Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 30

      Глава 30

      — Испугался, родной? — Гефестион целовал голубые очи, ещё влажные от недавно пролитых перед армией слёз.

      — Людей нельзя оставлять в бездействии. Когда они заняты делом, у них нет времени предаваться вздорным мыслям.

      — Да. Только безответственный бездельник может мечтать о покорении всей Ойкумены.

      — Не надо, Гефа, не надо! — пальцы Александра вплелись в каштановые пряди. — Вот увидишь, я дойду до её края. — Сын Зевса ненадолго умолк. — Меня беспокоят персы. Не возникнет ли у них, когда они узнают о случившемся, сомнений, к достаточно ли монолитной общности они присоединились. Знать — знатью, но тех, кто может держать оружие, надо зачислять в наши войска, неопытных — обучать военному делу. Выступая вместе с ними, я обрету ещё более убедительное право чувствовать себя на своей территории.

      — Ты думаешь, что из них могут вырасти достойные воины?

      — Да, мы их обучим.

      — Они же тупые.

      — Мы наберём умных.

      — А как ты узнаешь, тупы или умны? А храбрость? Это же всё в человеке — или есть, или нет.

      — Гефа, вот ты опять сомневаешься!

      — Я не сомневаюсь — я понять хочу, что из твоих замыслов реально на самом деле. Вот ты говоришь, мы дойдём до края Ойкумены. А где он, этот край?

      — Как «где»? — удивился Александр. — На востоке. Там, за горами, лежит Элизиум, вечно цветущая страна. Мы перевалим через горы, увидим её, а потом пройдём в Индию и по Большой воде вернёмся обратно в Вавилон.

      — Ты говоришь, что край там. А если человек из Индии пойдёт в обратном направлении? Достигнет берега Эгейского моря и скажет: «Вот он, край Ойкумены — земля и вода за ней». А другой выйдет к берегу Срединного моря и тоже будет уверен, что это край — земля и вода. А третий пройдёт Египтом, доберётся до Паретония за твоей Александрией и тоже скажет, что край.

      — Нет. С той стороны край дальше — за Геркулесовыми столпами.

      — Тогда какая разница, какой край? Вернись в Европу и пройди по обжитой территории до другого края. Там та же земля и та же вода.

      — Ах, Гефа! Ну что ты меня расхолаживаешь! И туда мы тоже дойдём, но не будем же разворачиваться сейчас, когда до Индии уже так немного!

      — Гефестион серьёзно посмотрел на Александра:

      — А что за Большой водой?

      Александр не понял:

      — В каком смысле?

      — Ну, за Большой водой. Ты говоришь, что Ойкумена омывается Большой водой, но эта вода — почему она не утекает, никуда не сливается? Она не уходит — значит, Земля как чаша? Держит её? Значит, край Ойкумены за Большой водой, то есть та же земля, скала, твердь?

      Этот вопрос застал Александра врасплох:

      — Я не знаю, но мы дойдём и ты увидишь.

      — До чего дойдём? По Большой воде до того края плыть надо, а куда и сколько? И, вообще, если Земля — чаша… — Гефестион взял кубок. — Вот тут, внутри Ойкумена, по краям — вода, налитая в кубок. Но есть и другая сторона, извне. Так где же край? Луна вон круглая, солнце в небе — шар, а тут — чаша. Странно это как-то всё…

      — Вот поэтому нам и надо всё узнать.



      Для покорения Гиркании, в земли которой армия Александра уже вступила, не было нужды действовать единой силой: побережье Гирканского моря населяли дикие племена — подчинить их можно было относительно небольшими соединениями. Своё войско Александр разделил на три части. Сам он возглавил центр, а две остальные группировки направил на юго-запад и юго-восток Гирканского моря — его юг был севером империи Ахеменидов, её границей. Александр предполагал обнаружить на своём пути, кроме диких мардов, греков, оставшихся верными Дарию и могущих оказать сопротивление. Помимо этого, был неясен вопрос с Бессом: скольких он увлёк за собой, что намерен предпринять? Александр даже не знал, далеко убийца или близко. Таким образом, расставляя этот капкан, царь Азии рассчитывал полностью зачистить территорию: и от местных смутьянов, буде они проявят упорство и не захотят сразу признать его власть, и от остатков регулярных частей персидского войска, и от пришлых повстанцев, которых мог призвать Бесс. Только после этого можно было двигаться далее на юго-восток и завоёвывать то, что пока оставалось непройденным, вгрызаясь в центр огромной восточной части бывших владений человека, обрётшего наконец покой в царской усыпальнице Персеполя.

      Смерть Дария была необходима Александру, более того: она была неизбежна, но, казалось бы, должная облегчить дальнейшее продвижение македонян на восток, она на деле только задержала их. Устремлённый к единой цели — поимке владыки империи Ахеменидов, Александр шёл вперёд, сконцентрировавшись на одном; увидев тело врага, он разом столкнулся со множеством проблем, которые требовали решения. Дарий был повержен, но, как у сказочной гидры, на месте одной отрубленной головы выросло несколько: непокорённые дикие племена Гиркании, затерянные где-то в этой сатрапии и непредсказуемые греки, конница Набарзана и, самое главное, тройка сатрапов-убийц — самая большая угроза Александру. Со всем этим надо было разбираться, лучше всего — быстро, объединяя цели там, где это было возможно.

      И сын Зевса двинулся вглубь Гиркании.

      Её низменность, окаймлявшая море, встретила македонян на редкость милостиво. После жестоких гор плодородные земли показались отдохнувшим воинам краем вечного благоденствия. Море, хоть и мелкое, в какой-то мере смягчало континентальный климат, перепады зимней и летней и дневной и ночной температур были не так велики, как в Персиде или в Мидии. На многочисленных деревьях и кустарниках росли удивительные плоды: персики, абрикосы, сладкая вишня, о которой в Европе ещё не слыхали, кизил, тут, тёрен, на бахчах наливались сладостью арбузы и дыни. Александру говорили о каких-то оранжевых фруктах, созревающих только ближе к зиме, о диковинных гранатах. Земледельцы давили оливковое масло. Виноград, орехи, овощи и зелень — всего этого было в избытке.

      Но не только приятные сюрпризы ждали македонян. Видимо, мардам уже доводилось сталкиваться с незваными гостями — Александра ждала готовая линия укреплений. Полностью оправдывая пословицу о том, что голь на выдумки хитра, дикари призвали на помощь саму природу. Они высадили деревья очень плотными рядами, изогнули молодые, ещё гибкие стволы один за другой, а ветви утопили глубоко в земле. Побеги оплетали корни и, вырываясь наружу, обвивали друг друга и последующие стволы высаженных деревьев. Уже буйно разросшаяся чаща становилась непроходимой, а тянулась она во все стороны на несколько стадиев. Для того, чтобы вырубить её и сделать проход достаточно широким, требовались огромные усилия и гигинатский многодневный труд, но и этим не заканчивались неприятности. Прекрасно ориентировавшиеся, чувствовавшие себя как дома, потому что на самом деле дома были, марды выкрали Буцефала и спрятали его, проведя через только им известные лазы. Взбешённый Александр послал переговорщиков — они передали зарвавшимся слова царя Азии, что, чего бы это ему ни стоило, он сравняет их редуты с землёй, выжжет их и не оставит в живых ни одного человека. Марды прикинули в уме: время года было жаркое, дождей в ближайшие дни ждать не приходилось — дерево должно было гореть хорошо и быстро. Коня вернули, но уже разбушевавшаяся ярость Александра не унималась: все его построения и мечты о единении и всеобщем процветании вновь полетели в Тартар. Царь четырёх стран света послал вестового к Клиту, командовавшему восточной группировкой, наказав расправляться с сопротивлявшимися без всяких сантиментов, такое же распоряжение было дано частям, вышедшим в западном направлении.

      Резня была учинена знатная. За считанные дни ряды мардов, тапуров, кадусиев были основательно прорежены, сатрапом Гиркании Александр назначил Фрадата, но со стратегической точки зрения серия этих мелких побед не имела никакого значения. Греков не удалось обнаружить, как и найти Набарзана — с конницей бывшего царя царей или без оной. Что же касалось Бесса, про него было известно больше, но успокоения новости не принесли: сатрапу Бактрии удалось проскользнуть мимо македонян. Бесс отправился на восток, объявил себя преемником Дария, стал зваться Артаксерксом V и собирался вместе с Сатибарзаном и Барсаэнтом поднимать восстание в восточных сатрапиях. Капкан, поставленный Александром, захлопнулся впустую.

      Тем не менее одно положительное следствие операция в Гиркании всё же имела. Трое сатрапов-бунтовщиков участия Набарзана в своих планах не предусмотрели, командир конницы упокоившегося навеки Дария счёл, что долгих скитаний не выдержит, и написал Александру покаянное письмо. Свидетелей, как и явных улик того, что Набарзан тоже приложил руку к убийству Дария, не было. Учитывая это и не признавая своего участия в преступлении, командующий конницей винился: да, он дал Дарию, возможно, и дурной совет, но уже до этого царь царей уже ушёл из Экбатан. На марше же ничто не могло спасти Дария, потому что Бесс везде поставил своих людей. Дарий не смог или не захотел — одним богам ведомо! — переходить в расположение греков, ставить свой шатёр у них. Против владыки империи Ахеменидов — да упокоится он навек в благодатных полях Элизиума, пусть они станут ему мягкой периной! — играли и обстоятельства, и провидение. Как же мог сопротивляться двум этим великим силам слабый Набарзан? У жалкого смертного нет ничего, кроме его жизни — пусть же ею распорядится царь Азии. Александр — сын Зевса, он не обманет, ибо бог не может судить неправедно. Набарзан готов явиться и принять от владыки Азии всё что угодно. Осуждение, изгнание — всё на усмотрение Александра, да воссияет над его империей праведный произвол!

      Александр, конечно, даровал автору льстивого письма прощение и отправил посланца восвояси с распоряжением Набарзану явиться в полюбившийся царю Азии белый дворец своего предшественника. Сам сын Зевса тоже полагал добраться до своей резиденции в ближайшие дни: оставаться далее в приведённых к покорности землях не имело смысла.

      Лето 330 года до н. э. было уже на исходе, когда разрозненные части македонян вновь соединились возле Гекатомпил, вернувшись на исходную позицию, с которой выступили в короткий поход.

      — Я думаю, что сдача греков не замедлит последовать, — делился Александр с Гефестионом по пути домой. — Возвращение Набарзана под мои гарантии станет для них веским доводом. Он прощён, он сохранил целой свою драгоценную шкуру, в Гиркании далее делать нечего, власть там мною установлена, бунтующие сатрапы далеко на востоке — у наёмников просто не будет иного выхода, кроме как явиться с повинной головой.

      — Ты, как всегда, прав, — рассеянно ответил Гефестион, думая явно о другом. — Бедные они, бедные…

      — Ты о ком?

      — Старятся вместе с нами. — Сын Аминтора любовно и с нежностью оглядывал головы Гектора и Буцефала. — А впереди ещё один поход — надо им тележку какую-нибудь отвести, пусть на ней передвигаются.

      Александр кивнул:

      — Да, надо устроить что-нибудь, я с Буцефалом не разлучусь, а мучить его не хочу, как и ты — Гектора.

      — И будут они самыми большими бездельниками в войске, — улыбнулся Гефестион.

      Александр поднял вверх указательный палец:

      — Но заслуженно! Жаль, что век лошадиный не так долог, как человеческий.

      «Смотря чей, — мрачно подумал Гефестион. — Что-то у меня нет предчувствия, что скорбеть по Гектору, когда он умрёт, мне предстоит долгие годы». Разумеется, эту свою мысль Аминторид не озвучил, ограничившись коротким:

      — Мойры разберутся.

      — Да, конечно. — Путники уже были у цели, Александр соскочил с Буцефала и прижался головой к шее четвероногого друга, ероша ему гриву. К лошадям сразу подбежало несколько конюхов, не могущий пропустить возвращения царя Перита поприветствовал сослуживцев весёлым лаем и бросился к хозяину. — Вот мы и дома.

      — Не юродствуй, — обронил Гефестион.

      — Ты опять не в духе?

      — Мало мне было персов — теперь ещё один прибавился, — проворчал Аминторид, входя во дворец. — Вон, смотри, разложили барахло — наверняка благодарность Набарзана. Как мне надоели эти тюки парчи и акинаки в рубинах и бриллиантах! Водопроводы лучше бы строили! Перита, разве я не прав? Ну скажи своему хозяину…

      «Конечно, прав, но, сам видишь, никто не может его убедить». — Перита, уже облобызавший Александра, потёрся головой о бедро Гефестиона и презрительно фыркнул, даже не обнюхав подношения: ну их, эти благовония — только расчихаешься. И всякие железки с тряпками тоску нагоняют. Гораздо интереснее было, когда хозяину дарили павлинов: как они удирали от Периты, как весело было их гонять!

      Набарзан, классический перс с лысой головой, бегающими глазами, короткими ногами, волосатыми пальцами и расплывшимся брюхом, встретил своего нового повелителя, распростёршись перед ним ниц.

      — Моя благодарность тебе, о государь, бесконечна, как и твоя милость к простому смертному. Прими в знак моей вечной преданности тебе…

      Подношения бывшего командующего Дариевой конницей не ограничились самоцветами, драгоценной утварью, шелками и благовониями. Когда всё было перечислено, показано, заключено в сундуки и вновь сложено к ногам Александра, Набарзан эффектно завершил оглашение описи, выведя пред очи Александра очень красивого юношу. Тонкий стан и узкая кость — стать для персов исключительная, как и белая кожа; чёрные бархатные глаза с длинными густыми ресницами, затеняющими белки, и распущенные волнистые жгуче-чёрные волосы — всё это было даровано Александру с коротким, но явно ожидающим восторженной реплики в ответ пояснением:

      — Это Багой, любимец Дария.

      Взгляды пяти пар глаз перекрестились в абсолютно разных эмоциях. Голубые очи затуманились, откровенно любуясь, синие — зажглись недоверием, настороженностью и злостью, чёрные — недолго умильно смотрели на Александра, потому что мгновенно вспыхнули ненавистью круглые собачьи. Перита, пружиня на задних лапах, казалось, только и ждал команды «фас!» и готов был впиться длинноволосому подношению в горло, рыча с устрашением, бушевавшей яростью и с оскаленной пастью. Что касается хитрых глазок Набарзана, они метались от разозлённого пса к людям и явно не могли разобраться в выпущенных на волю страстях.

      Первым ситуацию попробовал разрядить Александр: он подошёл к Перите и легонько похлопал пса по спине:

      — Будет тебе, будет! Свои. Ну же! Молчать! Тихо!

      Александру пришлось позвать рабов, упиравшегося, так и не переставшего недовольно ворчать и оскаливаться пса увели.

      — Любимец, говоришь? — спросил Гефестион, его взгляд по-прежнему оставался неприязненным и настороженным. — Не всем присутствующим он нравится, несмотря на свою смазливость… А сам он Дария любил?

      Набарзан оказался зажат в выборе между «да» и «нет», оба варианта были чреваты: подтвердить значило обозначить в подарке приверженность к побеждённому, бывшему врагу, ответить «нет» — уличить в Багое проститутку. Перс решил остановиться на положительном:

      — Ну конечно, он видел от него столько добра…

      Гефестиона, однако, это не убедило:

      — Что ж он не заколол себя кинжалом, когда Дарий в Аид отправился? Или яд не выпил? Слышал я, как некто, тоже Багой и тоже приближённый к трону, варил зелье весьма умело, — что же этот не преуспел? Или он решил соотетствовать тёзке до конца и потчевать отравой царских особ? Александр, тебе это ни о чём не говорит?

      — Гефа, как я люблю, когда ты меня так стережёшь… — Глаза Багоя налились удивлением, когда он увидел, как Гефестион небрежно сбросил — царя Азии и сына Зевса! — руку, лёгшую ему на плечо. Тем не менее Александр перешёл к увещеваниям: — Ну не куксься, моя прекрасная злючка…

      Но раздраждение Гефестиона не проходило, он снова вперил испытующий надменный взор в Набарзана:

      — Так почему он не наложил на себя руки?

      Набарзан снова поклонился и забормотал:

      — У него было это намерение. Он так убивался! Я насилу смог удержать его от этого опрометчивого поступка, пусть боги сами решают его судьбу не его рукой. Я убедил его, что великий государь так добр и имеет такое великое сердце, что найдёт в нём частичку тепла для бедной сиротинки.

      — Бу-бу-бу! — оценил Гефестион слова Набарзана. — Я было и подзабыл, что он обкорнанный, страждущий и обиженный. Евнух, не так ли? — И синие глаза снова полыхнули по лицу бывшего Дариева воина.

      Багой опустил свои чёрные очи, но успел поймать гримасу отвращения, изогнувшую губы Александра, хоть царь Азии и старался её удержать.

      — Он не повинен в этом, господин, — попытался убедить Набарзан Гефестиона.

      — Как знать, — ответил сын Аминтора. — Может быть, и нет: всем известно, что на ваших базарах вовсю идёт торговля живым товаром. Прежде чем засадить свой член в зад, вам надо убрать чужой спереди — очень мудрое и доброе решение. А у нормальных людей оно вызывает лишь отвращение — очень странно, не правда ли? Может быть, и нет: одни высмотрели, выкрали, изуродовали и продали, другие купили. А, может быть, и да: судя по тому, как он здесь стоит и не убегает, ясно, что на всё пойдёт, лишь бы к особе поважнее прибиться.

      — Он будет верным слугой, вот увидите. Испытайте его! — Набарзан обращался уже к двоим Александрам. — Он самый красивый мальчик Азии.

      — А ты всех мальчиков Азии видел? — задал резонный вопрос Гефестион.

      — Нет, но я могу судить…

      — Но ты сможешь судить, когда всех осмотришь. А так как этого ещё не произошло, изволь признать: самый красивый из всех, которых видел ты, — и не более. — Гефестион прошёл мимо Александра, резко развернулся и обратился уже к царю: — Красивее Павсания, может быть?

      Александр опустил глаза, ответ его вышел очень тихим:

      — Это же не Азия.

      — К счастью, — вывел Гефестион.

      — Он уже неплохо говорит по-гречески, — вставил Набарзан.

      — Весьма полезно для шпиона.

      — Он прекрасно танцует, — добавил бывший командующий Дариевой конницей.

      — Он ещё и жоповёрт…

      Александр расхохотался.

      — Хорошо! Спасибо, Набарзан! Я подумаю, как его устроить.

      — Смотри не забудь приказать, чтоб обыскали: неизвестно, сколько склянок и с чем в его пожитках припасено.

      — По-моему, ты зря перестраховываешься. — Александр, положив свои руки Гефестиону на шею, ласкал отведёнными указательными пальцами мочки его ушей.

      — Как же мне тебя не опекать, когда ты так забывчив: не помнишь, к какому выводу мы пришли, когда тебе предлагали этого… как его? Ах да, Кробила. Это, кстати, тоже был самый красивый мальчик Азии. — Гефестион метнул в Набарзана насмешливый взор, но ласка Александра размягчила сердце Аминторида, а азиат уже надоел. К тому же сын Аминтора устал и остальными подозрениями в отношении Багоя хотел поделиться с любимым с глазу на глаз. Гефестион поцеловал царя Азии в губы и прошептал ему на македонском наречии: — Удали их.

      Александр распрощался с дарителем и подарком миролюбиво, ещё раз заверив Набарзана в том, что бывший командующий конницей Дария может не опасаться за свою жизнь, и пообещал ему пристроить Багоя.

      Персы удалились. Тела македонян требовали чистоты, желудки — заправки, сердца — любви — Александр отдал короткое распоряжение о ванне и в ожидании омовения расположился с Гефестионом на кушетке.

      Продолжение выложено.