Родимая Глава 21

 Внучка Настя

Моя двоюродная сестра, а бабушке Евдокии родная внучка, Настя была из политических.

 Когда ей исполнилось девятнадцать лет, ее прямо с заседания комитета комсомола, вывели, как говорится «под белы рученьки».

Она не знала, в чем ее обвиняют, зато хорошо знали те, кто за ней послал.

 Настю долго допрашивали, заставляя сознаться, что она выражалась  нецензурными словами в адрес Иосифа Виссарионовича Сталина.

 Но Анастасия вообще не имела привычки выражаться нецензурной бранью в адрес кого-либо, а здесь в адрес кого, самого Сталина!

 Да если бы отец узнал или услышал, всю шкуру спустил с нее, до самого пояса, ведь для него Сталин был  непререкаемым авторитетом.
 
Допросы проводились подолгу и мучительно.

 Один из допрашиваемых подходил к ней, брал ее волосы, наматывал одну косу на кулак, а второй косой бил по лицу.

 Насте не давали спать, присесть на лежак, часто стучали громко в дверь, а  в углу камеры капала вода и так действовала на нервы, что хотелось выть волком.

Однажды ее вызвали на допрос ночью и дали прочесть протокол, где черным по белому было написано, что некий гражданин Моисеев Мирон Адамович слышал лично, как Настя неприлично выражалась в адрес Иосифа Виссарионовича Сталина.

 Скоро состоялся суд, и Насте было назначено наказание в виде лишения свободы сроком на десять лет.

  «Мне сейчас девятнадцать и плюс десять» - пронесся счет в ее голове.

После приговора Настя сидела отупевшая и одуревшая от услышанного, она не могла открыть рта и выдавить из себя хоть словечко в свою защиту.

 Ей приказали встать, и,  взяв под руки, два конвоира вывели ее из комнаты «суда» сразу в  «воронок».

Ни родители, ни друзья не знали, где она и что с ней.

 Нет, конечно, знали, что ее арестовали, а кто, и за что - осталось тайной, можно было только догадываться.

Настю привезли в пересыльную тюрьму, а на следующий день, к обеду, она уже ехала в товарном вагоне вместе с другими осужденными женщинами на длительные сроки в неизвестном ей направлении.

Утром следующего дня поезд остановился, открылась дверь, и им в вагон поставили флягу с какой-то баландой.

 Следом за флягой в вагон влез мужик огромного роста, со звериным оскалом зубов.

 Вытащил из принесенного рюкзака чашки и деревянные самодельные ложки.

 Деревянным черпаком  он стал из фляги черпать дурно пахнущую жидкость  и раздавать женщинам.

Глядя на то, как женщины,  понюхав содержимое чашки, морщились, он строго прикрикнул:

 Ешьте!

 Следующее кормление завтра, так что выбирать вам не приходится, иначе не доедете до «ГУЛАГа».

-Так вот куда нас везут,- промолвила женщина, сидевшая рядом с Настей,- оттуда не сбежишь...

И обращаясь ко всем, громко сказала:

 Ешьте, женщины,  представьте, что перед вами украинский борщ, да еще со сметаной!

 Женщины засмеялись и дружно заработали ложками.

 - Вот так бы давно,- пробурчал недовольно мужчина.

Опорожнив чашки, женщины вернули их хозяину, кряхтя, он выбрался из вагона и ушел по направлению станции.

 Дверь сразу же закрыли, но  в тот небольшой отрезок времени осужденные успели разглядеть, что стоит их вагон в тупике  на  какой-то станции, а когда вагон тронется в дальнейший путь - одному Богу известно.

-Меня зовут Фаина,- представилась женщина Насте.

 Была она  почти ее ровесница, но выглядела, солиднее.

 Солидность придавали седые волосы.

 После допроса и ночи в камере с уголовниками, молодая женщина поседела.

На воле остался муж и двое мальчиков - близнецов было им всего по два годика.

 Посадили ее за вредительство: на молочной ферме, где она работала после окончания ветеринарных курсов, произошел падеж скота.
 
- Следствием было якобы установлено,- рассказывала Фаина,- умышленное причинение вреда колхозу.

 Я пыталась доказывать, что коровы заразились какой-то болезнью, но доказать не могла, как у врача-ветеринара, у меня не было врачебной практики.

 И заведующий на меня «зуб точил», потому что не давала ему молоко с фермы тащить.

 А тут такой случай подвернулся, он от удовольствия, аж повизгивал, как поросенок, как же таким случаем ему не воспользоваться, не упрятать за решетку, строптивого ветеринара.

 Вот и посадили меня на десять лет, без права переписки и передач.

В углу вагона на полу, поджав под себя ноги, сидела пожилая женщина, вероятно  бывшая красавица, так как сквозь ее морщинки просматривалось милое лицо, много повидавшее в этой жизни.

 - Тюрьма находится в таком месте, что сбежать практически невозможно.

 В основном там сидят те, кто против политики Сталина, но немало и настоящих уголовниц.

  Я многих там видела, кто по чьему-то доносу отбывал длительный срок, были  и те, кто не согласен с коммунистическим режимом.

-А где мы будем жить?- спросила у женщины Настя.

- В бараке,  деточка, где ветер свистит, и все тепло выдувает  напрочь.

 Вас ждут холод, голод, цинга и болезни.

 Но и это не самое страшное, страшно, когда тебя бросают на всю ночь в камеру к уголовникам, а там кричи, не кричи, помощи не дождешься.

 Настя заплакала, первый раз после того, как ее арестовали, до этого у нее был панический страх, от которого стыла кровь в жилах, и какая-то тупость.

 Мозг никак не хотел работать, он просто превратился в «студень».

 И вот наступила разрядка -  она плакала навзрыд, лицо заливали слезы.

 Фаина, обняв ее за плечи, по матерински, гладила волосы на голове, приговаривая, как ребенку:

 Поплачь, поплачь, авось и  полегчает.

 Действительно, выплакавшись, Настя успокоилась, все как-то в голове стабилизировалось, она уже смотрела на окружающих ее людей не с таким ужасом и страхом, как прежде.

Фаина предложила Насте:

- Давай держаться вместе, вдвоем легче пережить горе разлуки с родными.
         
Поезд прибыл на конечную станцию глубокой ночью, но,  не смотря на это, в вагоне никто не спал: проснулись все, как по команде, только поезд стал замедлять свой ход.

 На железнодорожной станции их ждали крытые машины с конвоем.

 Набив осужденными полные до отказа «воронки», в сопровождении конвоя с собаками их повезли в порт, посадили на корабль в трюмы и отправились они в сторону Магадана.

 Путь был не легким, пережили шторм и качку, у многих началась морская болезнь, женщины страдали.

 Из еды давали соленую рыбу, и немного воды.

 Конвоиры приставали к молодым женщинам, готовые здесь же при людно совершить свое грязное дело.

 Но женщины постарше помогали отбиваться от натиска конвоя.

 - Ничего, грозили они, - прибудете на место, там поквитаемся, еще сапоги нам лизать будите.

 Через некоторое время прибыли в конечную точку назначения.

На зону прибыли, когда с неба ушла последняя звезда и на горизонте появилась утренняя зорька.

- Хоть заря нас встречает без злобы,- проговорила Фаина, - в остальном все - жуть!

Проверив всех, сделав перекличку, женщин в сопровождении конвоя отправили в барак.

 После получения белья и верхней одежды, отправили в душ.

Вода в душевой была ледяной, Настя вышла из душа, стуча зубами.

Быстро оделась, но согреться не могла.
 
Пришел врач,  спросил,  есть ли беременные, все промолчали.

 – Ну, значит, так и запишем: беременных  нет  и  на  ближайшие  десять-пятнадцать лет, не предвидится!

После душа направили в столовую, где была похлебка, из невесть чего сваренная, и кусочек, граммов тридцать-пятьдесят, липкого черного хлеба.

 После завтрака приказали построиться, всем присвоили личные номера, лишив фамилии, распределили всех по бригадам.

 Настя и Фаина попали в одну бригаду, очищать топором сучья на деревьях.

 Настя хоть и выросла в казачьей семье, но топора доселе в руках не держала.

Топор ей показался тяжелым и неудобным при рубке сучков.

 Дня три она сильно мучилась, набила себе на ладонях кровавые волдыри, но работу бросить было нельзя, надзирательница-бригадир сразу выкрикивала номер осужденной, а это значило, ледяной карцер или штрафной изолятор, что там, что там, здоровье подрывали основательно.

 Обычно после этих ледяных карцеров, женщины, не могли,  впоследствии,  иметь детей.

 На третий или четвертый день к Насте подошла уже знакомая ей по вагону пожилая женщина, взяла у нее топор из рук:

- А ну дай-ка мне его, вот смотри, как надо подсекать сучья, чтобы не рвать руки, а так тебя надолго не хватит, да и руки еще тебе пригодятся, обнимать любимого.

 Настя смотрела на нее с удивлением, затем взяла у нее топор и стала подсекать ветки, как только что ей показала женщина.

  И у нее получилось: сучья, и ветки легко отлетали в сторону  от первого удара топором.

 Настя приободрилась, прямо на душе потеплело от чьего-то участия в ее тюремной судьбе.

 С утра и до вечера, не разгибая спины, женщины трудились в лесу.

 На следующий день их бригаду бросили на уборку территории, а на лесоповал отправилась другая бригада, которая даже под угрозой попасть в карцер мести зону категорически отказалась, так как состояла в основном из  блатных.

 Из бригады Насти, уголовница, на уборку не вышла, и как стало известно, в карцер ее не отправили.

В момент уборки к Насте с Фаиной  подошла женщина с черными, бойкими глазами и  предложила им немножко задержаться на территории двора по окончании работы.

 Когда наступил  вечер и,  женщины собрались уже уходить, к ним подошла все та же черноглазая и сказала, что в тюрьме существует нелегальная группа, ее создали политические.

 Участники выступают против режима Сталина, против его политики.

 Настя с Фаиной замахали руками:  нет-нет, с нас достаточно того, что мы уже получили по доносу, а если действительно станем на этот путь, то пожизненно будем здесь сидеть.

 В общем, категорически отказались от этого участия.

 Добравшись до столовой, покушали и побрели в барак. Близилась осень, уже к вечеру стал потягивать холодный ветерок, а на осужденных  легкая спецовка, ускорили шаги и быстро добрались до барака.

До сна было еще время, да и не разрешалось спать в неустановленное лагерным начальством время, поэтому Фаина и Настя сели на краешек лавки у стола, и стали наблюдать за обитателями барака.

 Присмотревшись по - внимательнее, они стали различать, кто сюда попал в первый раз, и кто протоптал дорожку, кто политический и кто уголовник, а точнее уголовница.

 Вообще  в подавляющем большинстве случаев женщины входили в состав различных общественных и социальных групп и таким образом попадали в разряд классовых, уголовных и политических преступников.

 Они становились неотъемлемой частью населения ГУЛАГа.

 Те, что уже успели побывать здесь ни один раз, среди них были воровки, убийцы и всякий  другой  сброд,  вели себя развязно, задирали политических.

 Уголовные как-то быстро находили общий язык с администрацией тюрьмы, часто у них бывали, приносили оттуда махорку и хлеб.

 Общалась с администрацией и блатная, прежде не вышедшая на уборку территории. После такого посещения она, приносила чай и махорку.

 После ее посещения администрации, кто-то из осужденных женщин обязательно оказывался в карцере, где было сыро, капала вода, и не на чем было спать, а  пищу заменяла кружка воды на сутки.

 Все недоумевали: за что, ведь они все время были на виду у всех, распорядок лагеря не нарушали, и вот на тебе - карцер.

Чем чаще это повторялось, тем «ершистей», становились обитатели барака из уголовного мира.

 Женщины понимали, что попадают в карцер за пачку махорки и четвертушку хлеба. Терпение их лопнуло.

 Собравшись ночью в душевой, они выработали совместный план, как избавиться от доносчицы в их бараке.

 Следили долго за ней, спали по очереди, ждали, когда она ночью выйдет по нужде.

 Надев ей на голову сшитый из двух полотенец мешок, они притащили ее в душевую и стали окунать головой в ведро с грязной водой до тех пор, пока та не перестала сопротивляться.

 Затем бросили ее лежать на холодном полу, а сами быстро «испарились» в темноте.


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ