Круговерть Глава 22

     Вообще-то, весьма не просто предугадать, что будет делать человек с иной системой смыслов. А мой герой постепенно становится, по мере его развития и становления, всё более самостоятельным смысловым центром. И мне всё труднее и труднее навязывать ему поступки, ценности  или решения от себя. Сам бы я совсем иначе поступил по отношению к жене, приключись со мной такая история. Я бы поставил вопрос ребром, либо я, либо… Он же не такой, он решил перенести это всё в область борьбы идей. Для него это было что-то вроде теоретического противостояния, как  в шахматах. Он решил взять верх своей системой смыслов. Поэтому, хоть и был тогда плотно занят философом Кантом, стал усиленно штудировать её Евангелие. Вечерами.

     Да иначе он уже и не мог. Все последние годы он жил постоянными и поступательными усилиями разума. Его разум креп и становился очень и очень работоспособен. Разум привык быть в работе и, мало того, настоятельно требовал работы. Требовал пищи для размышления, даже когда никакой насущной потребности для самого Андрея в этом и не было. Как желудок, который требует и требует пищи, порой заставляя человека переедать. И тем самым разум «наедал жирок», если так можно выразиться: наращивал и наращивал свою систему смыслов, которая, изменяясь сама, в свою очередь изменяла приоритет ценностей и целей. И всё эта смысловая система уже требовала выхода энергии, её надо было приспособить к какому-никакому делу. «К какому?»

     Андрею тоже хотелось бы служить благу близких, благу общества, благу отечества, благу людей. Ну, на самом деле, должен же быть какой-то зримый результат твоей жизнедеятельности. Ему в какой-то момент показалось, что он способен на большее, нежели наладка оборудования на фабрике, которая была вроде как и не нужна уже никому. И как раз тут приключилась эта история с Валентиной, которая как будто показывала ему, что всё жило своей жизнью, а его разум был ни к чему не приложен. Даже собственная супруга уходила от него, выскальзывала из-под его влияния. И Андрей ничего не мог с этим поделать: ни убеждением, ни принуждением.

     «Любезное отечество» прямо на его глазах скинуло ненужный уже кокон из республик и стран-сателлитов. Скинуло и стало развиваться уже по законам новой, третьей формации, когда основой воспроизводства жизни становится не взаимодействие с природой, а создание промышленно-финансовой системы. Люди были опять отправлены в «крутой замес». Это всё происходило на его глазах, и происходило с невероятной скоростью. Причём, было совершенно очевидно, что происходило не по воле каких-то отдельных людей или партий, а просто повинуясь законам развития самих обществ. Применить свой разум тут было негде, кроме разве что одной вещи: сообразить, как не идти супротив этой стихийной силы и не стать на её пути, чтобы не оказаться попросту сметённым или раздавленным.

     В воздухе одно носилось: «рост экономики, рост экономики, рост экономики». Да и как иначе, у них теперь была «велосипедная» система: остановился — упал. «Точно, как на велосипеде». И человек, будь он хоть семи пядей во лбу, ничего поделать с этим не сможет. Даже если будешь бороться с этой системой, ты всё равно будешь частью этой системы. Ты будешь работать на эту систему даже потому, что покупаешь, потребляешь, выбрасываешь мусор. Просто потому, в конце концов, что пользуешься канализацией.

     Да уж, в такой ситуации, в которой оказывалась страна, не позавидуешь человеку, обладающему критическим мышлением. Для третьей, технократической, формации пресловутый рост экономики означает ведь только одно: техносфера пожирает биосферу. Техносфера становиться чем-то вроде раковой опухоли, которая замещает собой биосферу: живое замещается неживым. А окружающие люди хотят только того, чтобы это опухоль росла на пять процентов в год, на десять, а лучше — на двадцать. Это ли не сумасшествие?! Люди соревнуются, у кого злокачественная опухоль вырастет скорее.  «Психи ненормальные». Да и как было так не думать, ведь человеческий организм часть биосферы, а не техносферы. Как люди собираются жить без своего организма, ума не приложишь. «Вырыть где-нибудь в тайге землянку? и пробиваться рыбалкой и собирательством? Так, если все нароют там землянок, от тайги ничего не останется. А в одиночку всё равно ничего не исправишь». И он опять себя чувствовал несомым общим для всех, неодолимым для человеческих силёнок потоком.

     «Но это же катастрофа», — обращался он к своему разуму, а разум отвечал: «Какая же это катастрофа, если человеческий вид всё равно когда-то должен пресечься, вопрос времени». Но зачем тогда разум, если всё — вопрос времени?! И выходило, что из всех его усилий разума — невероятных, можно сказать, усилий — выходило пока только то, что он мог более-менее сносно играть в шахматы, в настольную игру. Но были тысячи и тысячи людей, которые делали это ещё лучше. И даже если ты станешь первым среди них, то что толку, это всего лишь игра, настольная игра.

     Он уже где-то предчувствовал этот вопрос, но боялся его себе задать. Вопрос был, не является ли разум ошибкой. Если весь мир нужен только для того, чтобы в конце концов явился разум, тогда всё — нормально. Всё равно когда-нибудь пропадать, а разум к тому времени уже выполнит какую-то свою миссию, о которой человек может и не догадываться. Если же разум нужен, просто чтобы лучше приспособиться к этому миру, тогда всё не нормально. Мы приспосабливаемся как-то не так, мы уничтожаем биосферу, убивая себя как вид. Всё дело было в том, как на это посмотреть.

     Выходило, разум должен был сам определиться, ошибка он или нет. Но как? На основании чего? Выходила ерунда какая-то. Выходило, ему, Андрею, самому с помощью своего разума нужно было назначить себе смысл своей жизни. Назначить и руководствоваться этим смыслом в каждый момент своей жизни. Но как он мог назначить себе свой смысл, если он не знал всего смысла всей жизни. «А ведь он наверняка есть, истинный смысл нашего существования. И если он есть, его можно как-то ухитриться вызнать, но как?» Ответа не было, и Андрей впадал в состояние, похожее на прострацию.



Продолжение: http://www.proza.ru/2019/09/20/1576