Кости

Жизнь Аркадия Андреевича Савельева безвозвратно изменилась после того как в N-ой московской больнице, где он работал ортопедом в отделе реабилитации, он познакомился со своим новым пациентом – Владимиром Гусевым. Вернее, когда Савельев впервые его встретил, не изменилось ничего. Прожженный врач не смог увидеть в молодом инвалиде-колясочнике ничего кроме сотни часов бесполезной и нудной работы, пары слезных сцен и облегчительного, но унылого прощания с человеком, которого уничтожит мысль о том, что с инвалидного кресла ему уже никогда не встать.

Савельев не ошибся. Бывший спортсмен, сломавший позвоночник во время катания на горных лыжах, в штыки не принимал свой приговор. И его мать, серая невысокая женщина, распаляла чувства сына. Она, нарушая режим и требования врачей, забирала Владимира из больницы и без конца возила к шаманам и народным целителям. Так они исколесили всю страну. Несчастье сводило её с ума. И сводило с ума её сына.

Когда Владимир был в больнице, он напрочь отказывался заканчивать тренировки с Савельевым и требовал повышать нагрузки.

– Нет! – вскрикивал бывший спортсмен. – Я могу еще! Я должен заниматься дальше.

Когда же опытный врач, не желая спорить, уходил, оставляя больного в спортивном зале, Гусев продолжал заниматься сам. Его пытались останавливать, но молодой упрямец тут же начинал бессмысленные и опасные упражнения, как только его никто не видел. Вскоре Гусеву пришлось экстренно делать новую операцию – из-за повышенной нагрузки позвоночник начал неправильно срастаться. Это никак не задело Савельева. Он видал и не такое.

Не удивило врача даже то, что через три месяца после операции, как только Гусев впервые смог сесть в инвалидное кресло, его тут же забрали из больницы. В этот раз за ним пришла даже не мать, а какая-то женщина, одетая в пеструю парчу и крупные серьги с бирюзой и птичьими перьями.

После этого Гусев больше не вернулся в клинику.

«Бывают же дураки», – думал Савельев, вспоминая своего пациента, – «Уже гадалки его возят. Вот же придурок».

Но благополучие и спокойствие врача навсегда разрушила одна единственная встреча.

Возвращаясь однажды со смены домой, Савельев увидел в сером потоке лиц, волос и шапок – был октябрь и уже начались первые заморозки – взгляд, показавшийся ему знакомым. Светлое, местами словно выбеленное, худощавое лицо с узким вытянутым лбом. Волосы были острижены налысо, тем не менее человек был до боли знаком врачу. Это был Гусев, он самый! Только брови, казалось, сместились на лоб. Неудивительно, ведь высокий молодой человек, стоя во весь рост, был на голову выше Савельева, привыкшего смотреть на инвалида сверху вниз.

«Не может быть», – застряло в голове ортопеда. Перед глазами ясно возник рентгеновский снимок, на котором костяную колонну позвоночника прорезала тонкая трещина. Тонкая, но необратимая!

– Не может быть!

Савельев стал пробираться к бывшему пациенту. Гусев похоже узнал своего врача. Но вместо того, чтобы поздороваться, он только ускорил шаг и быстро скрылся в толпе.

Потянулись мучительные дни и беспокойные ночи. Пораженный врач с трудом мог отвлечься от тягостных мыслей. Он проработал в реабилитации тридцать два года и знал точно, уверенно, непоколебимо – такого быть не может. Невозможно и всё тут. Но…

И мысль эта выводила Савельева. Увиденное никак не давало ему покоя. Аркадий Андреевич, здоровый и уверенный когда-то, совсем недавно, превратился в нервного и слабого человечишку. За несколько недель он сбросил под десяток килограмм, обвис, стал курить в два, если не в три раза больше – он уже не считал. Разум, пораженный простой, но жесткой и непоколебимой мыслью трещал как трещит стекло, которое медленно выгибают о твердый угол. Трещит прежде, чем разлететься на тысячи осколков.

Савельев никому не говорил об увиденном. «Мало ли чего подумают».

Он почти себя убедил, что ошибся, обознался, что он встретил совершенно не Гусева. Ведь такого не может быть. Но весь доступный несчастному врачу рассудок утверждал – это был точно Гусев, он хорошо его рассмотрел. «Может я схожу с ума», – нередко пролетало на пятой скорости в черепной коробке Савельева.

Изможденный врач зарекся – если снова встретит Гусева, во что бы то не стало догнать его и расспросить.

И вот спустя полтора месяца, спустя сорок семь дней тяжелых и мучительных размышлений, Савельев снова повстречал своего рокового пациента. Он завидел его издалека и, как только пронизанный нервным напряжением дряхлый организм врача смог справиться с оцепенением, Савельев кинулся в сторону Гусева. В этот раз излечившийся инвалид снова попытался убежать, но Савельев нагнал его. Грубо и резко распихивая людей взбешенный, испуганный врач словно помолодел и преисполнился сил. Он ухватил Гусева за руку почти что в последний момент.

– Стой! Сто-о-ой, гадина! – прохрипел врач.

Гусев ничего не ответил и только попытался высвободить руку, но ополоумевший ортопед вцепился в неё мертвой хваткой и вдобавок ухватив второй рукой его за шею повис на нем.

Тем временем вокруг начала собираться толпа зевак. Кто-то даже попытался тоже ухватить Гусева, но приглядевшись к его телосложению быстро отказался от этой затеи и скрылся в толпе.

– Прошу, люди, шмотрят, давайте уйдем отшюда. – нечетко зашепелявил спортсмен.
– Да… да, конечно. Только не беги… пожалуйста. – Услышав мягкую речь бывшего пациента Савельев опомнился, ему стало неудобно перед Гусевым и перед всеми незнакомыми людьми вокруг. Даже легкий стыд пробил ослабшего от переживаний врача.

Они поспешили покинуть оживленную улицу и скрылись в первом тихом дворе.

Избавившись от лишних глаз, Аркадий Андреевич набросился на своего пленника. Безумие вновь овладело врачом.

– Отвечай, как ты вылечился! Это же было невозможно! Не может быть! Перелом позвоночника, разрыв нервов… Как?!

Гусев испуганно зашамкал ртом, только сейчас Савельев заметил, что у спортсмена пропали все зубы и за губами скрывалась только чернеющая дырка рта.

– Отпуштите, это… это шамо прошло.

Врач взбесился.

– Нет! Отвечай! Ты врешь! – истерил он.
– Ош.. оштавьте мен-ня в п-покое! – закричал дрожащим голосом Гусев и с силой откинул врача.

В отличии от ослабших ног, руки у Гусева сохранили силу и тело Аркадия Андреевича почувствовало годы упорных изнурительных тренировок, вылившиеся в острую жгучую боль.

Савельев тяжело рухнул на землю.

Гусев поспешил быстро скрыться, но Аркадий Андреевич, пробежав за ним два квартала, успел заметить, в какой дом зашел спортсмен.

На следующее утро в N-ой клинике раздался звонок – ортопед реабилитационного отдела сообщал, что не сможет выйти на работу из-за семейных проблем и просил дать ему отгул за его счет. Всем было известно, что у ортопеда не было никакой семьи – он всю жизнь, не считая раннего детства, жил один. Но отгул ему всё же дали.

Всё утро нарушитель рабочего распорядка провел у дома, в котором вчера вечером скрылся Гусев. К полудню исцелившийся инвалид вышел на улицу. Заметив вчерашнего преследователя, он поспешил скрыться в подъезде.

Так продолжалось несколько недель. На работу Аркадий Андреевич сообщил, что тяжело болен и ежедневно дежурил у дома бывшего пациента. Он узнал квартиру и код от домофона. Видя настырного незнакомца соседи несколько раз вызывали полицию, но завидев сине-белый седан, незнакомец этот быстро убегал в соседние дворы, где представители закона ни разу не смогли его найти. Вскоре они перестали приезжать на вызовы.

Происходящее могло бы еще долго продолжаться, если бы в один из дней из подъезда не вышла женщина в пестрой парче и с птичьими серьгами. Аркадий Андреевич вспомнил что видел её в больнице – она забирала Гусева в последний раз.

– Отстаньте от мальчика, – сурово проговорила она. - Вот. Держите.

С этими словами она протянула Савельеву мятый конверт.

– Но, если вам хоть дорога ваша жизнь, забудьте это. Сожгите конверт пока не поздно. А здесь больше не вздумайте появляться.

Взгляд гадалки отбил у Савельева желание уточнять, что будет если он всё же ещё раз здесь появится.

По пути к автобусной остановке врач, не в силах ждать больше не минуты, разорвал старый конверт. Внутри была карта какого-то леса, в зленом камуфляже разлинованных квадратов ручкой было обведено белое пятнышко, похоже там была полянка. На обратной стороне были нацарапаны цифры. По значку градуса Аркадий Андреевич понял, что это широта и долгота.

Придя домой, Савельев нашел координаты в интернете. Они терялись среди густых лесов Архангельской области, но судя по снимкам со спутника это был именно то, изображенное на карте место. Только полянку, отмеченную ручкой, Аркадий Андреевич никак не мог разглядеть. И ведущей к ней дороги не было. «Может старый снимок?».

Савельев вышел на балкон и закурил. Сигаретный дым спрятал его разум далеко в смазанных осенних облаках. Жизнь ушла в глубины темной квартиры. Все затихло.

***

Аркадий Андреевич не заметил, как с балкона своего дома он перепрыгнул в тамбур поезда, мчащегося в бескрайние просторы российского севера. Это было удивительно, потому что, как ему казалось, он курил все ту же сигарету.

Блеснувшее прозрение заслонил перестук железных колес и дребезг серебряной ложечки в граненом стакане. Железнодорожный шум сменили гул ветра в вершинах вековых деревьев, умирающий рев незаводящегося мотора и вечно недовольный говор таксистов вперемешку с глухим угуканьем случайных попутчиков, пойманных на пустынных дорогах и просеках.

Но вдруг все снова смолкло.

Аркадий Андреевич стоял, держа в замерзших руках карту, на которой размокал под неуверенными каплями дождя чернильный кружок. След жизни безымянной шариковой ручки границей мысли выделял полянку в темном лесу.

Сомнений быть не могло, Савельев был уже внутри метафорической границы.

Перед ним посреди поляны, которая густо заросла выцветшей и подернутой грязно-серым инеем травой, стоял одноэтажный деревянный дом.

Дом был очень старый.

Местами доски прогнили и были аккуратно приколочены и укреплены деревянными брусками и обрывками рубероида. На крыше провалы в шиферных плитах были надежно заложены обломками или попросту другими плитами прямо поверх испорченных.

Заклеенные скотчем и подоткнутые паклей окна чернили изнутри темные занавески.

Дом был непроницаем и пуст. Это было только жилище. Биологическое место обитания, необходимая граница от внешнего мира. Ничего больше.

От одного взгляда на него Аркадию Андреевичу стало неуютно и жутко. Он вновь очнулся, полностью протрезвел от переживаний, бездумной погони за ответом, который на деле был ему не так уж и нужен. Точно не нужнее, чем спокойствие и остатки здравомыслия, которые могли его покинуть после визита в этот странный дом.

В памяти сразу всплыли слова гадалки.

Савельеву захотелось как можно быстрее отсюда уехать. Он уже начал разворачиваться, как дверь открылась, и на крыльцо вышла маленькая девочка. На вид ей было лет семь, одета она была в короткое светло-желтое тряпичное платьице в цветочек, какое носили, наверное, в начале прошлого века. Темные волосы были заплетены в две жиденькие косички, которые удивительно ровно торчали по бокам. Её пустые глаза блестели как стекляшки.

Увидев девочку, Аркадий Андреевич только сильнее возжелал оказаться где угодно, хоть посреди тундры, только не в этом богом забытом месте, но тут же заметил, что безвольно машет попутчику, который чудом судьбы согласился его довезти сюда и подождать.

- Уезжай спасибо, - тихий свист без интонации и желания вырвался изо рта московского ортопеда. Как будто ему показалось неудобно махнуть и не уверить водителя в том, что он действительно хочет, чтобы тот уехал. Может так и было?

– Дядя! Ты к папе пришел? – звенящим голосом спросила девочка и дружелюбно улыбнулась.

Услышав милый голосок Аркадий Андреевич оттаял. Все окружение внезапно показалось ему безобидным и спокойным.

– Да, малышка. Наверное…
– Это хорошо. Иди за мной. – чистый звенящий ручеек треснул и разбился в могильную хрипотцу, потрескивающую высокими нотами осколков, ныне фальшивящих и рыдающих. Улыбка искривилась, девочка втянула губы, и рот стал похож на выгнутый разрез на лице.

Сердце у Савельева вновь ушло в пятки, но противиться ласковому приказу у него не было сил. Да и делать больше было нечего.

Они вошли в дом. За дощатой дверью вытянулся мрачный коридор. Пол его был вымощен ровным лакированным паркетом. Ни единого изъяна. В сумраке прохода он блестел, отражая созвездия из горящих белым светом дырочек и щелей в стенах и крыше. Паркет поглощал все звуки, и они шли словно в космосе.

Только сейчас Савельев заметил, что девочка идет босиком, когда самому врачу не хватало и пары шерстяных носок да ботинок на меху в придачу, чтобы не мерзнуть. И платьице было летнее.

«Что за чертовщина здесь происходит?»

Тут в конце коридора из тени выплыла вторая девочка. Её глаза были закрыты. Из-под век стекали крупные слезы и разбивались о паркет со стеклянным звоном.

Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!

Девочка очень походила на первую. Только её платьице было небесно-голубого оттенка, а темно-русые волосы слегка отдавали рыжим. Рассеянный свет прогнал с нее тень, но его источника Аркадий Андреевич так и не увидел и ему казалось, словно девочка светится сама. Происходящее стало напоминать компьютерный монтаж, фотошоп, но тут улыбающаяся спутница Савельева остановилась и тихо коснулась руки врача. Её пальцы были ледяными. У московского отропеда волосы встали дыбом.

– Стой, дядя. Тебе сюда.

Она толкнула темноту. Темнота за скрипом отворилась. За ней из светло-серого пятна вырисовалась комната. У истрескавшегося стола, стоящего посередине, сидел старик в инвалидной коляске. Он курил – перед ним лежала разорванная пачка «Беломора» – и стряхивал пепел в пустую консервную банку. В откупоренном обиталище шпрот, на месте выселенной семьи консервированных морепродуктов в жире плавали бычки.

Кроме стола и пары табуреток в комнате почти ничего не было. Справа от входа на перевязанных бечевкой стопках книг и кирпичах лежала доска, на которой покоился полосатый матрас. Он явно стеснялся того, что был раза в полтора меньше своего деревянного соседа снизу, и застенчиво жался к стенке бросая в глаза врачу оголенные куски фанеры под собой. В тощей вазе на подоконнике стояла увядшая роза. Штор не было. За широким окном безмолвствовал лес.

Савельев посмотрел на старика. На том была некогда синяя, но выцветшая с годами советская олимпийка с белой вышивкой на груди – «Динамо». Лицо цвета холодных котлет было распахано широкими, будто размокшими, боронами морщин.

– Чего надо? – неприветливо спросил старик, поднимая голову. Помедлив, он добавил. – Играть пришел?

Аркадий Андреевич замялся. Очумев от страха, он совершенно не знал, что сказать. Савельев уже еле помнил зачем вообще приехал в это проклятое место. Молчание постепенно начинало сверлить разум. Дед смотрел на него в упор и становился все угрюмее и угрюмее. Савельев не выдержал и отвел глаза.

– Ну… – заставил он себя начать. – Ну… я врач…
– Во врачах не нуждаюсь, – отрезал дед и закряхтел. Слова Савельева почему-то рассмешили его.

Смех быстро врезался в гримасу отчаянья и злости. Старик с размаху опустил руку на стол и дикий грохот поторопил Савельева продолжать свой скомканный рассказ.

– Не… я не для вас врач… Я был врачом Гусева. Владимира Гусева. Вы такого знаете? Он сказал, что у вас был. Что вы его вылечили?
– Я никакого Гусева не знаю. Тебе бы лучше собраться и не злить меня.
– Он смог ходить, понимаете? Он же ходить не мог! А вы его вылечили… – Савельев услышал слова старика, но от страха не смог их понять и продолжил беспомощно лепетать.
– А! – вдруг вскрикнул старик. – Этот. Со своей проклятой тетушкой.
– Да, да! Наверное. Цыганка такая… ну то есть гадалка! – на душе у Аркадия Андреевича немного отлегло.
– Цыганка, – старик скривился в неприятной улыбке, - да ведьма она старая!

Он еще раз ударил по столу. Консервная пепельница перевернулась. Жир начал медленно растекаться.

– Простите, но в смысле – ведьма?
– В прямом! Мерзкая тварь. Прикинулась дурочкой, как будто простая шарлатанка. А оказалась играет хорошо. Умеет, – старик побагровел, но затем, усмехнувшись, добавил. – Умеет, да не очень. Челюсть то проиграла, – тут старик оскалил здоровые белые зубы. – Да и мальчик ее этот, неходячий, настрадался тут будь здоров. И за зубы и за все настрадался… Вообще за все, что он увидел. А что ты приперся, я все равно не пойму. С меня хочешь спросить бабки, что с него за лечение не стряс? Так я не касса социальной помощи, так что убирайся лучше подобру-поздорову.
– Нет, нет. Я нет. Я хотел узнать, как вы его все-таки вылечили. Это же невозможно было!
– Да не лечил я его. Отдал, что ведьма ему выиграла и все – только сейчас Савельев, что кресло, на котором сидел старик совсем новое. Его не купишь в такой глуши. Его не купишь и в Нарьян-Маре, и в Архангельске. Да в Москве такое достанешь с трудом. Оно штучное, делается на заказ в Германии и стоит больше, чем весь этот дом, чем десять таких домов.

Именно на этом немецком кресле ездил Гусев.

В это мгновение Савельев начал догадываться, что произошло с молодым спортсменом. Ни его разум, ни сознание не позволяли пугающей, сумасшедшей мысли всплыть, родиться – позволить это, было сродни признать свою невменяемость – но в глубине его подсознания ужасная мысль возникла и застыла монолитом страха. По спине врача пробежали мурашки.

– Хочешь посмотреть, как я это сделал? – нарушил молчание старик и расплылся в улыбке. Из-под ссохшихся синюшных губ смеялись белесые ровные зубы. – Как отдал ему ноги? Ну как вылечил?
– Да… да, было бы... Было бы очень неплохо!
– Тогда придется сыграть.
– Сыграть? Во что?
– Зина, – дед подал знак девочке в небесном платье, - принеси кости.

Та бесшумно вышла. Аркадий Андреевич похолодел.

– Эй, ты чего так напрягся? – весело заговорил старик – Игральные кости.

У Савельева гора свалилась с плеч. Старик расхохотался. Трусливый врач тоже неуверенно похихикал, но тут же утих. В стенах комнаты зазвенела тишина.

Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!

Нина вернулась и, поставив на стол два деревянных стакана, отошла к дальней стене. Там же стояла и вторая девочка. Она продолжала криво улыбаться, втянув губы.

Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!

В каждом стакане лежали пять игральных костей.

– В индийские умеешь? – спросил старик.

Аркадий Андреевич отрицательно помотал головой.

– А в генерала?
– Нет? А зачем все это?
– Сейчас поймешь. Садись ты! В ногах правды нет.

Аркадий Андреевич присел на табуретку у стола. Старик продолжал.

– Смотри… Тут нужно выбросить лучшую руку. Первый игрок бросает, – он взял стакан и, взболтав его в воздухе поставил вверх дном на стол. – И смотрит свою комбинацию, – старик демонстративно уткнулся носом в кости. Выпала пара двоек, единица, тройка и шестерка. –У него еще две попытки. Если не нравится комбинация – можно перебросить. Или играть так. Если не используешь все попытки, то второй игрок должен кидать не больше, чем кидал ты. Кинул раз – и тот раз кидает. Ну и руки. Комбинации тут простые: два одинаковых числа – пара, две пары, тройка… каре, то бишь – четверка. Ну и пятерня, генерал, только тут не генерал. Есть еще фулл-хаус, полный дом, как в покере… Вроде как в покере…
– Да в покере фулл-хаус.
– Отлично. Ну это знаешь, тройка да пара. А по значимости – между тройкой и каре. Среднячок, в общем. Понял, как играть?
– Да, вроде, понял… Можно еще раз?

Старик повторил.

– Ага, да. Все, разобрался. А показывать надо, что выпало?
– Ну если хочешь мне подыграть – показывай.
– А, ну да – Савельев улыбнулся. – А первый игрок кто?
– Сначала по жребию, а потом кто проиграл – тот и первый. Чтобы честно.
– Ясно... Но вот только, я не понимаю причем тут эта игра вообще.
– А вот теперь и самое интересное. Только, погоди. Ты готов сыграть?
– Ну да, хорошо. На что только?
– Отлично! – старик радостно захохотал и заерзал в кресле. – Вот тут-то все и дело. Ты должен поставить что-то из своих органов.
– Что?
– Легкие, почки, глаза… лицо можно. – Говоря это дед слабо затрясся.
– В смысле? Я не понимаю.
– Ты не понимаешь или не хочешь понять?
– Я? Я, знаете, лучше пойду, – Аркадия Андреевича пробил загробный ужас. Он медленно поднялся и начал пятится к двери, - Странно это все. Знаете… мне пора. Некогда. Раз не хотите рассказывать, то и не надо. Мне в принципе… это не очень важно.

«Они тут все сумасшедшие. Маньяки! Эта тетка меня на убой послала! Сволочь! Вернусь – все кости переломаю. Сама у меня на инвалидном кресле кататься будет! Лишь бы уйти отсюда. Скорее!» – скакало в голове.

– Куда же ты пойдешь? – потемнел старик. – Ты уже согласился со мной сыграть. А здесь слово – закон.

Тут Савельев наткнулся спиной на что-то мягкое и холодное. Он обернулся и еле удержался на ногах. За ним стояла улыбающаяся девочка. В её руке что-то блестело. Это был скальпель.

– Тем, кто не держит своё слово, в лесу ходить опасно – проскрежетал могильным голосом дед. Девочка молча улыбалась.
– Да, ладно. Пожалуй… пожалуй я сыграю. – Аркадий Андреевич с трудом вернулся к столу и рухнул на табурет. Сердце колотилось так громко, что, в полубреде безумного страха, он опасался оглохнуть. Пот градом лил со лба.
– Вот и здорово, – старик вновь сделался добр и весел. Азарт от предстоящей игры наполнял его счастьем. – На что играем?
- Играем?.. Ну давайте… - Аркадий Андреевич пытался взять себя в руки, но это у него никак не получалось – Ну давайте на… господи, что за бред?

Старик уставился на него и с каждой минутой холодел.

– Давайте на печень. Такая дряная стала, не жалко уже. – Савельев попытался выдавить из себя смех, но вместо этого запищал.

Старик расхохотался.

– Вот это разговор! Принимаю. И я печень тогда. Печень на печень! Играем!

Бросили жребий. Выпало быть первым Савельеву.

Дрожащей рукой он взял стакан. Потряс, поставил – ничего, ни пары. Потряс, поставил – две единицы. Змеиные глаза.

Потряс. Поставил.

«Господи, я пропал».

Приподнял стакан. Там было две пары. Шестерки и тройки.

Савельев кивнул старику. Тот бросил и сразу, после первого броска заулыбался и сказал:

– Готово. Вскрываемся?

Они подняли стаканы. У старика была только пара двоек.

– Да будь все это проклято!

Дед заколотил руками по столу. Старческое лицо исказил гнев.

– Как так можно всем проигрывать?!

Савельев в ужасе отскочил от стола. Он хотел убежать, но в дверях он наткнулся на девочек. Врач готов был поклясться, что они только что стояли у стены.

Старик постепенно успокаивался.

– Ну что? Хочешь получить свой выигрыш?

Аркадий Андреевич оцепенел.

– Зина, помоги дедушке расплатиться.

Девочка со скальпелем подошла к старику и воткнула ему нож в живот.

Савельев пошатнулся, в глазах потемнело, и он упал в обморок.

***

Когда Савельев пришел в себя, он увидел старика, сидящего в своей коляске как ни в чем не бывало. Под расстегнутой олимпийкой виднелся зашитый и черными нитками разрез.

Старик, глядя на приходящего в себя врача, ехидно ухмылялся.

– Ты от радости кони двинуть решил?

Дед выглядел так, как будто ничего не случилось. «Может мне привиделось?», – подумал Савельев. Но на высохшем брюхе деда явно краснела свежая рана.

Старик жестом пригласил Савельева сесть. Аркадий Андреевич вернулся к столу и увидел стоящее там блюдо. Густой холм трав, сушеных кореньев и стеблей высился тускло-белой тарелке с голубой окаемкой, словно сошедшей со страниц старинных сказок. Из-под зелени просачивался красный сок.

– Твой выигрыш. Ешь.

Савельев не шелохнулся.

– Мне с корнем выдрали печень, и я сижу как не бывало. А до сих пор ты боишься поверить?

Савельев по-прежнему не двинулся.

– Ешь, - проговорил старик тоном, не допускающим возражений.

Несчастный врач, борясь с истерикой, с трудом взял в узду остатки разума и воли.

Толстыми пальцами он ткнул в зелень. Они ушли вглубь блюда и завязли в сырой рыхлой массе. Если это была печень, то её пропустили через мясорубку. Закрыв глаза, Аркадий Андреевич засунул в рот кусочек фарша.

Только капли крови стекли на его язык и устремились по гортани вниз, он почувствовал необычайный прилив сил. Ему показалась что с этими каплями вглубь его оплывшего, постаревшего тела возвращается молодость.

Страх и неприязнь растаяли в воздухе, забылись. Аркадий Андреевич стал за обе щеки уминать дивное блюдо. С каждым укусом он становился моложе и счастливее. С кожи пропала болезненная желтизна, а правый бок втянулся и перестал болеть. Впервые за последние девять лет.

Закончив демоническое поедание своего выигрыша Аркадий Андреевич расслабился и растекшись по столу запел.

Выиграв у загадочного старика здоровую печень, он почувствовал себя так хорошо, что подумал будто помолодел до студенческих годов, будто ему снова двадцать. Красочные воспоминания захлестнули врача.

В яркие, залитые солнцем проспекты Москвы и смеющиеся лица однокурсниц осторожно вторгся старик.

– Слушай, а давай-ка я отыграюсь. Не хочешь?

Аркадий Андреевич посмотрел на него замутненным взглядом.

– Здоровое сердце, против моей печени. А?

Опьяненный врач взалкал. «Я же так у него все здоровье отыграю! Да я молодым от сюда уйду!».

– Идет, – радостно закричал Савельев. – Играем!

Старик взял кости ссыпал их в стакан и, встряхнув его пару раз, обрушил на стол. Приподнял. На мраморном лице ничто не дрогнуло.

Он медленно опустил стакан и рывком, не отрывая его от столешницы, дернул его в сторону.

Аркадий Андреевич машинально посмотрел на пол – ему казалось, что все кости должны были тут же рассыпаться. Но на полу ничего не было.

Старик, наклонив вниз кисть, медленно покручивал перевернутым стаканом в воздухе. По легкому деревянному стуку было понятно, что кости вращаются внутри. Старик крутил стакан все медленней, пока совсем не остановился и, тихо повернув его боком, чтобы остановившиеся кости не выпали – они застыли ровно на краю – он осторожно поставил его на стол.

– Готов, – тихо сказал старик, не поднимая стакана.

Аркадий Андреевич бросил свои кости первый раз. Пара двоек. Немного занервничав, он перебросил. Выпало три пятерки.

– Вскрываем? – радостно спросил врач.

Старик молча поднял свой стакан. Желтым полумесяцем лежали три единицы и пара двоек.

Аркадий Андреевич задрожал. Только сейчас он подумал о том, что ему предстоит после проигрыша. «Мне же на живую вырежут печень, на трезвую голову. Грязным скальпелем, без анестезии. В лесу!».

– Изволь расплатится, – зазвенел могильный колокол.

Девочка со скальпелем медленно пошла в сторону Аркадия Андреевича. Её рот разъехался до ушей. Глаза налились темной кровью и выпучились.

– Нет, умоляю! Можно я отыграюсь. Сразу! – взмолился Савельев, - Я что угодно поставлю.

– Глаза. – сказал старик.

– Хорошо, хорошо! Только не режьте. Пожалуйста!

Они сыграли. Савельев кидал кости три раза и под конец выбросил только жалкую пару троек. Старик снова перебрасывал один раз и выкинул каре.

– Пальцы! – взмолился Савельев.

Две пары Аркадия Андреевича уступили пяти четверкам.

– Легкое!

На третьем броске Савельев не выкинул ничего. Старик как всегда бросал лишь дважды. Когда он поднял стакан, московский врач увидел четыре двойки.

- Жизнь! Жизнь за все, что я проиграл! – сорвался Аркадий Андреевич.

– Идет – улыбнулся старик.

Врач, дрожа, ссыпал кости в стакан и, встряхнув, уронил его на стол.

– Бросай ты, – сказал Савельев дребезжащим голосом. – Только кости клади не глядя.

Дед нахмурился. Он закрыл глаза и, смахнув рукой кости в ладонь, потряс ей. Затем он, привычно покручивая стаканом в воздухе, стал не торопясь, по одной перебрасывать в него кости.

Падая, они глухо ударялись о деревянные стенки.

Высыпав все кости старик махом перевернул стакан с такой силой, что в доме задрожали стекла.

– Поднимай, – проскрежетал он, открывая глаза.

У Савельева выпала две пары.

Старик поднял свой стакан.

Под ним аккуратной кучкой лежали пять шестерок.

– Не угадал, – усмехнулся старик. – Боюсь нам пора заканчивать.

Девочка в солнечном платье тихо зашагала в сторону Савельева.

– Нет, пожалуйста! Не надо! – в слезах орал врач, забившись в угол.

Девочка бесшумно приближалась. Её кости хрустели как сухие ветки. Она подошла вплотную и занесла скальпель.

У Савельева захватило дыхание. Он завизжал как свинья на бойне.

– Зина, детка, погоди, – вдруг сказал старик. И обращаясь к Савельеву. – Слушай, дело в том, что жизни у меня ещё навалом. В ней то и толком смысла нет, когда прикован к чертовой коляске. Но кроме того, что ты проиграл, себе я взять больше ничего не смогу. Так и останусь без ног.

Он остановился.

– Берите! Берите, что хотите, только не убивайте, умоляю!
– Ноги, ну позвоночник. И лицо.
– Но как же я тогда уйду? Прошу вас…
– А. Ну раз ты отказываешься, тогда… Зина!
– Нет! Нет! Хорошо! Я согласен, – завизжал Аркадий Андреевич, - Я согласен, согласен!
– Вот и славно, тогда по рукам. Зина, возьми с нашего гостя все, что с него полагается.

Но тут врач оттолкнул девочку – скальпель зазвенел по полу – и бросился к выходу. Савельев рванул дверь и вылетел в коридор, но вместо коридора оказался в кромешной тьме. Вокруг была только чернь, слепая бездна. В полной темноте посверкивали застенчивые звезды.

Перед Аркадием Андреевичем появилась девочка в голубом платьице.

Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!

Девочка медленно открыла глаза. Два мутных стеклянных шара, было последним, что увидел московский врач.

***

Аркадий Андреевич Савельев полз по сырой, усыпанной хвоей земле. На срезанном до кости лице болталась желтоватая тряпка, притянутая к голове грязными марлевыми бинтами. На ней медленно выступали красные пятна. Беспалыми культями врач упирался в землю и, завывая охрипшим голосом, тяжело двигался вперед. Перед ним, уходя за горизонт, словно растворяясь в золотом закате, расстилались километры засыпающего северного леса.