Когда гибнет оплот памяти

- Уважаемые посетители, до конца работы библиотеки осталось десять минут, — негромко объявляла Ника, приближаясь к засидевшимся читателям, а вот тележка её гремела оглушительно.  Студентов к девяти вечера было целых трое и, конечно же, в разных углах зала. Тем и лучше: Ника прокатилась от угла к углу, и каждый удар ее двухъярусной тележки для сбора «книжной жатвы» напоминал, что лучше бы поторопиться. «Девять вечера» — это не последний срок для сонных студентов, плетущихся по темным залам (умные коллеги Ники сбежали раньше), это время для выключения света, того еще квеста по набору правильной комбинации клавиш.
Освободив зал от присутствия живых существ, Ника кралась в темноте (эвакуационные дорожки — подсветка никудышная), закрывая все решетки между этажами и надеясь, что ни за чем не придется возвращаться.
На этаже технической литературы, в глубине зала, ей примерещилось сверкание двух зеленых глаз — длинных таких, нечеловеческих, с сетчатым рисунком, но Ника лишь устало бросила «брысь!», захлопывая предпоследний замочек. Глаза исчезли.
Белый холл с гардеробом и зеркалами ослеплял после всех процедур в темноте, и Ника даже потерла глаза, заболевшие от сияния. Охранник уже успел смениться — с черноусого Палыча на выбритого и лысого Ефимыча, который никак не мог пропустить Нику молча.
— Что, так модно нынче? — он кивнул на ее волосы, которые Ника вчера перекрасила из русых в платину, укоротив до каре.
— Да вот, захотелось измениться.
— Как старушка теперь, — ответил Ефимыч. — Да шучу, шучу, идет тебе!
— Вот вечно вы, — с укоризной поглядела на него Ника, расписываясь за все металлические и электронные ключи.
— Нет, чтобы один ключ на всё, — посмеялся охранник.
— Зато вам потом есть что ночью почитать. До свидания, Егор Ефимович.
— Бывай, — охранник поднял ладонь, прощаясь.
Часы в холле, спешившие на пять минут, отыграли свой «Каприс номер двадцать четыре» Паганини (у них на каждый час была своя электронная мелодия, эта должна была поторопить студентов прочь из холла), и Ника покинула душную библиотеку ради душной улицы.
Стемнело изрядно: августовские облака набухли дождем, далеко над рекой громыхало, но город все еще был сух.
Ника расстегнула светлый плащ, прощупала карман (на месте ли связка ключей) и размеренным шагом отправилась домой, благо идти было всего минут двадцать пять. Можно было и срезать через дворы, но после вчерашнего дождя Ника опасалась оказаться по уши в грязи, потому предпочла Ленинский проспект, к тому же он красиво освещался под вечер.
Проходя мимо ТЭМЗа, Ника вспомнила, как в этой части улицы выпилили тополя, обнажив городской пейзаж полностью, и ее удивила появившаяся будто из ниоткуда бело-красная башня с обвившейся вокруг нее, как чудовищный дракон, черной винтовой лестницей. Первой мыслью было: построили что-то новое, но потом Ника разглядела на кирпичах надпись «Бригада» и много других надписей помельче, прикинула ветхость башни и поняла, что здание старое. Ей вспомнился один из рассказов Борхеса, казавшийся одним из самых жутких: «Тлён, Укбар, Orbis Tertius» — про проникновение вымышленного мира в реальный. Но башня и впрямь была старше Ники, и кроны погибших тополей раньше лишь закрывали ее от взглядов.
Ника все же решила срезать у школы близ памятника Аркадию Иванову, чтобы пройти потом через Кулёва и Вершинина на родную Нахимова. Она шагала мимо школьного здания, облицованного красно-оранжево-белыми квадратами, с такими клумбами у крыльца, что всегда хотелось похитить цветок ириса. Тут фонари по обе стороны от девушки погасли, хотя сумеречная темнота и не думала рассеиваться. Вздохнув, Ника последовала дальше и вдруг увидела замершую у края стадиона плотненькую бабушку в платке. В одной руке ее была увесистая кожаная сумка, в другой — большой пакет из «Чалдона» с продуктами доверху, ноша явно тяжелая для женских рук, с такой торопятся дойти до дома поскорее. Но женщина стояла, как вкопанная.
Глаза Ники различили огромную, с полметра шириной ладонь. Призрачную ладонь с отверстием посередине, похожим на смеющийся рот. Фантом не светился, но его сизый, неприятный цвет проступал отчетливо. Рука сжимала женщину в кулаке, медленно лишая легкие воздуха.
Ника не знала, что на нее нашло. Она подбежала к женщине, встала на четвереньки и залаяла, как собака, да так натуралистично, что сама удивилась. При этом Ника вытащила из кармана связку ключей и начала ей бренчать как можно громче.
Сложно сказать, кто испугался больше — женщина или фантом. Ладонь взмыла вверх на пару метров и резко ухнула вниз, под землю, а избавленная от наваждения женщина заохала, опускаясь на колени. Ника собрала рассыпавшиеся из сумки продукты и подала их бабушке, которая нашептывала «Свят-свят-свят».
— Все закончилось, бабушка. Вы далеко живете? Вас проводить?
Помогая женщине встать, Ника поняла, что у нее и самой теперь дрожат руки.
А потом они обе замерли, потому что мимо них, по темной улице Кулёва, шествовал призрачный лось.
Сквозь его сизую шкуру, висящую лоскутьями на ребрах, просвечивали внутренности и бьющееся в медленном ритме синее сердце. Три головы, одна над другой, упирались друг в друга рогами, но это не помешало нижней, больше похожей на драконью, с выступающими из нижней челюсти клыками, повернуться к Нике.
Девушка знала: пустые глазницы смотрят именно на нее, жуткая пасть ухмыляется именно ей. Но остальные головы не удостоили ее вниманием. Лось прошел мимо, из тьмы во тьму.

На следующий день Ника узнала, что скончался один из ее бывших преподавателей — профессор Артём Антипович Кутаптин. Он преподавал часть истории искусства, а сам изучал мифологию. По правде, он был одним из ее любимых учителей, но из-за язвительности с ним мало кто уживался. После окончания университета, когда Ника отказалась от аспирантуры и устроилась в библиотеку родного кампуса, их встречи происходили чаще всего в холле первого этажа. Артём Антипович был бодрым старичком, казалось, что трость ему нужна скорее для шарма, чем по необходимости, но ему в самом деле было тяжело подниматься на второй этаж абонемента или на пятый к своей культурологической литературе. Потому Нике звонили с приемки холла, называли список книг, и она неслась искать их в зале или на абонементе, чтобы самой оформить все внизу под ехидные замечания скучающего Кутаптина. В последний раз он спросил:
— Ну что, не надоело работать подавальщицей книг?
Намекал, что пора бы снова вспомнить о науке, ведь когда-то они обсуждали, не писать ли ей работу по городской мифологии.
На его упрек Нике хотелось ответить «А сами-то, Артём Антипович?», потому что вот уже лет шесть он работал не в университете, а в Отделе по фантомным явлениям — шаманом. Известие же о смерти Кутаптина полностью объясняло, почему фантомы в Томске снова распоясались.
Ника удивилась, получив личное приглашение на похороны. Она бы и так непременно пришла проводить Кутаптина в последний путь, но письмо от его родных получить никак не ожидала. Внучка, бледная девушка в черном платке, передала Нике белый конверт и торопливо попрощалась.
Прочитав письмо, Ника поняла, отчего внучка профессора не стала говорить с ней — было бы слишком много вопросов. После похорон Нике надлежало прийти в главный корпус Политеха, в музей истории университета, и принять участие в спиритическом сеансе с почившим профессором. Это означало, что помимо членов семьи в список потенциальных преемников попала и Ника, и вписал ее в завещание сам Кутаптин.
— Не было лиха… — только и пробормотала она, поднимаясь к начальству — отпрашиваться на завтра.

Похороны проходили суматошно и бестолково. Крематорий в городе открыли всего год назад, а народу собралось столько, что внутри Зала прощания все не помещались. Решили впускать группами по двадцать человек. Ника сначала просочилась к смешанной группе дальних родственниц и коллег по преподаванию, но вскоре отступила назад: три или четыре бабушки спорили, а можно ли к шаману священника отправлять, если профессор крест носил. Другая группа была куда веселее: молодые преподаватели и бывшие студенты, которые вспоминали шуточки Кутаптина или рассказывали друг другу, как сложилась их судьба после универа.
В Зале прощания повисла нестерпимая духота. Ника приблизилась к гробу на метр, посмотрела в лицо профессора и не узнала в нем Артёма Антиповича. Наскоро пробормотав слова благодарности, она выскочила на воздух.
Перед крематорием соорудили небольшую красивую площадь из красной плитки с длинными клумбами самых разных и, главное, живых цветов. Люди рассредоточились по разным углам этой площади, и Ника задумалась, к кому же подойти, как вдруг заметила краем глаза в метрах десяти от себя некое колебание в атмосфере.
Воздух там плавился, как от жара, хотя для этого не было никаких видимых причин. И вдруг в этом переменчивом уголке пространства Ника наяву увидела хоровод фантомов. Они выходили по одному, эти одинаковые, нечеткие темные фигуры, похожие на людей с медвежьими головами и каким-то подобием бороды. Кроме того, они держали друг друга за руки, как в хороводе, и каждого окружала ромбовидная светящаяся рамка, истончавшаяся с выходом в мир людей каждого нового фантома. Всего их выбралось пятеро, и, когда рамка исчезла совсем, духи и впрямь бешено закружились в хоровод, ликуя о смерти шамана, сдерживавшего их. Затем фантомы подпрыгнули в небо, исчезая, и до Ники донесся запах паленого дерева. Она обернулась. В Зал прощания заходила последняя группа людей, а значит, священник еще не начинал свою работу с кадилом.

К вечеру не на шутку разыгрался дождь.
Ника от поминальных торжеств отказалась — с детства не любила застолья, но на спиритический сеанс приехала минут на двадцать раньше положенного. Ее проводили на второй этаж, и она понадеялась, что посмотрит на музей истории Политеха, но провожатая в овальных очках и синем костюме с фирменным значком университета проводила Нику мимо экспонатов в комнату, отгороженную от музейного зала черными пластиковыми панелями и ширмами.
Внутри все выглядело достаточно обыденно, как на лекции в маленькой аудитории: один стол в дальнем углу «черной комнаты», на нем доска Уиджа с русскими буквами готическим шрифтом, потом ряды обычных студенческих стульев — ровно по числу приглашенных. Из письма Ника знала, что их будет девятнадцать человек, впрочем, два стула так и остались незанятыми.
Внучка профессора тоже не пришла. Ее можно было понять — а вдруг выбор мертвого шамана падет на нее? Тогда бросай все — работу, привычную жизнь, свободу передвижения… и нате, учись камлать.
Вообще вся эта история с местными Отделами по фантомным явлениям началась около двадцати лет назад. Тогда новоиспеченное Министерство по делам культуры и нравов все еще не знало, что делать с музеями и библиотеками, и создало наполовину автоматизированное Бюро музеев и наследия. Наполовину — потому что часть вопросов спихнули на аналитически мыслящие программы, заодно решив протестировать новые технологии. «Роботы-чинуши» постановили, что слишком много по стране одинаково называющихся предметов (черепков, например, или прялок) и хранить все это — места нет, денег нет, да и не столь нужно, как показывают данные опросов населения, ведь в музеи ходят крайне редко. Потом гениальные машины решили, что от вещей посредственных можно избавиться, а вещи уникальные лучше свезти в центральные города Европейского, Сибирского и Дальневосточного регионов, создать там огромные музейные комплексы и возить школьников и студентов в культурные столицы, показывая все и сразу. Как ни старались музейщики и культурные активисты остановить это безумие — дело было начато. Только вот беда, часть коллекций куда-то подевалась по дороге. Когда стали разбираться, куда, оказалось, что неверно разметили контейнеры, и то, что было «ценным», ушло на «утилизацию». И было же утилизировано, прямо в проклятых саркофагах-ящиках! Так пропала и кулайская коллекция металлопластики, то есть, духов и личин, выплавленных древним кулайским народом из металла. И еще много чего, и не только из Томской области.
Тогда-то и началось явление фантомов.
Сначала думали — сами культурные активисты и придумали эти сказки, чтобы лишний раз напомнить общественности про «акт вандализма роботов». Но когда стало очевидно, что фантомы являются и чиновникам, и при всем честном народе, не стесняясь ни света дня, ни ночного освещения, службы и ученые начали разбираться. Очень скоро оказалось, что фантомы напрямую связаны с уничтоженными музейными экспонатами, и чаще всего они принимают облик духов разных местных культур. Бывали и другие фантомы - «личностные». Укоризненно смотрящий призрак «сибирского дедушки» Потанина, например, являлся в Томске, а его супруги Александры — в Кяхте, в то время как в иркутскую Ангару заплывали красный и черный драконы-луны с китайских фарфоровых ваз, а на их водные забавы смотрел с набережной фантомный Колчак.
Первыми на помощь пришли шаманы Бурятии и, всем на удивление, сумели запечатать своих фантомов. С другими же буряты не совладали, сообщив, что тут местные камы нужны. Так и появились областные Отделы по фантомным явлениям, ищущие подходящих шаманов и обеспечивающие их преемственность. В случае с Томской областью пришлось содержать аж четверых умельцев — по археологическим культурам (кулайцам в первую очередь),  культурам коренных народов, фантомам исторических личностей и буддийским сферам, потому что буддийская коллекция краеведческого музея, привезенная из Маньчжурии, безвозвратно откочевала в Омск и расставаться с ней роботы не желали, выдавая «ошибку программы». Насчет остальных фантомов, выпадающих из общего ряда, шаманы совещались и разрешали дела сообща.
Возникла еще одна сложность — когда шаман умирал, вся «запертая» им «нечистая сила» вырывалась обратно, поэтому требовалось срочно искать замену. Поступавшим в ряды камов приходилось заранее писать завещание, указывая, кто бы мог подойти. Хотя обычно это оказывался кто-то из родственников, Ника испытывала беспокойство. Кто знает, что там на уме у мертвого шамана?
Сырой и затхлый воздух в комнате мешался с невыносимым поминальным перегаром. Духота сегодня словно преследовала Нику, потому приход медиума она восприняла с облегчением. Эта широкая в плечах дама в обтягивающем платье с поролоновыми плечиками (только эполет не хватало) важно вплыла в «черную комнату». Лицо у нее было командирским, губная помада — темной и матовой, а зимние глаза осмотрели присутствующих так сурово, что у всех выпрямились спины. Медиум поздоровалась, достала из сумки зеркальце без оправы, но на цепочке, и повесила себе на шею.
— Личная вещь покойного, всегда бывшая при нем? — спросила она у сотрудницы музея. Та тут же поставила на стол записную книжку в чешуйчатой обложке, знакомую многим студентам Кутаптина — в нее он записывал «перлы» учеников. Ника чуть было не хихикнула. Где-то там должна была быть и ее ошибка: когда Артём Антипович показывал ей на экзамене изображения из разных культур, требуя угадать народ, маленькие личины селькупских идолов Ника назвала «личинками».
Медиум уселась за стол, сложив ладони в молитвенном жесте и что-то шепча про себя. Ее губы чуть вздрагивали. Так продолжалось минут десять, в комнате заскрипели стулья — у ожидающих затекли спины, и вдруг медиум распахнула глаза и зычно, пугающе произнесла:
— Профессор здесь!
Она шлепнула рукой с нанизанными на пальцы многочисленными перстнями по плоскому треугольнику с отверстием, и треугольник двинулся в сторону слова «Да».
— Профессор Кутаптин… — начала медиум, но ее рука заскользила.
— А...р...т...ё...м...я, — по букве назвала она, вздрагивая всем телом, а потом добавила. — М...и...л...о...ч...к..а.
Видимо, это обращение медиуму не понравилось, она нахмурилась.
— Артём, назовите нам вашего преемника.
Рука ее тут же дернулась в сторону, к самому краю доски, указывая направление. Но стулья стояли в четыре ряда, потому ответ призрака был не очень понятен. Ника же вдруг ощутила, что тело ее пробивает холодная дрожь, будто комната обратилась в склеп, и на нее смотрит, смотрит фантом — не человека, а такого же существа, как тот трехглавый лось на Кулёва. Чужой людям.
— Артём, по протоколу следует назвать фамилию или имя. Чтобы живые не ошиблись, — с укоризной сказала медиум, на что получила:
— Д...у...р...а…
Раздались смешки, но проводница между мирами продолжила, не моргнув глазом:
—...ц...к...и...й. П...р...о...т...о...к...о...л. С...е...й...ч…а...с.
Все замерли.
Теперь секунды тянулись медленно и тяжело, и каждый внутренне сжимался, боясь, что призрак вспомнит его. Нике показалось, что в зеркале на груди медиума мелькнуло лицо Артёма Антиповича, полупрозрачное, с ехидной улыбкой и каким-то извиняющимся взглядом.
Ника все поняла.
— Н...и...к...а, — произнесла медиум, и названная встала.
Других «Ник» в комнате не было.
— Сафронова? — уточнила медиум, сверяясь со списком.
Указатель снова отклонился к слову «Да», а потом медиум с облегчением выдохнула и стерла со лба капельки пота.
— Сеанс закончен. Ника Васильевна, вам нужно заполнить один бланк и явиться завтра к десяти утра в Отдел…

Запах жареной рыбы Ника почувствовала, едва перешагнула обшарпанный порог подъезда. Увы, пахло из ее секции. Добравшись до своей гостинки, Ника отключила телефон и захлопнула крышку белого ноутбука. Хотелось сразу выпить водочки, покурить, окатить себя холодной водой, позвонить маме, закутаться в одеяло… Здравый смысл подсказал Нике, что смятение мыслей лучше «заспать» — утро вечера мудренее.
Она завела будильник на семь утра, замоталась в клетчатый плед и попробовала уснуть. Но глаза сами собой открывались, и взгляд начинал блуждать по полупустой комнате. Ника привыкла к переездам со съёма на съём и почти не имела вещей. Была и еще одна причина. В какой-то момент Нике стало казаться, что лишние вещи слишком уж «фонят», и ей эта какофония не нравилась.
«Говорят, шаманам квартира причитается. Обшитая чем-то там для звуконепроницаемости».
 Вздохнув, Ника дотянулась до плеера и заткнула уши «капельками», чтобы музыка дуэта «Lacuna Coil» преградила путь лишним мыслям.
Быть может, сон ее длился часа два.
Ника обнаружила себя сидящей на кровати. Сквозь пижаму она ощущала спиной не ровную стену, а что-то, впивающееся в кожу, вроде сосновой коры. Тело было непривычно тяжелым, по нему словно текла не кровь, а холодная ртуть. Ника с трудом подняла веки.
Напротив нее сидела в воздухе тень с тремя ногами, и одна нога почему-то была тонкой-претонкой. Приглядевшись получше, Ника узнала в очертаниях профессора Кутаптина с тростью. Но он был тенью, и, сколько бы девушка ни искала в овале его лица человеческих черт, там была лишь бледная тьма — на фоне тьмы куда более густой и бескрайней, словно просторы холодной, незнакомой тундры. Ника опустила взгляд: профессор сидел, как на стуле, но на самом деле между их стопами протянулась полупрозрачная белая ветка исполинского дерева. Оно жило за спиной Ники, обещая ей защиту перед тьмой впереди, и словно бы подсказывало, что Ника и Кутаптин — на одной стороне.
— Здравствуйте, Артём…
Тень приложила палец к губам, запрещая называть отчество.
— У меня осталось лишь одно имя.
Ника не очень поняла, в чем дело, но кивнула. Один вопрос жег ей язык.
— Когда вы спросили, не надоело ли мне работать подавальщицей книг, вы уже знали, что я займу ваше место?
— Я предчувствовал, что это можешь быть ты. Когда умирал, увидел отчетливо.
— Почему я?
— Сильная душа. Хорошая кровь. Гибкий разум, — при каждом ответе тень ударяла тростью по белой ветви, заставляя ту содрогаться. — И еще… в твоем роду есть Луна. Лунное зеркало, да…
— Лунное зеркало?
— Оно принадлежало старшей женщине в твоем роду. Сейчас лежит в темноте. Если на нее прольется свет — в красном чреве. Надень его завтра перед сном, иначе тебе не суметь пробраться сквозь тени. И не пей алкоголя.
— А что, если я не смогу?
— Разве ты не знаешь? — тень рассмеялась. Знакомо, но от этого смеха мороз продирал по коже. — Тебя съедят духи Нижних миров.
Кутаптин взмахнул тростью, рассыпаясь в черном вихре, и между Никой и горизонтом тьмы больше ничего не было. Тут ей почудилось, что там, вдали, виднеются очертания клыкастых пастей и голодных глаз. И вскоре все они заметят ее, беззащитную, и примчатся глодать белые ветви, пока не доберутся и до души Ники.
Она проснулась, когда плеер на последнем издыхании допевал строчку из песни «Затянутый», «Swamped», — «Судьба не может заменить мою жизнь».
Под большим пальцем на тыльной стороне ладони зудело, как от заживающей раны. Ника сначала почесала это место, а когда поднесла руку к глазам, обнаружила новое родимое пятно, формой напоминающее ящерицу.

Контора Отдела по фантомным явлениям втиснулась в здание бывшего ломбарда на Карла Маркса, недавно покрашенное в желтовато-зеленый и теперь сиявшее на улице единственным нарядным пятном. Ника некоторое время тупо смотрела на большие двери, не решаясь войти, пока появившийся позади старичок (вероятно, посетитель архива, находившегося здесь же) не подсказал:
— Нажмите кнопочку справа.
Ника нажала, раздался звук казенного звонка, и дверь щелкнула, приоткрываясь. Ника справилась у охранницы, куда ей идти, получила вместе с ответом вспыхнувший любопытством взгляд и уныло поплелась по коридору, выискивая нужную дверь.
«ОФЯ» отличался стареньким евроремонтом в розово-голубых тонах, пыльными жалюзи и сплошной железной стеной справа, снабженной пронумерованными ячейками. В конце кабинета сидела в белой форме и при погонах женщина. Пожилая, с затянутыми в узел на затылке волосами и добродушным лицом учительницы. Однако от первого же взгляда подведенных карих глаз будто окатывало ледяным душем.
«Какие тайны и кошмары ей известны?..» — подумалось Нике.
— Сафронова Ника Васильевна?
— Да. Здравствуйте.
— Садитесь, — женщина, не разжимая пальцев, прямой ладонью указала на стул напротив.
Ника пожалела, что стол недостаточно длинный и разделять их будет всего полметра.
— Меня зовут Софья Карловна Кирюхина, я — директор Отдела, и по всем делам будете отчитываться передо мной. Пока вам нужно заполнить анкету, подписать бумаги о неразглашении данных, на получение квартиры и артефактов предшественника. Въехать сможете послезавтра, родственники Кутаптина нерасторопны. Процедуру по вашему увольнению из библиотеки сегодня к обеду завершим, рассчитаться с вами должны к вечеру. Документы сами у них заберете.
Ника слушала ее, с удивлением глядя на стопку бумаг перед собой. На заполнение ушло сорок минут, и теперь Нике думалось, что ночных монстров можно было бы напугать этой кипой бланков — были же в Японии бумажные амулеты? Эти, с синими и красными печатями, тоже бы сгодились. От этой мысли она развеселилась, и суровая Софья Карловна вдруг ответила улыбкой на улыбку.
— Ну что, Ника Васильевна, мне положено поздравить вас с новой должностью, — она встала, протягивая руку. Ника поднялась и несмело пожала ее, прохладную. — Но поздравлять особенно не с чем. Хотя Кутаптину поначалу даже нравилось.
— А потом?
— Ныть стал, что старый он и спать по ночам хочет.
Софья Карловна все еще не отпускала руки Ники, и та поняла, что директор смотрит на знак, проявившийся под большим пальцем.
— Это нужно сфотографировать. Хотя я и так вижу, что идентичен с меткой Кутаптина. Значит, уже началось.
Тут Ника поняла, почему в последнее время профессор в любую погоду носил перчатки.
Когда она, озадаченная, прощалась с новой начальницей, та вдруг спросила:
— Ника Васильевна, а ваши волосы...
— Покрасилась я, — Ника едва удержалась от раздраженного тона. — «Платина» это называется.

Мама слушала тираду Ники по телефону с пугающим молчанием. Первыми ее словами было:
— Да… Не зря мою прабабку ведьмой звали. Гадала она. И хвори на молодой месяц сводила.
— А не осталось ли каких-то вещей от нее? Мне… нужно очень.
— Ожерелье одно осталось. Хотя как — ожерелье? Половина его. Двоюродный дед мой по бляшке с него в ломбард закладывал на выпивку, чудом вообще сохранилось. Ты помнишь ту шкатулку деревянную, которую мне папа на двадцатилетие свадьбы подарил?
— С красным бархатом внутри?
— Да-да, она. Там и храню.
Теперь Ника точно знала, что именно это ожерелье ей и нужно заполучить.

Мама, с пенсии живущая в домике среди тимирязевских сосновых кущ, накормила Нику щами и шанежками. Порывалась и настоечки накапать, но Ника созналась, что нельзя ей.
Ужин проходил в молчании и вздохах, хотя иногда мама начинала что-то рассказывать о родне.
— Ожерелье-то это у татар купили. Они любили подвески с монетами — и на шеи, и на косы. Была фотография, где прабабушка моя в нем щеголяет, но при переезде снимок затерялся, вот беда.
От семейной реликвии осталась лишь половина: монета с двуглавым орлом и неромантичной надписью «Рубль 1897 г.» на внешней стороне и портретом Николая Второго на внутренней. В монете были проделаны отверстия, и звеньями присоединено еще по два плоских кружочка с орнаментами. Сохранились и конечные звенья, потому Ника, успевшая на обратной дороге заскочить в магазинчик украшений и купить черный нейлоновый шнурок с замочком, сумела закрепить ожерелье на шее.
Пустая комната теперь пугала.
Белые обои казались покрытыми колючей изморозью, и Ника впервые жалела, что ее съемное жилище выглядит необжитым, а между стенами гуляет эхо.
Она сменила уличную одежду на черное платье и села на застеленную кровать, прислонившись к стене. Рука сама потянулась к плееру. Тишина невыносимо давила, а каждый звук из-за окна заставлял сердце биться сильнее. Но темнота принесла невероятное спокойствие. Ника легла, поправив ожерелье на груди и закинув руки за голову, и наконец закрыла глаза.
Музыка была так хороша, будто Ника слушала ее последний раз в жизни.
И одна ее жизнь перетекла в другую.
Ника вновь сидела напротив тени-Артёма, но теперь его очертания были отчетливей — он был весь перевит тончайшими белыми ветвями дерева, а на теневом лице обозначились бледные глаза без зрачков, как у слепца. С левой стороны груди, где профессор обычно носил значок Томского госуниверситета, теперь жил его настоящий глаз — золотой с вертикальным зрачком, видящий Нику насквозь.
— Ты нашла Лунное зеркало. Теперь ты можешь идти, — он указал рукой себе за спину.
— Но что же мне нужно сделать?
— Создания тьмы пленяются светом. Найди одно из них и свяжи его.
— Но как, Артём?
— Душа подскажет. Ты — не я. Я не знаю тебя, — вымолвила тень, исчезая.
— Чтоб тебя… Старый козел! — крикнула Ника ему вслед, но вдруг поняла, что спокойствие ее никуда не делось. Она посмотрела на ожерелье, сиявшее, как луна, и перед ногами вдруг появилась дорожка, дрожащая, словно блики на ночной воде. Ника ступила на нее, и блики удержали вес ее души, теперь легкой, как пушинка.
Она спускалась с белого дерева во тьму, и ей казалось, что чары волшебных ветвей хранят ее и на отдалении, а ожерелье сумеет согреть даже во льдах Нижних миров. С каждым шагом волосы ее отрастали, струясь непривычным шлейфом за спиной.
Вскоре босые ступни Ники коснулись почвы, если ее можно было так назвать. Это была земля из клубящейся тьмы, и высокая трава, растущая на ней, больше походила на причудливо заострившиеся клочья тумана. Листья плавно колыхались из стороны в сторону, как под водой, а не на ветру.
Хотя в этом мире не было источников света, Ника вдруг начала различать все больше оттенков. Кроме того, она слышала звуки — щелканье, поскрипывание, шелест, журчание и, наконец, дыхание.
Не свое. Нечеловеческое. Прерывистое и злое.
Ее рука сама схватила пучок травы, и Ника прижала ее ко лбу, кроша листья в пальцах и обращая их в туман. Она завернулась в него, как в покрывало, и начала подкрадываться к источнику звука. Ника пыталась слиться с окружающим пространством, но, когда приблизилась к ручью из черной мглы, создание уже повернуло к ней голову.
Более всего оно походило на крокодила: длинная пасть с щучьими неровными зубами, костяные наросты от переносицы до хвоста, и на лобовом наросте располагалась еще одна пара глазниц. Теперь Ника видела и глаза — бледные зеленоватые огни, затянутые паутинной сеткой. Создание угрожающе изогнулось, ударяя хвостом о ручей и поднимая облако брызг, повисающих в воздухе черными дымящимися жемчужинами. Чудище боком подбиралось к Нике, переступая тонкими ногами с копытцами. Девушка разглядела сквозь боковые бронированные пластины ребра и пустоту меж ними.
И, когда меж человеком и фантомом оставалось не более метра, Ника сбросила покровы тьмы, открывая ожерелье на груди.
Оно полыхнуло, как новая луна, и все четыре глаза древнего чудовища отразили ее свет. Тварь замерла, не в силах сдвинуться, и даже затаила дыхание.
Ника же внезапно поняла, что нужно сделать дальше. Знание пришло из ниоткуда, но руки ее двигались умело, будто она не в первый раз занималась фантомной охотой. Ника вырвала один волос, и он засиял, как струна при лунном свете. Без страха шаманка обвязала шею чудовища, затягивая волос на шее особым узлом, и тогда тварь легла у ее ног — покорно.
Пасть приоткрылась. Ника встала на колени, протискивая ладонь между страшных зубов, и челюсти осторожно сомкнулись вокруг ее руки, а когда разомкнулись, Ника знала, что на ее теле, на левой лодыжке проявляется новая отметина — знак связанности твари с ней. Теперь Ника сама стала предметом, сдерживающим это создание в Нижних мирах.
Шаманка обернулась. От сияния ожерелья вновь проявилась лунная дорожка, по которой Ника вернулась обратно, к белому древу. Она села у основания своей ветви и взглянула на ожерелье.
Двуглавый орел выглядел иначе. Теперь это было двухголовое, сросшееся шеями существо, которое она почему-то назвала «лунной ящерицей» — своим тотемом.
Но, проснувшись утром, Ника не нашла в волшебном ожерелье никаких изменений. Орел остался орлом, а погибший царь — человеком. Вот только насчет себя Ника больше не была уверена — та ли она, что была раньше, или нет.

В отчете «по установленной форме» не требовалось рассказывать о шаманском путешествии (тот еще сюрреалистический рассказ бы вышел), а всего лишь обозначить вид пойманного зверя и исход предприятия («число пойманных фантомов — один»). Софья Карловна поздравила Нику с успешным началом трудовой деятельности, предупредив, что норма в месяц составляет двух фантомов при наличии оных, «по две недели на ловлю каждого без особых затрудняющих ход дела обстоятельств», а за каждого сверх нормы полагается доплата. На этот раз Ника улыбалась, так смешно звучала вся это официальщина после пережитой ночи.
На выходе с ней вдруг поздоровался мужчина лет сорока пяти, с восточными чертами лица, смуглой кожей, толстыми губами и правой бровью, будто выщипанной наполовину, хотя при ближайшем рассмотрении оказалось, что бровь повдоль рассек старый шрам. Одет мужчина был в черную рубашку и синий костюм, на лацкане которого раскинул серебряные крылья коршун — весьма изящная и цепляющая взгляд булавка.
— Здравствуйте, коллега, — поздоровался он и, переложив потертый портфель из левой руки в правую, протянул ладонь Нике. — Нимбуев. Владимир Намжилович, но можно просто Владимир.
— Я запомню отчество. В общаге с бурятами жила в одной комнате. Меня можно просто Ника.
Его рука при пожатии оказалась теплой. Коллега по фантомным делам пригласил ее прогуляться, и они сделали несколько кругов по улицам, неизменно возвращаясь к месту работы. Общались вполголоса, чтобы не пугать прохожих.
— Артём ведь не со зла сказал, что не знает вас, Ника. У каждого шамана — свои способы, свои предметы, тут только твоя душа и может подсказать. Она — лучший учитель. Но потом Артём непременно будет вам подсказывать, как мне — мои предшественники. Да и вы со своими познакомитесь. Точнее, с их тенями. Или фантомами.
— А известно ли вам что-то про фантомов вообще?
— Вы хотите знать, что это такое? Есть у меня одна теория. Ну как теория… Когда я там, по ту сторону, я все понимаю, а когда здесь, как человек, слов не находится все описать.
— Вы попробуйте, прошу!
— Думаю я, что в вашем случае фантомы вроде архетипов. Раньше, когда у нас были музеи, люди видели архетипы явленными в реальных предметах. Эти музейные предметы и были преградой между мирами фантомов и людей. А не стало предметов — не стало и преград. Но с призраками исторических личностей совсем другая история. Уничтожается предмет, и вдруг является озлобленный фантом. Обижаются они на то, что их историю испортили — будто могилу разворошили. И, чтобы обуздать таких, надо их успокоить. Бывают и неозлобленные, с ними тяжелее всего. Вот ловил я призрак Григория Николаевича Потанина. Являлся он то здесь, на Карла Маркса, где был музей прикладных знаний, или на местах своего проживания, и у университета, конечно же… Я за ним два месяца гонялся и даже не понял, из-за каких предметов Григорий Николаевич проявился как фантом. Может, дело вообще в треснувшем памятнике в Университетской роще. Устал я ловить его на поверхности и отправился в Нижние миры. Найти-то нашел, да там их, что Граалей на полке!
— Много фантомов Потанина? — не поняла Ника.
— Толпа целая. Ведь Потанин много где бывал в Сибири, много где музеи хотел создать и след оставлял, скажем так, предметный. И как же мне отыскать того самого, томского? Я и так, и эдак… В конце концов стал всем этим фантомам по-человечески объяснять, что мучают они горожан, и нужный мне томский Потанин сам вперед вышел — устыдился. Но взгляд у него все равно такой был, знаете, с укоризной — «что же вы, потомки, с наследием делаете, а?..»

На следующий день странно похолодало, будто осень пыталась задуть огонек лета. Ветер беспокойно качал темные ветви, и Нике с утра мерещилось, что за каждым ее шагом наблюдают, словно каждое ее действие исполнено особого смысла. Она же просто гуляла, пытаясь уместить в голове свалившуюся на нее в одночасье новую вселенную. Вечером Ника читала про кулайскую культуру и совершенно не могла решить, что именно поможет «на той стороне».
Снова надвигалась ночь — слишком долго, потому что небо прояснилось.
Звезды смотрели холодно и надменно, будто бросая Нике новый вызов. Она была уверена, что наблюдавший за ней днем скоро явится, и потому снова надела ожерелье — свою единственную надежду и защиту.
Сон навалился быстро, словно его наколдовали.
Очертания тени профессора сегодня были колючими, угловатыми. Он явственно нервничал, а трость беспрестанно выстукивала по белой ветви бешеный ритм.
— Я знаю фантомов двух видов… — начал он. — И одних нужно связать, а с другими — договориться. Один из таких сам идет за тобой, уж не знаю, чем ты приглянулась ему. Будь осторожна, говоря с ним. Духи коварны.
— Но пойму ли я, что он говорит? Я же не знаю языка кулайцев. Никто не знает.
— А кто сказал, что мы сейчас говорим на русском языке? — невесело рассмеялся профессор, и его глаз-значок сощурился в лукавом изгибе век. — Я дал напутствие. Иди.
Кутаптин какое-то время стоял на ее пути, вглядываясь в очертания преемницы.
— Удачи, Ника с Лунным зеркалом. Удачи, — сказав так, он исчез.
Ника спускалась по лунной дорожке во тьму, которая сегодня словно промерзла до последней частички. Ее собственная душа потому казалась особенно горячей, как единственное пламя, способное растопить льды этой мрачной страны.
Ника потихоньку шла вперед, пока темные пейзажи тундры не сменились лесом. Каждое дерево здесь было полно мрака, а с ветвей капала чернота, свиваясь у корней маленькими живыми змейками, со временем расползавшимися в стороны. Они не обращали на Нику никакого внимания, а она всем своим существом пыталась ощутить присутствие хотя бы одного фантома.
Лес был живым, но пустым. Перед Никой вскоре начала виться тропа со следами копыт и лап, принадлежавших, тем не менее, одному существу, менявшему облик. Ника поразмышляла, не ловушка ли это, но ей нужно было встретиться с кем-то на другом конце пути — ее душа горела этим желанием.
Тропа вывела на круглую поляну с пригорком. Трава его полегла в разные стороны, как волосы от темени, и на вершине пригорка стоял Он.
Трехглавый лось, уже знакомый Нике.
Здесь, в Нижних мирах, он выглядел чуть иначе.
Его верхняя голова сияла ровным светом, и, казалось, белые рога уходят прямо в облака Верхних миров, а в синих глазах отражается вечное и равнодушное небо. Средняя голова имела цвет бурый и более всего походила на башку настоящего лося с теплыми живыми глазами. Но нижняя голова пугала еще больше, чем раньше — покрытая чешуей и мокрой шерстью, с сочащейся между клыков темной слюной, с глазами, из которых дымилась тьма. Она пристальнее всех смотрела на Нику, будто встреча была именно ее желанием.
Ника набралась решимости, делая вперед первый шаг и раскрывая сжатый до этого в окоченевших руках амулет с двуглавой ящерицей. Три пары глаз лишь сощурились, поскольку амулет был бессилен перед этим созданием.
— Кто ты? — спросила Ника.
— Мы? — ответил дух тремя голосами разной высоты. — Мы рождение, жизнь и смерть. Смерть, рождение и жизнь. Жизнь, смерть и рождение.
— Могу ли я просить вас не являться людям? Вы — чужие для них, — попросила Ника, чувствуя, что ничего не вправе требовать у этого духа.
Нет, не духа — древнего божества.
— Мы можем являться лишь тебе, — три головы склонились в едином кивке. — Но мы хотим получить что-то взамен.
— Что же я могу дать вам?
Сначала заговорила верхняя голова. Ее голос был чистым и переливчатым, как призрак музыки, от которой потом не останется мотива, а лишь ощущение красоты.
— Танцуй для меня в день, когда солнце будет выше всего.
Они ждали ответа.
— Я согласна, — ответила Ника.
Вторая голова коротко взревела и сказала:
— Мажь мне губы жиром и кровью, когда день и ночь будут равны.
— Я согласна, — кивнула шаманка, думая, что цена не столь уж и высока.
Третья голова долго молчала, щелкая челюстью. Наконец скрипучий голос выдавил слова требования:
— Мне не нужны жертвы потом. Я хочу получить свое сейчас. Вложи мне руку в пасть. Я заберу то, что мне в тебе понравится.
— И я умру или разучусь ходить сюда? — нервно рассмеялась Ника. — Или прикажешь мне кого-то убить? Мне страшно идти на такой риск.
— Я заберу лишь твое, — захрипела голова. — И ты будешь жить долго, как предначертано, и не отнимешь ничьей жизни, потому что это не твой удел. Но если откажешься, мы снова поднимемся наверх. И мы будем брать души тех, кого захотим и когда захотим.
Последнее договорили все три головы, не оставляя Нике выбора.
— Скажешь ли ты мне хотя бы, что именно заберешь? — тихо спросила она.
— Да, — ответили все трое, и им вместе Ника поверила.

Она медленно поднималась на пригорок. С каждым шагом Ника ощущала ветра, летящие от этого божества в три стороны света. В потоке воздуха было множество запахов — цветов, листьев, гнили, праха, дыма...
Ника встала на одно колено, чтобы вложить левую ладонь в приоткрытую пасть.
Она ощутила дыхание божественной твари, и от ужаса душа ее затрепетала, а лунное зеркало на груди поблекло. Пасть сжалась сильнее, оставляя кровавый отпечаток на запястье, и, как только зубы чуть разошлись в стороны, Ника выдернула руку. Средняя лосиная голова тут же выдохнула в ладонь Ники облачко красного пара, мгновенно заживляя рану.
Однако колдовство нижней головы продолжалось. Шаманка ощутила мимолетную боль в животе. Внутри Ники что-то было, а теперь чего-то не стало.
И тогда божество смерти назвало Нике имя взятой жертвы:
— Мертвое лоно.
Трехглавый дух встал на задние копыта, возвышаясь над Никой вдвое. Он, подпрыгнув, легко взмыл вверх и исчез.
Три ветра разделились и понеслись каждый в своем направлении.
Договор был заключен, можно было возвращаться.
Ника брела по лунной дороге, то и дело спотыкаясь. Ее встретил грустный предшественник, из золотого глаза-значка которого сочились слезы.
— Мне очень жаль, — произнес Артём, но Ника подняла ладонь вверх, успокаивая его.
Она села на привычное место, всей телом прижавшись к белому древу, и ее оплели белые тонкие ветви — утешающе.
Когда Ника проснулась, грусти уже не было. Ее всю поглотило дерево шаманов, их общая мудрая Мать.

Весь день Ника собирала вещи и отмывала так и не ставшую домом гостинку.
Перевозящий ее на гудящем грузовичке круглолицый мужичок-татарин, похожий умиротворенностью на будду, рассказывал про то, как встретился со своей женой в поезде десять лет назад, и с тех пор они ни разу не ссорились (даже когда детям имена выбирали).
Ника в присутствии Софьи Карловны заполнила очередную кипу бумаг в просторной прихожей нового дома и наконец получила свои ключи и день на одиночество.
Зашла в квартиру, не разуваясь — и так слишком много грязи нанесли. Линолеум под светлое дерево, разномастные обои, пустые шкафы и гарнитур… Ника надеялась, что останется хоть что-то от обстановки Кутаптина, чтобы принять его дом за свой, но то ли родственники, то ли начальство постарались — вывезли сам дух пребывания здесь чьей-то личности.
Однако в большой комнате на газетном столике она обнаружила два деревянных ящичка. На крышке одного было выжжено «Кутаптин А.А.», а на другом «Полеева Г.С.». Последняя была шаманкой до Артёма — Ника уже знала, что в ее «шаманской специальности» дар передается совсем не кровным родственникам, как у тех же Нимбуевых.
Ника присела на полосатый диванчик, застеленный полиэтиленовой пленкой, и открыла ящик предшественника.
Там хранилось несколько толстых ежедневников, заполненных аккуратным почерком Кутаптина (записки о встречах с духами, куда более ценные, чем отчеты шаманов начальству), странный самодельный браслет с подвешенными на него вперемешку ключиками и личинами духов, а еще — круглый университетский значок. Тот самый.
Ника крепко зажала его в руке, как самую дорогую вещь, а потом перевернула и обнаружила, что сзади, на золотой поверхности, был выцарапан глаз с вертикальным зрачком.
И тут ей в голову пришла мысль:
«А вдруг… Мы можем создать новые предметы, чтобы запирать духов не в себе, а в артефактах? Предметы живут дольше людей».

Примечания:
ТЭМЗ — Томский Электромеханический завод и одноименная автобусная остановка.
Кутаптин  — от селькупского «к;тапт;» («сновидение»).
Кулайская культура — археологическая культура, существовавшая с V в. до н.э. по V в. н.э. на территории Западной Сибири. Были предками современных хантов и селькупов. Коллекция кулайской металлопластики принадлежит Томскому областному краеведческому музею. Среди нее — трехглавый лось, изображение ладони с отверстием посередине, изображения хтонических созданий, двухголовые создания (тотем «лунной ящерицы» в рассказе). Хоровод духов  придуман из-за селькупской шаманской подвески духов-лооз (хранится там же).
Камы — название шаманов у народов тюркоязычной группы (алтайцы, буряты и пр.).
Ожерелье с монетами — за прототип использовалось татарское накосное украшение «чулп» из коллекции Томского областного краеведческого музея.
Прототип ваз с драконами — фарфоровые вазы из Иркутского областного художественного музея. Дракон-лун — восточный тип дракона с длинным телом.
Название песни «Swamped» итальянской рок-группы «Lacuna Coil» можно перевести как «Затянутый», «Утопающий», «Наводненный» — намек на поворот в жизни героини; а можно как «Болотный» — намек на «болотную» кулайскую цивилизацию.