Каким он парнем был

     Котенка звали Томас. Имя было результатом компромисса между мнениями хозяина, настаивавшего на обычном котячьем имени, и его дочки, желавшей непременно назвать его именем какого-нибудь ученого. Этот вариант объединил мультяшного кота-неудачника и изобретателя Эдисона. К счастью, дочка приезжала нечасто и по фамилии Томаса не называли.
     Томас жил с людьми-хозяевами, с матерью – мелкой, некогда красивой кошкой, изрядно потрепанной вольной жизнью в свое удовольствие, и щенком пуделя, своим ровесником. В младенчестве пасть щенка при зевании раскрывалась настолько широко, что казалось, будто голова попросту разламывается пополам. Сразу становилось понятно, что мозгу в этой конструкции разместиться просто негде. С возрастом он перестал так уж разламываться, но мозга, конечно, там уже не завелось, так и остался безмозглой  пустолайкой.
В промежутках между набегами хозяйской дочери жизнь кота была тиха и размеренна. Его обильно и вкусно кормили и носили на руках. А по ее приезде начиналась суматоха.
- Ух какой он у тебя жирный! – выговаривала хозяйке дочь, бесцеремонно помещая кота в мешочек и подвешивая на безмене. – Разве можно в четыре месяца весить четыре килограмма?
      «Все можно, много ты понимаешь», - невозмутимо думал безмятежно болтающийся в торбе Томас.
      В этот раз она приехала не одна. С ней был мужчина (мужчин и женщин Томас различал: женщина – высокий голос и мягкие руки, мужчина – громкий зычный голос, громкий топот, крепкая хватка). Он подхватил Томаса, хохотнул, взял с кресла крошечное платьице для младенца (его вчера принесла хозяйка со словами «Смотрите что мне Людка для вас всунула, вдруг когда пригодится»), и недолго думая натянул платьице на кота. Томас не возражал. Сидел себе в кресле, в красном вельветовом платьице, сложив лапки на толстом животе и слушал, как его хвалили: «Ну ты посмотри, сидит себе на попе, как барышня!» Он был не по возрасту мудр и знал, что «и это пройдет».
     Вокруг явно происходили какие-то события, в квартире толпились посторонние, а однажды все исчезли на целый день. Вернулись взбудораженные и усталые поздно ночью. Этому новому мужчине пришла в голову очередная идея – он налил в крышечку какую-то жидкость и сунул под нос Томасу и его матери: «Пусть тоже выпьют за свадьбу,  валерьяночки, что они, не люди». Томас пить не стал, а мать с готовностью принялась лизать остро пахнущую жидкость, и потом валялась по полу, громко урчала, нападала на ковер на стене, и выражение лица у нее было самое блаженное. «Во прет старуху», - равнодушно подумал Томас и ушел в кухню – там сидел хозяин и там явно что-то ели. Это было куда интереснее.
 
     И снова на целый год установилась жизнь тихая и безмятежная. Но следующим летом начались новые испытания. Свой следующий визит дочь начала с выговора матери:
- Слушай, ну это не дело, что у тебя кот в квартире где хочет там и гадит. Ты его или к улице приучи, как всех, или коробку с песком поставь.
- Да я поставила один раз, - оправдывалась мать, - а потом отец забывает песочек принести новый. Да пусть себе, я ж убираю за ним, мне не трудно.
- Ага, убираешь. В доступных местах. Ты видела что за телевизором делается? Короче, пока я здесь, научу его ходить на улицу.
     Томас знал, что «на улицу» ходят все. В том числе его любвеобильная мать. Улицу он с балкона видел, но ни малейшего интереса к ней не проявлял. Но дочь была категорична. Сначала она попыталась заставить его самому пройти от квартиры на третьем этаже по лестнице до выхода из подъезда, но он всей своей массой ударился ей в ноги и бросился обратно в квартиру. Выругавшись, она выловила его из-под дивана и понесла. Он выл и вырывался, но держала она крепко, не обращая внимания на набухающие красные царапины на руках.
     На улице глаза его ослепил яркий солнечный свет, в нос ударили резкие запахи, лишая его обычного самообладания, а хозяйская дочь строго говорила на ухо:
- Вот сюда ты будешь ходить в туалет каждый день, понял? Как все нормальные коты.
       Томас в ужасе взвыл и сделал что от него требовали.
- Хм…ну не на руках же у меня, наверно, да? Но в принципе ты понял правильно.
 
       На следующий день на улице его ненадолго отпустили с рук. Да и ему было уже не так страшно. А потом – потом понеслось! Уже через две недели Томас недоумевал, как мог он так бездарно провести первые полтора года своей жизни и начал понимать свою мать. Потому что на улице было великолепно! Можно было валяться в траве и пробовать ее на вкус. Можно было закапывать продукты своей жизнедеятельности – по-настоящему, а не просто шкрябая лапой по линолеуму. Можно было наблюдать вблизи за разнообразной живностью. А потом выяснилось, что не только наблюдать. «Я зверь! Я охотник! Я властелин мира!» - в упоении орал Томас, не забывая, впрочем, регулярно приходить домой хорошенько подкрепиться и отдохнуть.
       Во дворе и его окрестностях были и другие коты и кошки. Особенные чувства Томас питал к бело-рыжему коту с пятого этажа по имени Чубайс. Чубайс был небольшой и робкий, на нем прекрасно оттачивались боевые и охотничьи навыки. При одном только виде Томаса Чубайс впадал в панику и пытался прикинуться ветошью. Но это помогало редко. Приехавшая следующим летом дочь с мужем застали типичную картину – Чубайс забился между решеткой и окном лестничной площадки, а Томас развалился поперек нее со стороны лестницы и лениво тыкал свою жертву  лапой то с одной, то с другой стороны, не причиняя вреда, но и не выпуская, поддерживая в нем необходимый панический тонус.
- Ну все, хорош демонстрировать, кто в доме хозяин, пошли, – засмеялась она, схватила его поперек живота и потащила домой, где снова погрузила в торбу – взвешивать и восхищаться.
 
     Томас еще вырос и заматерел. Теперь в нем было семь килограммов мышц, меха и достоинства. Не все обитатели окрестностей были такими покладистыми, как Чубайс или домашний пудель, и Томас обзавелся брутальным разрывом на ухе, а однажды ненадолго охромел. Но все равно большую часть врагов он повергал в трепет, кошек – в восхищение и вожделение, хозяев – в умиление, и даже люди-соседи его уважали. Один из них, дядя Дима, возвращаясь домой, любил посидеть вместе с ним на ступеньке перед лестничной площадкой, поговорить о жизни. Пахло от дяди Димы как-то странно, и взгляд у него был точь-в точь как у матери в ночь свадьбы, и Томас снисходительно отмечал – «валерьянки нализался…», и милостиво позволять почесать рваное ухо.       
 
      Шло время. Мать постарела и перестала приносить потомство. Зато принесла потомство дочь хозяев и сразу привезла показать его родителям. Надо отдать ей должное – в методах воспитания она была последовательна и постоянно вытаскивала своего детеныша на улицу. Но, видимо, в отличие от Томаса он оказался туповат и за два месяца до отъезда так и не научился уходить и возвращаться самостоятельно. А кот продолжал жить полной жизнью – зверя, охотника и властелина мира.
          
      В тот день именно инстинкт охотника гнал его за добычей, обострял чувства и не дал задуматься, что добыча – здоровенная крыса почти вполовину его размером – на удивление слабо сопротивляется. Слабый враг – мертвый враг, его надо добить и сожрать его сердце. А потом, когда внутренности скрутило болью, какой-то другой инстинкт погнал его не домой, к людям, к возможному спасению, а подальше от всех, на чердак, где он забился в угол и сжался в комок среди труб и вентилей. Там через два дня и нашел его тело дядя Дима, тот самый любитель валерьянки.
 
      …Уже у другого конца радуги Томас остановился почесать рваное ухо и оглянулся назад, вниз. Увидел, как охнула и расплакалась при виде его тела хозяйка. Как украдкой смахивает слезу налакавшийся дядя Дима. Как на другом конце провода горестно охает: «Да ты что?!» дочь. Он удовлетворенно кивнул: «Да. Я был крут!», гордо поднял хвост и продолжил свой путь – завоевывать новые территории.