V 15 Дон Моррис

Замок щёлкнул, и дверь приотворилась.
— Эй, подъём, – стражник мрачно оглядел Артемиса и Эндру. – На допрос.
Эльфка хлопнула ресницами, а южанин фыркнул:
— Три недели, говоришь?
— Шевелитесь!
Арестантов провели по коридору до лестницы, затем наверх. Эндра распахнула глаза.
— Эй, допросная не там…
— Шагай! – пнул её солдат.
— Тише ты! – возмутился Артемис. – Она же в кандалах…
Эндра не переставала ему удивляться.
Их привели на второй этаж. Солдат распахнул тяжёлую резную дверь и пропустил арестантов. Они вошли в просторный кабинет. Напротив двери стоял дубовый письменный стол, а на окне висели бархатные гардины с кистями. У окна, спиной к двери, стоял высокий человек в ордальонской форме с длинными рыжими волосами, убранными в хвост. Эндра затормозила на пороге, и стражнику пришлось подтолкнуть её.
Рыжий ордальон обернулся. Сверкнули зелёные глаза. Не такие, как у Эндры или Дэннера, а холодные, с оттенком льда.
— Ну, здравствуй, Эндра Талька.
Рыжая облизнула губы, даже слегка отшатнувшись, и пробормотала:
— Убейте меня, а…
— Это всегда успеется.
— Это кто? – подтолкнул эльфку Артемис.
— Дон Моррис Теглион, – поклонился рыжеволосый. Сверкнул бриллиант в золотом значке гильдии у ворота.
— Эльф-предатель, – пояснила Эндра. – Тот, кто арестовал меня в первый раз, когда мне было восемь лет, тот, кто потом раздробил мне колено, тот, кому было поручено поймать меня, и тот, кто занимался мной и Сиенном в плену…
— Ясно, – помрачнел южанин. – Короче, мы попали.
Дон Моррис взмахнул рукой, и с Тальки сняли железо. Она невольно выдохнула, растирая обожжённые запястья.
— А не боитесь? – сверкнула она глазами.
— Чего? Я знаю, что ты не умеешь ворожить. Садитесь, – и он указал им на два кресла.
Эндра даже приоткрыла рот.
— Я был здесь проездом, – сказал ордальон, – когда меня нашла перелётка, которая принесла письмо от самого кардинала. Он сообщил, что в Гаттингелле, наконец, схватили Эндру Тальку Саруге-Шалар, и приказал заняться этим делом.
Дон Моррис уселся за стол и откинулся на спинку кресла. Вид у него был небрежный, но во всех движениях сквозила какая-то хищная грация. Было видно, что тот, кто пожелает застать его врасплох, очень ошибётся.
— А… ясно, – эльфка сглотнула.
— Так и будете стоять?
— Я лучше постою, – вскинула голову Эндра.
— Хорошо. – Рыжий снова поднялся, подошёл к окну и уселся на подоконник. – Буду краток. Я хочу предложить тебе, Талька, кое-что.
— И что же?
— Всё просто. Ты рассказываешь мне, где скрываются Сиенн и Кандоир, и я казню тебя быстро и безболезненно, а твоего приятеля отправляю на каторгу. Если же нет, я буду убеждать тебя другими способами, которые тебе известны. И своего я добьюсь.
Артемис молча наблюдал за их разговором. Имена Сиенна и Кандоира он узнал.
Эндра хотела, было, ответить, но дон Моррис остановил её взмахом руки.
— Не спеши с ответом. Поскольку уговаривать и убеждать я не стану. Скажешь «да», значит, я тебя выслушаю. Скажешь «нет» – и всё равно услышу всё, что хочу знать, но только другим способом. Мне это неважно. А поскольку ты, очевидно, склонна ответить «нет», то советую ещё раз подумать.
— Рыжая... – Арбалетчик не понял ни слова из речи инквизитора, но его насторожило выражение лица Эндры. – Он чего, опять пытать грозится?
— Он, похоже, знает действенные способы. – Эндра невольно вцепилась ему в рукав.
— Ах, так! – возмутился Артемис, снова переходя на научно-поэтичное наречие. – Достали пытать да угрожать! Угрозы – оружие дураков, а пытки – оружие трусов, как говорил, помню, один рыжий ушастый товарищ. – Тут Артемис неожиданно гордо, совсем по-Дэннеровски, вскинул голову и крепко обхватил Эндру за плечи. – А ты, рыжая, не бойся. Ничего он от нас не узнает. Этот твой Сиенн – вспомни – говорил, что находится в море. А море – оно большое. Так что, – язык опять сменился на общедоступный, – нам и самим ничего не известно о местонахождении этих ребят. Обломись, ушастый. Можешь пытать, сколько влезет. Ничем не можем помочь.
— Себе в том числе, – сникла Эндра и как-то посерела сквозь загар.
— Встряхнись, – велел ей Артемис неожиданно твёрдо.
Дон Моррис с интересом смотрел на них. Потом сказал:
— Хорошо. Я знаю, что Эндра склонна сначала делать, а потом думать. Или не думать вовсе. Поэтому, даю вам срок до завтра.
Он взмахнул рукой, и Эндру с Артемисом снова отвели в камеру, связали и заковали. Видимо, дон Моррис опасался, что в Эндре мог скопиться какой-никакой потенциал, и рисковать не хотел. Он же не знал, что она потратила его на исцеление Ласточки, когда они сбежали из монастыря и нагоняли обоз.
Эндра грустно уставилась в стену.
— Эй, ты чего, рыжая? – подбодрил её Артемис. – Взбодрись.
— Я боюсь, – сообщила Эндра.
— А ты не бойся. Не ты ли что-то там вещала про то, что страх – это оковы.
Эндра даже раскрыла глаза. Артемиса было не узнать, он разом стал какой-то спокойный и уверенный.
— Я не за себя боюсь, – сказала она. – За себя мне не страшно. Но я боюсь, что он может придумать что-нибудь… что-нибудь страшное… Мне за тебя страшно, – призналась эльфка.
— Да ну, – фыркнул арбалетчик. – Чего он может придумать-то? Подумаешь, напытается и успокоится. – Он зашипел и потёр ушибленный бок. – А мне тут даже лучше. Тут, хотя бы, всё понятно, и я знаю, как себя вести. Так что, об меня он зубы обломает. А рыжий, – голос неожиданно стал тише, и как-то печальнее, – рыжий ведь не ребёнок, в конце-то концов... как-нибудь уж не пропадёт... только жаль, что мы не увидим, чем вся эта его затея закончилась... эх...
— Рыжий… А чего рыжий? У него дел много… Он переживать сильно не будет, наверное. Он же полуэльф. А эльфы приучены к потерям. Потому что они живут дольше. – Эндра помолчала. Потом развила мысль касательно дона Мориса дальше: – Просто, знаешь, он может что-нибудь совсем противное придумать… К примеру, тебя пытать, чтобы я всё рассказала. А я же, правда, ничего не знаю. Или ещё что-нибудь этакое… Я же не смогу, если они тебе совсем больно сделают…
— Почему? – захлопал глазами арбалетчик. – Я же потерплю!
Эндра не выдержала и фыркнула.
— Дурак ты, чернявый, – сказала она.
— Ага, – вздохнул Артемис. Причём, он явно подразумевал другое. – Рыжая... В Гильдии учили терпеть боль. Но перед тем, как учить, нам сказали: не страшна сама боль. Страшна мысль о том, чем боль вызвана. Иногда человек поранится – а не чувствует боли, пока не увидит ранку. Это потому, что ты про ранку не знаешь, и тебе, в принципе, всё равно. А как только увидишь – так сразу и думаешь: ой, у меня тут разрезано, мне должно быть больно. И становится больно. То есть, если ты не будешь думать и представлять, как плавится кожа под клещами – ты гораздо легче перетерпишь пытки. Понимаешь? – Он ободряюще улыбнулся Эндре. – Так что, за меня не беспокойся. Слушай... а может, ты сбежишь? Если я отвлеку охрану...
Эндра распахнула глаза и уставилась на Артемиса.
— Ты что… того? Ты не обижай. Ты… Чтоб я тебя бросила, да? Нет уж… К тому же, стражником запрещено с нами общаться. Эх, чернявый… Долго думал?
Арбалетчик прикусил язык и грустно уселся в угол. Тянулись долгие минуты.
— Артемис… знаешь, чего? – спросила Эндра, теребя наручник.
— Чего?
— Если мы выберемся, я тебя слушаться буду. Обещаю. Ты не вредный, ты просто… замкнутый.
— Спасибо, – фыркнул Артемис.
— Слушай, – воодушевилась Эндра. – Знаешь, игра такая есть, когда задают любые вопросы и честно на них отвечают. Раз уж мы всё равно скоро умрём, может, ты что-нибудь хочешь обо мне знать?
Арбалетчик подозрительно на неё покосился и, наконец, резюмировал:
— Эх, неспроста ты это затеваешь... Ладно, давай, тогда ты первая спрашиваешь. Только, вот что. Одной темы мы не касаемся ни под каким видом. Иначе я не согласен.
— Да не буду я к тебе с любовью приставать, если ты об этом, – фыркнула Эндра. – Не совсем же я дура… – она помолчала и спросила: – Скажи, у тебя родители есть? Если тебе неприятно – можешь не отвечать… Я что-нибудь другое придумаю…
— А я не про любовь. Ты придумай.
Эндра посмотрела в потолок и спросила:
— Тогда скажи, про что ты? Это в качестве вопроса.
— Про то, что случилось десять лет назад, – серьёзно и очень тихо отозвался арбалетчик. – И о чём вы с Крылатой подслушали у Кристофера в ванной. Просто не будем этого касаться. – Он неожиданно улыбнулся и беспечно закинул руки за голову. – Спрашивай.
— Э… Хорошо, – немного растерялась Эндра. Она ещё никогда не видела Артемиса таким серьёзным. – Тогда… тогда скажи… тебе никогда не хотелось заняться чем-нибудь мирным?
— Мирным? Как это – мирным?
— Никого не убивать. Не быть воином, – пояснила Эндра. – Ну, я, к примеру, менестрель.
— А какая разница, чем заниматься? Да я, вроде, к этому привык, – пожал плечами арбалетчик.
— Просто... Убивать – это нехорошо и неприятно. А когда что-то создаёшь – это лучше. И приятнее. Ладно, я знаю, что ты так не думаешь. Теперь твоя очередь. Давай.
— Хорошо. Например… скажи, почему ты вначале делаешь, и только потом думаешь?
— Так и знала, что ты об этом спросишь, – фыркнула Эндра. – А я не знаю, даже… Потому что думать – это долго, а времени нет иногда. И, потом, я думаю. Только я прихожу к другим выводам, чем ты, или, там Дэннер.
— А теперь ты спрашивай. – Артемиса явно заинтересовала игра в откровенность.
— Хорошо... – эльфка смутилась. – Только ты не смейся. Но мне, правда, интересно. Ты когда-нибудь влюблялся? Не так, чтоб на одну ночь, а по правде?
Арбалетчик завозился в темноте. Эндра заинтересованно на него покосилась. Артемис долго возился и устраивался, будто пожилая собака, и, наконец, выдал:
— Здесь сложно сказать... а ты как считаешь, что это такое – влюбляться? Это когда тебе нравится кто-то или когда с кем-то тебе нравится находиться вместе? Или когда ты кого-то выделяешь? Я... рыжая, ты только не подумай, что я... я просто не знаю, что это есть, и как это отличить...
— Хм… – Остроухая обхватила колени руками и пояснила: – Когда нравится – это просто нравится. Это не то. А любовь – это когда ты смотришь на человека и понимаешь, что ты – и только ты – должен его защищать, оберегать. Заботиться. И тебе от этого приятно. Ты о нём заботишься, просто так, ни за что. Не потому что должен, или тебя попросили, или ещё чего. А просто так. Потому что знаешь, что ты должен о нём позаботиться. И тебе становится хорошо. Как будто делаешь что-то правильное, понимаешь? И рядом с этим человеком ты становишься лучше. Это любовь и есть. Когда искра проскальзывает, и от неё уже никуда не деться. Как ниточка. И ты уже не можешь по-другому. И сам себя не узнаёшь.
— Не знаю... – задумчиво протянул Артемис. – Может, и было... – Похоже, он так и не понял толком, чего от него хотят, и расстроился окончательно.
— Ладно, – поспешила утешить Эндра, которая вдруг ощутила лёгкий укол ревности. – Твоя очередь. Спрашивай.
Арбалетчик явно обрадовался, что разговор сошёл со сложной темы. Эндре даже послышался вздох облегчения. А может, так оно и было.
— Рыжая, – с готовностью поинтересовался Артемис, – а почему ты с рыжим так сблизилась? Помимо общности характеров.
— Э… Сложный вопрос… – она вздохнула. – Сперва мне казалось, что я в него влюбилась. А потом… Он мне как брат. И дело даже не в характерах. Просто как-то так вышло… – эльфка помолчала. – Знаешь, почему? Потому что в то время он был единственным, кто отнёсся ко мне не как к вещи или средству для достижения своих целей. А как к человеку. И ему было пофигу, что с помощью меня можно сделать всё, что хочешь. Вообще всё, на что только фантазии хватит. Я тогда только вырвалась из рабства у лорда Кеттера. Знаешь, какой контраст – когда тебя пытаются заставить работать, как предмет, и вдруг кто-то проявляет к тебе внимание. Просто к тебе, а не к тому, что ты можешь. Он меня защитил от солдат, даже не зная, зачем они меня ищут. Если бы не он, мне бы пришлось вернуться в ад… Правда, в ад. – Она невольно тронула треугольный маленький шрам от сквозной раны на ладони и тряхнула головой. – Вот… Я ответила?
Ей показалось, будто бы арбалетчик заметно помрачнел и как-то сжался.
— Ответила, – спустя некоторое время отозвался он. – Это рыжий может... это у него хроническое.
— Ага... Это же хорошо...
Эндра хотела, было спросить, чего он так помрачнел, но не стала. Иногда камень на лёгких лучше не трогать – только больнее давит. Хотя, чего уж теперь-то, всё равно помрут.
— Моя очередь? Скажи, сколько тебе лет?
Артемис поднял голову.
— Это вопрос? Двадцать шесть. Тебе, должно быть, со мной неинтересно. Тебе же вон сколько.
— Это вопрос? – необидно передразнила Эндра, просияв улыбкой. – Чего это неинтересно? А сколько мне? Мне семнадцать…
— Ты сама говорила, что тебе семьсот.
Эндра тряхнула головой, сдувая рыжую прядь с носа.
— Не-а. Мне семнадцать.
— Мутишь, – обиделся арбалетчик. Он сидел, обхватив колени руками и уложив подбородок на колени. Эндра удивлялась, как у него в такой позе не болят отбитые солдатами почки. – Врёшь, наверное. Ни фига тебе не семнадцать. Этот бегающий толстый говорил, что тебя полвека ищут. Стало быть, тебе больше. Чего я, думаешь, дурак, что ли? Нет, оно, конечно, дурак, но чтобы настолько...
— Ты же языка не знаешь, – удивилась Эндра.
— Язык похож. А числительные – они, и подавно, почти одинаковые.
— А зачем мне тебе врать? – Эндра вздохнула и принялась объяснять: – Понимаешь, здешние эльфы, они до определённого возраста взрослеют, а потом перестают, и так и остаются. Не только внешне. Вот, Дерр, к примеру. Или я. Мне уже семь веков семнадцать, понимаешь. И я больше не повзрослею.
— А… – Артемис удивлённо похлопал глазами, стараясь уяснить. – Ну… ясно. Это значит, что у тебя уже семьсот лет шило в заднице…
— Ага, – кивнула Эндра, не обидевшись, и обрадовала: – А ещё это значит, что никуда оно оттуда не денется. Твоя очередь.
— Но есть же опыт, знания, – возразил южанин.
— Есть, – согласилась Эндра. – Я знаю и умею кучу всего, чего не умеют обычные семнадцатилетние девки. Останови любую – готова поспорить, что она не сможет продержаться против четверых мужиков в драке, не сможет выжить в рабстве, не умеет стрелять, не знает, как добыть оружие, если у тебя нет вообще ничего, неспособна достать воды, не умеет импровизировать стихи сходу, не знает, что делать, если тебя пытают, чтобы не было очень больно, не имеет голоса с рабочим диапазоном в четыре октавы, а если заблудится в лесу, то вообще пропадёт. Конечно, знания у меня есть. И опыт тоже. Но я говорю про характер.
— Не, это ты зря, – возразил арбалетчик. – Рыжий, вон, в шестнадцать в рабстве очень даже выжил, а стрелять, доставать воду, импровизировать стихи, делать оружие – семнадцатилетние девки очень даже умеют, потому что жизнь заставляет. А если они поют в церковном хоре – то и диапазон в четыре октавы можно найти легко. Вот в драке – это да. Ты, когда последний раз продержалась, едва копыта не отбросила. Но характер... Знаешь, рыжая, это как-то... неправильно, что ли. Оставаться с характером подростка в семьсот лет – это же ужас какой-то. Я теперь больше не буду тебя ругать... Я теперь знаю, откуда все твои проблемы. Да, не повезло тебе, рыжая...
—  Спасибо… – Эндра даже растерялась от такого заявления и захлопала глазами. Ничего себе – Артемис её больше не будет ругать. – Да… нормально… Я привыкла. – Она помолчала и зачем-то сказала: – Между прочим, четыре октавы – это много. Для человека три с половиной считается феноменальным. А в среднем человек может взять полторы-две октавы… – при чём тут октавы, она бы не смогла ответить. Поэтому тряхнула волосами. – Ты спрашивай. Твоя очередь.
— Хм... в связи с предыдущей темой у меня вот такой вопрос: а тебе никогда не казалось обидным что все взрослеют, а ты нет? Впрочем, если это слишком личное...
Эндра задумалась. Потом ответила:
— Нет, не личное. Чего ж там… Казалось. Знаешь, когда? Когда навещала Школу. Ученики взрослеют, становятся мастерами и уходят, некоторые, остаются преподавать, стареют, умирают. А я всё такая же. Представь: ты приходишь, учишь кого-нибудь из малышей, как лютню держать, а когда являешься в следующий раз, сталкиваешься в коридоре с пожилым мастером, и ты его узнаёшь, а он тебя – нет… Принимает за старшего ученика… Забавно… И грустно.
— Сочувствую, – сказал Артемис. – Теперь ты спрашивай.
Эндра посмотрела в потолок, размышляя, что б такого спросить.
— Скажи… хотя, если тебе очень неприятно, можешь не отвечать… Скажи, тебе когда-нибудь было жалко тех, кого ты убивал?
— А чего их жалеть? – поморщился арбалетчик. – Слушай, я же тебе уже как-то объяснял. Что у тебя за такое странное отношение к смерти, рыжая?
— Да почему оно странное? Я, вот, не боюсь умирать. Просто, убийство – это грязь. Может, человек ещё бы жил и жил. Радовался бы. Может, что-нибудь хорошее бы сделал. А ты ему – раз – и клинок под рёбра… Знаешь, он чуточку постарше меня был… – Эндра тяжело вздохнула. – Чёрт его дёрнул на войну пойти… Глаза такие огромные, и руки в краске. Художник… А я его… Просил матери письмо отдать...
Арбалетчик повернулся к ней.
— Кто – он?
— Форанг, – пояснила Эндра. – Когда воевали… Кто его только в армию взял, зачем? Я не знаю. Вот тогда мне было страшно.
— Ну и чего? Мог бы жить, мог бы и не рождаться вовсе, мог бы не умирать. Чего в этом такого? Умер – так умер. Каждый день, знаешь ли, кто-то умирает, и каждый день кто-то рождается.
— Всё равно, обидно. Ладно, твоя очередь. Спрашивай.
— Я только что спросил, – пояснил арбалетчик и покосился на дверь. – Скучно тут, – зачем-то сказал он. – Интересно, они про нас помнят?
— А тебе не терпится послушать, как я ору? – спросила Эндра.
— Мне просто скучно. – Артемис улыбнулся. – Это был вопрос?
— Ну, да, – хихикнула Эндра. – Пускай вопрос.
— Тогда отвечаю. Нет, не терпится. Я ж оглохну с твоими четырьмя октавами, – улыбнулся Артемис.
Эндра даже удивилась – он так редко улыбался, а улыбка ему шла. Она сразу сгоняла всю насторожённость и налёт грубости, обычно ему присущий. Эндра тоже рассмеялась в ладонь. Наручник, звякнув цепью, соскользнул, открыл разъеденную, воспалённую кожу. Остроухая поспешно спрятала руки за спину.
— Теперь ты спрашивай, – сказала она.
— Ты веришь в возможность победить захватчиков?
— А ты смеяться будешь, – улыбнулась эльфка. – Верю. И там, и здесь, на моей земле. Конечно, верю. Иначе – зачем я на смерть шла? Тогда, выходит, смысла нет, если не верить. А ты?
— Не знаю. Не очень-то. Они же вон какие. А мы – что мы? Сил у нас нет.
— Почему нет? – удивилась Эндра. – Ну, насчёт там я не знаю, это Дэннеру виднее. А про Морулию я знаю. Они нас боятся. И волшебники у нас сильнее. И мы ловчее. Мы обязательно победим. Иначе просто нельзя. Потому что это несправедливо.
— Но ведь как-то же они вас захватили, – напомнил арбалетчик.
— Ничего они не захватили. Они заключили Договор, – пояснила Эндра. – Ещё в древние времена. Они воевали. Воевали, и никто не мог победить. Тогда они заключили Завет, что, если король Форангов прогонит Дракона с горы Сердце Морулии, то лодра-гордры уйдут. Он победил дракона. И лодра-гордры ушли. Правда, не все. Их осталось очень мало. А теперь они… как это… размножились. Многие думают, что это просто легенда. И что форанги были здесь всегда. Что, опять скажешь, сказки?
— Таких сказок везде полно. А потом оказывается, что всё было гораздо проще, грязнее и прозаичнее. У нас тоже такие сказки есть. Разные... А чего, у вас всегда, что ли, инквизиторы были?
—  При мне – всегда, – сказала Эндра. – И до меня были. Поэтому мастер Фаррад обрезал мне волосы, чтоб была похожа на мальчика. Чтоб чёрные не докапывались. А когда мне было восемь, меня всё-таки арестовали… но это было уже в Гильдии.
— А Дерр? Она говорит, что тебя давно знает.
— А с Дерр мы познакомились перед самой войной. Мы сидели в одной камере. Так она тюрьму чуть не снесла к чертям. И это учитывая, что она была закованная в железо.
— А сколько ей лет на самом деле? Знаешь, рыжий как-то этим интересовался, да у него более важные дела появились и он, видимо, забыл. А у нас нет важных дел.
— Ей? Ей больше чем мне, – ответила Эндра. – Я точно не знаю. Но раза в два наверняка. А то и больше.
Арбалетчик распахнул глаза.
— Ни фига себе. А сама словно ребёнок.
— Видишь, я же говорила. Ей пятнадцать, – пожала плечами Эндра.
Там, за стенами тюрьмы, уже зашло солнце. Но камера находилась в подвале, в ней не было окон, и оттого здесь царили холод и духота.
— Ты как себя чувствуешь? – осторожно поинтересовалась Эндра. – Тебе не очень больно?
— Странная ты… Знаешь, чего? Ты только пойми правильно. Давай как-нибудь поближе устраиваться, что ли. А то холодно, да и тебя должно лихорадить после плётки. Не буду я к тебе приставать! В общем, двигай сюда, здесь сквозняк не дует.
Эндра хлопнула глазами, но, на всякий случай, сделала вид, что не удивилась. Её точно немного лихорадило, а раны, наоборот, горели. Она подвинулась к Артемису и расположилась рядом. Повозилась немного, устраиваясь, как-то не очень решительно положив голову ему на плечо. Потом сказала:
— Знаешь, что? Спасибо, что ты обо мне заботишься.
— Да ладно.
Помолчали. Слышно было, как снаружи сменилась охрана, как лениво шаркают по гранитным плитам сапоги стражников.
— Жалко, неба не видно, – неожиданно произнёс арбалетчик. Эндра удивилась.
— Жалко, – согласилась Рыжая. Но южанин, кажется, уже спал. Он сидел, приобняв её за плечи, чтоб было теплее, и она тихонько повозилась под его рукой, устраиваясь поудобнее. Уснуть ей явно не светило: кандалы жгли кожу. Остроухая просунула пальцы под ошейник и сидела так, чувствуя, как арбалетчик обнимает её за плечи, хлопала глазами в темноту, и почему-то размышляла о том, что он, в сущности, очень одинокий, Артемис…
Эндра так и не уснула, а Артемису показалось, что, едва он закрыл глаза, как его опять разбудили, на сей раз, загремев замком. Дверь открылась, и в проёме появились двое солдат.
— Подъём. На допрос, – сообщил один, открепляя Эндрину цепь от железного стенного кольца.
— Ты, рыжая, не бойся, – сказал Артемис, наблюдая, как она сникла.
Их снова привели по знакомому коридору в допросную. Дон Моррис Теглион сидел на краешке канцлерского стола, заваленного бумагами, и сосредоточенно изучал какие-то документы. Когда пленников привели, он лишь рассеяно дал знак, и их приковали за руки к вделанным в стену кольцам.
— Ну, что? – поднял он голову, закончив изучение бумаг. – Ты хорошо подумала, Талька?
— Очень хорошо, – искренне отозвалась Эндра.
— И что надумала?
— Я ничего не знаю, а если бы и знала, то не сказала бы всё равно.
— Ясно. Другого я и не ожидал, – кивнул эльф-предатель.
Поднявшись и откинув полу плаща, он подошёл к Эндре, ухватил её за ухо и больно дёрнул, заставив наклонить голову. Эльфка пискнула от неожиданности и закусила губу.
— Всё такая же упрямая? – процедил дон Моррис, глядя ей в глаза сверху вниз. – Тогда давай, геройствуй дальше. На дыбе вместе со своим дружком.
— Лучше на дыбе… чем предателем, – прошипела в ответ Эндра, стараясь не шевелиться – пальцы у ордальона были как тиски.
— Везде одно и то же! – неожиданно тоскливо протянул арбалетчик. – Везде! Ничего нового!
— А что тебе надо? – поинтересовался эльф. – Я предлагал вам рассказать всё миром, но вы отказались. Если бы вы не геройствовали, всё было бы иначе. А так – кому нужно ваше геройство?
Эндра зашипела, поскольку он и не думал отпускать её многострадальное ухо.
— Я и говорю, – согласился арбалетчик, – везде одно и то же! Всё-то им расскажи да покажи! Своим умом, вероятно, не доходят. Логическое мышление вам незнакомо в принципе – как и любым кровопийцам на шее у народа! Рыжая, плюнь ему в рожу, а то я не доплюну.
— Не могу... у него моё ухо... – сообщила Эндра.
— Ну, по законам логики, – сказал ордальон, – я выбираю самый простой выход. Мне гораздо проще заставить говорить вас, чем носиться по всей стране и окрестностям в поисках бунтовщиков. Я просто рационально мыслю.
Ухо Эндры он, наконец, выпустил, и она склонила голову, зажав орган слуха плечом.
— А осведомители – это, разумеется, метод, до которого вы не додумались, – не сдавался Артемис. – Ну и там, логика, всё такое. Непозволительная роскошь для ваших куриных мозгов! Вы только и можете, что пытать, на большее ума не хватит!
Стражник не выдержал такого хамства и двинул Артемису под рёбра.
— Думай, с кем говоришь! – рявкнул он.
— Не трогай его! – рванулась Эндра.
Дон Моррис с интересом прищурился.
— Вот оно что? Очередная любовь до гроба?
Эндра вспыхнула и сверкнула глазами.
— Во-во, – прохрипел арбалетчик. – Я ж говорю, это всё, на что вы способны! Только бы над связанными издеваться, и всей толпой на одного!
Эндра удивлённо разглядывала разбушевавшегося товарища.
— Ну почему толпой? – пожал плечами дон Моррис и махнул рукой палачу.
Палач был здоровенный детина, на полторы головы выше Артемиса.
— Я думаю, мы можем начать, – сказал ордальон. – Я не люблю разводить дискуссии с арестантами. Арестанты должны либо кричать, либо признаваться. Первое обычно предшествует второму.
Он кивнул на Эндру, и её отвязали, сняли железо и толкнули в крепкие объятия палача, который потащил эльфку к дубовому креслу с высокой спинкой.
Закончив прилаживать инструмент, палач выжидательно поглядел на дона Морриса. Ордальон взмахнул рукой.
— Привинти немного, – сказал он. – А то Талька у нас любит бегать. Сделай так, чтоб не могла.
Эндра сглотнула. Палач кивнул. Затем винт повернулся, тиски сжались, причём резко и неожиданно, и эльфка непроизвольно дёрнулась.
— Рыжая, ты это… – сказал Артемис, который отвлечённо пялился в противоположную стену. Желание ехидничать как-то отпало. Он старался не смотреть на подругу. Эльфка, вопреки обещаниям, не орала, но, зато скрипела зубами так, что южанину казалось, будто он слышит этот звук.
Тут арбалетчик не выдержал и обернулся. Остроухая побледнела сквозь загар и сидела, запрокинув голову. Поймав взгляд Артемиса, она изобразила некое подобие улыбки. Вышло непохоже.
«Везде одно и то же, – отрешённо подумал южанин. – Никакого разнообразия. Везде оказываешься втянутым в чёртовы политические игры. И чего она сюда полезла? Сунулась в скорпионник, теперь всё то же – пыточное кресло. Они ведь ничего от нас не добьются. И что дальше? Повесят? Нет, по логике, должны приберечь для дальнейших манипуляций со здешними революционерами...»
Рыжая всё-таки вскрикнула. Артемис поморщился.
«Идиоты,» – подумал он.
— Что морщишься? – подошёл к нему дон Моррис. – Не нравится? А ты погляди, погляди. Это только начало.
— Отвали, – сказал ему Артемис.
— Слушай. А не устроить ли нам нечто вроде круговой поруки? За каждую твою глупость будет расплачиваться Талька? И наоборот. Мне нравится. Считай, что я уже начал.
— Отвали, идиот! – рассердился Артемис, и палач по знаку дона Морриса ударил по тискам молотом. Эндра задохнулась и дёрнулась.
— Я же предупредил, – прищурился ордальон.
— Идиот, – окончательно удостоверился арбалетчик.
— Кретин, – согласилась с ним Эндра, перед тем, как потерять сознание от очередного удара.
— Идиот, – повторил Артемис. Ему было жалко рыжую.
За «идиота» Рыжей для порядка ещё раз врезали по колену и сняли тиски. Действенно привели в чувство ледяной водой. Она пришла в себя на каменном полу и приподнялась, захлёбываясь и отплёвываясь. Но тут же с болезненным стоном опустилась обратно. Дон Моррис от души пнул её ногой под рёбра.
— Молчишь, тварь? Сейчас запоёшь.
— Чего вам надо?! – взорвалась эльфка, отдышавшись, и тут же получила ещё один пинок.
— Не ори. Орать будешь на дыбе. А ещё лучше – расскажи, где скрываются остальные?
— Не знаю я…
Тогда дон Моррис подал знак, и палач сменил кресло на скобы, а тиски на плеть.
Допрос перервал стук в дверь. В камеру вошёл младший ордальон. Разумеется, ни Эндре, ни Артемису было не до того, чтобы разглядывать его знаки отличия, но держался он с доном Моррисом очень почтительно, передавая какое-то письмо. Остроухой с кресла было видно, как тот недовольно поморщился, как взмахнул рукой и стремительно вышел.
Очнулась Эндра опять на полу. Некоторое время пялилась в грязные каменные плиты. Потом её осторожно перевернули и поднесли к губам кувшин с водой. Вода пахла железом, и была невкусной, но эльфка сделала несколько глотков и только тогда окончательно пришла в себя, увидев знакомую камеру, куда их опять вернули, и Артемиса, который поил её.
Южанин отставил кувшин и поаккуратнее перехватил Эндру за плечи.
— Артемис… – первым делом спросила эльфка, облизнув сухие губы, – а я им ничего не сказала?
— Ничего-ничего, – успокоил южанин.
— Точно?
— Точно. Очень больно?
Рыжая повозилась и на несколько секунд потеряла возможность отвечать на какие-либо вопросы.
Потом испуганно распахнула глаза:
— Артемис, а тебе они ничего не сделали?
— Ничего-ничего, – успокоил арбалетчик.
Он попытался было уложить подругу на солому, но сухие травинки кололись так неприятно, что арбалетчик Рыжую пожалел и снова устроил у себя на коленях. Эльфка что-то прошептала, застонала, заворочалась и потеряла сознание.
 

В одиночестве пришлось пережить шесть смен караула. Три ужина. Три обеда и четыре завтрака. Арбалетчик хмуро косился на звавшую его в бреду эльфку и отсчитывал время по визитам стражи. К началу четвёртого дня даже тюремная баланда показалась ему вкусной. Ощущение невыносимой духоты заставляло хватать ртом спёртый грязный воздух, не давало спать, выжимало ручьи липкого едкого пота. Время от времени в камеру наведывался пожилой форанг с бородой, заплетённой в косичку, цокал языком, промывал раны и накладывал компресс из трав. Эндра не приходила в себя. Артемис же поил её из деревянной лоханки, проливая половину драгоценной, отдающей тиной, воды на и без того мокрую от пота рубаху, обмывал уцелевшие участки тела и менял тряпки и повязки, для чего ему оставили в углу кадушку. Почему он заботился об Эндре – арбалетчик и сам не смог бы сказать. Все действия он выполнял механически и, если бы его вдруг спросили, какое ему дело до эльфки, ответил бы, что друзья должны помогать друг другу. Он бы ни за что себе не признался, что надоедливую рыжую бестолочь было всё-таки жалко. И что неуютно оставаться одному на чужой стороне.
А потом Эндра открыла глаза.
Артемис как раз доел свой завтрак и тут же услышал ставший привычным стон.
Он отряхнул ладони от крошек и, привычно взяв чистое полотно, подошёл к подруге. Даже успел протянуть руку, чтобы поднять полу рубашки – встретился взглядом с мутными, но уже открытыми, глазами Эндры.
— Артемис?..
— Доброе утро. – Арбалетчик присел рядом. – Пить хочешь?
Эльфка помолчала. Грудь у неё тяжело вздымалась.
— Сколько… я…
— Недолго, – соврал южанин и потянулся за кружкой. – Так, что насчёт воды?
— Это хорошо… – в пересохшем горле голос болезненно сипел.
— Ты отдыхай, – сказал Артемис.
Дверь медленно и тяжело распахнулась. На пороге стояли четверо солдат.
— Живые? – осведомился один из них. – Тогда выходите.
— А я встать не могу, – уведомила Эндра, с сомнением разглядывая солдат. – Я хромаю.
Когда её вздёрнули и поставили на ноги, а в глазах полыхнуло алым, Рыжая смогла оценить, насколько именно хромает. Колено занемело и отказывалось слушаться.
Арестантов вывели в коридор. Эльфку приходилось тащить, что солдатами делалось быстро, но неделикатно. Поэтому в глазах то и дело темнело.
— И как она по-вашему должна идти? – ехидно поинтересовался Артемис, наблюдая за вознёй. –  Это немного больно с развороченным коленом.
Солдаты, до сих пор хмурые, тут не выдержали и рассмеялись.
— Больно? А ты думал, ей приятно будет? Нечего было бунт подымать. И, вообще, шагай, а то и тебе чего-нибудь сломаем.
Артемис замолчал. Рыжая всё-таки, потеряла сознание окончательно, и одному из солдат пришлось перекинуть её через плечо. Южанин видел тонкую руку, машинально ухватившуюся за перевязь, и рыжие спиральки волос, которые почти совсем закрыли лицо.
— Ну, пошёл! Что тормозишь? – пихнул его в спину стражник.
— Куда вы нас ведёте? – поинтересовался арбалетчик.
— На улицу, – исчерпывающе отозвался один из солдат.
— Логика, – вывел Артемис, стараясь не очень морщиться. – Мне нужно в туалет. Мне все почки отбили.
— А кому сейчас легко? – философски заметил солдат, перекидывая Эндру поудобнее. Он был пожилой, добродушный и усатый. – Терпи.
— А дальше куда? – страдальчески заскрипел зубами арбалетчик, осторожно ослабляя ремень. – В столицу, что ли?
— А шут их знает. – Солдат приостановился, поскольку Эндра немного сползла с плеча по пластинкам доспеха. – Вас сперва подлечить надо. Дон Моррис говорит, вы живые нужны. Так что, пока к целителю. А дальше – как прикажут.
Они поднялись на первый этаж, свернули вправо, прошли по коридору, вышли на улицу. В нос удалил не очень чистый, но всё же, свежий воздух. Рыжая даже пришла в себя, захлопала глазами и завертелась
— Тихо ты. Не елозь, свалишься. – Солдат шлёпнул её по здоровой ноге и перехватил поудобнее. Талька притихла, вскинула голову, посмотрела на южанина.
Они дошли до отдельно стоящей группы домов и остановились перед большой и свежевыкрашенной дверью. Пожилой солдат усмехнулся в усы и, толкнув её, вошёл внутрь. Они оказались в небольших сенях, и затем – в лазарете.
В просторном, светлом и чистом помещении пахло кипятком, золой и лекарствами. Посередине стоял операционный стол, куда стражник и уложил Эндру.
Самого целителя Артемис заметил не сразу. Он возился у шкафов, и внешностью походил, скорее, на кузнеца. Однако длинные волосы его были аккуратно перехвачены ремешком, а одет он был в светлый балахон. Этот их в камере не навещал. Может, приходил его помощник?
— Привели? – целитель едва обернулся через плечо. – Всё, свободны.
— Ну, – усмехнулся он, когда солдаты вышли. – Подумаешь. От нескольких плетей ещё никто не умирал. От почек тоже. Сейчас мы всё поправим.
Арбалетчик наблюдал, как он будто летает по комнате. Как-то неуловимо-быстро и ловко вскипятил воду, промыл эльфке раны на спине, сделав знак южанину, чтоб он вымылся тоже, что тот с удовольствием и сделал, снял швы, наложил мазь, перевязал, тугой повязкой перетянул колено и занялся Артемисом.
— Все вы так, – ворчал он, осматривая арбалетчика и попутно смазывая ему ссадины. – Все вы так… Сперва бунтуете, а потом плачетесь.
— Мы не плачемся! – возмутилась пришедшая в себя Эндра.
— Так-так… что там у тебя? Почки? – не обратил на неё внимания целитель. – Почки… Почки – это такая вещь… Их надо беречь.
— Меня не спросили.
— Сам виноват. Вели бы вы себя хорошо, никто б вас и не бил… М-да…
— Пустите меня в сортир! – взмолился несчастный арбалетчик. – А дальше я сам как-нибудь уж не помру. Нет у меня сильных повреждений.
— Да иди, – милостиво махнул рукой лекарь. – Вон там, в углу.
Эндра вспыхнула и поспешно уставилась в стенку.
— А ты чего? – поинтересовался целитель, убирая инструменты.
— Ничего... – Эндра принялась сосредоточенно изучать свою повязку на колене. – Вы бы это... во дворе, что ли сделали удобства... В лазарете – не гигиенично.
— Ишь ты, – усмехнулся лекарь. – Нечего арестантов лишний раз во двор водить. И тут обойдётесь. Вы народ неспокойный. Ну, чернявый, всё, что ли? А ты бы нос не воротила, а воспользовалась. В камере и того нет.
Эльфка сделала вид, что она не слышит.
— А она у нас эльф, – сообщил Артемис, появляясь из-за перегородки. Эндра моментально вспомнила, что на него обижена.
Целитель аккуратно убрал инструменты на полку и глянул на южанина. Потом на Эндру.
— Тебя как, на предмет беременности осматривать? Только учти, Орден беременным короедам послабления не даёт.
— Что-о?! – эльфка подскочила и покраснела до ушей. – Зачем?
— Некоторые хотят знать точно, – невозмутимо пожал плечами целитель.
Эндра покраснела ещё сильнее.
Артемис нетерпеливо вздохнул.
— Нечего, – немного грубовато оборвал он. – Что с нами теперь будет?
— Ну, нет, так нет. А я почём знаю? – лекарь пожал плечами. – Дон Моррис велел проследить, чтоб вы не сдохли – я проследил.
— Спасибо, – буркнул Артемис. – А теперь куда?
— Можете тут передохнуть, – дозволил целитель. – Болезных счас нету пока.
Эндра хотела что-то ответить, но тут с улицы раздался крик, плач и ругань.
Эльфка, даже позабыв о своём колене, кинулась к окну. Окно выходило во внутренний двор, и теперь сюда из здания тюрьмы вышли двое солдат. Один тащил отчаянно упирающуюся девчушку лет пятнадцати с растрёпанной чёрной косой. Второй небрежно помахивал длинной, свёрнутой кольцом верёвкой.
— Достала, стерва, – жаловался первый стражник товарищу. – Царапается, что твоя кошка…
— Отпусти! Пусти-и… Не надо! Не надо!!
Эндра непроизвольно ухватилась за рукав подошедшего Артемиса.
— Ой… Что они собираются делать?
— Угадай, – зевнул южанин.
Второй солдат принялся перекидывать верёвку через ветку раскидистой яблони. На конце верёвки обнаружилась затяжная петля.
— Не на-адо! Пожалуйста! Отпустите!! – девушка рванулась. Она была похожа на маленького зверька.
— Что нам велено, то и делаем, – скучно сказал ей солдат, закончив с петлёй и подвинув пустой бочонок.
Второй стражник был не таким спокойным.
— Уймись, дрянь! – рявкнул он, отвесил девушке подзатыльник и, подтолкнув её вперёд, подхватил за плечи и поставил на бочонок. Первый вздохнул и начал надевать петлю ей на шею.
— Не надо, пожалуйста, не надо… Я ничего не сделала… – сникла девушка, безжизненно уронив связанные руки. Слёзы градом катились по её щекам.
— Это не наше дело. Сказано – повесить, значит – повесить. А сделала или нет, это надо было объяснять дознавателю.
— Я говорила… Пожалуйста, не надо… Прошу… Я боюсь…
— А ты бы покаялась, как истинная вера учит, и было б не страшно, – посоветовал стражник. Осуждённая, казалось, вовсе его не слышала.
— Я боюсь… – как заведённая повторяла она. – Не надо… мне страшно…
— Да что ты с ней возишься! – прикрикнул на младшего второй солдат. – Толку от неё, только ноет. Выбивай бочку и дело с концом.
Наблюдавший сцену Артемис мысленно согласился с ним – его тоже начали раздражать причитания девчонки, до которой ему, откровенно говоря, не было никакого дела. А рыжая вцепилась в его рукав как клещ – можно подумать, мало смертей видела.
— Ладно, – сказал второй солдат.
Он было замахнулся, чтоб выбить опору из-под ног девушки. Но тут Эндра заорала во всё горло:
— Сто-ойте!!
Все обернулись. Девушка подавилась слезами и уставилась на окно лазарета, на Эндру и на злющего арбалетчика, за пояс втаскивающего эльфку обратно. Солдаты переглянулись, один из них едва верёвку от неожиданности не выпустил. Бочонок слегка накренился. Яблоня тихонько шелестела листьями. Артемис снова завёл про безмозглую рыжую девку, но Эндра его привычно игнорировала, что ещё больше злило арбалетчика.
— Это ещё чего за явление? – поинтересовался один из экзекуторов, тот, что постарше и поспокойнее. – А ну, не шуметь тут, психованные.
Артемис изысканно и витиевато выругался на иррилинском, затем на учёном, затем, для верности, на родном языке. Немного подумал и прибавил не менее красочную матерную тираду на морулийском. Впрочем, ругань – понятие интернациональное, что арбалетчик, в принципе, и доказал, ругаясь на нескольких языках подряд. Эндра бочком вывернулась из его пальцев, покуда он так ругался и, гневно сверкая глазами, эффектно уселась на подоконник – совсем как до неё Селена. Правда, в отличие от ведьмы, Эндра была, всё же, одета, что существенно снижало эффектность. Девушка шмыгнула носом, переступив по гулкому деревянному донышку бочонка.
— Хорошенькая, – констатировал Артемис. – Когда не ноет.
— А ну, слазь обратно! – возмутился целитель, в свою очередь примериваясь, как бы так побезопасней стащить Эндру за локоть. Артемис подвинулся, уступив место.
— Не слезу!
Эндра для верности вцепилась в оконную раму и, зашипев, перекинула ноги наружу.
Артемис посмотрел куда-то вверх и сообщил потолку, что такой упрямой и безмозглой девки он ещё не встречал.
Девушка даже перестала всхлипывать, уставившись на эльфку.
Тут Остроухая почувствовала, что к ней подобрался целитель и, мазнув его по носу кудряшками, соскочила на землю, благо, было невысоко, упала и взвыла от боли.
— Надоело! – сказал первый солдат, тот, который был нервный. – Совсем распустились.
Он снова примерился ногой к бочонку, девушка опять зарыдала, а Эндра, прислонившаяся спиной к стене и уже пришедшая в себя, заорала:
— Стой!! – и, тряхнув волосами и обернувшись, прибавила совсем уж возмутительное: – Артемис, сделай что-нибудь!
— Да чего я-то?! – взвыл арбалетчик, выпрыгивая из окна вслед за Эндрой. Поскольку орали они на иррилинском, слов никто не понял, но угадать было легко. – Я тебе что, местный префект? Или кто у вас там окружная власть... И вообще, какое тебе, в Бездну, дело?!
Эндра развернулась к южанину, но не удержала равновесия и ухватилась за его руку.
— Они же её повесят!
— И что?
— Хватит орать!! – рявкнул солдат.
Приговорённая девушка, догадавшись, о чём идёт речь, не спускала глаз с эльфки. В них горела почти безумная надежда.
Но тут стражник, которому всё это порядком надоело, ударил алебардой по бочонку, отчего тот с треском откатился. Девчонка, повиснув, инстинктивно вскинула руки к горлу и начала синеть и хрипеть – шея у неё не сломалась, и она задыхалась.
Эндра рванулась было, позабыв, что не в состоянии сделать и шага без помощи, но Артемис удержал её, схватив за талию. Эльфка уткнулась ему в грудь, закрыв уши руками.
Тут случилось то, чего уж никто не ожидал – ветка надломилась и с хрустом рухнула вниз, вместе с девушкой.
— Оболтус, – сказал старший солдат младшему.
— Ой, – сказала Эндра, поворачиваясь на шум.
— Ветка сгнила, – расстроился целитель. Девушка продолжала хрипеть и задыхаться.
Тут эльфка всё-таки вырвалась и кинулась к ней, сильно припадая на правую ногу, не удержалась и рухнула Дотянувшись, принялась ослаблять петлю.
— Да ты… – стражник схватил её за волосы, но эльфка рванулась:
— Закон забыл? Второй раз не вешают.
Старший из солдат поскрёб затылок.
— Чтоб тя черти взяли. Правда, не вешают.
Первый солдат выпустил Эндру и озадаченно уставился на напарника.
— Воля Создателя, значит, – пояснил тот.
— Или эльфье колдовство, – пасмурно ответил младший.
Девушка, наконец избавленная от верёвки, принялась надрывно кашлять.
— Артемис! Ну помоги… У тебя фляга с собой?
— Откуда? – буркнул арбалетчик. – У меня же всё отобрали. – Он поглядел на несостоявшуюся висельницу и поинтересовался:
— И что теперь с ней будете делать? Голову отсечёте – раз вешать нельзя?
Девушка поперхнулась и во все глаза уставилась на южанина. Умирать вторично ей явно не хотелось.
— А это господин дознаватель решать будут, – ответил солдат. – Да хватит уже её тискать!
Он ухватил Эндру за плечо, но приговорённая, уловив в эльфке поддержку, вцепилась в её руку.
— Нет, не надо! Я не хочу…
— Тебя не спросили.
Стражнику таки удалось отцепить её пальцы от руки Эндры, и он швырнул эльфку в объятия Артемиса.
Эндра болезненно пискнула.
— Вот видишь, – резюмировал арбалетчик. – Зря только нервы трепать. Ты же здесь ничего не решаешь.
— Всё равно, – эльфка снова задёргалась, пытаясь вывернуться.
Солдаты, тем временем, подняли девицу на ноги и повели обратно в камеру.
— Вы куда?! – снова пристала Эндра.
— Куда-куда. Тебе какое дело? Гляди, пока саму не вздёрнули…
— Не надо, не надо! – снова запричитала арестантка, – Пожалуйста-а… Я ни в чём…
Но тут её пихнули в спину, и дверь за ними закрылась.
Эндра сползла на землю и уткнулась лицом в колени.
— Хватит, – сказал Артемис. – Подъём.
— А ну, назад, – выглянул из окна целитель. – А то мне за ваше отсутствие голову оторвут.
— Да тут мы… – буркнула Талька, поднимаясь. Вид у неё был мрачный. – Только я идти не могу.
Артемис вздохнул и поднял её на руки.
— Ты пустоголовая рыжая бестолочь, – оригинально выразился он. – Какого лешего ты полезла?
— Но они же её вешали!
— И что?
Они вернулась обратно в лазарет.
— Безмозглая ры…
— Чернявый, – насупилась Эндра, устраиваясь на кушетке с ногами. – Ты обещал меня больше не ругать.
— А ты обещала больше не дурить, – отрезал чернявый. – Куда ты сунулась?
— Не мути. Нам всё равно ничего бы не сделали. Мы им живыми нужны. А девушку повесили бы. – Эндра вскинула глаза. – Тебе её не жалко?
— Какое мне до неё дело? Ну, теперь её ещё помучают и как-нибудь по-другому казнят. Тебе оно надо было?
— Не должны казнить… Закон такой. От неё смерть пока отказалась. Не время, значит. У вас, что, такого нет? – Эндра сникла и отвернулась. – Ты какой-то… злой. Что, по-твоему, выходит, помогать нужно только друзьям? А если человек тебе не знаком, он что, виноват?
— Всем сразу не поможешь, – уведомил Артемис, поднимая её на ноги. Точнее, на одну, здоровую, ногу. – Что-то мне подсказывает, что отдых окончен. Пошли.
И правда, дверь отворилась, уронив на длинные еловые паркетины полоски солнечных лучей, и впустив двоих солдат. Солдаты были явно не в настроении, один из них хромал на левую ногу, другой, видимо, не знал языка и говорил с сильным акцентом. Оба остановились в дверях, разглядывая меланхоличного Артемиса и щурившуюся на солнце Эндру.
— Ты, что ли, есть еретики? – осведомился один на ломаном иррилинском. – Надо вас выходить сюда.
Хромой привычно достал верёвку и туго связал обоим ноги и руки за спиной. Связал профессионально – и локти, и запястья. Эндра взвыла от боли в плечах, целитель возился с тряпкой, вытирая окровавленный стол.
— Ну, прощайте, – сказал он, не оборачиваясь. Видимо, тоже привычно.
— И вам всего хорошего, – вежливо отозвалась Эндра. Солдаты подтолкнули её к выходу.
— Ну, пошли.
Снаружи носились в воздухе первые осенние листья, но солнце ещё припекало. Поднялся ветер, и яблоня прощально зашелестела старыми ветками, та, что с петлёй, так и лежала на земле, вжав в ещё тёплую землю опрокинутый бочонок и накрыв утоптанную площадку перед домом вихрем густой листвы.