Театральное

***
Придешь на юбилей друга в Филармонию, оглянешься окрест: каждой твари по паре. Кто за чем. Кто от скуки. Кто людей посмотреть? себя показать. Мальчонку лет шести, в нарядном сером костюмчике, лаковых туфлях на белые носочки, голубой рубашке с синей бабочкой, Мендельсон явно томит. Крупный белокурый подросток, без сомнения, думает о бабушкиных котлетах и «лучше бы в кино пошел». Питерские старушки в стиле «бедно, но чистенько». Поношенные пожилые девушки. Скучающие мужья. Консерваторские юнцы и юницы. Тетеньки в павловопосадских платках. Зачем? Шли мимо, зашли от скуки? Бывшая красавица в первом ряду: ярко-красное нарядное джерси и искусственный жемчуг. Спят. Думают о своем. Слушают? Маются. А музыка, живая и чистая, говорит с Богом на его языке.

***
Как все-таки страшно родиться на свет красавицей. Время идет, ты сама знаешь о том, что ты красавица,  а все вокруг постепенно перестают это замечать. И только шубертовская песня Миньоны возвращает тебя к тем сладостным временам, когда об этом знали все, а не только ты одна.

***
Хорошо быть музыкантом. Смычок вверх, смычок вниз и никакой рефлексии…
Филологом быть гораздо хуже… «Любит-не любит, плюнет-поцелует…». А тут еще и слова непонятные… Как будет по-итальянски «штрих»? А черт его знает…
Как поет отвратительно… А, впрочем, что это я? Нужно быть толерантной. Не стоит требовать от мужчин и певцов слишком многого…
Ножкой покачаем. Глазками еще можно пострелять. Как это называется? «В угол, на нос, на предмет», - так, кажется? Не засмеяться совершенно невозможно!
…Господи, стыд-то какой! Я даже не понимаю, о чем маэстро сейчас говорит! Чувствую себя самозванкой –лживые глазки бегают, кажется, уже по кругу….
Первый этап работы переводчиком в театре – профессиональная деформация – перевожу все, в том числе «цифра пьять на раз», на русский же язык. Слова «дробь», «рикошет», «концертмейстер» и иже с ними за короткое время полностью вытесняют всю, не относящуюся к музыке терминологию – наступает неизбежная деградация – «восемьдесят тактов до пятьдесят восьмой цифры» - слава Богу, оркестр смеется вполне доброжелательно. Финальный этап перед премьерой – полная самоидентификация с маэстро: «Мать вашу, я вам сколько раз это уже говорил…», - осипшим сексуальным басом в мужском роде без всяких экивоков.

Премьера прошла. Уже грустно….


***
Нина Ивановна бросила беглый взгляд поверх оркестровой ямы. У нее были распутные губы, живые глаза и вьющиеся волосы. Нина Ивановна прекрасно играла на скрипке, а потому сидела не где-нибудь, а за первым пультом. Нина Ивановна была хороша собой, необычайно моложава и говорила прекрасным, несколько старомодным языком.
А еще Нина Ивановна была мужчиной. Имя Нина Ивановна она приобрела из соображений маскировки – чтобы Сашин муж ни о чем таком не догадался. Сама Саша, несмотря на двойственность имени, была, разумеется, женщиной, что не помешало ей в записной книжке Нины Ивановны получить имя Максим.
Нина Ивановна прекрасно целовалась, Саша тоже была та еще штучка.
К чему я об этом вспоминаю? Так, эпизод. Бусинка в четках памяти, до блеска отполированная пальцами воспоминаний.

***
В.Мессерману с нежностью и надеждой

Ты красиво играешь на виолончели. Смотреть на вас двоих наслаждение. Собственно, то, что ты делаешь с нею, нельзя назвать игрой в привычном смысле этого слова. Уж не Любовь ли это?

Я бы хотела Ею быть. Любая хотела бы. Хотя любая в сравнении с Ней не больше, чем кукла Олимпия.

Она есть продолжение тебя, твоих рук, движений твоей души. И, кроме того, нет опасности, что Ее ты когда-нибудь разлюбишь.
Пигмалион и Галатея. Причем Пигмалион – Она…