В пути

***
Когда долго лежишь на раскаленном песке, в голове словно в детском калейдоскопе причудливо сменяют друг друга ленивые образы. Домик Чехова в Ялте прихотливо соседствует с залитым солнцем крылечком; запах земляники смешивается с теплым животным запахом парного молока; июльское жужжание насекомых с журчанием холодной, узкой и быстрой речки по камушкам.
Однако остается совершенно не ясным, что имел в виду Горький своим знаменитым «Море смеялось».

***
Лежу на верхней полочке в тяжелом, душном поездном полуобмороке. Внезапно в нос нахально врывается запах крепко прожаренной "курочки" и свежих огурцов.
И вдруг, это словно бы уже и не я (ведь «я» двадцатипятилетней давности – не я теперешняя), а кудлатая, смуглая девчонка с облезлым носом, сломанным передним зубом и пятнистыми коленками.
Она лежит на верхней полке поезда «Симферополь-Ленинград» в брезентовых штанах (мамина работа) и ярко-желтой маечке (папа привез то ли из Польши, то ли из Болгарии) и в остервенении читает «Маленькую Мартину», книгу для чтения для четвертого класса школ с углубленным изучением французского языка (никто на лето не задавал – по своей доброй воле!), и умирает от голода. На соседней полке лежит сестра-мотовка, непостижимым образом спустившая пятьсот рублей всего за один месяц курортной жизни (это при полном-то пансионе!) На багажной полке в августовской жаре томятся помидоры и абрикосы – «не смей есть! это папе с мамой!».
А внизу! Сорочинская ярмарка! Одесский Привоз! Малые голландцы! Мама с дочкой. Каждые полчаса что-нибудь «кушают», нежно, по-семейному переговариваясь.
И все-таки я дождалась, пока они выйдут из купе вдвоем и уперла из большой консервной банки «Глобус» один фаршированный перец. Вкуснее ничего в жизни не едала! Хотя, может статься, что это была и курица в собственном соку… Всего не упомнишь!

***
- Какой ужас, - горестно сказала моя в недавнем прошлом тургеневская мама, - в моем доме даже кошка – последняя рас****яйка!

Кошка сидела на полу раззявившись, провожая круглыми от изумления глазами, стремительно улепетывающую мышь.

- Мать, а, может, по коньячку и сигареточке? – неуверенно спросила я.
Вместо ответа мама принялась натягивать неизвестно чей зипун (архалук? лапсердак?) и торопливо метать на блюдце традиционную ночную закуску: вареную в мундире картошку и соленые огурцы.

… Долго болтали на крылечке. Пока соловьи совсем не извели… И зачем только женщины выходят замуж?
- Ты приезжай только в следующий раз опять одна, - сказала мама позевывая, отходя ко сну.

***
Встречаемся вечером на набережной.
- Хэлло, Борья, как дела?

Она – рыжая, стройная, усталая, уже не первой молодости, немного  печальная. Он – бравый, крепкий, темноволосый, улыбчивый. Видно, что они уже так давно вместе, что как будто срослись спинами. Общий язык на двоих: дикая, вавилонская, варварская цирковая смесь, понятная во всем мире.
Кажется, детей у них нет.
Два раза в неделю они показывают в нашем «Пантеоне» свое представление. Белый поношенный фрак, серебряное блестящее платье, старенький, видавший виды реквизит, нехитрые фокусы.
Белый пудель, «Сур – рогат!», «я маааленькая балерррина!» - словно они из времени Куприна и Вертинского.
Он и она, тонкий и толстый, рыжий и черный (белый?). Цирковая пара. Капельки пота, широкая белозубая улыбка и тоска в глазах…
Неожиданно теплое прощание:
- Ждем вас на представлении в четверг.
- Обязательно придем, мы ведь в пятницу уже уезжаем.
- Как жаль!
Почему вдруг? Может быть, причиной тому искреннее детское любопытство: «Мамочка, а как они это делают?», влажная теплая ладошка и горящие глаза…

***
Путешествие на историческую родину началось со звонка моей сестры: «Мне кажется, я скоро умру, отвези меня на день рождения в Духново». В нашей семье перманентно все умирают, за исключением, по-настоящему больных людей.
Итак, Духново. Едем к могилам предков.
Первое впечатление: за городом Опочка, пустая дорога, на встречу совершенно пьяный мужик в куртке AIRPORT SECURITY, а до ближайшего аэропорта верст 500 не меньше…
- Отец, не скажешь, где мы находимся?
- Дочуш, а каво вам надо?

***
Заглядываешь весной в незнакомые окна первого этажа, задернутые непрозрачными шторами, через которые едва проходит свет и хочется вернуться лет на пятнадцать назад. В какую-нибудь далекую весну, когда сидел в такой не очень чистой комнате с плотно задернутыми шторами, на не очень чистом диване, поджав ноги, поглаживая не очень чистого, старого, нечесаного кота. На колченогой табуретке рядом с диваном стояла кружка с плохо заваренным дешевеньким чаем, пахнущим сеном и отвратительным на вкус, а курить приходилось выходить на страшную коммунальную кухню. В квартире пахло пылью, нафталином, бабушкиными лекарствами и тушеной капустой. А за окном была весна, и пахло чем-то новым и удивительным. И казалось, что все еще впереди, и обязательно будет чудо. И переполняло ощущение счастья и удивительной внутренней свободы, несмотря на то, что в кармане было двадцать копеек, а идти домой нужно было пешком, с Васильевского в Купчино.
А было тебе тогда шестнадцать или что-то около того лет.

***
Синий океан. Яркое солнце. Голубая лагуна. Ленивое течение мыслей. Холодное розовое вино. Беззаботный смех. Фрукты. Детеныш плещется. Мужчина проходит мимо. Улыбается. Идет вдоль кромки воды. Туда. Сюда. Раз. Другой. «Привет. Как дела? Вы откуда?» Торопливо возвращается к своей женщине. Уходят.
Через несколько часов. Возвращается уже один. «Привет. Как дела? Я иду позагорать за мысом. Если хочешь, приходи навестить меня».

« - А не позабавиться ли нам сегодня, мадмуазель Селеста?
 - Почему бы и нет, месье Полит».

Торопливые шаги по песку. Небо. Песок. Кусты, похожие на кактусы. Декорации? Смутное ощущение виденного ранее фильма.  Как часто бывает, намерения оказываются лучше, чем их воплощение. На губах остается чужой вкус, на душе легкий стыд, на репутации ничего не остается.