О рассказе К. Паустовского Телеграмма

Нет слов таких, чтоб выразить сполна,
Что значит мать и что для нас она.
/Шандор Петёфи/

Низко кланяюсь тем дочерям, которые были со своими матерями до их последнего вздоха.  Счастье дочери – скрасить матери последние дни её жизни, счастье любой матери – в последние минуты чувствовать  рядом любящее сердце своего ребёнка.

Катерина Петровна, героиня рассказа Паустовского "Телеграмма" была лишена такого счастья.  Её дочка Настя жила в Ленинграде, трудилась секретарём в Союзе художников и к матери последний раз выбиралась три года назад.  Чаще не могла, потому что была поглощена заботами об устройстве  труда и быта непризнанных талантов. И письма в деревню  не писала по той же причине сильной занятости,   но,  как любящая дочь, раз в два-три месяца высылала  матери по  двести рублей.   

Переводы Катерине Петровне приносил весёлый молодой почтарь Василий.  Старушка сжимала денежные бумажки  в ладошках, и ей казалось, что они пахнут её Настей. Потом долго читала и перечитывала несколько дочкиных слов на почтовом бланке. «Слова были все одни и те же: столько дел, что нет времени не то что приехать, а даже написать настоящее письмо».

Катерина Петровна понимала, что  "у них, у молодых, свои дела, свои непонятные интересы, свое счастье, лучше не мешать".  Но думала Катерина Петровна о дочке постоянно: все дни, тихо сидя  на краешке продавленного дивана, и все ночи при слабом свете керосинового ночника.   

Чувствуя  нарастающую слабость,  Катерина Петровна решила всё же  побеспокоить дочку и написала ей коротенькое письмо: "Ненаглядная моя, зиму эту я не переживу. Приезжай хоть на день. Дай поглядеть на тебя, подержать твои руки. Стара я стала и слаба до того, что тяжело мне не то что ходить, а даже сидеть и лежать, – смерть забыла ко мне дорогу. Сад сохнет – совсем уж не тот, – да я его и не вижу. Нынче осень плохая. Так тяжело; вся жизнь, кажется, не была такая длинная, как одна эта осень".

Полученное письмо вызвало у Насти вздох облегчения, раз  мать пишет, значит, жива.  Читать письмо на службе было некогда,  и она спрятала его в сумочку до вечера.  А когда дома прочла, то сразу подумала "о переполненных поездах, пересадке на узкоколейку, тряской телеге, засохшем саде, неизбежных материнских слезах, о тягучей, ничем не скрашенной скуке сельских дней»  – и положила письмо в ящик письменного стола".

Уж лучше совершить тяжелых сто грехов,
Принять сто тяжких мук, сто обрести врагов,
Чем став ослушником, родителя обидеть,
Чем не прийти к нему в тяжелый час на зов.
/Мухаммед Бабур/

Спокойно и неторопливо идёт в рассказе описание жизни старенькой Катерины Петровны в далёком, провинциальном Заборье. Как художник нужными  красками пишет картину, так  Паустовский точными словами описывает  промозглую   осень, отражающую  состояние  слабеющей от старости и одиночества Катерины Петровны: холод, ветер, зябкость, голые деревья, дождь,  слёзы,  ни просвета, ни тепла, только надежда, что однажды  дочка всё-таки приедет. 

Велик талант Паустовского,  который на трёх страницах изложил историю, достойную романа!  Рассказ глубоко трогает и вызывает сильные чувства. Я очень хорошо понимаю Марлен Дитрих, которая, прочитав рассказ (в переводе),  захотела выразить автору свою благодарность. Она это сделала, когда приехала в 1964 году в Советский Союз:  "С тех пор  я чувствовала как бы некий долг - поцеловать руку писателя, который это написал. И вот - сбылось! Я счастлива, что я успела это сделать. Спасибо вам всем - и спасибо России!"

Заботилась о Катерине Петровне соседская девчонка Манюшка, да изредка заходил  сторож Тихон.  Он помогал по хозяйству и, уходя, каждый раз  останавливался в дверях и спрашивал:
– Не слышно, Катерина Петровна, Настя пишет чего или нет?
Катерина  Петровна не отвечала (и так ясно), и Тихон, потоптавшись у двери, уходил. А Катерина Петровна начинала тихонько плакать.

Её дочка Настя не была бездушной дочерью, она искренне любила свою мать, но у неё были более неотложные дела, например,  надо было "пробить" выставку талантливого скульптора Тимофеева.  Две недели Настя занималась этим делом, и выставка всё-таки состоялась.  Присутствующие хвалили талантливого Тимофеева,  и много говорили о Настиной  чуткости,  неравнодушии, о её заботе  и помощи нуждающимся художникам.    

Когда Катерина Петровна слегла, Тихон послал Насте  телеграмму:  "Катя помирает. Тихон".
Настя в этот момент присутствовала на выставке, где чествовали молодого скульптора и хорошо отзывались о ней самой.

Она не сразу поняла, кто такая Катя и кто такой Тихон, а когда поняла,  выбежала на улицу, и села на припорошенную снегом скамейку. Вспомнила о полученном письме и слова из него: "Ненаглядная моя!  Ненаглядная."
И ясно осознала, что "никто ее так не любил, как эта дряхлая, брошенная всеми старушка, там, в скучном Заборье".  В тот же вечер Настя  выехала к матери, но на похороны не успела.   

"Она застала свежий могильный холм на кладбище – земля на нем смерзлась комками – и холодную темную комнату Катерины Петровны, из которой, казалось, жизнь ушла давным-давно. В этой комнате Настя проплакала всю ночь".

Мне очень жаль  Катерину Петровну.  Ослабшая от старости и печали,  но полная материнской любви,  она поддерживала тлеющую  жизнь надеждой о встрече  с дочерью.  Когда надежда истаяла, Катерина Петровна умерла.  Манюшка, добрая и беззаветная  детская душа, шесть суток не отходила от неё,  даже спала, не раздеваясь, здесь же на продавленном диване. 

– Не дождалась, – пробормотал Тихон. – Эх, горе ее горькое, страданье неписаное! А ты смотри, дура, – сказал он сердито Манюшке, – за добро плати добром, не будь пустельгой…

Но ещё больше мне жаль Настю. Я ничуть её не осуждаю её, наоборот, испытываю к ней сильное сочувствие. Настя  не была равнодушной дочерью, она просто верила,  что мать, присутствовавшая в её жизни с рождения, так и останется  вечной принадлежностью её, Настиного,  существования.  Она была отзывчивой по природе и считала, что надо помогать всем, кто просит помощи, например, скульптору Тимофееву, а мать ... она же ничего не просит, значит, может подождать.  Но -  каждое письмо от матери было для неё безмолвным укором.
 
Рассказ "Телеграмма" заканчивается словами: "Уехала Настя из Заборья крадучись, стараясь, чтобы ее никто не увидел и ни о чем не расспрашивал. Ей казалось, что никто, кроме Катерины Петровны, не мог снять с нее непоправимой вины, невыносимой тяжести".

Помню, в 90-х годах по телевизору (в качестве эксперимента) прошла социальная реклама  «Позвоните родителям».  Я уверена, что реклама во многих пробудила желание срочно позвонить родителям. Очень нужная реклама, говорящая о том, что  проблема отношений отцов и детей существует,  и будет существовать, пока люди  будут думать только о себе.  А ведь так легко    набрать номер и сказать «мам-пап, привет, как вы там?»,  особенно в эпоху мобильных телефонов.  Родителям многого не надо, главное для них – знать, что их любят,  о них помнят,  и  что с детьми всё хорошо. 

Ведь находила Настя время сходить на почту и отослать перевод?  Значит, могла бы выкроить хоть раз в неделю время, чтобы написать письмо – неважно о чём, обо всё, что придёт в голову ... Старушка жила бы этими письмами, читала бы, перечитывала, и её сердце  согревалось от мысли, что она нужна своей ненаглядной дочке! Возможно, эти письма продлили бы ей жизнь!

Любовь к родителям — основа всех добродетелей /Цицерон/.

Да, мне жаль Настю, впереди у неё целая жизнь, но как она будет её жить с ощущением "непоправимой вины и невыносимой тяжести"? Помогая чужим людям, она  укоротила жизнь той, которая беззаветно её любила! Нельзя ничего откладывать на потом, в жизни нет ничего вечного! И мама тем более не вечна.

Некоторые люди считают, что родители всего лишь дали им жизнь,  поэтому большего ждать от детей не должны. А чувство вины  успокаивают денежными переводами.  Но деньги не эквивалент доброты и чуткости, они просто бумажки, нужные для физического мира, но бесполезные для мира духовности.  Дети, нарушающие пятую Божью  заповедь "Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле", не бывают счастливыми, в каком бы материальном достатке они не жили. 

Есть Божий суд, он ждёт, он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед. /Лермонтов/

В рассказе упоминается скульптура Гоголя , выполненная ваятелем Тимофеевым.  Гоголь здесь выступает в роли Настиной совести:

1.   Чей-то взгляд, тяжелый и пронзительный, Настя все время чувствовала на себе и боялась поднять голову. "Кто бы это мог быть? – подумала она. – Неужели кто-нибудь догадался? Как глупо. Опять расходились нервы".

2. Насмешливо, зная ее насквозь, смотрел на нее остроносый сутулый человек. Настя видела, как на его виске бьется тонкая склеротическая жилка. "А письмо-то в сумочке нераспечатанное, – казалось, говорили сверлящие гоголевские глаза. – Эх ты, сорока!"

3. Она с усилием подняла глаза и тотчас отвела их: Гоголь смотрел на нее, усмехаясь. На его виске как будто тяжело билась тонкая склеротическая жилка. Насте показалось, что Гоголь тихо сказал сквозь стиснутые зубы: – "Эх, ты!"

Читая в рассказе описание Гоголя, я подумала, что он похож на скульптурный портрет Гоголя  работы Н. Андреева, который Константин Георгиевич Паустовский наверняка видел.