Байкал

   Голос Левитана звучал эхом в моих ушах, и мне почему-то не верилось, что все это кончилось. Повсюду был слышен звонкий голос диктора. Люди кричали: “Слава победе! Сталину слава!”. Из окон начали показываться яркие советские флаги. Радость, казалось, охватила всех. А мне было так тревожно и странно… 
   Мои ноги несли меня как можно дальше от этого шума, и, сам того не заметив, я оказался на берегу бескрайнего Байкала. Я разбежался и прямо в чем был влетел в обжигающую своим холодом воду. Мое горячее от волнения тело сразу же охладилось, и я словил себя на мысли о спокойствии… Ногами я уже давно не доставал дна, но продолжал двигаться вперед. Зачем? Не знаю… Я плыл и плыл. Вокруг не было никого. И тогда я начал вспоминать.
   Сначала мне вспомнилось мое безмятежное детство, которое пахло деревенским теплом и освежающим ветерком, приходящим с этих вод. Мы купались здесь с мальчишками, когда были совсем маленькими. Потом, в своей юности, я приходил сюда ночами, чтобы побыть одному. Смотрел в свое отражение в воде и каждый раз примечал все новые и новые черты. Это были годы открытий, так сказать, время, когда я безмятежно погружался на глубину.
   На секунду я остановился и с головой нырнул. Мне вспомнился тот ужас, который испытал я, тогда еще семнадцатилетний мальчишка, когда услышал о начале войны. Я бежал на этот берег в слезах, плакал, как маленький. Мне было страшно. Не хотелось верить, что кто-то, кто даже не знает меня, моих веселых братьев и сестру, милую, но с годами стареющую мать, хочет убить нас, сравнять здесь все с землей. Единственным желанием было обнять все это огромное озеро и никому не отдавать его. Рыдал в тот день, как девчонка , а к вечеру вернулся и записался в добровольцы. На фронт не взяли - оставили тут, в тылу. Сказали, что нужны те, кто сможет помочь армии своими руками и потом. Я днями и ночами работал на заводе, думая, представляя, как другие вдали от дома умирают под пулями фашистов ради защиты своих семей, родной земли, ради этого озера.
   Тут я остановился после длительного плавания. Мышцы начало сводить, а губы я и вовсе перестал чувствовать  из-за вечного сибирского холода. Весна не хотела к нам приходить в сорок пятом. Как и в сорок втором, сорок четвертом… Зимой вообще было худо, особенно на заводах, которые не отапливались. Ночами я приходил сюда, кидался на толстый лед озера, и одна мысль не покидала меня: “Быть может, мне стоит замерзнуть? Нужно лишь уснуть, и все кончится”. Но потом мою боль заглушал треск льда. Мне казалось, будто Байкал просил, а порой, в самые ужасные ночи, умолял меня жить. Идти домой и жить, как жил день, неделю назад. Это потрескивание заставляло меня дышать, двигать ногами, через боль работать на заводе и жить, если можно это назвать жизнью. А порой, в самые жаркие летние вечера, спустя двое или трое суток непрерывной работы за оружейном станком, я, разгоряченный юноша, прибегал сюда и прыгал в прохладную воду. И тогда мне казалось, что этот отдых, свежесть и тишину Байкал мне дарит за пережитые зимы, когда я заставлял себя жить ради других. Я обожал время перед долгожданным сном, которое я проводил в этой воде и на этом заросшем берегу. Когда я был там, то мне казалось, будто все это - сон: смерть матери, пропавшие без вести на передовой братья, исхудавшая бледная сестра, а еще голодомор, самоубийства и грязные, лишенные радости жизни дети… Я понял, что впервые за эти года я увидел детские и женские улыбки… Тогда и сам я улыбнулся и поплыл обратно.
   Теперь я не вспоминал. Я с жадностью представлял свое будущее, будто мои мысли мог кто-то забрать. Я представлял, как наконец в свои неполные двадцать два года я сумею допустить мысль о женитьбе, смогу смириться с потерей матери, помогу своей сестре вернуть ту былую живость и красоту; как дождусь своих братьев, и мы вчетвером отремонтируем наш почти что разрушенный дом; как я построю свой собственный дом, приведу туда жену, а когда-то буду стоять на коленях и обнимать ее живот, в котором находится мой ребенок, маленькое существо, не видящее ужасов войны. Я приведу его или ее сюда, покажу эти чудные места, и, быть может, когда мой ребенок достаточно подрастет, я расскажу ему о тех ужасных зимах, когда я думал о самоубийстве, и о чудных жарких летних вечерах. И обязательно расскажу о том, что значит защищать свое: свою семью, Родину, любимые родные места. И я знаю, что он полюбит Байкал также, как и я.
   Выплав я ощутил еще больший холод, нежели в воде. Хотелось было нырнуть обратно, но силы покидали меня, будто после тройной смены, поэтому я лег на траву и уставился в небо. Кружили чайки, издавая свои громкие, отнюдь не мелодичные звуки. Но мне они казались слаще любой песни, которую крутили по радио, ибо это были мои чайки, мой камыш, мои деревья, мой берег, мое чистое от войны небо - это был мой Байкал. Наш Байкал. Место ставшее мне родным. “Байкал” и “жизнь” стали для меня понятиями равнозначными. И кто знает, сумел бы я пережить суровые зимы начала сороковых без шепота Байкала… Или я бы находил успокоение вечерами не в байкальских водах, а в граненом стакане с водкой. И чтобы я делал сейчас, если бы не было этого озера? Нет. Мне даже страшно подумать, что единственное, что сумело подарить мне спокойствие, когда я находился в вечном круговороте боли и страданий, лишений и страха, могло не существовать на этой планете. И кажется, что если не было бы его, то не было бы и меня настоящего. Я стал бы другим. Совсем другим. Это место изменило меня, вдохнуло в меня жизнь, дало смысл для существования, помогло пережить утраты. И сделает оно это еще не раз. И даже умирая, я буду думать не только о своих родных, но и о чудном озере Байкале, что стало для меня всем.