не на стороне Лаптя-правозащитника: больно уж нагло-формальной  выглядела увертка, при помощи которой тот увёл из под начёта их коллегу. Лапоть то бледнел, то багровел, но терпел и молчал. 
          Уже полковник взял заключительное слово, и даже почти завершил свою речь, в которой поблагодарил воинский коллектив за принципиальность и заботу о товарище, выразил надежду, что молодой офицер учтёт всё сказанное и станет на путь исправления, назвал тех молодых офицеров, с которых надлежит брать пример, если Лапоть желает в дальнейшем служить успешно, расти в должностях и прибавлять звёздочки на погонах…
          Вот слова про звёздочки на погонах и стали той каплей, после которой Лаптя прорвало.
          Посреди речи командира он встал, поднялся на сцену, по сути дела перебив командира бригады, вышел к трибуне, и понёс…
          Он, мол, восстановил социалистическую законность и не видит оснований стыдиться этого. Он приносил присягу, в которой обязанность соблюдать законы стоит на втором месте, а обязанность исполнять приказы на четвёртом.  А ежели какие-то индюки в погонах полагают, что решение суда неправильное, то им следовало не шушукаться по красным уголкам, и не собрания организовывать, клевретов на него натравливая, а подавать в установленный срок кассационную жалобу.
          Что же касается поставленных ему в пример офицеров, то офицеры эти хороши лишь для того, чтобы печатать шаг на плацу, да поедать глазами начальство.  Когда выходит из строя какой электронный прибор или система, то никому и в голову не приходит поручать ремонт поименованным  образцам для подражания.
          А насчет звёздочек на погонах, то имеющиеся карьерные перспективы его, Лаптя, вполне устраивают. С получением звания старшего лейтенанта он отстанет от самых успешных службистов всего на полгода. После возвращения в аспирантуру его как аспиранта, зимой пригласят «на сборы» - десять вечеров послушать лекции, и после необременительного зачёта аттестуют на звание старшего лейтенанта. А капитанские погоны он получит быстрее любого из кадровых. Потому как после защиты кандидатской его опять призовут на «сборы» и вновь аттестуют, нимало не заботясь ни его характером, ни его отношениями с коллективом.  И даже, если кому наверху придёт светлая мысль систему аттестации гражданских специалистов отменить, то с него не убудет пребывать в запасе в должности лейтенанта хоть до пенсии.
          Что оставалось командиру бригады после такой отповеди?
          Только закрыть собрание…
 
          Вот, на фоне всех этих мелких, но бурных страстей, достойных своих местных гарнизонных шекспиров, часть и выехала на учения с боевыми стрельбами учебно-боевыми ракетами.

          Среди всех прочих прегрешений лейтенанта Лаптя перед командиром бригады выделялось хроническое неисполнение указаний по методу производства геодезических, метеорологических и прицельных расчётов. В те времена университетские биологи сдавали математику по третьей категории, т.е. на 2-3 уровня выше, чем студенты самых престижных инженерных вузов. Лапоть шустро перемножал многозначные числа в столбик, а четырёхзначные, так и просто в уме.  Полковник  же требовал, чтоб Лапоть своими математическими способностями не выделывался, вычисления вёл, как положено по наставлениям, методом суммирования взятых по таблице логарифмов.  Лапоть, зная, что некоторыми наставлениями предусматривались оба способа расчетов, а, следовательно, наказать его за пренебрежение таблицами логарифмов не имеют права, лишь свысока поглядывал на тупоголового солдафона, для которого умножение в столбик – недоступная высокая математика, и продолжал считать прицельные данные по-своему.

           На этих стрельбах Лапоть, как всегда, быстро почиркав чего-то карандашиком  и не истратив даже десятой доли отведенного на вычисления времени, подлетел к командиру батареи для проверки и подписи пусковых данных.
          Волей кого-то из злых богов в этот момент на батарею принесло командира бригады. Волей какого-то другого бога, доброго, но ведающего «медвежьими услугами», комбриг углядел в расчётах своевольного лейтенанта ошибку.  Испытав моральное удовлетворение от своей прозорливости, ведь не раз предупреждал гоношистого универсанта, что в условиях стресса при боевых действиях или на ответственных учениях математическая гениальность может дать сбой, командир жирным крестом перечеркнул лейтенантские вычисления и по отчески, почти любовно, в несколько этажей обматерил Лаптя.
          Самолично взял таблицы логарифмов, самолично образцово выполнил контрольный расчёт и с припиской «Переписать начисто в оба столбца, и если хоть одну цифру не на то место поставишь, я тебя, козла,  до конца службы по десять дней в месяц на городской гауптвахте держать буду!» отдал бланк лейтенанту.
          Лейтенант Лапоть принял из рук комбрига  бумагу, взял под козырек и направился к своей пусковой.
          В то, что он не заметил сделанной начальником ошибки в поправке на переход границ геодезического квадрата, не верит никто. Я и сам в это не верю. В том, что руководствовался в своих действиях Лапоть обидой и желанием подставить командира бригады,  у меня, несмотря на полное отсутствие юридических доказательств, нет ни малейших сомнений. Особенно в свете того, что бланк с командирским автографом лейтенант не уничтожил, как положено уничтожать испорченные бланки, а бережно хранил в нагрудном кармане до вызова на следственную комиссию. 
          Нарушающий кучу норм и правил приказ комбрига лейтенант выполнил, вопреки обыкновению, быстро, точно, без возражений и пререканий. На всё про всё, включая переписывание бланка, времени ушло меньше, чем отводит норматив на звание отличного пускового расчета. Ракета ушла с пускового стола…

          Не все знают, что такое геодезический квадрат. Это участок местности 500 на 500 километров.  Соответственно, неправильно взятая поправка на переходы между  геодезическими квадратами приводит к тому, что ракета отклоняется от цели ровно на 500 километров.
          Результат стрельб, «отличных» по скорости подготовки, получился из разряда тех, о которых узнают из звонка прокурора. Одна из ракет не долетела нескольких сотен километров до полигона и пришла в населённый пункт.  Невыработанные остатки топлива шарахнули «мама не горюй», захлестнув два жилых дома. Досталось и копавшимся в соседнем огороде бабке с детишками. Компонентами ракетного топлива крепко потравились прибывшие на место медики и пожарные.
          Эвакуация, дегазация, сбор и вывоз обломков ракеты, карантин, изъятие из оборота земельного участка, новое жильё погорельцам, страховые выплаты за имущество…  Заваруха такая, что дым коромыслом, и видно тот дым из окон самых высоких московских кабинетов.

          Пусковая установка Лаптя сразу привлекла внимание следователей. Очень уж бланк с выполненными одной рукой основным и контрольным расчётами напоминал неумелую подделку, в спешке состряпанную для заметания следов.
          Изучение обломков подтвердило: да, ракета та самая, которой стрелял Лапоть.
          Лаптя немедленно взяли под стражу, доставили пред ясны очи московского «важняка», где и настало время торжественно вынуть из нагрудного кармана бланк с двумя не сходящимися расчётами и начальственной резолюцией.
          Прояснив обстоятельства заполнения бланка одной рукой, следователь оформил протокол допроса и акт изъятия письменного доказательства, приобщил к делу полученный от Лаптя испорченный бланк, а самого лейтенанта с дежурными извинениями освободил.
          Первоначально никому даже не пришло в голову проверить вычисления командира бригады. Следствие сделало вывод о падении ракеты на населённый пункт по причине неустановленной технической неисправности, и передало материал в ЦК партии. Рекомендовалось приостановить использование данной партии ракет, провести дополнительную проверку качества их изготовления, усилить производственную дисциплину на предприятии поставщике…  В отношении военных предлагалось лишь объявить замечания командиру и начальнику штаба бригады за выявленные комиссией микроскопические нарушения.

          Лапоть  не пытался вернуть следствие на правильный путь. Если он и досадовал о не сработавшей подлянке, то глубоко внутри себя. Ошибку счисления обнаружили представители промышленности, которым совсем не улыбалось оказаться в этой истории крайними, да выполнять всё то, что нарекомендовала  комиссия по расследованию, и которые изначально копали даже не под ракетчиков, а под саму комиссию.
          Вот заводские специалисты и обнаружили, и как дважды два доказали перед высокой инстанцией,
          что ракета прилетела ровно туда, куда её и нацеливали, следовательно была абсолютно исправной, а значит нет необходимости ни снимать изделия с эксплуатации для проверки, ни дополнительно трясти завод насчет дисциплины;
          хотя в первоначальном расчёте Лаптя и была ошибка, но по результатам пуска ее бы никто и не заметил.  Ошибка содержалась в исчислении второстепенной коррекции и увела бы ракету меньше чем на восемь метров;
         зато комбриг как дал маху, так от души.
          Запальчивые действия командира бригады, по сути дела, приказавшего стрелять без проверки данных, записав свои вычисления в обе части бланка, были представлены перед руководством страны во всей красе, цвете и запахе…

          На повторном следствии Лапоть занял юридически безупречную позицию.
          Мол, никакой ошибки не видел, и даже не пытался увидеть. Мол, командир бригады очень опытный специалист, считал перестраховочным методом по таблицам, при таких обстоятельствах мысль об ошибке даже не могла прийти в голову.  Мол, следователи на предыдущем следствии тоже в правильности расчёта комбрига не сомневались и расчёт во время первого следствия не проверили.
          Лаптя признали полностью невиновным.
          Юридически лейтенант выходил чистеньким  аки ангел. У него имелся приказ. Приказ прямой, однозначный, письменный,  отданный начальником изучившим обстановку на месте.

          Капитан - командир пусковой батареи, в отличие от Лаптя, не имел письменного приказа подписывать бланк без проверки выполненного командиром бригады расчёта. Ему объявили неполное служебное соответствие, сняли с должности и перевели командиром батареи в артиллерийский полк. 
          Командира бригады, как жертву откровенной подставы и с учётом немалых прошлых заслуг, пожалели и тоже не стали отдавать под суд. Его снизили в звании, сняли с должности и направили для  дальнейшего прохождения службы преподавателем военной кафедры гражданского вуза.

          Оставшийся год большинство офицеров старались Лаптя как бы не замечать, а если дела службы всё-таки вынуждали заметить лейтенанта, то происходящие диалоги по стерильности и манерности языка напоминали латиноамериканские сериалы.
          Новый командир бригады демонстративно демобилизовал Лаптя в день объявления приказа министра о начале увольнения военнослужащих срочной службы, показывая своё нежелание дышать с ним одним воздухом.
          Лапоть таким оборотом был доволен выше всякой меры, – ему представилась возможность побыстрее сбросить лямку нелюбимой военной службы и хорошо отдохнуть перед началом учёбы в аспирантуре на свои, немалые по тем временам, офицерские накопления.  Дышать на пляже морским воздухом ему было однозначно приятнее, чем дышать в военном городке одним воздухом с новым командиром бригады.
          Гарнизонная жизнь, не на шутку взбаламученная после ЧП, вскоре успокоилась и вернулась в привычную гарнизонную колею, сохранив лишь зарубку памяти да наставительные рассказы для молодых офицеров.

                Конец