05 02. Глава вторая. Идиот

Нафотографии 1985 год декабрь, командир 682-го полка майор Петров вручает медаль "За отвагу" Сулейманову Ахмеду Ахмедовичу на построении батальона.

   


       Началось всё с того, что из госпиталя выписали Саню. Саня – Нормальный Пацан. Поэтому, как только работа Саниного ЖКТ (желудочно-кишечный тракт) нормализовалась, Саня не стал косить под хворого-немощного. Он выписался и поехал в Руху выполнять свои прямые обязанности, связанные с перетаскиванием миномёта по горам Панджшерского ущелья. По минам и под пулями. А Гаўно-Чимкент, продолжил при помощи чужого поноса вводить в заблуждение доверчивый медицинский персонал. Соответственно, Саня выписался, а Гаўно-Чимкент остался в госпитале.
     Дальше произошло следующее. Не знаю кому пришла в голову мысль назначить меня старшим палаты, но, имею все основания предполагать, что Гаўно-Чимкенту. Во-первых, я в тот момент видел его в компании старшины нашего инфекционного отделения. Во-вторых, кому надо разгильдяя-гитариста назначать в старшие палаты? В-третьих, то что произошло дальше показывает, что все последующие события были нужны только Гаўно-Чимкенту. Ни мне, ни старшине, ни Алиму ни всем прочим участникам это всё было не нужно ни на миллиметр. А теперь то же самое, но по порядку. Иначе не очень понятно кто такой Алим и нахрен он нам всем нужен.
     Короче, к вечеру одного грустного дня из инфекционки выписали Саню, и тут же сообщили мне о том, что вместо Сани страшим палаты назначили меня. Я пропустил этот звук мимо ушей. Соответственно, пропустил мимо моего мозга всю ситуацию. Вместо того, чтобы подумать о том, какие на меня возложены обязанности, что я должен делать, в какие сроки, вместо всего этого я занялся организацией «проводов» Сани из госпиталя.
     Саню мы проводили, потом продолжили «проводы» (по разгильдяйской привычке) у открытого окна. Потом улеглись спать, когда надо было бы уже вставать. Естественным образом я спал с открытым ртом в нелепой позе до тех пор, пока в палату не ввалился врачебный осмотр во главе с Толстым Майором. Я спал, никого не трогал, пускал во сне пузыри. А майор в этот момент обнаружил в палате не пол, а песочницу. Майора перекосило от злости. Он раскраснелся лицом от негодования так, что стал похож на Сеньёра-Помидора. Если бы я не спал, то я точно бы заржал. Но, я спал. Поэтому Майор открыл рот, поднял рёв, ор и подал команду «А подать мне сюда старшего палаты!»
     От громких криков я проснулся. Вылез из-под одеяла с козырной койки, расположенной возле окна. Принялся глупо хлопать спросонья глазами и озираться по сторонам бешеным взглядом. Типа, вы чего?
     Майор орал и раздувался пуще прежнего. Тем временем я не нашел ничего более умного, чем запрыгнуть внутрь моей помятой госпитальной пижамы. А мы помним же, что пижама та недавно вытащена из чавкающей жопы бегемота. Я ещё к Бендеру в ней ходил и заметил, что своим внешним видом та пижама вызывает чувство негодования.
     Лучше бы я стоял перед майором в обнаженных фиолетовых трусах. Я бы тогда выглядел беззащитным. С какого хрена я принял решение в неё запрыгивать? Хер знает. Скорее всего по мотивам «Служу Советскому Союзу». Вспомнилось, что «рэзкий» солдат должен за 45 секунд «рэзко» запрыгнуть внутрь своего обмундирования. Вспомнил я и справился вдвое быстрее, чем за 45 секунд. Лучше бы я этого не делал. Лучше бы я не вспоминал сюжеты из «Служу Советскому Союзу».
 - Это что за чучело? – Толстый майор покраснел не только лицом, но и всем своим большим туловищем. Если бы не белый халат, отражающий ИК-излучение, то одёжа на Майоре точно задымилась бы. От красноты.
 - Ты что, боец?! О@уел? Почему такой помятый?
 - Помялся. – Еле слышно промямлил я. Не мог же я ему могу сказать, что чарз курил и на гитаре бренькал до ста часов ночи.
     Это моё «помялся» срубило Майора с копыт. Он взмахнул в воздухе руками, потом схватился за своё сердце, потом выскочил из палаты в коридор. Эхо долго разносило по закоулкам инфекционки обидные прозвища, которые Майор придумывал для меня.
     Вслед за Майором выскочили все военврачи, которые пришли в нашу палату с врачебным осмотром.
     А там прикол ещё такой, что Петрович, Младший-Чимкент и ещё два молодых бойца, они самостоятельно поднимались в 6 утра. Мыли полы, шлёпали полотенцами мух. Не потому что Саня их бил, а потому что они боялись «дедов». А по какой причине сегодня «молодые» перестали бояться «дедов»? Конечно же не перестали. Значит «молодые» получили от «дедов» конкретную задачу – полы не мыть. Думаю, что если бы я был нормальным старшим, а не разгваздосом, если бы я поднялся в 6 утра и принялся контролировать как «молодые» наводят порядок, то «молодые» объявили бы мне забастовку. Думаю, что Малой-Чимкент залупился бы на меня, на помощь ему пришел бы Гаўно-Чимкент и они вдвоём организовали бы на меня «наезд» насчет моего срока службы. Однако я, в силу своей дурости, не подарил им такой сладкой возможности. Потому что тупо проспал всё на свете и во всей своей красе выставился перед САМИМ Майором. Дурнее ситуацию придумать было невозможно.
         Недавно я Кошеля подкалывал. За то, что Кошель разгильдяйничал. Я почти беззлобно подкалывал. Потому что в госпитале проявил себя таким же разгильдяем, как Кошель. Чарз курил, обязанности свои не выполнял, режим нарушал, головой НИ О ЧЕМ не думал. На русском языке это называется: «а ты на себя в зеркало посмотри!» Ты подойди к зеркалу, наведи резкость. Ты лучше, чем Кошель? Уверен? Да кто б спорил!
         Не очень сильно мои поступки отличились от поступков Кошеля. Обязанности? А что такое обязанности? Спросил бы я хоть полслова про обязанности, которые навалились на меня с присвоением мне должности «старший палаты». Хоть бы спросил – а чё терь я должен делать?
         Не спросил. Ни на миллиметр такая мысль не воткнулась в мою голову. А нахрена? Всё же зашибись! Бренькал на гитаре, хорошо кушал, курил чарз. Всё было зашибись. Особенно в ситуации, когда за меня всю неблагодарную работу разгребал кто-то другой. Жизнь была прекрасна и удивительна в такой ситуации. Какие обязанности, с какого перепугу? Побренькай на гитаре, покури. Есть время.
        После инспекции Толстого Майора понеслась кривая в щавель. Едва офицеры удалились из палаты за дверь, Гаўно-Чимкент заявил мне, что раз я всё просрал, то теперь полы помою я.
        Мне не впадлу было помыть полы. Это вообще следовало делать всем по очереди. Я не считаю, что я носитель голубой крови или дворянской кости. Но, по ходу событий я моментально смекнул, что вслед за помытыми полами я тут же получу двумя ногами по моей жопе и получу кличку не Петрович, так Василич. И тогда мне придётся драться. Мне дадут по жлпе, а я дам по морде. Я смикитил, что лучше уж дать по морде сейчас, не оттягивая резину в долгий ящик. Так что дело было не в полах, а в понимании, что полы были всего лишь предлог. Поэтому я заявил Гаўно-Чимкенту:
 - Пошел ты на х@й. – Сказал и вышел к нему на середину палаты. Чтобы подраться.
 - Если ты такой чувак из Минска, то так и скажи: «Я не буду мыть полы, потому что я такой чувак из Минска».
       Тут я отчубучил очередную дурость. Вместо того, чтобы сказать ему «сынуля, ты кто такой? Я – старший палаты, поэтому я назначаю тебя мыть полы». Вместо того, чтобы заставить его мыть полы, я решил, что я офигенный герой и я заявил ему:
 - А ты что тупой? Ты не понял с первого раза, что я такой чувак из Минска и я не буду мыть полы.
     Блин, какой же я был дебил!
     На это моё заявление мне было предложено пройти в палатку для выздоравливающих, в которой по вечерам деды проводили «гладиаторские бои». Со словами что меня там будут пи@дить. На это я ответил, что это я их там будут пи@дить и с огромным энтузиазмом проследовал в ту палатку.
     В палатке собралось рыл десять-пятнадцать дедов, рыл пять молодых. Я ввалился в палатку с полным осознанием того, что я сейчас буду мочить Гаўно-Чимкента. Но Чимкент быстренько свалил в толкучку «дедов», а я остался стоять посередине в гордом одиночестве.
 - Так ты куда, родной? – Обратился я Гаўно-Чимкенту.
 - Вот он щяс тебя отпи@дит! - Гаўно-Чимкент из толпы показал на долговязого пацана с невообразимо тупой рожей. Выражение этой рожи показывало, что привезли её сюда из глухой деревни и пинают здесь каждый день. Для того, чтобы этот чувак на потеху «дедам» махался с другими «молодыми» чуваками.
 - Иди, Ваня, ё@ни ему. – Приказал Гаўно-Чимкент из толпы.
 - Ваня, ты чё, больной? – Это уже я Ване. – Если дёрнешься, я тебя убью прямо здесь.
      Ваня посмотрел на меня, затем посмотрел на Гаўно-Чимкента, подумал, затем отрицательно покачал головой.
 - Ладно. – Гаўно-Чимкент руководил процессом из толпы «дедов». – Алим, тогда ты.
      Из кучки молодых вышел вперёд Алим. Моего роста пацан, моей комплекции, с большими пухлыми губами. Когда я по вечерам у открытого окна бренькал на гитаре и слушал рассказы про палату «гладиаторов», пацаны говорили, что Алим, наверное, боксёр.
     Алим двинулся на меня в полной уверенности что он правильно делает.
 - Ха! Ха! – С каждым выкриком Алим наносил удар в воздух то одной рукой, то другой. Это было что угодно, только не бокс. Потому что после третьего или четвёртого «ха» он левой рукой нанёс удар от левого плеча влево. «Бля, херня какая-то. В боксе таких приёмов нету». – Успел подумать я. Больше думать про бокс мне не осталось времени. Потому что Алим приближался ко мне и продолжал дрыгать своими конечностями. Со следующим «ха» какая-нибудь конечность Алима попала бы в какую-нибудь часть моего организма. Надо было действовать. Из левосторонней стойки я пробил ему двоечку в голову. Алим отшатнулся назад, мои руки вхолостую перемешали воздух.
- Бля-а-а-а, шо ты за салабон, если в молодого попасть не можешь! – Болельщики «деды» занялись привычным для себя занятием!
      Боже, почему я такой тупой? До меня вдруг дошло, что я по своей личной дури вляпался в «гладиаторский бой». Получалось, что увеселяю этих сраных «дедулек»! Как меня угораздило заняться этой тупостью?
       «Да хер им на рыло!» – Мелькнула у меня в голове мысль. Но вылезти из этой ситуации я уже не мог. Потому что Алим засадил левой рукой мне боковой в голову. Я видел этот удар. После криво исполненной двойки я оттягивал голову и корпус назад. В этот момент Алим «кинул» бокового. Теперь уже я отпрянул назад. Это хреновый способ уходить от такого удара. Надо было делать «нырок», «проваливать» противника, затем бить навстречу. Но я решил, что Алим махнул поздно. Но оказалось, что не совсем поздно. Его кулак чиркнул мне по переносице. Не сломал, не разбил, оставил на коже «ожог».
    Я отпрянул назад, Алим пошел на меня, а я ближней к Алиму ногой пробил ему останавливающий «фронт» в грудь. «Фронт» мой получился хреновым. В госпитальных тапочках после тяжелых полусапожек я чувствовал себя, как без трусов на Красной Площади, плюс ноги после гор оказались «забиты». Алим подхватил мою ногу снизу двумя руками.
     Я подтянул его к себе ногой, которую он держал. Прямым правым ударил ему в лицо. Из его пухлых губ в стороны полетели брызги крови.
     Вошедшие в азарт «деды» в долю секунды притихли. Как же! Они болели за Алима, а тот пропустил прямой в лицо!
        «Боже, что я творю! Как я сумел вляпаться в такую херь? Где мои мозги?» - Успел я подумать в очередной раз.
     Алим выпустил мою ногу, сделал шаг назад. Я попробовал уменьшить радость «дедов» от представления. Опустил руки, громко спросил у Алима:
 - Ну что? Ещё будешь?
     Алим кинул по косому взгляду вправо-влево. Он сомневался. Страх перед «дедами» заставил его продолжить. Едва видным кивком он головы показал «буду».
     «Херово». – Подумал я, снова «пробил» двойку. Я понимал, что дальше будет. Алим отшатнётся назад, потом кинет бокового, чтобы всё-таки попасть мне по переносице. Поэтому «двойку» я «бил» немного затянуто. Чтобы Алим успел увидеть и кинуть боковой.
     Алим поддался на мою «замануху». Поэтому я «нырнул» под бьющую левую руку Алима, вышел из нырка у него за локтем и засадил ему правый боковой в голову.
     Это не был нокаут. Это не был нокдаун. Я был слишком худой с моими тонкими ручёнками. Поэтому я стукнул Алима по затылку. Он немного провалился, промазав своей левой, плюс я его зарядил в том же направлении, в каком он проваливался. В результате Алим полетел в проход между двумя двухъярусными кроватями. Схватился за стойку кровати сначала одной рукой, его развернуло, он успел уцепиться второй рукой. В конце концов Алим повис на руках в проходе, жопой вниз, лицом ко мне.
     Пока он летел, хватался за стойки и кувыркался, я подшагнул за ним, остановился в левой сойке. Он висел на руках между коек, я стоял перед ним. У него были разбиты губы в кровь и мелко-мелко бегали испуганные глазки. Он не ожидал такого оборота событий. Очевидно было, что к боксу он не имел никакого отношения.  Я обратился к нему ещё раз:
 - Ну что, ещё будешь?
     Теперь он покачал головой отрицательно. В этот момент на меня толпой кинулись «деды». Я говорю слово «кинулись», потому что их действия, не были дракой или избиением. Это была массовая порнография. В палатке «дедов» было столько, что у них были все возможности втоптать меня в пол, растерзать, превратить в облако пепла. Но на мне в результате их деятельности не возникло ни одного синяка. Это надо назвать не словом «нападение», а словом «ссачка». Сам-то «дедулька» как будто кидался в драку, но бить меня он сцал. Вся эта шобла не нанесла по моей голове ни одного удара. Они чего-то ёрзали, пинали мне поджопники, при этом их было столько, что лично я не имел ни одного шанса сломать кому-нибудь нос или разбить ухо. Поэтому я подшагнул к самому здоровому из них по имени Андрюха, принял «глухую защиту» и стал выполнять нырки за его правый локоть. Поскольку в голову мне ничего не летело, то нырять было бесполезно. Но, на всякий случай, я «нырял» и заходил за правое плечо этого Андрюхи. Остальные «деды» лезли толпой за мной, мешали друг-другу, кто-то пытался дать мне подсрачника, кто-то рученкой старался ударить меня по туловищу. А я рассчитывал, что закручу всю эту херню вокруг Андрюхи, развернусь к выходу из палатки и выскочу наружу.
        Выскочить не получилось. Андрюха схватил меня двумя руками за отвороты моей куртки. Он раздвинул мои руки своими руками, уцепился за мою куртку, несколько раз, потянув меня на себя, ударил правым коленом в мой корпус. Но опять же, то, что он сделал, это был не настоящий удар коленом в корпус. Настоящий удар коленом - это такое движение, которое приводит к контакту острия колена с корпусом, а затем производится реверсивное движение бедра опорной ноги и таза. После такого движения колено на 10-15 сантиметров проникает внутрь корпуса, производит там полную разруху. Андрюха этого не сделал. Или не умел, или боялся меня травмировать. Вместо настоящего удара он несколько раз шлёпнул моей худосочной грудью об своё толстое, широкое бедро. Ну, кто так бьёт? По здоровью, по комплекции, по силе Андрюха один способен был разорвать меня и раскидать ошмётки по гектару. Однако, он этого не сделал. В результате всей возни у меня всего лишь сломалась пластмассовая шариковая ручка. В нагрудном кармане. Я почувствовал, как она хрустнула об Андрюхино бедро.
     Андрюха меня отпустил. Остальные «деды» тоже остановились. Стояли, сопели, смотрели на меня. Я вынул из кармана сломанную ручку, кинул её под ноги Андрюхе и сказал:
 - Вот нахера такое западло делать?
 - Какое западло? – Какой-то небольшенький, щуплый «дедулька» подал голос.
 - Ты «только с вертушки»!  Пока твои «деды» бляхой тебя не переведут в «черпаки», ты никто, ты – «душара».
     «Вот бля!» - мелькнуло у меня в голове, - вот откуда, бля, эти деятели собирают такие «традиции»? Это в Уставе что ли прописано? Где это написано, кто их этому научил? Однако, времени на такие этнографические изыскания у меня не было. В такой ситуации либо ты нападаешь, либо на тебя нападают.
 - В Рухе за такой «перевод» ты получишь пулю в башку. На первом ночном посту в горах. - Я развернулся на того «деда», кто это мне сказал.
- Хочешь к нам в Руху?
     «Дед» сразу как-то замялся, как-то сник. Я решил, что надо «наезжать» на него, раз он тушуется.
 - У тебя есть Шанс! Р-р-раз, и ты в Рухе! - Я немного шагнул к «деду», он подался назад. - У меня таких, как ты пол роты! Давай, родной! Разбей мне пятак!
     «Дед» явно не собирался меня бить. Его мимика и поза показывали, что он меня не ударит. Поэтому я сделал ещё полшага к нему:
 - Я разбил лицо Алиму. И мне по@уй. Потому что я уже в Рухе. А ты сцыш попасть в Руху. Сцышь ё@нуть меня по е@альнику. Потому что любой из этих молодых заложит тебя, и ты приедешь ко мне.
      Я развёл в стороны руки, как будто для объятия, сделал ещё один шаг к «дедульке». «Дедулька» сделал шаг назад. Потихоньку открывался путь к выходу из палатки. Я понимал, что бежать нельзя. Потому что они на меня снова кинуться. На спину нападут. В лицо нападать пока сцат. Поэтому я продолжил выступать и потихонечку двигаться на «дедульку».
 - В дисбат тебя не отправят. Дисбат, это надо суд, это пятно на часть. А в Руху тебя переведут приказом. Его намалякает любой писаришка. И ты приедешь ко мне, дорогой мой! И простелят тебе башку «молодые». И спишут тебя на боевые.   
      Я потянулся к «дедульке» с объятиями.
 - Чувак, я жду тебя. – С распростёртыми объятиями я медленно обернулся вокруг своей оси. – Пацаны, я вас всех жду! Приезжайте. Вы нужны Родине. – Я опустил руки и потопал к открывшемуся выходу из палатки. «Деды» угрюмо смотрели мне в след.
     Я осёл. Я баран. Я топал из палатки «гладиаторов» с высоко поднятой головой и думал, что я сраный герой. Думал, что дал отпор «дедам», что показал молодым на личном примере как надо быть Настоящим Пацаном. Но на самом деле я был осёл и баран. Никогда не надо поступать так, как поступал я. Начиная от курения чарза (особенно на глазах у всех), продолжая поведением по отношению к Петровичу, далее продолжая забиванием на свои обязанности и заканчивая походом в палатку «гладиаторов». Дурак я. А думал, что герой.

     Приведу пример другого поведения в том же госпитале. Пример того, как следует поступать с уродами типа Гаўно-Чимкента. Их надо бить. Сразу, сходу. Слов они не понимают. Они обманным путём превращаются в «долгожителей» госпиталя и собираются в стайки. Притягиваются негодяй к негодяю. Один к другому. Значит и ты должен собираться в стайку с Нормальными Пацанами. Не бухай, не кури чарз. Ладно, это я уже говорил. Слушаем рассказ Ахмеда Сулейманова про тот же госпиталь, тот же 1984 год, на пару месяцев позже, чем рассказанные мной события:

Рассказывает Ахмед Ахмедович Сулейманов рядовой 7-я рота 3-й взвод:

 - Я, когда в госпиталь с тифом попал, то там из десантуры было дохрена пацанов. Десантура выё@ывалась. На хавчик приходили, садились за самым козырным столом. А все другие солдаты должны были для десантуры хавчик таскать, со стола за ними убирать. Короче, как официанты.
     И был там один хохол. Здоровый-здоровый такой. Он залупился на десантуру, махач с ними замутил. Но ему навалились толпой, по башке настучали. После махача он подошел ко мне. Грит:
 - Ты чеченец?
        Я грю:
 - Да.
       А он:
 - Вы, чечены, вы бля ващще никого не сцыте. Давай со мной, пойдём на пару десантуру отметелим? Мне от тебя ничё не надо. Только со спины у меня смотри, чтобы мне по башке сзади не перемкнули.
     А у меня ХОБА! У меня от такого захода сразу рога пристегнулись! Я таким лосём себя почувствовал! И стрелка у борзометра тока так Х@ЯКСЬ! И легла. Аж зашкалила! Я сам ещё на поправку не пошел, меня ещё шатало, мне было очень херово! Но, бля, когда мне сказали, что я не сцу никого, ну дык разве ж я на заднюю теперь пойду?
     Короченах, пошли мы махацца с десантурой. Пацан тот реально всех расшвырял, как котят. А я чё, я тока сзади смотрел, чтобы на него не напали. Мне хреново было, но я там разок-другой дал кому-то кулаком в пятак. Сам чуть не свалился. Но, ладно. Расшвырял пацан этих десантников. А потом я на обед зашел в столовку, глянул, а он уже за козырным столом расселся, как король. А молодые из десантуры ему хавчик носят. Он меня увидел, как заорёт через весь зал:
 - Во, ночха! Давай сюда! Щяс тебе хавчик принесут! – И рукой мне машет.
     А мне херово так было. Я и жрать-то не хотел. Так, пришел потому что надо. Ну я ему и грю:
 - Не, я не по тем делам. Я не за это махался. У меня у самого руки есть. Мне прислуга не надо.
     А потом через пару дней я лежу, прикинь! Заходит медсестричка. Грит: 
- Чечен, к тебе приехали.
Я грю. – Кто приехал?
 - Не знаю, - грит. – Какие-то чумазые. На двух БТРах.
     Вышел, глянул - действительно, чумазые. С колонной приехали наши: Старцев, Рязанов и ребята. Привезли мне гостинец, письма, то да сё. А водилы мне «грев» подкинули.
Ну, как без «грева»-то?
Потом собрались уезжать, а Старцев мне грит:
 - Чтобы в следующий раз, когда приедем, чтобы у тебя две бабы были. Иначе в полк тебя заберём.
     Как будто я там заведующий бабами. Правда, до следующего раза я сам соскочил в полк. Хотя мне полагалось 45 суток реабилитации. И начальник отделения предлагал остаться Старшиной отделения. Но я, честно, соскучился по ребятам.
     Короче, свинтил я из госпиталя. Прикинь, прилетел в полк, а там через пару дней Всеармейка намечается. Я охренел, подумал про себя – вот ты влип, боец!
 
       Понятны поступки Здорового Хохла и Ахмеда? Дали отпор негодяям и всё стало хорошо. Не стало никаких пинков под зад, никаких обидных кличек. Как говорится - лежи в госпитале, лечись себе на здоровье. Молодцы пацаны.

     Теперь вернёмся к моим выходкам в госпитале.
     Конечно же! Самым естественным образом «дедульки» такого моего па-де-де не простили. В этот же день Гаўно-Чимкент и ещё пара «стариков» ввалились в мою палату вместе со старшиной инфекционного отделения. Гаўно-Чимкент показывал на меня пальцем старшине, другие «дедульки» что-то поддакивали. Затем старшина громогласно объявил, что за моё личное неприкрытое разгильдяйство он снимает меня с должности старшего палаты и ставит меня в наряд. Бля, прикол такой, молодым стучать нельзя, а «дедульки» настучали старшине прямо среди бела дня, ещё не стеснялись, показывали пальцем при всём честном народе. Боже, почему я такой тупой, почему не набил морду Гаўно-Чимкенту прямо в палате? Я по тупости своей верил в «правила приличия», в «справедливость» … трындец.
        «В наряд, так в наряд, мне похер. Я в Армии». - Подумал я.
        Вскоре передо мной возник дежурный по отделению. То есть мой прямой начальник. Поставил мне задачу – снеси, грит, в лабораторию ящик с анализами. Ладно, подумал себе я. Ящик, так ящик. Хренля там такого?
     Ящик с анализами это такая фанерная штука с ручкой наверху, в которой раньше сантехники носили гаечные ключи. Взял я этот ящик за ручку, потопал в лабораторию. Ящик был не тяжелый, но в нём находились баночки с говном. Как-то я принялся понемногу понимать…
     Понимаю я такой, понимаю, дошел до лаборатории, зашел в неё. А там письменный стол, за столом сидит аккуратненький такой, вылизанный солдатик и показывает мне рукой – вот сюда поставь. Полка такая перед его столом. Ну я поставил. А он со словами: - «Сколько раз тебе говорить – не вымазывай баночки говном!» - поднлся со стула, перегнулся через стол и влепил мне смачный подзатыльник.
       Ну нихера себе! Как он через стол и через фанерный ящик мог увидеть в говне баночки или в мёде? Понятное дело, что никак. Дело было не в баночках. Дело было в том, что такой ящик могло принести только бессловесное чмо. С которым этот солдатик может делать всё, что ему заблагорассудится.
      Это был прямой наезд на мою личность, как говорится, «от нехер делать». Поэтому я отпустил ручку ящика и ударил ему в лицо этой же рукой. Солдатик отлетел на свой стул, перегнулся через него, вместе со стулом упал на пол. Плечи и голова солдатика упали на стопку каких-то картонных коробок, которые стояли на полу за его спиной. В коробках что-то звякнуло.
     Я был очень зол. Я хотел его убить. Поэтому я опёрся руками на крышку стола, перепрыгнул на другую сторону, двинулся на пацана. Пацан, лёжа на спине, выставил вперёд две ладошки и быстро-быстро забормотал:
 - Прости, извини, я погорячился!
 - Я тебя здесь сейчас убью. – Я подскочил к нему с непреодолимым желанием пинать в живот ногами. Он лежал на спине, его собственные ходули торчали вверх через опрокинутый стул. Мне никогда не приходилось бить противника в такой позе. Стул мешал, ножки и сидушка закрывали туловище этого придурка – куда здесь пинать?
- Я нечаянно, сорвалось, извини… - бормотал солдатик.
- Ты чмо. Ударил первый, так встань и дерись. – Я понимал, что в такой позе бить его не буду. Именно поэтому он не будет вставать. Я был очень зол, поэтому стоял над ним и обзывался. Он не встанет, драки не будет. Хоть пообзываюсь.
- Ты выё@ываешься на молодых потому что ты трус. Ты спрятался среди баночек с говном. Лишь бы только не попасть на войну. Твоя шкура самая дорогая в мире! А девушке своей что после армии будешь рассказывать? Как ковырялся в говне и за свой позор пи@дил молодых?
      Было понятно, что разговаривать с ним бесполезно. Надо либо бить, либо уходить. Бить его больше я не стал. Поэтому, развернулся и пошел. На последок кинул: – «Ящик принесёшь на место сам».
      Топал я по коридору и горестно осознавал. Что я оказался один против всех. А почему? Где все «дружбаны» с которыми я по вечерам так сладенько курил чарз? Часть из них выписалась, а другая часть живёт по принципу, который в течении всех шести дней я им демонстрировал во всей красе: моя хата с краю.
        Как я умудрился вляпаться в такую ситуацию? Чего ждать дальше?
         Очевидно было, что сделается дальше. Через полчаса времени, этот гений говна настучит старшине или Майору. Ну, не спроста же он заседает на такой «блатной» должности. Наверняка чей-то родственничек, а Майор, как может, прячет его от пуль. За баночками с говном. И что с того? А то, что за нанесение оскорбления этому гандону Майор вызверится на меня и отправит помыть госпитальный туалет в качестве следующего задания. Вот именно так и будет. Я же в наряде.
      Как только до меня это дошло, я круто развернулся по команде «кру-гом» и потопал к Виталику Теценко. В приёмный покой.
     Виталя был на месте. Неторопливо и с расстановкой я рассказал Витале о том, какой винегрет я умудрился нагородить. В палату возвращаться я не торопился. Кто такой старшина? Что такое «дневальный»? Где табель по постам, где развод, где приказ? Идут они все на хер. Зря я вообще попёрся в эту лабораторию. Ссссука, столько «подвигов» за один день. Майор меня прибъёт! Он точно отправит меня в наряд в говне по пояс.
      Поэтому Виталику я изложил свои «достижения» неспешно и подробно, а затем сказал, что намерен свинтить в Руху. Вылечили меня давно. Документы мне Майор теперь разве что в жопу засунет, но в руки не отдаст. Поэтому я принял волюнтаристское решение удрать из госпиталя в Руху.

 - В полшестого утра приходи. – Спокойно сказал мне в приёмном покое Виталя Теценко. После того, как я излил ему всю душещипательную историю.
 - Помогу тебе с твоей формой.
 - Отлично.
     Очередной вечер я шарился по территории госпиталя без всяких мыслей в голове. Дождался наступления глубокой ночи. Чтобы не попадаться на глаза старшине отделения, пришел к своей козырной койке «когда весь город спит». Потихоньку улёгся. Утром поднялся до наступления подъёма. В полшестого утра прибыл в приёмный покой. Виталя открыл деревянное окошко в двери. Дверь была заперта, а окошко Виталя как-то открыл. Я «рыбкой» занырнул в помещение с формой. Форма висела на рядах вешалок, как в гардеробе театра. Я нашел свою, стал её напяливать. В кармане хэбчика обнаружил смотанный в клубок, задубевший от пара ремень. Попробовал его развернуть, ремень переломился, как будто он был из фанеры. Боже, ну почему я такой тупой? Говорили же мне – положи в полусапожек!
 - Виталя, я ремень угробил. Я его в кармане оставил. – Подошел я к окошку.
 - Ну возьми, поменяй на любой другой. – Виталя был спокоен, как Бронепоезд. Виталя был невозмутим.
      Я побыструхе подобрал ремень, очень похожий на мой. Забрал его. На его место сунул свой, поломанный. Полез обратно в дверное окошко.
 - Спасибо, Виталя.
 - Будь здоров, Димыч.
     Я не знал, как мне выразить благодарность. То, что Виталя сделал для меня, было полной противоположностью всех тех поступков, которые люди (и я в том числе) делали друг-другу все эти шесть дней.
     Впервые за эти дни я попытался напрячь извилину мозгов. Мне надо было каким-то образом добраться до Рухи. И лучше, чтобы живым.
     С этими мыслями я подошел к забору госпиталя, быстро перемахнул на ту сторону. Всё, теперь я оказался вне закона. Теперь для меня врагами стали все, кто может повстречаться на моём пути. Для духов я «шурави». Для наших я дезертир. Никто не поверит, что я по своей воле иду в Руху. Во всяком случае до тех пор, пока я в неё не дойду. А раз так, то мне надо очень сильно задуматься о том, как туда дойти. Что мне надо делать прямо сейчас?
     Во-первых, не надо бежать. Надо идти уверенной походкой. Я вышел на дорогу, потопал в сторону аэродрома.
     Во-вторых, я слышал по рассказам, что вокруг Баграмского аэродрома выставлено три кольца оцепления. Первым стоит кольцо из «нашего» оцепления, потом царандойцы, потом снова «наши». При пересечении каждого кольца у меня, скорее всего, кто-нибудь будет требовать пропуск. Ну, как минимум пароль. Как надо действовать при отсутствии пропуска и пароля? Хороший вопрос. Ответ понятен. Пересекать каждое кольцо следует только по центральной дороге, через центральный вход. Любые попытки перелезть через забор или поползать по задворкам, приведут либо на минное поле, либо под пули. Так что двигаться надо только через центральный вход. Ходит же этот деятель из говно-лаборатории в дуканы за разной ерундой? Конечно ходит. Значит я должен вести себя так, как здесь вёл бы себя он. Я пошагал вперёд.
      Где расположено первое кольцо нашего оцепления я не заметил. Может быть госпиталь находится внутри него, я так и не понял. На моём пути возник закрытый шлагбаум возле которого стоял царандоец с АКМ-ом. Он окликнул меня метров с двадцати. Я не понял, что он сказал. Не имело никакого значения, что он сказал.
 - Пошел на х@й! – Громко и внятно крикнул я царандойцу и продолжил топать ровно так, как топал. Типа, я здесь хозяин.
     Царандоец смерил меня взглядом, скривил гримасу, но пропустил. Он был уверен, что он здесь хозяин. Но, я прошел. Для меня это было главное.
     Следующее препятствие было в виде нашего шлагбаума возле которого топтались двое.
  - Стой кто идёт, пароль два! – Окликнул меня один из них.
  - Да здравствует Апрельская Революция! – Проорал им я во всё воронье горло.
 - Ы-ы-ы-гы-гы! – Заржали постовые в ответ на мой пароль.
 - А-а-а-а-га-га! – Заржал вместе с ними я и продолжил шагать к шлагбауму.
 - Ну зае@ись, ну повеселил! – Один из бойцов схватился руками за живот.
 - А-ха-ха-ха! – Я тоже взялся за свой живот руками, шел, качался от смеха. Смех — это бацилла заразная. Если её поддерживать, то она, как инфекция, будет перескакивать с одного персонажа на другой.
 - А-а-а-а-ха-ха! Я такого пароля за всю службу не слышал! – покатывался со смеху второй боец.
      Может быть они были обкуренные, а может быть просто веселились от скуки. Как бы там ни было, но я прошел и через это препятствие.
       За вторым шлагбаумом дорога немного вильнула за какой-то ангар, я вильнул по ней туда же. За ангаром моим глазам открылся вид на вертолётку.
      На вертолётке стоял «грузовой» вертолёт МИ-8. Возле него копошились два мужика в лётном обмундировании. Вразвалочку я подошел к ним, обратился как в деревне обращаются к трактористам:
 - До Рухи подбросите?
       Один из летунов разогнулся от каких-то коробок, повернулся ко мне, посмотрел, как на Чудо-Юдо:
 - А посадочный у тебя есть?
 
 - Я в Руху. Это из Рухи посадочный надо. А на войну зачем посадочный?
 - И куда ты в Руху собрался? Из какого ты подразделенья?
 - Из Седьмой роты. Солдат.
 - Вижу, что солдат.
 - Володя, отстань ты от него. Видишь, пацан на войну едет. – Подал голос второй летун. Затем обратился ко мне:
 - Сейчас борта на Руху нету. Может в обед или после обеда будет. Иди, вон, в ангаре в теньке присядь. Если рейс будет, то мы объявим.
 - Спасибо. - Я козырнул летунам, потопал в ангар.
      В ангаре мне предстояло провести несколько часов. Сколько времени у меня было на это приключение, я не знал. Зато знал, что в госпитале непременно заметят моё отсутствие. Поднимут шум, сообщат в комендатуру, что у них исчез боец. Куда комендачи поедут? Я бы на их месте поехал сюда. Или на вокзал. Вокзала в Баграме не бывает, значит прямым ходом надо ехать сюда.
      Что мне следует делать, если комендачи завалят сюда раньше, чем я успею улететь в Руху? Рассказать им, что я сосцал помыть госпитальный туалет? Не надо такого рассказывать. Это будет, признание личным пятаком, что я сбежал из армии из-за того, что не хочу быть в наряде. Нельзя такого говорить.
      А что сказать? Поведать всю правду-матку про Гаўно-Чтимкента, про «бои гладиаторов»? Ну, допустим, должностное лицо, которое будет меня слушать, допустим, этот офицер поверит каждому моему слову и будет меня считать самым честным человеком на планете. Что он сможет почерпнуть из моих рассказов? Гаўно-Чтимкент никого не бил. А я бил. Гаўно-Чтимкент чарз не курил, а я курил. Я уверен, что он курил. Не может чувак из Чимкента не курить чарз. Но, он курил так, что его никто не видел. А меня видели все. Он курил, как умный, а я курил, как идиот.
     А дальше вообще получается всё очень некрасиво. Если попросят Майора, начальника инфекционки, дать мне характеристику (а ведь и попросят), то ясно, как Божий день, что характеристика будет такая:
не соблюдал госпитальный режим,
не выполнял никакие обязанности,
неуважительно относился к форме,
хулиганил в лаборатории: разбил несколько коробок лабораторной посуды, избил аккуратного, исполнительного, приятного в общении лаборанта.
То есть недисциплинированный, неуправляемый беспредельщик. Именно так он меня охарактеризует. А Гаўно-Чтимкента охарактеризует, как несчастную жертву. Мол, дрищет бедный солдатик третий месяц подряд – никак не могут унять его дристачку. За три месяца в госпитале высрал два своих собственных веса – Майор сам, своими глазами, видел. Надо быстренько бедолагу отправить на дембель, чтобы он от истощения помер в гражданской больничке, а не в их госпитале.
        С «палаткой гладиаторов» тоже нехорошо получается. Если бы Гаўно-Чтимкент заломал мне руку и насильно затащил бы туда, то это было бы одно кино. Однако, кино у нас произошло совсем другое - я сам в ту палатку притопал. Своими собственными ногами и со своим огромным энтузиазмом. Получается что? Получается, что я ворвался в палатку выздоравливающих, избил молодого бойца. «Дедам» грозил расстрелом. Кичился, что воюю в Рухе. Знаете, бывают такие деятели: по их словам, все вокруг – крысы тыловые, один только он герой. Как говорилось в песне: - «Все теперь пид@расы, тока я Дартаньян». «Дедульки» всё выставят именно так. Скажут: ворвался, беспределил, «молодых» строил, Д’Артаньяна из себя корчил и т.д.
   Блин. Ну идиот же!
   Какое мнение себе составит прокурор, если я начну ему всё это рассказывать? Очевидно, какое. Он сто пятьдесят раз уже видел, как бандит и негодяй глумиться над слабыми жертвами. По принципу «молодец среди овец». А «среди молодца» (перед силой закона) сам блеет как овца. Начинает выкручиваться, юлить, спихивать свою вину на кого-то другого. Вся карьера Прокурора состоит из таких событий. «Паровозы» не бывают. То есть, чужие «подвиги» на себя никто не цепляет. Поэтому Прокурор не поверит ни мне, ни Мише, ни Грише. Он поверит только Майору. А Майор ему сообщит, что я колол в лаборатории мензурки, глумился над госпитальными каличами и ложил хер на свои обязанности. Вот и сложится у Прокурора пазл. А на том пазле мой портрет в полосатой робе.
         Значит так. Спокойно. Значит, если сюда завалит патруль, то ни про какого Гаўно-Чимкента, ни про какого Петровича, Алима, Мишу или ещё какого Гришу не надо говорить ни слова. Надо говорить, что еду в Руху (а я реально туда еду), надо говорить, что там мой пулемёт, надо скалить зубы, говорить, что завалю всех душманов, что «пи@дец врагу», что я не могу на госпитальной койке валяться, когда душманы "топчут рiдну Гванистаньщiну". А ещё надо рычать при слове «душманы», надо говорить «пор-р-р-рву, сцука, всех душманов». Надо корчить из себя идиота, надо поднимать скрюченные пальцы к глазам, а глаза сводить в переносицу. В такой ситуёвине персонаж идиота полностью совпадёт с характеристикой из госпиталя от товарища Майора: неуправляемый, всё ему похер, е@ашит всех подряд. А что они сделают идиоту, который е@ашит всех подряд?
       Отправят нахер в Руху. Скажут так, как говорил Рогачев про Васю Спыну: - «А-а-а-а, разбойничек! Эт-хорошо. Мне боевые парни нужны. Получай ручной пулемёт, пойдёшь в мою личную охрану». Отправят, перекрестятся с облегчением и забудут про меня на веки вечные, аминь.
     А Гаўно-Чтимкент, Миша и все остальные не скажут первыми ни слова. Если я ничего не скажу, то и они ничего не скажут. Всё останется шито-крыто, никто не узнает про дедовщину в госпитале.
     Через пару часов летун громко крикнул:
 - Кто на Руху?
     К его вертолёту потянулись какие-то люди. Я тоже пошел туда, залез в вертолёт. Когда вертолёт оторвался от металлического покрытия взлётки, задрал хвост и принялся набирать высоту, вот только тогда я понял, что УДАЛОСЬ. А потом я понял, что ко всем моим «геройствам» я добавил ещё и воинское преступление – самовольное оставление части. Госпиталь – это часть. Именно поэтому ссыкуны мажутся чужим говном. Они это делают потому что из госпиталя можно уволиться в запас как из любой другой действующей части. Именно на это они рассчитывают.
     В Рухе вертолёт приземлился как по нотам. Я выскочил из его нутра, весело зашагал в расположение Роты.
 - Товарищ старший лейтенант, рядовой Касьянов после успешного прохождения лечения из госпиталя прибыл! – Чётко отдубасил я сидевшему в канцелярии за столом Замполиту.
 - Ну, хорошо, что прибыл. Давай документы. – Замполит протянул ко мне руку, не отрывая зад от стула.
 - Нету документов, товарищ старший лейтенант. – Так же чётко отдубасил я.
 - Как это нету документов? – Замполит опустил руку, растерянно посмотрел на меня снизу-вверх.
 - Нету и нету. – Спокойно ответил я.
 - Ладно. На операцию завтра пойдёшь? Людей не хватает – люди позарез нужны.
 - Так точно. Пойду. Для этого прибыл.
 - Тогда иди собирайся. Утром выходим. Старшина выдаст то, что тебе не хватает.
 - Есть! – Я козырнул, развернулся и пошагал в свой взвод.
     С огромным облегчением я подошел к двери в наш взвод. Слушай, ну нифига себе сгонял за хлебушком! То есть сгонял за фталозольчиком в госпиталь. Наконец-то оказался дома.
     Представляете? В духовском ослятнике посреди заминированных гор, под обстрелами из ДШК и миномётов, человек испытал ощущение дома! Что же подтолкнуло его к таким мыслям? Мягкая кровать? Нет. Не было в Рухе мягкой кровати. Горячая вода и фаянсовый унитаз? Тоже нет. А что тогда?
     Отношения между людьми. Вот именно об этом я хотел рассказать. И ещё про воинский долг, про честь, про отвагу. Я своими глазами видел чмошников, которые отбирали у «молодых» бойцов бумажки со свежим поносом.
       Так, где Бахрам? Дайте я обниму Бахрама! Вот это Пацан! Вот это Дембель! Воюет, ходит с автоматом по горам. Не убегает в госпиталь. И Азамат! И Эргеш! Эргеш вообще мужик из мужиков!
 - Димыч. Андрюхи Орлова с нами больше нет. – Раздался за моей спиной голос Женьки Филякина.
       Пока я задумчиво стоял возле двери, ведущей в мой взвод, сзади ко мне подошел Женька.
- Как это «НЕТ»? – Я обернулся на его голос.
- Погиб на горе Аманель. – Филя на мгновение отвернулся, смахнул с ресниц слезу.
- И Володя Драндров с ним вместе в одном бою.