Коса на камень

      Видавший виды рыболовный траулер “Цефей“ стоял на ремонте на рейде мавританского порта Нуадибу. На борт этого судна прибыла самолетом новая команда рыбаков и сразу же взялась за работу. Нелегкое это дело подготовить судно к работе в условиях почти десятимесячного автономного плавания. Потому-то и срок ремонта был определен продолжительностью около месяца.
     На это судно прибыл и я в роли судового врача. По роду своей службы я занимался обычными врачебными делами: принимал в судовой амбулатории больных, проводил профилактические осмотры, раскладывал в подволоках отравленную приманку для крыс, травил тараканов, проверял санитарное состояние камбуза и качество пищи. Также не спускал глаз с судового водоснабжения. Я был доволен, что на ремонте была предусмотрена ревизия питьевых танков. При осмотре внутренних стенок танков матросы, одетые в спецодежду, обнаружили их коррозию и налеты слизи. Это говорило о том, что танки не чистили более двух лет. Этот недостаток был устранен: стенки танков были очищены, а на участки коррозии нанесли специальную краску. Вчера ёмкости были заполнены водой, и я добавил в нее хлорную известь для дезинфекции. Сегодня эту воду слили и заполнили чистой водой, полученной в порту. В дальнейшем питьевые танки после этого ремонта будут пригодны к приёму воды из судовой опреснительной системы.
     “Теперь вода будет чистой, – подумал я, сидя за столом в амбулатории. – А то куда такое дело, когда при открытии крана из него течет ржавая вода. Хотя, конечно, если трубы ржавые, то уже ничего не сделаешь: поменять их невозможно…”
     Мои размышления прервал вошедший без стука толстый, краснолицый, чрезвычайно подвижный для своего веса и пятидесятилетнего возраста человек в летней куртке-спецовке и кепке, надвинутой на низкий лоб над серыми глазами.
– Дай мне марли, – сказал он, не поздоровавшись.
     Я узнал в этом человеке боцмана Тульского. В это время шла покраска судна, и марля была нужна матросам-красильщикам для защиты дыхательных путей от паров краски, для стирания ее с кожи, а также для других целей. К другим целям я относил процеживание браги для изготовления самогона, которым, видимо, злоупотреблял боцман, судя по его вечно красному лицу. “Зимой и летом одним цветом“, – окрестили боцмана с ходу члены экипажа. Я достал свиток марли, отрезал метровый кусок и протянул боцману. Тот взял марлю и, не поблагодарив, направился
к двери.
– Кстати, надо здороваться при входе и при просьбе говорить “пожалуйста“, – заметил я ему вслед.
– Да что ты, док! Здесь все свои, – ответил на ходу боцман.
     Ремонт закончился, и судно ушло в рейс. Я старался реже встречаться с боцманом, потому что меня неприятно покоробили его фамильярность и сквернословие. “Что тут удивляться, – думал я. – У алкоголиков свой особый характер“. Я узнал, что боцман большой специалист по изготовлению самогона. Также догадался, что ему покровительствуют старпом и, кажется, капитан, которые были не прочь хлебнуть горячительного зелья. “А мне-то какое дело? – продолжал я размышлять. – У каждого свой вкус“.
     Некоторое время отношения между мной и боцманом были нейтральными. Боцман в присутствии матросов старался показать, что у него со мною панибратство. “Привет!“ – протягивал он многозначительно, проходя мимо меня с таким видом, как будто вчера мы с ним вместе пили.
– Добрый день, – отвечал я, все время обращаясь к нему на “вы“.
     Хотя врач не должен сердиться на людей, но сердцу не прикажешь: он такой же человек, как и все, со своими достоинствами и нервами, кстати, даже более чувствительными, чем у непосвященных в медицину. Но однажды я очень рассердился на Тульского. Боцман в тот день, не постучавшись, открыл дверь моей каюты и сказал:
– Доктор, пойдем, измеришь мне давление.
– А что случилось? – спросил я.
– Голова болит.
     Я открыл амбулаторию и, надев белый халат, измерил боцману температуру и артериальное давление. И то, и другое было в норме. Но я уловил запах алкоголя, шедший изо рта боцмана, разговаривавшего на отвлеченные темы и сопровождавшего каждое слово нецензурными выражениями и матом.
– Вы на каком языке разговариваете? – спросил я у боцмана. –  Вы не  русский, что ли?
– А хрен его знает. Может быть, и так.
“В самом деле, – подумал я, – многие не русские, чтобы показать свою “русскость“, много пьют, ругаются матом и сквернословят на всю катушку“.
– Значит так, – заключил я. – Голова болит у вас из-за избыточного употребления алкоголя.
– Да ты что, док? Откуда в море водка?
– Вам лучше знать. Вот вам таблетка аспирина. Разведите ее в половине стакана воды и выпейте. Боль пройдет.
– Док, а спирта нет? Это же у меня нервы расходились. Я бы успокоился.
– Всё, – ответил я, снимая халат. – Идите к себе в каюту, уважаемый.
– Док, как ты можешь меня прогонять, если я сильнее тебя? – сказал боцман. – Гляди, какие мышцы. В два раза толще твоих, хотя рост меньше.
     “Совсем спятил“, – подумал я и сказал:
– Здесь вам не детский сад и не школа-интернат, где отношения определяются физической силой. На судне достаточно людей, чтобы выкатить вас отсюда, как бочку.
     Боцман вышел в коридор. Я тоже пошел в свою каюту и мой путь по коридору проходил мимо площадки трапа, ведущего вниз, на главную палубу, где жил боцман. У дверного проема возле этой площадки боцман задержался и снова сказал: 
– Доктор, налей сто грамм спирта. Я в долгу не останусь.
– Идите, боцман, в свою каюту, и лучше не попадайтесь никому на глаза. И не тыкайте мне! А я уж, так и быть, о вашей сегодняшней нетрезвости капитану не скажу.
– Если ты меня заложишь капитану, – угрожающе с матом забубнил Тульский, – то я тебе вот что сделаю.
     Не успел я и рот раскрыть, как Тульский выхватил из-за пояса нож (боцман и матросы-добытчики носят ножи при себе), и приставил его к моему левому боку. Но, видимо, почувствовав, что перешел дозволенное, он захихикал и сказал:
– Купи, доктор. Отдаю за пол литра спирта. Тебе же надо защищаться.
– Не нужен мне нож, и защищаться мне не от кого, – ответил я.   
     Не успев ни испугаться, ни защититься от ножа, я был слегка растерян и не знал: то ли мне сердиться, то ли принять выходку боцмана за шутку. Я отошел от него, еще раз посоветовав ему идти в свою каюту. Но, придя в себя, я рассердился: “Где это видано, чтобы на врача наставляли нож? Надо написать на него рапорт капитану“. Но всё же решил не писать. Не из-за страха, конечно. Мне ничуть не было страшно, что боцман сможет меня прирезать: в следующий раз я не буду таким беспечным. Я решил не писать рапорт по той причине, что пообещал боцману ничего не говорить капитану. А я обычно был человеком слова. И всё в этом инциденте было бы шито-крыто, если бы не новый случай.
     В буфете кают-компании засорился шпигат, через который текли сточные воды при мытье пола и посуды. Буфетчица вызвала боцмана, чтобы он его прочистил. Она не знала, что этот шпигат своей трубой сообщается по типу сифона с умывальником в моей каюте, находящейся рядом. И потому не сообщила мне о предстоящей прочистке шпигата. А вот боцман об этом должен был знать, и должен был предупредить меня, чтобы я при гидравлической прочистке трубы вставил в раковину умывальника затычку и крепко её держал. Но боцман был вечно под хмельком и упустил это из виду. Он вставил пожарный шланг в трубу, и вода под сильным давлением хлынула в её просвет к замусоренному шпигату. А затем через колено трубы обратным током в умывальник моей каюты хлынула черная жижа, разбрызгиваясь по стенам и заливая палубу каюты. В черной жидкости поплыли мои тапочки и туфли. Всё это случилось в мгновение. Я только успел крикнуть: “Закройте кран, бестолковые!“ Но, хотя меня услышали, мгновенно закрыть кран было невозможно, потому что он был далеко от буфета. В открытую дверь заглянула обеспокоенная буфетчица и безразличный ко всему боцман.
– Я приберу у вас, доктор – пообещала буфетчица, увидев черное наводнение в моей каюте.
     А боцман ухмыльнулся, покрутив круглой, как тыква, головой, как будто ничего не случилось, и заговорщически подмигнул мне.
– Неужели, боцман, трудно было сообщить мне о промывке шпигата, чтобы я во время закрыл устье раковины? – упрекнул я сердито боцмана.
– Забыл, – ответил боцман. – А что тут такого? Не переживай, док.
     При этих словах боцман опять подмигнул мне. Я рассердился: “Окунул меня в грязь, да еще и считает, что ничего особенного не произошло. Да и не забыл он, что надо меня предупредить, а, скорее всего, не знал, что такое может случиться”.
– Напишу на вас рапорт, боцман, – сказал я. – Несерьезный вы человек.
– Вот получишь в лоб, мать твою так, тогда будешь писать. Один написал, так до сих пор пишет, – ответил боцман.
– За угрозы вы мне ответите, – пообещал я.
     Буфетчица пришла с ведром и стала высушивать тряпкой пол. А я пошел в амбулаторию и написал капитану рапорт о хулиганском и безалаберном поведении боцмана и его угрозах, упомянув в нем также и случай с ножом.
     Капитан, пятидесятилетний коренастый, черноволосый человек с серьёзным видом, но не всегда серьёзными мыслями, сидя за столом в кабинете, внимательно читал сквозь очки мой рапорт. “Интересная закономерность, – подумал я, глядя на черные волосы капитана. – Почти все алкаши или не седеют, или седеют поздно, в то время как я в сорокапятилетнем возрасте уже седоват. А что? Неудивительно. Ведь алкоголь снимает стресс”. Дочитав рапорт, капитан сказал:
– Почему же вы скрыли факт первого нетрезвого состояния боцмана? Мы бы тогда смогли его наказать.
– Тогда накажите его за сегодняшний случай, – ответил я. – А предыдущий примите во внимание.
– Хорошо, разберемся, – ответил капитан и написал на рапорте резолюцию: “Старпому разобраться и опросить свидетелей“.
     Я был раздосадован таким поворотом дела: получается так, как будто я вру, мне не верят и нужны свидетели. “А, если человек будет смертельно ранен, и перед смертью назовет имя убийцы, которого видел только он, – подумал я. – Неужели тоже будут нужны свидетели?“
     Боцман так и не был наказан. Но я знал, что он будет наказан. Не здесь, так на берегу. Ведь копию рапорта я отдам в отдел кадров. А в этом рейсе он еще попадется со своим конфликтом в пьяном виде. Теперь я с ним уже не здоровался. Боцмана на судне многие не любили, и называли драконом.
– У него ум, как у пятилетнего ребенка, – сказал один матрос палубной команды.
– Этот человек за всю свою жизнь ни одного дня не проработал добросовестно, – сказал моторист, чинивший треснувший сифон под моим умывальником.
     А, тем не менее, гонор у боцмана был. Он был ответственный за чистоту наружной палубы, но никаких мер для этого не принимал. Уборку за него делала стихия: ветер, дождь. Мне все же пришлось с ним говорить, столкнувшись на шлюпочной палубе возле скамейки, на которой сидели, покуривая, матросы.
– Доктор, скажи этим людям, чтоб не мусорили. Я им не нянька, чтобы убирать за ними, – сказал боцман.
– Это я должен спрашивать с вас насчет чистоты палубы, – рассердился я. – А вы всё ставите с ног на голову. Счастье ваше, что вы в море ходите. На берегу за ваши штучки давно бы по башке дрыном саданули, а за мат и пьянство отправляли бы в милицию каждый день.
     Тульский растерялся. Его серые глаза забегали.
– Тебе ничего для медпункта не надо? – спросил он.
– Насчет этого не волнуйтесь.
     Боцман ушел. И тотчас же подошел радист. Он постоянно надоедал  своими просьбами и намеками: то накрыть стол для таких, как он, в честь Дня медика, то налить ему спирта на День радио. Сейчас у него разговор на ту же тему:
– Доктор, сегодня плохая погода. Налили бы немножко для согрева.
– Надо соблюдать сухой морской закон, – ответил я.
– В таком случае придется украсть у вас спирт, – пошутил радист.
– На этот счет приняты меры, – ответил я. – Как только вор откроет дверцу сейфа, ему в лицо сразу плеснет струя розовой краски "фукорцин“. А она не смывается несколько дней, и вор отыщется.
– Тогда пошлем боцмана, – сказал радист.
     Матросы расхохотались: “Зимой и летом одним цветом“.
     И всё же везение в безнаказанности у боцмана кончилось. В конце рейса, когда надо было завести концы буксирного троса на другое судно, потерявшее ход, боцмана долго не могли найти. А потом нашли его в каюте матросов рыбного цеха в состоянии подпития. Капитан, соответственно, напустился на него с руганью:                – Ты что творишь, дурья твоя башка? Нам надо судно взять на буксир, людей спасать, а ты всё никак не налакаешься. Сколько это может продолжаться, балда!
– Да пошел ты нахер! – ответил боцман.
– Тогда поговорим по-другому, – сказал капитан и пошел в медпункт.
– Доктор, надо обследовать боцмана на предмет нетрезвости, – сказал мне капитан.
     “Наконец боцман всё же попался, – подумал я и на душе у меня потеплело. – Я, конечно, напишу то, что есть, хотя можно было бы (но это уже нечестно) написать заключение, что боцман трезв и, таким образом, посчитаться с капитаном за то, что он не прореагировал должным образом на мой рапорт на боцмана. Но нет, врач должен всегда быть объективным“.
– Хорошо, присылайте. И еще нужны два свидетеля, – ответил я.   
     В кабинет вошел, пошатываясь, боцман в рабочей куртке и шерстяной шапочке. Следом за ним вошли одетые в одни рубашки и без головных уборов старпом и рулевой матрос. Я произвел необходимое поверхностное обследование боцмана, и занес данные в акт нетрезвости. Употребление алкоголя боцман отрицал. А запах самогона все же ощущался вблизи. Я взял стакан и попросил боцмана дыхнуть в него. Боцман,
наоборот, сделал в себя шумный вдох.
– Неправильно, – сказал я. – Сделайте выдох в стакан.
     Боцман дыхнул в стакан, и я поднес его к носу рулевого матроса, предложив понюхать.
– Есть запах спиртного? – спросил я.
– Нет, – ответил рулевой, не успев даже понюхать.
      После второго выдоха в стакан я дал его понюхать старпому, и тот ответил “то ли есть, то ли нет“. Но я слышал явный запах самогона, и сказал, что запах есть. Установил диагноз: Алкогольное опьянение легкой степени.
     Акт был подписан мною и свидетелями. После их ухода я услышал из-за неплотно прикрытой двери, как старпом похвалил рулевого за то, что тот отрицал наличие запаха самогона. Я отнес акт нетрезвости капитану. На следующий день на доске объявлений в салоне команды появился приказ капитана:   За употребление спиртных напитков в рабочее время боцман Тульский оштрафован на сумму двести долларов.
– Вот так! Наконец-то доигрался боцман, – сказал моторист.
– На скрипке, – подсказал повар.
     Матросы расхохотались. Я был отомщен. Но почему-то никакого удовольствия от этого не чувствовал. И все же по прибытии судна в порт я отнес в отдел кадров копию рапорта на боцмана. Пусть в море работают лучшие моряки, а не худшие.
-  -  - 2004 г.