Двадцать пятый маршрут

Этот рассказ — выдуманная история. Он ни к чему не призывает, не несет цели оскорбить кого-то и ничего не пропагандирует. Берегитесь, мат!

I

Скрипели на поворотах колёса автобуса, сопели убаюканные его теплом ранние пассажиры, ворчал двигатель, гудело за стеклом от движения. По звукам кондукторша Тамара Андреевна контролировала жизнь в автобусе, не отводя глаз от филлворда. Вот нежный голос робота из динамиков отчеканил название остановки с громкостью привокзальной аудиорекламы. Вот ещё сильнее заскрипели тормозящие колёса. Вот с шипением, словно выдыхая, открылись двери. Но не застучали по полу ничьи ноги, не зашуршали пассажиры, прибирая свои вещи и двигаясь, а значит, в автобус никто не зашел. Но Тамара Андреевна, не удержавшись, всё же подняла голову, оглядела салон, слегка кивнула сама себе и продолжила искать нужные слова в спрессованной массе букв.

В это время пассажиров всегда мало, все они сонные, и Тамара Андреевна существует в одном темпе с ними, разгадывая кроссворды и решая судоку в телевизионном журнале. Её оранжевая жилетка с надписью «ПАССАЖИРАВТОТРАНС» пока что висит на спинке кресла, а редким пассажирам она позволяет проехать несколько остановок без оплаты. И только когда их набирается пять или шесть, идёт проверять проездные и продавать билеты. Отсчитывая мелочь на сдачу или добираясь до хвостовых мест по ровно плывущему по пустой дороге автобусу, Тамара Андреевна каждым движением старается соответствовать среде зябкого молчания, медленного и трудного пробуждения. Только внимательные глаза, сна в которых нет уже несколько часов, да как бы само по себе вылетающее навстречу каждому пассажиру тихое «Доброе утро!» выделяют ее из общего полусна.

Снова прогремело название остановки, снова скрип, выдох дверей и на этот раз шаги нескольких человек. Тамара Андреевна убрала журнал в пластиковый ящик позади себя, сняла громоздкие очки, веревочкой закрепленные на затылке и убрала в кондукторскую сумку, надела оранжевый жилет. Автобус приближался к центру города, снаружи становилось теплее и многолюднее, а царившая внутри сонливость растворилась в нарастающей суете.

Наступил следующий этап рабочего дня Тамары Андреевны. Теперь от пассажира к пассажиру она двигалась стремительно, не тратя время на уже не необходимую вежливую плавность. Вот мужчина в пиджаке и с портфельчиком. «Доброе утро!» (все еще шепотом), протянутые пятьсот рублей, их в кармашек для больших купюр, поиск сдачи в сумке, а с катушки для билетов оторвать один, и его, вместе со сдачей – мужчине. «Пожалуйста!» Тянется к мужичку с деньгами и билетом сухая, древняя и негибкая, как у тираннозавра, но закалено-сильная рука. До кисти скрыта темно-зеленым свитером с двумя белыми снежинками. А кисть вся в пятнышках, сосуды выпуклые и мягкие, и тусклый цвет кожи местами разбавлен бледным красным, фиолетовым, синим. Мужчина забрал деньги, едва взглянув на них, и не заметил кисти, сразу отвернулся. Обычная старая кисть. Тамара Андреевна тоже ее не замечала. Обычная старая рука.

Кондукторша пошла дальше: девушка в кожаной куртке (каждый день тут ездит), женщина с пакетами (собирается выходить, к ней нужно поскорее), дед с засыпающим стоя внуком, мужчина в шортах (и не холодно ему?), парень в красных наушниках (дотронуться, или сначала громко поздороваться?). С каждым из них – «Доброе утро» без ответа, обычные действия с билетами и магнитными карточками. Иногда нужно просто увидеть, что пассажир приложил проездной к валидатору. Тогда не обязательно его беспокоить.

Мелькая между людьми, Тамара Андреевна успевала одновременно считать монетки (едва ли не на ощупь) и крутить головой, запоминая приложивших, ожидающих, входящих. Затем не шла осторожной четырехопорной походкой старого человека в автобусе, а скользила, как фигуристка, переносила вес, как скалолаз, хваталась за поручни, как за лианы. Мгновенно останавливалась, сильно наклонившись в противоположную инерции сторону, потом ловила равновесие и продолжала движение, не тратя свои силы, только за счет разгона или поворота автобуса. Ее перетянутый поясом-сумкой длинный темный свитер со снежинками, как с фамильным гербом, напоминал одеяние средневекового война. Сидел плотно, как и черные спортивные штаны с резинками на щиколотках, чтобы не цепляться за халтурно сколоченные детали. Накинутая поверх свитера кондукторская жилетка ясно сообщала всем, что такое Тамара Андреевна, и она, появляясь то в хвосте, то в голове, то в пузе автобуса, становилась неуловимой, незаметной для пассажиров, просто его частью.

Людей всё прибавлялось, заняты были все сидячие места, и пассажиры скапливались у дверей и на центральной площадке. Автобус проползал мимо площадей, мостов и памятников, протискивался в густом движении утра рабочего дня, тормозил, тяжело поворачивал и пыхтел, а головы пассажиров смешно покачивались. Синхронно, будто соединенные сетью. Спустя пару десятков «доброе утро», большая часть которых остались без ответа или не были услышаны, а на некоторые в ответ звучало какое-то тихое бурчание («дбрутр»), Тамара Андреевна разошлась, и к ее обычному пожеланию добавилась сдерженная маленькая улыбка. Тем качающимся головам, что выглядели пободрее других, она сообщала, сколько дней или средств осталось на их карточках.

– Ваш проездной будет действителен еще ровно неделю, – сообщила кондукторша пожилой женщине с окрашенными в сиреневый цвет волосами.

– Да-да, а не подскажите, мне в восьмую больницу на следующей выходить?

– Ой! Это вам на предыдущей надо было! Что же вы заранее не спросили? Ну не переживайте, так, конечно, тоже можно дойти, только немного подольше выйдет. Смотрите, вот вы когда выйдете, сразу направо и до перекрестка, а там…

Тамара Андреевна стала в подробностях описывать путь. Для каждого поворота она вспоминала какой-нибудь ориентир, и так проводила женщину до самых дверей автобуса. Когда та выходила, кондукторша продолжала объяснять:

­­­­­­ – А если увидите памятник Ленину, то это вы уже пропустили поворот. Но вы, если что, спросите, вам подскажут. Там еще тротуар ремонтируют, вы аккуратнее! – последнюю фразу она договаривала вслед пассажирке, вжавшись в дверь автобуса, чтобы не мешать заходящим людям.

– Спасибо-спасибо, – через плечо буркнула уходящая женщина.

Тамара Андреевна нахмурилась. Торопливо обойдя всех новых, она села на свое место и достала из ящика за спиной блокнот. На его обложке спереди цвело в капельках утренней росы ромашковое поле, а сзади ненужно висел зачеркнутый позапрошлогодний календарь. Между страницами лежала сложенная карта тех районов, по которым курсировал автобус. Кондукторша достала ее, расправила, надела очки и стала рассматривать, шепча: «Так, вошла она тут, кажется… Значит наверно пришла с этой стороны… А нужно ей сюда. Ох! Так ехать-то надо было не на нашем, а на сороковом! А я и не сообразила сказать!» Тамара Андреевна нахмурилась ещё сильнее. Пальцем прошла путь от остановки, где выпустила женщину, до больницы. Затем сложила карту и убрала на место. Автобус подъезжал к конечной.

Еще громче, чем обычно, голос из динамиков с механической торжественностью объявил название остановки, посоветовал не забывать вещи и пожелал хорошего пути. Тамара Андреевна со своего места, откуда был виден весь салон, проследила за выходом каждого пассажира, а когда двери закрылись, убедилась, пройдясь, что никто не забыл свою сумку, книгу или кошелек. Села обратно. Автобус ехал на станцию.

– Уважаемые пассажиры! – вдруг заговорил робот, – Уступайте места берем…

– Да замолчи ты, дура! – пальнул водитель и стукнул по какой-то кнопке. Голос пропал.

Тамара Андреевна шепотом ойкнула, прищурила глаза на водительскую кабину и стала осторожно подбираться к ней. Через маленькое окошко сквозняк задувал в салон ручеек дыма из сигареты в руке водителя. Кондукторша села на ближайшее к окошку место, изучая водителя. Стала ждать. Когда тот остановил автобус на светофоре и откинулся на спинку кресла, затягиваясь с удовольствием, Тамара Андреевна спросила:

– Саша, вы чего?

Саша, здоровый бородатый парень лет тридцати, повернул к ней свое огромное лицо с видом школьника, замеченного на контрольной с телефоном. Не глядя выбросил сигарету в окно и скорректировал выражение лица до подобающего его бороде. Заниженным смелым голосом он спросил:

– Вы о чем, Тамара, – его взгляд скользнул к карточкам с данными над окном, но они были повернуты в сторону салона, – Антоновна..?

– Вы закричали. У вас все хорошо? – взволнованно спросила Тамара Андреевна.

– Да, да, все нормально. Просто голова болит от этой… – после вопроса кондукторши водитель расслабился и даже потянул руку к пачке, но передумал, – от этой говорилки.

– Что же вы не сказали, у меня как раз с собой таблетки, - запричитала кондукторша.

Она поспешила к своему ящику. Таблетки от головной боли были там всегда. Вместе с перекисью, бинтом, пластырями, активированным углем, бутылкой воды, которую кондукторша никогда не пила сама и меняла на новую каждые полгода. А еще там лежала маленькая погремушка с тихими мягкими шариками внутри.

– Не надо, я просто сейчас воздухом подышу, – стал отговаривать ее водитель.

– Да они же у меня прямо тут, сейчас, – тороплива объясняла Тамара Андреевна.

– Да не надо.

– Сейчас-сейчас…

– Не нужны мне ваши таблетки, говорю! – рыкнул водитель и нажал на газ так, что кондукторша плюхнулась на сиденье. Добавил смято: «Спасибо».

Кондукторша навела порядок в ящике и стала ждать, когда автобус припаркуется на станции. Когда двигатель затих, она подошла к окошку и примирительно сказала:

– Хорошая погода сегодня, только дует.

– Нормально, – ответил водитель Саша, сгреб пачку и вышел.

Тамара Андреевна села на своё место. Сложила руки: левую снизу, правую, с маленькими часиками на запястье – сверху. Расслабила спину и ноги. Ее взгляд проверял чистоту салона. Напротив себя она заметила пятно на стекле от липкой детской руки. Достала тряпочку из того же ящика, поплевала на нее и вытерла пятно. Вернулась и записала в блокнот: «девочк. с мамой в зелен./син. футб., сказать про руки». Затем убрала его и наградила себя леденцом из кармашка в штанах. Это была маленькая карамелька в бело-зеленом фантике с нарисованным яблочком. В кармане шуршало еще несколько таких. Тамара Андреевна разворачивала ее очень медленно, даже бережно. Потом приоткрыла окруженные жесткими седыми волосками губы и положила конфету в рот. Минуты две старушка языком перекатывала конфету туда-сюда мимо пробелов в зубах, невидящим взглядом уперевшись в чистое окно автобуса, пока та не растаяла. Тогда Тамара Андреевна спохватилась и посмотрела на часы. Ахнула, вскочила, подошла к передним дверям. Пассажирская была закрыта, и кондукторше пришлось нагнуться, просунуть голову в окошко и крикнуть в открытую водительскую:

– Саша, нам по расписанию через минутку уже надо выезжать!

Водитель ничего не ответил, но Тамара Андреевна знала, что он услышал ее. Она вернулась на свое место и сложила правую руку на левую. Через тридцать секунд, сосчитанных кондукторшей, Саша залез в автобус и закрыл дверь. Зыркнул в салон и захлопнул окошко. Завел двигатель. Автобус отходил вовремя.

II

Широченный проспект, по которому ехал автобус, был украшен густым, непривычно горячим для города солнечным светом. Но поднявшийся еще с утра ветер пригнал откуда-то с моря колоссальное облако глубокого серо-синего цвета. Казалось, что облако это так набухло, что ветер больше не мог его сдвинуть, и оно висело теперь, неподвижное, как гора. Висело чуть поотдаль центра города, целиком занимая одну из сторон света.

Покоренные этой тучей, у стекла прилипли несколько китайских туристов с одинаковыми фотоаппаратиками перед лицами. Кроме них и еще пары человек, в автобусе никого не было, поэтому Тамара Андреевна сидела рядом и прислушивалась. Она не знала их языка, но от интонаций фраз, которыми обменивались китайцы, и от безостановочных звонких щелчков крошечных объективов в Тамаре Андреевне поселилась гордость. Она гордилась городом, гордилась этим огромным облаком, каких в Китае точно нет, и особенно гордилась чистыми окнами.

Спустя восемь сверкающих куполов, пять статуй значимых людей прошлого и несколько кварталов классической архитектуры автобус затормозил на остановке у главной площади. Туристов шатнуло, двери открылись, и выводком утят они вышли, один за другим в центральные двери. А через передние вошли две женщины. Покупая билеты у Тамары Андреевны, они болтали:

– Нет уж, я в машине спать не могу. Ну как же? Он рулит, работает, можно сказать, а я тут храпеть буду!

– А я всегда сплю. Какая разница-то? Хоть я отдохну!

– Ну ты! – первая восклицательно хлопнула вторую по руке, – даешь!

– Здравствуйте, – сказала Тамара Андреевна, принимая из рук второй сто рублей.

– За двоих, – ответила та и повернулась к подруге, – Гуляем! Ну а у тебя самой дома-то как?

– Да как-как? Как обычно. Вот привезли кабачки с дачи вчера, надо что-то с ними делать теперь.

– Ваши билетики, – шепнула кондукторша, и, отдав, осталась стоять рядом с женщинами. Те одинаково расставили ноги пошире, между них опустили свои сумки, придерживая лямки одной рукой, а другой намертво сжав поручень.

– Кабачок? Ну завидую! Я сейчас и не знаю, где можно вкусные кабачки купить, чтоб как с грядки-то были.

Губы Тамары Андреевны вдруг приоткрылись, она чуть шевельнулась, но остановила себя. Подруги продолжали:

– Да нигде. Только у меня его теперь столько, что не знаю, куда девать.

– Как куда? В себя, в домашних своих! – вторая хохотнула.

– Ну а что с него готовить? Ну тушить, ну в муке жарить… – жаловалась первая.

Тут Тамара Андреевна сжалась, как перед прыжком, повернулась к женщинам и вывалила:

– В кашу его хорошо, натертым, еще в омлет – очень вкусно получается, а лишний нарезать, высушить и в морозилку, – протараторила она без пауз.

Две подруги уставились на нее, как на говорящую мышь. Та, что всегда спит в машине сказала:

– Простите?

– Можно еще сделать замечательный пирог, у меня дома рецепт. Делается легко, а получается очень вкусно. Давайте я вам номер дам, а вы мне позвоните? Или я могу…

– А не подскажите, мы до зеленой ветки доедем? – перебила кондукторшу первая. Та, что с кабачками.

– От конечной две минуты пешком.

– Спасибо.

Тамара Андреевна отошла и села на свое место. Достала свой журнал с кроссвордами. Прислушалась. Две женщины тихо говорили о чем-то и хихикали. Слов было не разобрать. Кондукторша встала, перешла в конец автобуса, где их совсем не было слышно, и взяла из кармана конфету.

III

Автобус проползал последний круг, после которого Тамару Андреевну и водителя должны были сменить. Обилечивая одного пассажира за другим, кондукторша не сбавляла своей утренней скорости. Однако, давалось ей это уже тяжелее. На разворотах стало заносить. Болели колени.

За окнами снова был широкий проспект. Гигантская туча висела на том же месте, стала больше и темнее. С воющей сиреной, разбрасывая повсюду синие блики, пронеслась полицейская машина.

В автобусе все от скуки поглядывали на цветасто одетого паренька с синими волосами, который зашёл пару остановок назад. Он прятал взгляд в смартфоне и тоже время от времени украдкой подсматривал за остальными. С искусственной невозмутимостью он пальцем перекатывал что-то в левой руке.

Тут общее внимание переключилось. На повороте с проспекта на пешеходную улицу столпились люди. Прохожие лезли узнать, на что смотрят остальные, запирая в кольцо тех, кто уже насмотрелись и теперь не могли выйти, и толпа распухала. Метрах в десяти от них в неаккуратной линии парочками стояли десятка два омоновцев в броне. Звуки сирен теперь были слышны со всех сторон. Из полицейской машины что-то неразборчивое гундосили в мегафон. Центром этой неразберихи был мужчина с каким-то плакатом.

Автобус остановился неподалеку от столпотворения, вышли пятеро, вошли двое полицейских и молодая пара. Тамара Андреевна с лёгким кряхтением встала и пошла к ним. За секунду до закрытия дверей разноцветный паренек вскочил и выпрыгнул на тротуар, как будто в последний момент вспомнив, что это его остановка. Автобус, у которого к вечеру под днищем начало что-то стучать, глухо забурлил и поехал.

Через двадцать три минуты, сосчитанные водителем Сашей на часах приборной панели, автобус прибыл на конечную. Объявляющий остановки голос Саша выключил еще час назад, и Тамаре Андреевне пришлось самой будить задремавшую на заднем сиденье девушку. Кондукторша осторожно подобралась ней, будто к медведю в зимней спячке, стала вежливо трогать за самый краешек плеча. Проходящие мимо нее влюбленные сказали: «До свидания!». Тогда проходящие следом полицейские тоже сказали: «До свидания!».

Когда девушка, явно недовольная тем, что ее разбудили, зевая, вышла, автобус рванул с места, как старая собака, увидевшая игрушку из своего щенячества. Тамара Андреевна, как обычно, проверила салон. На месте, где сидел парнишка с синими волосами, она подобрала леденец в полупрозрачном фантике, и, секунду подумав, сунула в опустевший за день карман для конфет. На задних рядах оно собрала в полиэтиленовый пакет пачку от сигарет, огрызок яблока и носовой платок, который кто-то засунул между сиденьями. Завязав пакет двойным узелком, Тамара Андреевна собрала свои вещи в старую черную сумку на молнии, закрывавшейся только наполовину. Поставила все на сиденье у выхода. Сняла оранжевую жилетку и повесила на локоть. Села рядом с вещами. В кабине водителя Саша по телефону договаривался с кем-то о встрече. Тамара Андреевна прикрыла глаза, положила всю свою усталость на спинку кресла.

Надрывно-радостно заскрипели тормоза, двигатель замолчал, тихо буркнув что-то неприличное напоследок, загремело что-то в кабине. Тамара Андреевна тут же выпрямилась, как под напряжением, распахнула глаза. Стукнулась об ограничитель ручка водительского окошка, снова, уже облачком, повалил в салон дым. Саша просунул бороду в раму окна и крикнул:

– До свидания!

Дополняли его прощание открывающиеся двери. Тамара Андреевна засуетилась:

– Подожди, Саша, я думала, может подмести еще?

– Подметут.

– Проветрить-то хотя бы? Коптильня какая!

– Вообще-то можно, – оценил он идею.

Тамара Андреевна открывала окна под аккомпанемент Сашиных пальцев, выстукивающих какой-то жизнеутверждающий ритм.

Когда они вышли, водитель закрыл автобус и прыжками умчался в огромный серо-серый куб с окнами и странными бетонными палками, торчащими между ними – здание автовокзала. Тамара Андреевна посмотрела ему вслед, затем на темнеющее небо и огромное облако. Порывами дул ветер. Тамара Андреевна глубоко вздохнула и начала свой путь к дверям автовокзала. После десяти часов на маршруте асфальт был слишком неподвижен для нее, и старушку пошатывало, как моряка, спустившегося с судна после года в море.

Спустя время нехотя открылись тяжелые, как ворота, двери, и Тамара Андреевна оказалась перед лестницей. Минуту она постояла, опираясь на стену, и начала восхождение на третий этаж.

Боль была сильнее всего, когда одна нога поднята и перетаскивается через ступеньку, а вторая держит на себе всю нагрузку, полусогнутая. В этот момент казалось, что коленная чашечка вот-вот разлетится на мелкие осколки, как под прессом. Поэтому Тамара Андреевна старалась поднять ногу на нижней ступеньке как можно выше на носочке, не отрывая от поверхности и распределяя вес. Потом быстрым движением перемещала ее, слегка повисая на перилах лестницы, и, чуть постояв, то же самое с другой ногой.

Поднимаясь, она хваталась взглядом за выкрашенные болотно-зеленым стены, за трещины в бетонных ступенях, за табличку «НЕ КУРИТЬ!!!» у окна, и за ловко прибитую рядом литровую банку из-под кофе, доверху заполненную окурками. Старушка вглядывалась в них, как ребенок вглядывается в бумаги и канцелярию на столе врача, когда терпит укол. Добравшись до второго этажа, ей пришлось прогнать с глаз налипшую на них изнутри черную пленку, прежде чем идти дальше.

Перед нужным Тамаре Андреевне кабинетом стояла лавочка, на которой она отдыхала полминутки после каждого такого подъема. В этот раз лавочка была занята какой-то женщиной и ее сумкой. Тамара Андреевна поздоровалась с ней и сразу постучала в дверь кабинета.

– Входите! – Пригласил старушку напряженный женский голос.

Тамара Андреевна вошла и стояла на еле держащих ногах, пока перебирающая какие-то бумаги на столе перед собой женщина с зажатым между щекой и плечом телефоном не кивнула ей на стул напротив себя.

– Я сказала нет! – она оставила бумаги и схватила телефон, как дубинку, – Сначала ты делаешь окружающий мир, потом моешь посуду, потом играешь. Что? Нет! Подожди!

Она посмотрела на Тамару Андреевну (та рассматривала фотографии мальчика, приклеенные скотчем к стенке шкафа из спрессованных опилок). Женщина сказала:

– Сейчас я, договорю. Сдайте пока все, вон, на столик и достаньте бумажки и деньги, – распорядилась она и снова сжала телефон и сделала сердитое лицо, – Алло. Что? Ладно, не мой! Нет! Нельзя! Что? Ну если не справишься, то списывай, ладно. Все, я работаю. Пока! Вот бесеныш, даже не попрощался.

– А сколько ему? – с искренней сентиментальностью спросила Тамара Андреевна.

­– Девять. Ничего не хочет делать, только в комнате у себя в ноутбуке сидит, играет.

– Ну ничего, еще маленький, пусть играет, – подбодрила старушка, – А моему когда было девять…

– Слушайте, давайте сначала посчитаем все, извините! – остановила ее мать ленивого третьеклассника, – мне еще три отчета дописывать.

Пока она считала деньги, сравнивая с количеством проданных билетов, колдовала над валидатором и заносила данные в старый головастый компьютер, Тамара Андреевна тихо ждала в своей позе – рука на руку. Операции на калькуляторе и столбики чисел заставляли женщину хмуриться и, чтобы не отвлекать ее, Тамара Андреевна направила взгляд в сторону, на пустую стену. Закончив, женщина сказала устыжающим тоном:

– Опять немного до плана недособирали, Тамара Андреевна! А раньше каждый день приносили!

– Ну что ж поделать? – растерялась старушка, – А хоть не обсчиталась?

– Нет, все правильно. Но как же вы все-таки не добрались до плана-то? Еще бы человек 30! – отчитывала ее женщина.

– Извините, – Тамара Андреевна как-то съежилась.

– Ничего, понимаю. Возраст, - великодушно успокоила ее женщина, – кстати, чуть не забыла сказать, что у вас маршруты теперь будут сменяемые.

– Как это? Зачем? – испугалась старушка, – Я же три года уже на одиннадцатом с Сашей езжу. С Александром Игоревичем, то есть. То есть с ним год, а до него…

– Вот именно! Это приказ общий пришел. Для предотвращения преступного сговора между водителем и кондуктором в целях кражи выручки и иного мошенничества, – спокойно диктовала женщина, глядя в бумаги.

– Боже мой, какого сговора? – старушка вскочила, – Да мы же не разговариваем почти! Какого же сговора? Боже мой… – договаривала она уже шепотом, опускаясь на стул и складывая руки одну на другую.

– Тамара Андреевна, а что мне сделать? С начальством идти воевать? Или наплевать на эту… На этот документ? – старушка в ответ мелко качала головой и женщина продолжала мягче, – мы ведь учитываем, что пожилой человек. На окраины не пошлем.

– И куда я завтра?

– На двадцать пятый.

– Он же не от нашей станции!

– Да. Но вас довезут. Не волнуйтесь.

– И во сколько? – старушка уже примирялась с новостью.

– Это маршрут малой загруженности, так что приходите в девять. Начнете в одиннадцать. А теперь извините и до свидания, мне работать надо.

Тамара Андреевна колебалась. Наконец, встала. Женщина уже не смотрела на нее. Старушка подошла к дверям, и, взявшись за ручку, развернулась. Спросила:

– Часов меньше, а оплата обычная, почасовая?

– Конечно, – женщина подняла на нее удивленные глаза, будто уже не ожидавшие увидеть Тамару Андреевну, – Зато выспитесь.

– Да. Спасибо. До свидания, Ольга Юрьевна.

– До свидания.

Дверь закрылась, а на пути Тамары Андреевны снова была лестница.

IV

От автовокзала до дома Тамары Андреевны дойти можно было за пять минут. Но короткая дорога шла через дикий парк с ухабистыми дорожками, и Тамара Андреевна выбирала более длинный, но более приятный для уставших ног путь по асфальту. И даже по его предсказуемому полотну старушка шла с опаской, ведя руку вдоль стены дома. Посмотрев на нее со стороны, было бы невозможно представить этого человека, петляющего по автобусу с ловкостью танцующих за деньги в вагонах метро в костюме Человека-паука.

Ветер перестал дуть, отчаявшись сдвинуть гигантскую тучу, и воздух застыл. От образовавшейся духоты у Тамары Андреевны заболела голова, а от головной боли запищало что-то в ушах, и она не могла думать даже о дороге. Но ее ноги сами несли ее по вытоптанному в мозгу за годы работы пути. Уже подходя к дому, Тамара Андреевна разглядела в голове важную заметку, скрытую утомленностью и беспорядком: «Зайти в магазин». Она повернула и спустилась в подвальный сетевой универмаг, закопавшийся под ее дом.

На глаза Тамары Андреевны нежно лег успокаивающий свет тусклых энергосберегающих ламп. В нос забрался неприятный, но знакомый и привычный запах. Счастливые люди в оранжевой форме на ярких рекламных плакатах дружелюбно встречали ее. Но самым приятным для Тамары Андреевны было спрятаться от этой огромной, давящей на все сосуды тучи, и в безопасности подвала она пришла в себя. Убрала в камеру хранения пакет с мусором, который руки сами притащили из автобуса. Взяла корзинку и пошла по рядам продуктов, охотясь на желтые ценники.

Сначала она взяла недешевый кошачий корм. Затем полбатона, гречку, картошку, молоко, пачку леденцов и маргарин. Числа автоматически складывались в голове кондукторши. Ненадолго она задержалась у холодильника с мороженым, отвернулась и пошла к кассе. В длинной очереди перед ней стоял мужчина с бутылкой водки. Когда они приблизились к ленте, мужчина прицелился и взял с полки киндер-сюрприз.

– Шестьсот тридцать четыре рубля, – объявила спустя несколько минут продавщица, пробив продукты Тамары Андреевны.

– Как? А счастливые часы для пенсионеров?

– Закончились десять минут назад, – с подчеркнутым карикатурно нарисованными бровями сожалением сказала кассирша, – А у вас все равно все по акции. Не суммируется.

– Забыла точно, – Тамара Андреевна растерянно заглянула в кошелек, – выложите конфеты, пожалуйста.

Продавщица вздохнула, закатила глаза. Затем набрала воздуха в широкую грудь и закричала, как василиск:

– МАТФЕЕЕЕЙ! ОТМЕНААА!

Возникший спустя минуту из пустоты маленький человечек с одинаково серьезным лицом на голове и на бейдже приложил к кассе волшебный штрих-код и исчез. Конфеты пропали из чека.

Заплатив и аккуратно сложив продукты в сумку, Тамара Андреевна спросила, не нужно ли отнести конфеты на место, но кассирша махнула на нее рукой, и, попрощавшись, смущенная старушка поспешила уйти.

V

Уютный темный лифт со звуком тайных древних механизмов вез Тамару Андреевну на второй этаж. Уютный плохоосвещенный коридор подъезда с узкими стенами и трехметровым потолком провожал ее до двери привычным запахом дешевых сигарет и пульсирующей музыкой откуда-то сверху. Но все это был уже дом, и Тамаре Андреевне было легко делать последние шаги даже с тяжелой сумкой в руках.

Открывая дверь, старушка слышала мяуканье за ней. Два глаза – желтый и зеленый, смотрящих на нее, были первым, что увидела Тамара Андреевна в темноте прихожей. Она поставила сумку на пол, не глядя щелкнула включателем, и, разглядев хозяйку глаз, серо-рыжую кошку, сидящую на шкафчике у входа, старушка заулыбалась. Кошка вопросительно мяукнула, мягко спрыгнула на пол и, грациозно задрав морду и прикрыв глаза, стала ходить вокруг ног старушки, приветственно тереться. Тамара Андреевна, замерев, приговаривала:

– Здравствуй, моя хорошая, здравствуй! Соскучилась, да? Соску-у-училась, вижу-вижу. Я тебе принесла угощение.

Кошка тут же подняла на нее глаза и принюхалась. Но, ничего не учуяв, еще раз провела ухом по щиколотке старушки, развернулась и ушла вглубь квартиры, покачивая поднятым хвостом. Тамара Анреевна усмехнулась и, тяжело сев, стала разуваться.

Небольшая квартира Тамары Андреевны не обращала внимания на идущее время, густо, подробно, каждым уголком рассказывая о прошедшем. Как музейные экспонаты висели на выцветших обоях с округлыми узорами старые календари. Месяца и числа на них кучковались под захватывающими дух фотографиями природы и репродукциями известных картин. Как в заповеднике, ненавязчиво оберегаемые, росли на подоконниках не первый десяток лет высоченные кактусы и старое денежное дерево. Его тяжелые ветви ниточками были подвешены к ручке деревянной рамы окна с давно потрескавшейся и отвалившейся краской. В воздухе летало много пыли. Приятно скрипели под ногами деревянные половицы. Навсегда вдавила себя в пол неподъемная мебель из темного дерева.

Тамара Андреевна сняла свой свитер, аккуратно сложила и оставила на стуле в прихожей. Надела домашнюю кофту. Встала рядом с тумбочкой в коридоре, глядя на проводной телефон на ней и фотографию, где еще не поседевшая Тамара Андреевна стояла рядом с улыбающимся старшеклассником на фоне новогодней елки. Оба улыбались и на груди у обоих были вышиты снежинки – у нее на зеленой, а у него на бордовой шерсти свитера. Старушка смотрела, смотрела, и взгляд ее переставал видеть, и она проваливалась куда-то вглубь себя… Очнулась она от громкого возмущенного «Мяу».

– Ух ты, королевишна какая! – хмыкнула она и, надев старые мягкие тапочки в клеточку, маленькими шажками засеменила на кухню, – Иду, Осень, иду!

Шипел натужно старый чайник, шуршал пакет с кормом в старых руках Тамары Андреевны, с отстраненным видом намурлыкивала у нее под ногами какую-то кошачью мелодию кошка Осень. Тамара Андреевна положила ей корм, включила телевизор, сделала себе чай и бутерброд с маргарином и тоненьким кусочком колбасы. Достала из сумки свой журнал, по пути погладив умывающуюся возле уже опустевшей миски кошку.

Следующие полтора часа она пила чай маленькими глотками, добивала филлворд, ждала, когда найдет сон. На экране телевизора сначала ругались с кем-то в похожей на цирковую арену студии, затем ведущий уже другой передачи рассказывал о каких-то успехах. Когда филлворд был разгадан, Тамара Андреевна сделала себе еще бутерброд и предоставила свой уставший разум одному из трех каналов, которые еще могла поймать старая коробка. Она сидела так, почти не двигаясь, из мерцающей картинки и шипящего звука усваивала не информацию, а окрашенные пухлыми плакатными чувствами простейшие тезисы. На ее ногах дремала сытая кошка.

Вдруг старушка схватилась за голову, а застрявшие было в льющейся из экрана вязкой информационной жиже мысли закрутились сумасшедшей сороконожкой. Она движением ноги разбудила Осень и воскликнула:

– Вот я дура! Забыла мусор в магазине! Скоро вернусь!

Прямо в домашней одежде и тапочках она выбежала из квартиры.

Когда старушка вернулась, кошка сидела у телефона и фотографии, ожидая. Тамара Андреевна свалилась на табуретку у выхода и долго сидела, дыша. Потом сказала:

– Закрыто уже. Завтра утром к открытию пойду. Извинюсь. Голова дырявая! Дубина!

Осень мяукнула. Старушка поменяла тапки на гостевые, несколько лет пролежавшие в пыли на стойке для обуви. Сказала кошке: «Напомни эти потом помыть». Пошла в ванную. По пути остановилась, заметив, что Осень безразлично рассматривает фотографию с елкой и свитерами со снежинкой. Спросила:

– Чего ты опять смотришь как на неродного? Не помнишь, кто тебя с улицы притащил?

– Мяу.

– Понятно-понятно, – она села на стул, немного помолчала, тоже глядя в фотографию, сказала, – Представляешь, меня на новый маршрут перевели. Сказали, что это чтобы я с водителем деньги не воровала, представляешь? – она вздохнула, – Может я Ольгу Юрьевну обидела чем-то?

Заметив, что кошка смотрит на нее как-то необычно, она пояснила:

– Ну, женщина, которой я выручку с билетов сдаю.

Осень спрыгнула с тумбочки и удалилась, будто услышав какую-то глупость. Тамара Андреевна взяла фотографию, рукавом стерла со стекла невидимые пылинки, поставила на место. Посидела еще немного. Из телевизора с кухни доносились чьи-то слезные признания. Старушка сняла трубку, застыла. Только свободная рука медленно подползала к коробочке для бумажек с номерами. Сухие, как ветки мертвого дерева, пальцы отыскали там нужный клочок по размеру и расположению в коробке. Отогнулся из сжатого на трубке кулака указательный, двинулся к кнопкам. Но вдруг напряженный взгляд скользнул по циферблату наручных часов. Тамара Андреевна тут же с облегчением положила все на место и сбежала в ванную.

Там, пока она умывалась и чистила мягкой щеткой оставшиеся зубы, по краям от времени потерявшее свою прозрачность зеркало показало старушке ее лицо. Свисающие серыми бессильными ниточками короткие волосы. Пять широких линий морщин на лбу и еще сотню линий поменьше – по всему лицу. Большую выпуклую родинку под скулой. Мягкие, будто набитые чем-то круги вокруг глазниц цвета забродившего сливового компота. Тонкие, почти слившиеся с бледным оттенком лица губы и редкая щетина вокруг них. Висящую, будто медленно-медленно сползающую кожу. И большие, делающие ее немного похожей на неожиданно состарившегося ребенка глаза. Дрожащим пальцем стерев с мягкой, почти нежной на ощупь щеки пятнышко зубной пасты, она сказала зеркалу, стараясь звучать весело:

– Не очень-то на разбойницу похожа!

Потом она убралась на кухне, помыла чашку за собой и миску за кошкой, открыла для нее выходящее прямо на ветвистое дерево окно, переоделась в ночную рубаху и выключила везде свет. Уже лежа в кровати, она не могла уснуть, пока кошка Осень, оказавшись на кровати и потоптавшись немного, не легла у подушки Тамары Андреевны.

Ночью, в очень блеклом сне, Тамара Андреевна в каком-то помещении сидела перед зеркалом и куда-то звонила, собираясь то ли о чем-то попросить, то ли перед кем-то оправдаться. Но когда она дозвонилась, ничего не смогла сказать из-за дыма, который вдруг заполнил все, клубясь и не давая дышать.

VI

За окном только-только начало светать, когда глаза Тамары Андреевны открылись. Было еще слишком рано, и час старушка смотрела на трещины в штукатурке, сгибая и разгибая пальцы ног, напрягая и расслабляя мышцы. Когда из квартиры сверху послышались первые звуки рано проснувшихся соседей, она осторожно приподнялась и спустила ноги. Проверила. Боли почти не было, и, держась за спинку кровати, Тамара Андреевна встала.

На пути на кухню сидела Осень. Рядом лежала тушка жирного голубя. Кошка с гордым видом смотрела на старушку. Та завопила:

– Ты что, с ума сошла? Что мне с этим делать? Охотница нашлась!

Осень, убедившись, что ее трофей был замечен, невозмутимо запрыгнула на кровать и закрыла глаза. Тамара Андреевна кончиками пальцев подняла голубя за крыло, осмотрела. Сказала, смягчаяясь:

– Огромный. Как ты его вообще притащила?

Кошка хвастливо мяукнула.

– Вот зажарю его и заставлю тебя съесть.

Осень притворилась спящей, и Тамара Андреевна, фыркнув, пошла на кухню, бросила голубя в мусорный пакет, тот в еще один пакет и вынесла к дверям. До выхода оставалось еще два с половиной часа, и когда старушка умылась, оделась, сварила и съела кашу со старым, темным и засахарившемся вареньем, выкинула голубя, сбегала к магазину, который оказался еще не открыт, полила дерево, покормила кошку, запустила стирку, в общем, сделала все, что только могла, до назначенного ей времени оставалось еще очень много.

Тогда она взяла завернутый в пленку пульт и включила телевизор. В нём показывали увлекательный репортаж со всероссийского конкурса арбузоводов, и Тамара Васильевна провалилась в него на четверть часа. Потом начался сериал. «Следак 2: Перезагрузка следака», сезон семь, серия тринадцать. Не сумев вспомнить, смотрела ли она этот эпизод, старушка погрузилась в него еще на полчаса. Досмотрев, она решила, что пора выходить. Закрывая дверь, она крикнула кошке:

– Я ушла!

На улице было пасмурно. За ночь ветер все-таки смог справиться с огромной тучей, растащив ее и размазав по небу. Теперь эта тяжелая темная масса была готова в любой момент лопнуть, заливая все водой. Тамаре Андреевне пришлось вернуться за зонтом.

Встречающиеся на ее пути люди, казалось, все ждали того момента, когда небо разорвется. Они шли такие же угрюмые, то и дело сердито поглядывая вверх. Солнечные лучи просеивались сквозь жадные тучи, и все их золото оставалось с той стороны, на шапке туч, а вниз попадал лишь пресный белый свет. Тамара Андреевна постаралась ускориться, держа палец на кнопке, раскрывающей зонт. Но дождь все не начинался.

Не начался он, и когда кондукторша вышла из дверей автовокзала. В этот раз внутри, с преодолевшей два пролета лестницы Тамарой Андреевной даже не стали разговаривать. Сидевшая в кабинете женщина, уже не та, что вчера и обычно, вынесла ей из хранилища сумку и билеты, дала расписаться в учетной бумаге и перестала обращать на нее внимание.

Сидя в довозящем до нужной стоянки автобусе, Тамара Андреевна не решилась подойти к компании кондукторш, занявших задние места и обсуждающих начальство. Кроме них и старичка, тихо сидящего у окна в оранжевой жилетке, накинутой поверх своей, шерстяной, никого не было. Сердце Тамары Андреевны билось в неприятном темпе.

Их высадили у маленькой станции в парке. Как вагоны поезда, стояли друг за другом одинаковые желтые автобусы. Тамара Андреевна отыскала свой, двадцать пятый. У водительской двери стоял, пытаясь раскурить трубку, мужик в спортивных штанах и майке. Трубка никак не хотела дымиться, и водитель зажигал уже пятую спичку. Тамара Андреевна подошла к нему и молча встала напротив, ожидая. Спичка потухла, до того, как огонь добрался до табака. Водитель матернулся, не разжимая зубов, поднял раздраженный взгляд на кондукторшу и спросил:

– Чего?

– Здравствуйте, я сегодня буду у вас кондуктором, – начала старушка заготовлено, – Меня зовут Усерднекова Тамара Андреевна.

– Ну, щас отправимся, Тамара Андреевна, торопитесь что ль? – отстаивал мужик свое право покурить.

– Нет-нет, не тороплюсь, – виновато залепетала она, – могу я зайти?

– Угу, – огромная рожа водителя снова сконцентрировалась на трубке.

Тамара Андреевна вошла в салон. Он отличался от ее автобуса, и водитель этот отличался от Саши, хоть и было у них что-то общее. Тамара Андреевна поставила сумку к отмеченному бумажкой в файлике месту кондуктора. Осмотрелась. Двинулась было к хвосту, проверить чистоту, но тут крик снаружи «Е****Я ТЫ, Б***Ь, С**А, ДЕРЕВЯШКА» пригвоздил ее к месту. Испуганной старушке оставалось только ждать, замерев. Когда она увидела, что водитель куда-то ушел, она позволила себе пошевельнуться. Заглянула в сумку и, обнаружив, что не взяла ни журнал, ни карту нового маршрута, ни аптечку, стукнула себя ладонью по лбу. Оставалось только ждать, привычно положив правую руку на левую, осторожно гуляя взглядом по чужому салону.

Спустя время водитель вернулся с дымящейся сигаретой в зубах. Залез в кабину, топая и бурча что-то под нос. Тамаре Андреевне показалось, что от его веса автобус зашатался. Дергая, нажимая и стуча по всему так, что вот-вот отвалится, мужик завел двигатель и закрыл двери. Автобус отходил с опозданием в шесть минут.

VII

Первые три остановки были пусты, и водитель проехал их, не тормозя. Кондукторша смотрела в окно, стараясь запомнить маршрут. Этот район был почти незнаком ей: вместо домов с лепниной на фасадах, вечного шума машин, хаотичных толп пешеходов – пустая тихая дорога вдоль стены желтеющих деревьев. На четвертой остановке вошла полная женщина с авоськами и сходу набросилась на Тамару Андреевну:

– Почему вы так опаздываете, а? Я уже час автобус жду! Думаете приятно на холоде стоять, а?

– Извините, пожалуйста, – кондукторша отвечала очень тихо, – Обычно мы… Обычно автобусы вовремя приходят. Просто… Просто…

– «Просто-просто», – передразнила пассажирка, – Вовремя они приходят, как же. Да вы, дай бог, если вообще приедете, уже радость. Вовремя они, щас. Как ваша фамилия? Я буду жаловаться вашему начальству. А, не говорите, сама узнаю.

Она драматично развернулась, подошла к информационным табличкам, демонстративно поглядела на них и заняла место, возмущенно скрестив руки на груди. Отвернулась к окну. Эту недовольную позицию она хранила до самого выхода. Тусклое лицо Тамары Андреевны покраснело от стыда, и, достав тряпку, она стала ходить по салону, протирая каждую поверхность, так, чтобы ее добросовестные старания были видны женщине с авоськами.

Каждый из малочисленных пассажиров, зашедших после, казался кондукторше таким же рассерженным, и она старалась не подходить к ним сама. Один мрачный парень проехал без оплаты, но старушка не посмела сделать ему замечание. Даже передвигалась по салону она без своей обычной ловкости. То ли мешала непривычная планировка неродного автобуса, то ли погода сбила калибровку внутренних механизмов и датчиков Тамары Андреевны, но она то и дело чуть ли не падала, в последний момент успевая схватиться за поручень. В конце концов ей пришлось занять свое место и вставать только тогда, когда колеса везли по прямой.

Автобус выехал из дикого района, и маршрут продолжался уже по более знакомым Тамаре Андреевне местам. На очередной остановке вошла молодая красивая девушка с пустыми, неподвижными глазами. Механически ее тело заняло одинокое место в конце автобуса. Ее рука держала телефон с горящим экраном. Когда Тамара Андреевна подошла к ней, девушка, не перемещая мертвого взгляда, достала из кармана сумки проездной и протянула ей. Кондукторша сама приложила его к валидатору и отдала обратно. Губы пассажирки пошевелились, она едва заметно кивнула. Тамара Андреевна продолжала стоять рядом, осторожно глядя на нее взволнованным взглядом. Из уголков пустых глаз девушки выкатились две слезинки. Тамара Андреевна вдохнула. Выдохнула. Спросила:

– Простите, пожалуйста, у вас все хорошо? Вы выглядите очень грустной.

Девушка вздрогнула. Затем подняла взгляд на кондукторшу, словно не понимая, что ей сказали. Тамара Андреевна добавила:

– Может, вам нужна помощь?

Тут ничего не выражавшее лицо девушки вспыхнуло. Ее зрачки страшно округлились, сжались все мышцы, приоткрылся рот. Как кусок мяса через мясорубку, она выдавила:

– Какое твое дело, как я выгляжу?! Зачем ты лезешь?! – она заметила, что несколько пассажиров повернулись в ее сторону, и продолжила, переходя на скрежещущий крик, – Что тебе от меня надо?! ЧТО ВАМ ВСЕМ НАДО, УРОДЫ?! Да идите вы все н***й, что смотрите?

Смотрели на нее теперь все. Вспышка закончилась, и вновь опустевший взгляд уперся в пол. Тамара Андреевна отошла, шатаясь. Держась за спинки кресел, добралась до своего и упала на него, как раненная. По автобусу полз шепот. Кондукторша положила правую руку на левую, но им было неуютно лежать так. Тогда она убрала руки в карманы. Неожиданно левая наткнулась на конфету, что Тамара Андреевна подобрала вчера. Старушка достала ее и раскрыла трясущимися пальцами, стараясь не видеть ничего, кроме этой желтой карамельки, плохо завернутой в прозрачный фантик. Конфета была плохо отлита, ненадежно завернута, а на фантике маркером были начириканы какие-то цифры. Положив ее в рот, кондукторша полностью сосредоточилась на вкусе, прогоняя из головы все остальное. Чувствовалась обычная приторная сладость с дешевым ароматом лимона и странным, слегка сводящим зубы привкусом. Тамара Андреевна рассасывала ее не спеша, но все же маленькая конфетка вскоре растворилась, оставив кондукторшу без дела. Ей пришлось встать и пойти к пассажирам. К счастью, сорвавшаяся девушка уже вышла.

Маршрут действительно оказался непопулярным. За все прошедшее время в автобусе побывали едва ли двадцать пассажиров. Когда Тамара Андреевна вернулась в свое кресло, она почувствовала небольшое головокружение. Чтобы справиться с ним, она закрепила свой взгляд в одной точке – на обивке сидений напротив. Впервые за день кондукторша заметила, что их цвет отличался от незаметного цвета ткани в ее автобусе. Здесь сиденья были глубинного подводно-синего цвета, как в передачах про морскую жизнь на канале «Земля», который старушка смотрела, пока телевизор не перестал его ловить. И в этом океане плавали оранжевые, желтые и красные узоры. Все они были разные. Красные, будто молнии, резко разрезали толщу воды, кололи ее своими углами. Желтые нежно вились волнистыми ниточками. Оранжевые закручивались раковиной доисторического моллюска. Все они гармонично делили пространство, не воюя, но заигрывая друг с другом.

Тамара Андреевна засмотрелась на эти приятные цвета, и, радуясь, что их заметили, узоры стали слегка объемнее, начали слегка подрагивать, будто готовые сорваться с места и закружиться, живя. Сперва осторожно завертелись оранжевые спирали, за ними медленно поплыли, извиваясь, желтые змейки, а следом и красные зиг-заги дергано затанцевали. Когда очаровательное движение узоров стало слишком явным, Тамара Андреевна очнулась и протерла глаза, чтобы прогнать навождение. Линии перестали двигаться и лишь немного колебались в глубинах синей ткани.

Кондукторша оглянулась вокруг, но новых пассажиров не было. Автобус не останавливался уже, наверно, полчаса, но никого это не волновало. Красочная обивка тоже не привлекала ничьего внимания. Кондукторша, не зная, куда деть скучающий взгляд ( за окном были только одинаковые дома, дома, дома), вернула его к сиденьям. Узоры, как будто только этого и ждавшие, тут же сорвались с места и развеселились пуще прежнего, увлекая старушку. Она наблюдала за ними, как маленький ребенок с интересом наблюдает за заботами муравьев. Где-то летала полуслышная мысль, что это немного странно.

– Простите, – ворвался в танец голос, от которого линии вмиг расползлись по своим местам.

Тамара Андреевна испуганно подняла голову. Перед ней стояла бабушка, вся в белом. Ее одеяние издавало нежный, как лантерн светлячка, свет. Кудрявые седые волосы слегка искрились

– Не подскажите, – начала люминесцентная пенсионерка, – не подскажите, как добраться до Небесной улицы?

– Я-я-я… – Тамара Андреевна пыталась восстановить наполовину растворившиеся в недрах синего мысли, – Я не… То есть сегодня у нас… У меня сегодня тут сегодня первый день. Не знаю.

– Поняла-поняла, – светящаяся оглянулась на сидение, загипнотизировавшее кондукторшу. Затем посмотрела не нее саму и отошла, разгораясь еще ярче.

Тамара Андреевна вскочила, пряча взгляд от засасывающих узоров и пошла в хвост, ища место, откуда их бы не было видно. Идти было тяжело. Засидевшееся тело не слушалось, и каждой конечностью приходилось управлять отдельно, а сумасшедший водитель гнал так, что стены, пол и крыша автобуса изгибались, готовые разорваться на лоскутки, устроив катастрофу. Но хуже всего были узоры с обивки, которые лезли и лезли в глаза кондукторши, как рой насекомых. Она остановилась и с силой зажмурилась, но зиг-заги, спирали и змейки пробрались и так, поползли по векам изнутри, меняясь цветами. Мысль о том, что что-то не так стала громче и ближе.

Тамара Андреевна открыла глаза, чтобы увидеть других людей. Мышцы ее лица сами по себе сокращались, меняя улыбку на испуг и обратно. В конце концов, она перестала пытаться их контролировать. В хвостовой части она увидела малыша с мамой. В отличии от спокойных, как статуи, взрослых, он безостановочно разглядывал все вокруг, крутил головой, ища еще не опробованный взгляд на мир. Веселился. Тамара Андреевна решила, что он замечает то же, что она, и стала пробираться к нему сквозь изменчивое пространство автобуса. Путь туда казался очень длинным, и расстояние только увеличивалось, напоминая кондукторше лестничные пролеты автовокзала. Это сходство пугало ее, и Тамара Андреевна использовала все внимание, которое смогла отнять у хаотичного движения того, что не должно двигаться, чтобы добраться до веселящегося малыша.

Длинный путь закончился внезапно, как будто салон вдруг сжался до своего обычного размера. Тамара Андреевна обнаружила себя сидящей напротив мальчика и его мамы. Женщина читала книгу, а ребенок смотрел на кондукторшу, знакомясь. Неожиданно просто и естественно она улыбнулась малышу. Ему это понравилось, и он улыбнулся в ответ. Как другу. Тут же мелкая дрожь, все это время державшая плечи и позвоночник Тамары Андреевны унялась. Узоры на сиденьях и фрагменты автобуса, словно устав от бесовской пляски, успокоились и лишь слегка дружелюбно вибрировали. Стало тепло и уютно.

Вместе друзья – старушка и малышок заметили, что снаружи начался дождь. Одновременно их ничем не сдерживаемые, свободные тела приняли удобные позы у окна, так, что кончики их носов – маленького, гладкого и морщинистого, пористого почти прижались к стеклу. Мальчик выбирал две капли и загадывал, какая из них спустится быстрее, а Тамара Андреевна мирно любовалась, как несущиеся по стеклу потоки воды создают и тут же стирают лица людей. Она не успевала их рассмотреть, но знала, что это все, кто когда либо ездил на этом автобусе. Да и на любом другом автобусе города. Обласканные безупречными формами воды, они были очень красивы.

Тут малыш ткнул пальцем в окно и крикнул:

– Смотри!

– Не смотри, а смотрите, – поправила его мама, не отрываясь от книги.

Там, куда указывал мальчик, в растущей луже резвилась огромная собака. С языком, высунутым из растянутой в беззаботную собачью улыбку пасти, она вертелась, как ужаленная, каждой шерстинкой балдея от дождливого дня. Старушка и мальчик смотрели на нее, пока автобус не проехал мимо. Потом они видели смешно вросших в стены людей, прячущихся от дождя под козырьками и балконами. Бородоча, моющего ноги в потоке из сточной трубы. Видели утку с утятами, плавующую прямо в луже. И мокрых пешеходов, бегущих между этих луж. Видели группу детсадовцев с зонтиками разных цветов, делающими детишек похожими на стадо медуз. И еще они видели сплошную стену дождя, сбивающую всю пыль, бодрящую, обновляющую город. Они влюбились в этот дождь.

Тамара Андреевна повернулась к мальчику, лицо которого на фоне мерцающего, гнущегося, плывущего окружения оставалось четким и ясным, и призналась:

Зн-з-знаешь, у м-меня, – слова с трудом выходили и стыковались друг с другом, у м-м-ме-ня тоже е-е-есть сын.

– Но вы же старая бабушка! – не поверил ей малышок.

– Леша! – возмущением маскируя смешок воскликнула его мама.

– Да, с-с-ста-рая, – согласилась Тамара Андреевна, улыбаясь, – н-но он уж-же не ма-аленький. Вз-з-зрослый. Живе-е-ет в др… в дру… в другом городе. В Мо-мо-скве. Ра-бо-та-ет.

– А я тоже уже не маленький! Вот мой братик еще маленький, а мне почти пять с половиной! – продолжал смешить пассажиренок, – А почему ты так говоришь?

– Леша! Неприлично такое спрашивать! Извините! – уже по-настоящему сердясь сказала его мама, на секунду переведя на них глаза.

Тамаре Андреевне стало смешно. От слов малыша и от того, что лицо его мамы от чего-то меняло цвет с синего на розовый и обратно. Леша хихикнул с ней за компанию. Потом они еще немного посмотрели в окно, и вдруг мальчик подпрыгнул от пришедшей к нему идеи. Он сказал, захлебываясь и тряся мамин рукав:

– Мам! Мам! А давай выйдем пораньше и погуляем немного!

– Ты что, с ума сошел? Ты видел, что там творится? – ошарашено посмотрела на него женщина, – у нас даже зонта нет!

«А у меня есть зонт!» – пронеслось в голове у Тамары Андреевны и стало крутиться там на повторе. Когда автобус остановился, ее тело само по себе поднялось с кресла. Тамару Андреевну ждали (она точно знала, что ждали) и счастливая мокрая собака, и бездомный с чистыми ногами, и утка с утятами и все-все-все. Схватив зонт и сумку, она подбежала к открытым дверям, ловко проскальзывая между пассажирами. Тут в голове что-то щелкнуло. Что-то незавершенное не давало ей выйти. Она обернулась в поиске и поймала взгляд мальчика Леши. Подняла свободную руку и помахала ему. А он помахал в ответ. С улыбкой, без зависти, желая веселой прогулки за них обоих. Тамара Андреевна свободно и легко вышла в огромный мир.

VIII

Вокруг Тамары Андреевны развернулась необъятная, непостижимая, желающая быть исследованной и созерцаемой вселенная. Разбегались в этом пространстве ставшие очень большими, но все равно не способные охватить все глаза. Внутри старушки что-то вертелось, подпрыгивало и переворачивалось. Окружающее жило, двигалось, менялось. Старушка стояла, пока не решаясь шевельнуться, на дышащем асфальте. Она решила, что это спина какого-нибудь спящего титана. По ее голове и плечам стекала вода, забирая с собой все нехорошее, что, оказывается, копилось в ней долгие годы. Забирала прилипшие слова несчастной девушки и дым, осевший после сна. Когда все это утекло по стене атланта куда-то прочь, Тамара Андреевна раскрыла зонт. Тихо, чтобы не разбудить. Теперь она могла не бояться, что капли расплавят ее целиком, как ведьму из книжки, что Тамара Андреевна читала в детстве. Она одновременно была в самом центре этого таинственного мира, но в своем закрытом и безопасном пространстве, как турист на сафари. Не зная, куда пойти, она пошла вперед.

Она шла меж маленьких бездонных океанов, населенных неизвестно кем, меж живых домов с несчетными окнами. В каждом окне, Тамара Андреевна знала это, были люди, семьи. В каждом происходило что-то беспрерывное, и в каждое старушке хотелось заглянуть, а может и залезть. На стене одного из домов возникло огромное судоку. Тамара Андреевна не стала тратить время на его разгадку, хотя никогда не видела таких чудес. Оставляя за собой след – медленно затухающие полупрозрачные копии себя, проносились мимо люди. Вжимая шеи и уклоняясь от потоков воды со всех сторон, они продвигались от козырька к козырьку, как какие-нибудь тушканчики.

Куда бы ни посмотрели ведущие Тамару Андреевну, потяжелевшие от восторга глаза, всюду она видела, как невероятные орнаменты несуществующих цветов необъяснимо сменялись другими, еще менее понятными. Ничто не было постоянно. Даже суровые кирпичные стены и вкопанные в землю железные столбы не могли сохранять свою форму. Вокруг было только новое. Вокруг отовсюду лилась жизнь. Лилась, лилась, лилась жизнь и вода.

Тамара Андреевна не помнила, когда еще мир казался ей таким настоящим.

Вдруг за поворотом вместо нового ряда домов-хамелеонов старушка увидела пустоту. До этого момента доступная только сверху безграничность была теперь прямо перед ней. От волнения быстро-быстро вдыхая влажный воздух, Тамара Андреевна поспешила туда, как будто этот простор и был целью всего ее путешествия.

То, что издалека показалось ей свалившимся куском неба, при приближении переплавилось в набережную реки, несущей на своих плечах весь город. Задувал ветер, и, подойдя к ограждению, Тамара Андреевна сложила зонт, а руками схватилась за кованые поручни, чтоб ее не унесло, как семя одуванчика. Вся мощь, вся необъятная ширина реки была перед ней. Грани волн то бесподобно сияли, то пугали мраком глубины. Над рекой справа и слева висели мосты, скрепляя кажущиеся дрейфующими острова. Большущее чувство, смесь трясущего волнения и густого, как мед, счастья захлестывало ее, как эти волны гранит берега. Тамара Андреевна чувствовала это даже в пальцах ног, даже в коленях, даже в костях.

Выросшие из набережной или вышедшие из вод величественные дома-дворцы своими нежными цветами, пластичностью роскошных фасадов обрамляли реку. Еле заметно они двигались то чуть к ней, то обратно, и снова к ней, и опять обратно, как качели на ветру. Хотя ничего столь потрясающего в ее привычном с детства, поблекшем от времени и страдающем от захватившей его безвкусицы городе она никогда не видела, что-то знакомое было в пейзаже перед ней. Не в пример другим, пролетающим малозаметно, тут же вытягивающим за собой следующую, такую же мимолетную, эта мысль плотно засела в сознании старушки. Она стала глядеть по сторонам, с трудом доставая информацию из памяти о своей старой жизни.

И тут, как попавшая в раскаленное масло вода, взорвалось в голове Тамары Андреевны осознание, что последние три года каждый день по несколько раз она проезжала это место. Как, как могла не замечать она этой великой силы и красоты? Как могла она буднично, без восторга и ужаса смотреть на четвертое тысячелетие дающую и отнимающую жизнь, несущую неизмеримые потоки воды, не подчиняющуюся даже ветру Реку? Как могли не вселять в нее чувство любви эти прекрасные стройные ряды домов, помнящих императоров и деревянный флот? Тамара Андреевна плакала.

Ей с детства твердили, в каком красивом месте она живет, и сама она, повзрослев, стала рассказывать это младшим. Но с тех пор, как ее детство кончилось, она продолжала любить город только по привычке. Его истинные красоты затерлись рутинными днями. Все могущество природы не могло пробить толстое стекло аквариума Тамары Андреевны, залитого суетливыми заботами и монотонностью.

Старушке страшно захотелось наверстать сразу все упущенное за целую жизнь, прожитую здесь. Чувствуя стыд перед городом, она прошла тысячу шагов, ища спуск к воде. Оказалось, что зная название каждой набережной, она ни разу не дотронулась до реки, на которой они стояли. Отыскав наконец лестницу и необычно легко преодолев ее, Тамара Андреевна опустилась на четвереньки у самой поверхности волнующейся реки. Сакрально она окунула руки в воду, затаив дыхание. Замерла на мгновение. И расхохоталась, выдергивая руки из холодной и мокрой воды, намочившей ей рукава. Такой же обычной воды, как и везде. Представив, как она, должно быть, выглядела со стороны, старушка продолжала смеяться, пока смех не разбился о потрясение от нового, неизвестно какого за день открытия.

Тамара Андреевна почувствовала запах. Обычно отключенный за ненужностью в плотных слоях жесткого, дымного, тысячекратно пережеванного воздуха нос учуял влажную соленость ветра и заработал на полную. Мир, в котором пребывала старушка, открыл ей еще одно свое проявление – иметь запах. Тот, что чувствовала она сейчас, состоял из свежести ветра с морским привкусом, запаха цветущих водорослей на граните и электрических искорок. Неутихающие потоки воздуха несли отовсюду осколки еще сотен запахов. Тамара Андреевна закрыла глаза, чтобы получше распробовать этот новый способ контакта с миром. Запах менялся не менее удивительно, чем все, что ранее видела старушка. Ползающие перед глазами пятна импровизировали под него, выстраиваясь в маринистские пейзажи, фигуры скатов и угрей, лица каких-то веселых моряков.

Вдруг оглушающе громыхнуло низким тысячетонным звуком. От сокрушающей громкости картинки перед глазами Тамары Андреевны рассыпались, а сама она от неожиданности полетела в воду. Безликий черный страх. Смесь грохота, рева и бульканья. И вода. Везде. Но рука держится за выступ. Как? Тянет тело. Накрывает сверху вода, отходит. Вторая рука чудом хватается и тоже тянет. В голове остроконечные красные треугольники и ни одного слова. Руки тянут неостановимо, как механизмы. Снова накрывает волной. Но обезумевшие руки рывком вышвыривают тело на гранит.

Из оцепенения вывел ужас. Ужас поднял на ноги и погнал по лестнице вверх и дальше, дальше от воды. Дальше от грома, который продолжал греметь удар за ударом, подпитывая ужас. Каждый раскат зацикливался в ушах Тамары Андреевны, множился, превращаясь в рев смерти. Гром гнался за старушкой.

Одновременно с глухонемым ужасом, захватившим и несущим Тамару Андреевну вперед, существовала (то ли внутри, то ли снаружи) другая, параллельная Тамара Андреевна. Она спокойно, как будто глядя со стороны и, вроде бы, даже расположившись в удобном кресле, вслух обдумывала происходящее. Да так, что ее рассуждения звучали не менее явно, чем рык грозы.

«Гонится следом? Ну да, действительно, похоже, что гонится. А зачем бы ему? Зачем бы грому за мной гнаться? Нельзя было трогать реку? Нужно было утонуть? Ерунда. О! Точно! Все просто, это из-за сумки. Из-за денег в сумке! И из-за жилета, это же понятно! Может, и не только он гонится…»

В ту же секунду из-за угла выкатил стоявший в засаде автобус. Раскрытый Тамарой Андреевной, он заливался металлическим лаем и пробивал пелену дождя яростным светом из фар. Водитель с полностью покрытым медвежьими волосами лицом и сигарой в зубах смотрел прямо на нее людоедскими глазами.

В третьей волне ужаса захлебнулась и рассуждающая Тамара Андреевна. Остался только бег, тяжелый и истощающий. Непрерывный бег по вероломным, вырастающим прямо перед ногами плитам, бег между глубоких луж и плотоядных канализационных люков. Бег сквозь грохот, сквозь поджигающие все вспышки молнии и сквозь плотный, тормозящий, как во сне, воздух.

Пылающие ноги принесли задыхающуюся старушку в закрытый темный двор, и там она упала на траву без сил.

IX

Где-то вдалеке, как вражеские танки, еще ревели трамваи и автобусы, рыскающие повсюду в поисках старушки. Доносилось и эхо грома. Но во мраке и беззвучии узкого двора-колодца Тамара Андреевна почувствовала себя в безопасности, как ребенок в крепости из стульев и одеял.

Боль в ногах и холод чувствовались, но как будто летали где-то в стороне, не действуя на нервы старушки и не мещая ей думать. А думала она, что ей непременно нужно встать, и, не попадаясь никому на глаза, добраться до дома. Лишь бы добраться, высохнуть, согреться, навести порядок в кружащейся голове, а там придумается, что делать дальше.

Но на запрос, как добраться до дома мозг выдавал перепутанный набор картинок ее обычного пути от автовокзала. Данных о том, как долго и в каком направлении она бежала, там тоже не нашлось. Да и карты центральных районов, которые она помнила наизусть, не казались чем-то, что могло бы помочь в этом непостоянном, текучем мире. Но понятно было, что сперва нужно выйти из двора не тем же путем, которым старушка вошла, ведь там ее могли ждать. Заметив арку в стене напротив, она пошла туда.

Раскручивалась ураганом обещавшая подождать до дома мысль о кондукторской сумке и преследовании. Тамара Андреевна, украдкой оглянувшись, приоткрыла стягивающую таз сумочку. Внутри мялись и пропитывались влагой множество купюр, данных ей на сдачу и вырученных за день. Во втором отделении лежал мертвый ручной валидатор. Тамара Андреевна не стала пытаться включить его. Навсегда был потерян в волнах висевший на ниточке рулон билетов на тысячи рублей. Ноша преступления перекрывала кондукторше воздух. Осуждающе пялились пустые окна. Почерневшие стены кишели мерзким движением. Было грязно.

В арке Тамара Андреевна чувствовала, как сжимаются за ней стены. Выйдя, она оказалась в другом дворе, еще мрачнее первого. Из него был проход в следующий, из того – в другой, потом в еще один, и все они были похожи до неотличимости. Спустя пять или шесть арок Тамара Андреевна поняла, что заточена здесь навечно. В наказание.

И окаменела, притворилась неживой. По стене дома ползла гигантская змея. Ее тело состояло из сегментов, склизкая чешуя отливала металлом. Змея скрипуче шипела. Зрение у твари явно было никакое, и, похоже, она питалась зазевавшимися жильцами. Похоже, так дом и опустел. Старушка, сдерживая крик, медленно двигалась к стене.

– Простите, мама! – вдруг громко позвали сзади.

Змея не пошевелилась. Тамара Андреевна обернулась, уже чуть не смеясь от страха.

– Мама, вам не холодно так скакать, а? – продолжал возникший позади нее леший с сигаретой, над которой вилось облако дыма в виде купола с крестом. На левом глазу у него красовался фиолетовый нарост, в котором кружились какие-то магические материи, – Вам, бля, может, помощь нужна какая-там? А? Заблудились, говорю, мама?

Тамара Андреевна, приложив палец к губам, указывала на змею, предостерегающе округляя глаза.

– Что такое, мама? Что там, мля?

– Зме-е-ея, – громко прошептала старушка.

– Змея? – леший прищурился, выдвинул свою древесную шею вперед и посмотрел на стену, затем на старушку, – А, мля. Да это ж ручная моя змея, домашняя, мля. Не бойтесь! Вы лучше, мля, зайдите ко мне погреться, мама, у вас плечи, мля, трясутся.

Тамара Андреевна решила довериться лешему, не только единственному разумному обитателю этих дворов, но и хозяину змеи. Сил убегать у нее все равно не было.

Выпуская из своей сигареты то фигуру булки, то россыпь дымных монет, он открыл низкую служебную дверь в стене и скрылся в подвале. Когда Тамара Андреевна пошла за ним, леший дал ей руку и указал на ступеньки.

Старушка попала в новый, теплый и тесный мир. У крошечного окна, наполовину занятого выходящей в него трубой, стояла бочка с догорающими внутри досками. Сквозь щели в ней огонь посылал лучи, создавая удивительный мир теней на стене напротив. У бочки на газетах лежал матрас, а на матрасе спальный мешок и набитая сухой травой тряпка. Тут же стояла обшарпанная тумбочка и рюкзак на ней.

– Вот, мама, пожалуйста, садитесь сюда, мля, к огоньку, я сейчас, мля, дров подкину, – хозяйничал леший, – называют бездомным, а дом-то, мля, есть, хе-хе. И хорошо у меня тут, крыс-тараканов нет никаких, кошки часто у меня, мля, бывают. А сверху уже никого нет, расселили, так что никто, мля, не ворчит. Ну и я, мля, кого попало не вожу. Только предложить мне вам, мама, нечего. А хотя, хотите пряник?

Тамара Андреевна посмотрела на гостеприимное существо и вежливо покачала головой. Его прерываемый на частые «мля» (которых он ужасно стыдился, но ничего не мог поделать) монолог старушка слушала в четверть уха, растворяясь в тепле, исходящем от бочки.

– А ёп! – кулаком шибанул себя по лбу леший, – Что же я, мама, вам же холодно в мокром. Вот что. Вы дом потеряли, так?

Старушка кивнула, не удивляясь всезнанию лешего.

– Ага, мля. Ну вот что предлагаю: я вам свою, мля, одежду дам, а вы мне свою. Вы домой сможете дойти, мля, а я тут просушу все и тоже, мля, голым не останусь.

Дрейфовала в пузыре на глазу фиолетовая энергия, тепло танцевал свет по стенам, рисуя фантастические рыжие джунгли. От жара стало рябеть все вокруг.

– Н-н-е мог… н-не мо-огу, – трудно давались Тамаре андреевне слова, – не-ли-зя.

Пальцем она показывала на снежинку.

– Понятно, мля, – печально пробурчал леший.

Помолчал немного, мня ухо пальцами. Выкурил сигарету, пройдясь по подвальчику и пуская фигуры гитары, двуглавого орла, ананаса и еще черт знает чего, в темноте было не разобрать. Вернулся к бочке. Сказал:

– Ай, мля, ладно, мама, ну что я? Берите мои штаны и куртку, а у меня еще пара тряпок есть. Ничего, мля. А потом как сможете, мля, занесете. Ничего, мля, проживу, не зима же пока.

Тамара Андреевна смотрела на него, как на доброго волшебника, щедрого властителя заколдованных дворов. Он снял штаны и дырявую куртку, и старушка увидела, что сгустки магии плавали у него по всему телу, большие и маленькие, фиолетовые, синие и зеленые. Он накинул какие-то лохмотья из тумбочки и вышел. Старушка, наслаждаясь, переоделась в сухое и теплое. Одежда пахла дымом и телом, но согревала искорками пурпурной магии, мелькающими меж ворсинок. Тамара Андреевна взяла свои мокрые вещи и вышла на улицу.

Змея висела на том же месте, а леший стоял у стены, выпуская изо рта дымную фигурку единорога.

– О, мама, как вам идет! – засмеялся он висящей, как мешок, одежде, – Ну, мля, рассказывайте, где ваш дом?

– У-улица Бу-бурная, д-дом три, – выговорила тамара Андреевна с тоской, как странствующий торговец имя далекой родины.

– Ха, так это вам три шага отсюда! – воскликнул леший и обрисовал потерявшейся старушке путь, начиная от выхода из двора и до самой двери парадной Тамары Андреевны. «Мля» он сказал всего два раза.

Перед тем, как уйти, Тамара Андреевна молча достала из кондукторской сумки все купюры и подарила лешему. Он принял мокрые деньги, и они поклонились друг другу, как японцы.

– О-обязате-е-льно при-при-принесу о-оде-жду, – сказала Тамара Андреевна и пошла по указанному чудным жителем подвала пути. Прямо перед ней в стене открылся проход и снова исчез, когда она вышла на улицу. Кондукторскую сумку она швырнула в первую же мусорку, и без этой улики, в чужой одежде Тамара Андреевна без паники дошла до дома, пряча лицо под капюшоном. Даже блуждающие и кренящиеся под ногами плитки тротуара не смоги сбить ее с пути.

X

Царапая небо и продавливая землю, высился перед Тамарой Андреевной ее дом. Стражем стояла массивная железная дверь. Долгое время старушка пыталась понять, как попасть в столь неприступную крепость. Тут в голове вспыхнула картинка дерева у кухонного окна и забирающегося по нему пушистого существа. Тамара Андреевна обошла дом и увидела среди цветущих, завядающих и вновь распускающихся кустарников ветвистое и мощное дерево, наклонившееся к дому, как выпрыгивающий из воды кит.

Старушка подошла к стволу и положила на него руки. Где-то в шее и дальше вниз по позвонкам отозвалось какое-то чувство. Усилием ума вытянув его наружу, Тамара Андреевна поняла, что это чувство – дремучий, целую вечность пролежавший на дне ее сущности обезьяний инстинкт. Инстинкт диктовал, что удобнее сперва схватиться левой рукой вон за ту ветку (проверив, не сухая ли она). Инстинкт подсказывал, как распределить силы и где можно будет отдохнуть, оплетя руками сук. Инстинкт сообщал о каждом колебании ствола, делая его частью тела. Старушка чувствовала наклон дерева и дрожь листьев четко, как собственное движение.

Но только она потянула руку вверх и приподняла стопу, в кармане подсказкой что-то звякнуло. Неожиданно совершив громадный эволюционный скачок, Тамара Андреевна достала неизвестно как оказавшиеся в куртке лешего ключи от дома. Их звон мигом вытряс из старушки все обезьянье, и, улыбаясь своему чудачеству, она вошла в дом.

Внутри оказалось темно, и пока Тамара Андреевна отыскала путь к лифту среди плавающих в черной пустоте геометрических фигур, покрытых мхом, в ее сердце снова пробрался скользкий, хлюпающий, как болотная жижа, страх. Стараясь не обращать на него внимания, старушка зашла в тесную кабину. Что-то ползло из темноты позади, и, поддавшись панике, она стала жать на все кнопки разом, лишь бы закрылись двери. Они срослись перед самой мордой ползущего, и Тамара Андреевна услышала, как заскрежетали от голодной злости когти чудовища. Целую вечность обезумевший лифт возил Тамару Андреевну то вверх, то вниз. Как и она, запертый внутри тусклой желтой лампы вился рой мелких мошек. Когда старушка почувствовала, что вокруг кончается воздух, оставляя только гниющий свет, двери открылись и выпустили ее на втором этаже. Выскочив, Тамара Андреевна долго пыталась судорожно трясущимися руками подобрать нужный ключ. Наконец, подошли друг другу изменяющиеся на глазах ключ и замок, по необыкновенной удаче на секунду принявшие одинаковую форму. Тамара Андреевна оказалась внутри. Дома. В тишине, в тепле, в безопасности.

Сперва ничего необычного она не заметила. Слышно было, как громко тикают кухонные часы, да слабо жужжит лампочка. Старушка присела на табуретку у входа и ее руку сами по себе легли друг на друга. Впервые за день она она сознательно приготовилась к чудесам. Но чудеса в этот раз не спешили вылезать из своих уголков. Слабо колыхался, как лес на теплом ветру, коридор. Невидимые духи бережно раскладывали по шкафам и плинтусам крошечные пылинки. Со стороны антресолей доносился чей-то мирный храп.

И вот из-за угла, широко зевая и покачивая расслабленными бедрами, вышла кошка. Ее уютный серо-коричневый окрас и ленивая походка удивительно метко подчеркивали царящую в этом вневременном мирке среду защищенности от всеперемалывающего своими лопастями внешнего мира. Осень открыла слипшиеся ото сна глаза и остановилась с поднятой лапой, глядя на старушку. Принюхалась, как учуявшая запах сигарет от рук сына мать. Выругалась по-кошачьи. Задала вопрос.

– Да-а я-то от-откуда знаю, дорогая? – управлять языком было уже легче, и Тамара Андреевна, не задумываясь, отвечала, – просто БАЦ вдруг…

На прокрученные тут же в беспорядке события дня плюхнулся сверху факт, что мяуканье кошки само собой расшифровалось в голове старушки в самый обычный человеческий вопрос. Тамара Андреевна взялась за голову и объявила:

– Ну все, приехала я. Можно звонить в дурдом.

– Вот что, дорогая, – ласково стала рассуждать Осень, – тебе бы пойти умыться, переодеться в домашнее, а я тебя пока на кухне подожду, сделаю чай.

– Пожалуй, – согласилась старушка.

В ванной она сняла подаренную одежду и аккуратно положила ее в стиральную машину. Свою, мокрую, бросила в корзину. Долго стояла перед ней, как перед штурвалом инопланетного корабля, не зная, как запустить. В итоге наугад нажала несколько кнопок. Барабан закрутился, и прежде чем он начал крутить весь мир вместе с собой, Тамара Андреевна отвернулась. Оранжевую жилетку она скомкала и кинула под шершавое пузо чугунной ванны, чтобы не видеть. Сняла промокшее нижнее белье и насухо вытерлась огромным мягким полотенцем. Холодной водой умыла лицо, и, открыв освеженные глаза, увидела свое отражение.

В зазеркалье стояла чистая и прекрасная, ничем не стесненная и не запрятанная стыдливо в три слоя одежды, женщина. Там, где раньше были цветные пятна, выпяченные вены, теперь горели и переливались космические облака. Там, где раньше свисала сморщенная кожа, расцвели цветы, раскинулись поля и выросли скалы. Седые волосы короной мудрости окружали переплетение узоров лица. Двумя черными дырами, поглощающими свет, ширились зрачки больших глаз. Руки утонули в инопланетных оттенках, и сквозь кожу можно было видеть, как происходят в нутрии непостижимые крошечные процессы, беспрерывно сменяя друг друга, поддерживая невозможную жизнь.

«Да это же я!» – подумала Тамара Андреевна, и из ее переполненных высшим из чувств глаз полились слезы. Еще очень долго она рассматривала, трогала, даже нюхала свое восхитительное тело. Любовалась, разглядывая на себе равнины, холмы, ущелья. Разглаживала кожу и смеялась от того, как она снова скукоживалась. Пыталась рассмотреть и спину, и стопы, влюбляясь.

Наконец, накинув тяжелый банный халат, приятно давивший на плечи, она вышла в коридор, как на подиум. Заметив ее гордую походку, кошка улыбнулась. Промяукала:

– Ну, садись, милая моя! Только про чай я забыла, пес побери!

Сама кошка села на стул напротив.

– Ну что, хозяюшка, рассказывай.

– Даже не знаю, – начала Тамара Андреевна, – похоже я нечаянно свистнула автобусные деньги. А потом как громыхнуло…

– ХА-ХА, ПРАВДА? Ну даешь! – Осень зашлась смехом, скорее поросячьим, чем кошачьим, – Не ожидала я от тебя такой веселухи. И где они?

– Деньги отдала. Подарила. А сумку выбросила по пути, – выуживала старушка из памяти, как из мутного пруда, – Слушай, это же серьезное преступление.

– Ой, да брось ты, «преступление». Тоже мне. Да на эти копейки и лотка приличного не купишь. Хвост ставлю, никто и не заметит.

– Да как же не заметит? Во-первых, кажется, уже заметили. Да и как это – уехал автобус с кондуктором, а вернулся без, – Тамара Андреевна от кошачьего пофигизма только еще больше распереживалась.

– Ну если и заметят, какая им разница? Часто они на тебя, мыши костлявые, вообще обращали внимание? – стала сердиться Осень.

Тамара Андреевна вспомнила здание-коробку, тяжелую дверь, бесконечную лестницу. Сказала:

– Да никогда, в общем-то.

– Ну, а теперь что? Придешь к ним завтра, скажешь: «Ой, извините!». В худшем случае сделают морду, как кислого молока напившись и оштрафуют. И пес с ними.

– Да, да…

Старушка вдруг сообразила, что Осень, должно быть, страшно голодна и стесняется об этом напомнить. Заботливая хозяйка достала корм и навалила в миску с горкой. Кошка мурлыкнула:

– Спасибо! И себе положи, если хочешь.

И принялась есть. Тамара Андреевна села. Перед глазами висела сумка с деньгами, в ушах стоял хищный шум автобусов, в бешенства разрывающих все вокруг светом фар. Чтобы заглушить параноидальное чувство чем-то привычным, она нащупала завернутый в полиэтилен пульт и щелкнула кнопкой ВКЛ.

Захрустело электричество за пыльным экраном, и из серых крапинок возникла картинка. Прямо посреди нее, весь измазанный в нефти, прыгал на красном фоне жирный лысый стервятник с широким человеческим лицом. Пачкая все вокруг и неуклюже передвигаясь по экрану со сложенными за спиной крыльями, он гадко вопил. Каждый его наждачный визг сопровождался грохотом железных аплодисментов, как будто сотни заводных игрушек по сигналу били друг о друга механическими ладонями. Падальщик скакал, все больше распалаясь. Кочевряжился, страшно стрелял безумным взглядом, строил рожи. Он то фанатично хвалил кого-то, то остервенело ругал, но все это сливалось в один отвратительный крик голодной птицы. У Тамары Андреевны заболели уши, от размазанной по экрану жижи пищевод сковало чувство тошноты, гадко закрутило живот. Она переключила канал.

Теперь в телевизоре стояла женщина с микрофоном. Водя за собой камеру, она бродила по автобусной станции. Рассказывала что-то для виду, но каждое ее слово служило только чтобы расколоть Тамару Андреевну. Как бы невзначай она остановилась у модели, которая сегодня утром везла старушку. Продолжая молоть что-то притворно безобидное, своими крокодильими глазами она смотрела прямо внутрь Тамары Андреевны. Ведущая садистки отмечала мельчайшие проявления страха и волнения, и кончики губ у микрофона сокращались в нетерпении. Старушка как могла сохраняла невозмутимость, но бешено бьющееся сердце и выступающие на лбу капли пота выдавали ее. А та, в телевизоре, продолжала играть с ней, как с обреченной жертвой. Ведущая уже не пыталась скрывать свои острые зубы и нечеловеческие зрачки. Она ждала момента, когда старушка не выдержит.

Тамара Андреевна, чувствуя, как темнеет в глазах, молнией выкинула руку к пульту и по-ковбойски выстрелила в телевизор, втопив первую попавшуюся кнопку. Ведущая прыгнула, раскрывая пасть, но было поздно. Какое-то время канал переключался, дав старушке отдышаться, как после битвы.

Картинка снова задрожала и отобразила на экране родной лик Президента. Сидя во главе овального стола, он с привычной умиротворяющей четкостью ставил перед собравшимися неоспоримо важные задачи. Он заботливо выпячивал главные слова, аккуратно расставлял паузы, поглядывая в свою папочку. Каждое предложение он впечатывал в собравшихся людей в пиджаках так, что они от ощущения вселенской значимости его слов не могли даже моргнуть. Некоторые просто закрыли глаза, впав в транс.

Закончив речь, он тихо откашлялся (кхе-кхе), ровным движением поднял с подставки стакан с водой и сделал один выверенный глоток. Поставил обратно. Окружность дна одновременно коснулась стола каждой из своих точек, так идеально было движение Президента. Оценивающим взглядом он обвел всех за столом, перевернул страницу в папочке и продолжил:

– Спасибо, коллеги. Я рад, что темпы нашей слаженной и отточенной, – господин Президент нажал на эти два слова, – работы позволяют нам перейти к следующему вопросу. Итак, Тамара Андреевна! – огласил он повестку дня, посмотрев прямо в камеру.

Старушка окаменела, превратилась в соляной столб. Президент продолжал:

– Сегодня мне в особо экстренном порядке мне сообщили, что, невзирая на всю оказанную государством поддержку, пенсионерка Усерднекова Тамара Андреевна, занимающая почетную и хорошо оплачиваемую должность кондуктора городского автобуса, украла все вырученные деньги вместе с ценным имуществом городской транспортной компании.

Тамара Андреевна беспомощно шевелила губами. Президент продолжал, от официальной манеры переходя к патриотично-яростной:

– Я лично считаю совершенно необходимым пресечь подобное поведение самым твердым и жестким из позволенных законом методов.

Рука старушки тянулась к спасительному пульту, как будто сквозь сливочное масло. Президент продолжал, сатанея:

– Подобный беспредел НЕДОПУСТИМ на территории НАШЕЙ страны, – кожа его покраснела и отвердела, погас весь свет вокруг него, и только его глаза, вцепившиеся в старушку, горели магматическим светом, – Я призываю вас, Тамара Андреевна, НЕМЕДЛЕННО сдаться в ближайший участок полиции, не оказывая сопротивления, и я могу пообещать вам честный суд.

Добравшаяся рука утопила кнопку включения. Картинка дрогнула, но не исчезла.

– ДУМАЕТЕ, РЕЧЬ ПРЕЗИДЕНТА МОЖНО ПРОСТО ВЗЯТЬ И ПЕРЕКЛЮЧИТЬ? ДУМАЕТЕ, ЧТО СОВЕРШЕННОЕ ВАМИ ПРОСТО ЗАБУДЕТСЯ? – ревел мутировавший господин Президент, размахивая множеством рук.

Собравшиеся за столом прихвостни скалили зубы и обнажали двойные языки. Трясся от праведного гнева правителя весь мир. Тамара Андреевна жала что есть мочи на все кнопки, одурев от ужаса.

– ВЫ ПОЗОР ДЛЯ НАШЕЙ ДЕРЖАВЫ! КОГДА МЫ ВСЕ ПОПАДЕМ НА НЕБЕСА, ТАМАРА АНДРЕЕВНА, ВЫ ПРОСТО СДОХ…

Старушка стояла, содрогаясь, с вырванным из розетки проводом, зажмурив глаза. В треске помех тонул гневный клекот. Когда Тамара Андреевна открыла глаза, телевизор был мертв. Она бросила провод на пол, и, шатаясь, вышла из кухни.

Чуть не споткнувшись в коридоре о кошку, невозмутимо выходящую из туалета, старушка уставилась на нее ищущим спасение взглядом. Та быстро взяла все в свои лапы и, трясь о ее ноги, успокаивала, мурлыча:

– Послушай, Тома, что ты там сейчас не увидела, это все не по-настоящему. Не реально. У нас здесь никакой опасности быть не может, ты же знаешь.

Тамара Андреевна сидела у стены, на полу, гладила Осень, и дрожью вытряхивался из нее последний страх. Кошка щекотно лизала ей руки шершавым языком. Наконец, старушка улыбнулась:

– Ну, все-все, хватит. Успокоилась я, милая моя. Дай-ка встану.

Вытерев глаза рукавом, Тамара Андреевна пошла в кладовку, искать аптечку с успокоительным. По пути она старалась не смотреть под ноги, где сложенные домиком деревянные половицы устраивали хореографическое шоу.

Плохоосвещенная кладовка представляла собой узенькую комнату с уходящим в космос потолком. На бесчисленных полках пылились старые игрушки, банки, бумаги, удобренья, книги, детская одежда, маленький трехколесный велосипед и множество другого хранящего память мусора. От всего этого перед Тамарой Андреевной, как на проекции, стали мелькать хаотичные образы и кадры из прошлой жизни, расставленные черт знает как. Словно фотографии в семейном альбоме, она разглядывала все вокруг, пока взгляд ее случайно не попал на старый виниловый проигрыватель «мелодия».

Какое-то забытое теплое чувство проросло в старушке. Кряхтя, она достала проигрыватель и притащила его в свою комнату. Поставила. Громоздкий, он занял всю тумбу у кровати. Осень с интересом наблюдала за действиями старушки. Та спросила кошку:

– Помнишь эту штуку?

– Нет.

– А я помню.

На диске под крышкой уже лежала какая-то пластинка. Тамара Андреевна включила провод в розетку и щелкнула массивной кнопкой «ПУСК». Загорелись маленькие лампочки на панели управления. Старушка подвинула иглу и нажала на другую кнопку. Зашушрала, потрескивая, пустая часть пластинки, и от одного этого шуршания в Тамаре Андреевне замерло что-то в восторге.

Начинаясь с еле слышных, маленьких и нежных звуков, потекла забытая, завораживающая музыка. Все бестолково скачущее в голове Тамары Андреевны и вокруг нее остановилось, прислушалось и подчинилось гармоничной мелодии вальса. Пританцовывая, кружась, складывались в единый ясный узор все накопившиеся за день мысли, выметались прочь все потерявшие силу страхи. Побежавшие от ушей по всему телу мурашки уложили старушку на кровать, она закрыла глаза. Все стало понятно и правильно, как никогда раньше. Волшебные нити звука сплелись на закрытых веках старушки в невероятной красоты ковер. И, чувствуя, что засыпает, она спросила у Осени шепотом, чтобы не мешать музыке:

– А поехали завтра в Москву! Поедем милая, а? Посадим тебя в переноску и поедем.

– М-р-р, мо-о-ожно, – сквозь сон мурлыкала устроившаяся у нее на груди кошка.

Тамара Андреевна засыпала, улыбаясь. Последним местом, где она оказалась в этот странный день, был сотканный из ласкового звука нежно-розовый океан, в котором старушка дрейфовала, ни о чем не думая и наслаждаясь теплом. Когда она уснула, в ее сне не было ничего, кроме музыки.

XI

Проснулась Тамара Андреевна, как всегда, рано. Как всегда, сначала проверила ноги. Болели. Открыла глаза. Осень лежала рядом и старушка тихо, чтобы не будить, вылезла из кровати. Она почувствовала, что впервые за годы ей действительно хочется встать.

Первым делом она пошла на кухню, взяла телевизор и, обмотав его хвост-провод вокруг экрана, вышла с ним на улицу, прямо в халате. Дойдя до помойки, она бросила телевизор в пасть мусорного бака. Валяясь рядом со вчерашним, уже тухловатым жирным голубем, он больше не мог ее напугать.

Возвращаясь, она всматривалась в плитку и стены домов, но те ничем не привлекали ее внимания.

Встретившая ее кошка, как и обычно по утрам, голодно мяукнула. Только мяукнула, и ничего больше. Тамара Андреевна побаловала ее самым дорогим кормом из тех, что нашла в шкафу. Пока Осень ела, старушка говорила ей ласковые слова и нежно гладила по спине.

Затем она умылась в ванной и аккуратно причесала волосы, смотря на свое отражение. Достала из недр шкафчика с мылом и полотенцами неброскую помаду и старательно накрасила губы. Подошла к телефону и, улыбнувшись фотографии сына, достала из-под тумбочки толстый желтый справочник. Отыскала номер вокзала. Набрала.

– Московский вокзал, я вас слушаю, – ответили в трубке.

– Доброе утро! А подскажите, сколько стоит один билет до Москвы? Я с кошкой, – старушка подмигнула наблюдающей за ней Осени.

– Какой поезд и дата вас интересует?

– Любой. Сегодня.

– Сегодня в столицу отходят четыре состава. В час ноль пять, в два тридцать три, в…

– Отлично! А стоит сколько?

– Билеты в плацкартном вагоне от одной тысячи семисот семи рублей.

– А позвонить с вокзала можно?

– Можно.

– Замечательно! Спасибо! Всего хорошего!

– До свидания.

Тамара Андреевна положила трубку и вытерла чуть вспотевшую руку. Сунула в карман картонку с родным номером, хотя и так помнила его наизусть. Сказала торжественно:

– Собираемся, Осень!

Кошка мяукнула. Старушка залезла на стремянку и, чуть не загремев с нее, достала с антресолей старый чемодан. Разложила его на кровати и стала складывать вещи.

Тут в дверь позвонили. Вздохнув, Тамара Андреевна засеменила к ней, прикрикивая:

– Иду-иду!

Отворив, Тамара Андреевна увидела двух служащих в характерной синей форме. Один был помоложе и покрепче, второй – постарше и похмурее. Старший представился:

– Лейтенант Очередной. Это сержант Посмелуев. Тамара Андреевна Усерднекова, тысяча девятьсот сорок седьмого года рождения?

– Да, – спокойно ответила старушка.

– Пройдемте, пожалуйста, с нами в отделение. Вы подозреваетесь в краже крупной суммы денег и служебного оборудования.

– Постойте, давайте я просто все возмещу! Сейчас, сбегаю за кошельком!

– Не надо никуда бежать, Тамара Андреевна, – сказал лейтенант, записывая что-то.

– Возмещать уже, кажется, поздновато, – с каким-то печальным ехидством заметил сержант, улыбаясь.

Тамара Андреевна задумалась на секунду и спросила:

– Можно я кошке…

Не договаривая и не дожидаясь ответа, она развернулась и ушла вглубь квартиры. Осень на месте, где стоял телевизор, грелась в лучах вышедшего после вчерашнего ливня солнца. Старушка почесала у нее за ухом. Достала и открыла три оставшиеся банки корма, поставила у миски. Распахнула выходящее на ветви дерева окно. Еще раз почесала за серо-коричневым ухом. И ушла.

По пути поправила фотографию у телефона. Заметила, что младший полицейский зачем-то крепко держит дверь. Усмехнулась. Выходя за порог своего дома, последний раз оглянула уютную прихожую и вышла, бросив ключи в руки старшего. Тот постоял с растерянным видом и закрыл дверь.

***

Оставшись в пустой квартире, кошка походя обнюхала еще пахнущие руками Тамары Андреевны банки и одним прыжком вскочила на подоконник, с него на дерево. С массивной ветви легко перепрыгнула на карниз и обошла по нему вокруг дома.

Сверху ей было хорошо видно, как, оттолкнув протянутую руку в синем рукаве, ее хозяйка села в машину. Хорошо было слышно, как, закрыв за ней дверь, тот, что побольше, спросил, усмехнувшись:

– Ну что, лейтенант, задержали мы опасного преступника?

– Да иди ты, сержант Посме*уев, – устало ответил второй.

Оба сели в машину, двигатель завелся, и они уехали.

Кошка смотрела вслед, пока лапы не устали держать ее на узком карнизе. Тогда она вернулась к дереву и, цепляясь когтями за кору, спустилась вниз. Подняла голову, поводила носом по воздуху. И отправилась туда, куда поманили ее чарующие запахи огромного и свободного мира.

Все, что я пишу, в первую очередь публикуется на моей стене ВК. Подпишитесь, если вам понравился этот рассказ. Спасибо. https://vk.com/demyantarakan