Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 33

      Глава 33

      Через четверть часа Неарх и Гефестион входили в парадный зал. Большое количество персов неприятно их поразило. Один Артабаз привёл с собой девять сыновей, к чести старца надо сказать, прижитых от одной женщины; были здесь и Фарнабаз, отец Барсины; сбились в кучу многочисленные родственники Дария: зять, брат и прочая родня, к неприятию Гефестиона, осыпаемая Александром милостями; прибыли и враги бывшего царя царей — им великодушие нового даровало прощение; знать Задракарты, вновь назначенные сатрапы тоже сгрудились у трона. Все без исключения азиаты были завёрнуты в парчу с золотым и серебряным шитьём. Все мыслимые расцветки и узоры, птицы, цветы — как только ни было разукрашено, чем только ни было расписано персидское одеяние, от которого рябило в глазах! Македоняне — красавцы, высокие, со стройными ногами, облачённые в белоснежные хитоны — поливали презрительными взглядами безвкусные аляповатые клумбы, увешанные ожерельями и унизанные кольцами.

      Вскоре показался и Александр, его великолепное одеяние затмевало своей пышностью даже разряженных персов. Вдобавок ко всему, что Гефестиону час назад уже довелось узреть на любимом, на голову царя была надета тиара с диадемой, левую руку повыше локтя охватывал золотой браслет — ещё один знак высшей власти. Александр шествовал гордо и независимо; отстав на корпус, за ним семенил Багой; процессию замыкали пажи.

      — Слава богам, до рабов с опахалом и зонтиком дело не дошло. — Вздохи Гефестиона уже перевалили за второй десяток.

      — А служба протокола зачем? — спросил сына Аминтора Неарх, указывая на конторку в углу, за которой примостился что-то бодро строчивший писец. — Разве сегодня будут подписываться какие-то соглашения?

      — Нет, это ещё одна дань персидским традициям. Как и при Дарии, при Александре будет вестись дневник, повествующий о его ежедневных занятиях.

      Неарх только фыркнул.

      Александр тем временем воссел на трон под шёлковым балдахином, тоже, как и парча узорами, расписанным сверху донизу затейливыми вышивками. Багой занял место сзади, пажи выстроились по обе стороны, началась церемония челобития.

      К Неарху и Гефестиону подошёл Филота, весь сиявший и расточавший улыбки, бо;льшая часть его надменности в этот день предназначалась персам.

      — Гефестион, ты выглядишь так непорочно в этом белоснежном хитоне… Вот чего я не ожидал: думал, что сегодня среди европейцев будет два попугая, но, к счастью, ошибся ровно вдвое. — И Филота выразительно повёл глазами в сторону Александра.

      Саркастическая складка не сошла с губ Гефестиона, даже когда он, раскрыв рот, лениво обронил:

      — Я сегодня передам твои слова Александру — и тебя вздёрнут.

      На Филоту фраза Гефестиона никакого впечатления не произвела.

      — Долго же тебе придётся пробиваться к его ложу, на которое к тому же обрисовался ещё один претендент. Нет, твоё целомудрие нынешней ночью морская пучина поглотит, а не унесёт в выси небесные сын Зевса… И за что же меня вздёргивать, если я озвучиваю то, что ты думаешь молча? — меня, наоборот, похвалить надо за искренность. Неарх, моё уважение Посейдону. — И, ухмыльнувшись, Филота отошёл к своей компании.

      Сторонников у него было много. В пользу сына Пармениона говорила слава его отца, верно служившего ещё Филиппу, человека, которому Александр в первую очередь был обязан чередой своих блестящих побед. В боях Парменион великолепно держал левый фланг, в перерывах между ними организовывал переправы, снабжение, коммуникации, никогда не оставлял воинов без пропитания и обмундирования. Решение тысячи задач, без которых невозможна ни одна победа, было возложено на его плечи. Но не только несокрушимый авторитет и незыблемая верность Пармениона Македонии снискали славу его сыну: Филота тоже прекрасно сражался, ведя за собой конницу, он был щедр и открыт, своё высокомерие с лихвой искупал дерзостью, порицая Александра вслух за то, в чём другие укоряли царя преимущественно молча, то есть находил и уважение за свою смелость, и одобрение за свои взгляды. Храбрый и дерзкий, красивый и никогда не скупившийся, Филота привлёк к себе множество сторонников.

      Гефестион проводил сына Пармениона недовольным взглядом и перевёл взор на других македонян. О да! И Кен, и Кратер, и Клит смотрели на то, как персы простираются в проскинезе, вроде бы безразлично, но внутренне ощетинившись. «До них нам нет никакого дела, — как бы говорили их глаза, — но от нас подобного ты, Александр, не дождёшься. Посмотри, даже твоему Гефестиону не пришло в голову вырядиться в парчу». «И слава богу, — как бы отвечая им, подумал сын Аминтора. — Надо мной всласть бы поиздевались, вздумай я вырядиться в эти мерзкие штаны».

      Тем временем подобострастное челобитие подходило к концу, Александр начал посматривать на соотечественников, угадывая их настроение. Вскоре его взгляд встретился со взглядом Гефестиона, сын Аминтора чуть заметно отрицательно покачал головой. Царь нахмурился, в тот же момент Багой склонился к его уху:

      — Повелитель, ты опечален. Чем я могу тебе служить? Хочешь, прикажи музыкантам, пусть они покажут своё искусство, а я станцую — твоя хандра пройдёт.

      Александр подарил евнуха ласковым взглядом.

      — Не стоит. Станцуй сегодня после пира. Только для меня.

      — Как тебе будет угодно, повелитель. — Багой почтительно отступил в тень, в которой его торжествующий взгляд никто не заметил.

      Несмотря на все скрытые и обнажённые конфликты, пир прошёл весело и, как всегда, разухабисто. Гефестион так оживлённо флиртовал с Неархом, что Александр в конце концов не выдержал и подошёл к прекрасной парочке.

      — Неарх, тебе не кажется, что ты заплыл куда-то не туда?

      Услышав вопрос царя, флотоводец нисколько не смутился:

      — Ничуть. Ты оставил Гарпала в Экбатанах охранять своё золото, а я стерегу здесь твоё главное сокровище.

      — Ты его не стережёшь, а похищаешь!

      — Я его холю, лелею и ублажаю, чтобы оно цвело и дальше…

      Филота, наевшийся, напившийся и никогда не упускавший случая уколоть Александра, подошёл к великолепной троице.

      — Как же первый Александр проигрывает своей копии! Гефестиону достаётся римский патриций, а царь довольствуется каким-то щитоносцем, у Гефестиона прекрасный славный военачальник, а сын Зевса подбирает евнуха. Клянусь честью, никто из нас до этого не опустился. Эй, вы! — Филота обернулся к тем македонянам, которые ещё могли уловить смысл сказанного. — Кто-нибудь трахал евнуха? Представляю, какая услада! На твой экстаз Багой вытаскивает свою затычку и поливает ложе мочой. Фонтан эмоций! Вакханалия благоухания! Поделись с нами своими ощущениями, Александр! Писцы всё запротоколируют. — И, презрительно улыбнувшись, командующий конницей вернулся к своему ложу и продолжил трапезу.

      — Нахал! — пробормотал Александр. — Везде грубияны и предатели…

      — В самом деле, Александр, — поддержал ушедшего Филоту Неарх. — Зачем ты притащил этого Багоя сюда? Знаешь же, что никто из наших его терпеть не может. Дорого тебе всё, что связано с Дарием, — купи ему дом, сунь пару талантов — пусть сидит там тихо, жрёт и пьёт в своё удовольствие.

      — Спасибо за совет! — оскорбился царь Азии. — Но царь пока здесь я — и я сам буду решать, что делать с тем, что мне нравится.

      — Кто же спорит…

      — Гефестион, а ты что молчишь?

      — А? — словно очнулся сын Аминтора. — Я как раз думал, как кардинально следствие расходится с причиной и как причудливо сочетаются явные противоположности. В объятиях душат; царь, победитель и красавец, не только нисходит к рабу поверженного, но и увлекается им.

      Гефестион замолчал, Александр напрасно ждал, какие выводы воспоследуют из приведённых положений.

      — Ты ведь ещё что-то хотел сказать? — снова не выдержал Александр. — Опять опасения насчёт коварства Азии в общем и персов в частности?

      — Нет-нет. — Гефестион прекрасно понимал, что его тихий тон выгодно контрастирует с закипающим раздражением Александра. — Напротив, я пожелал бы тебе восхитительной ночи, но после несостоявшегося челобития македонян ты так нагрузился, что вряд ли сейчас на что-нибудь способен. Так что спокойной ночи тебе, Александр, и приятных сновидений!

      У сына Зевса не нашлось никаких возражений, и он отошёл к своему ложу взвинченным и нисколько не удовлетворённым благими пожеланиями.

      «Определённо, от Багоя так просто не отвертеться, — Гефестион додумал про себя то, что не сказал царю. — Александра влечёт этот контраст, в ослеплении своей исключительности ему будет приятна мысль о том, что в интиме с евнухом все премии наслаждения он заберёт себе, ничего не оставляя тому, кто будет рядом. Плохо то, что это запросто его на жалость и сострадание сможет спровоцировать, ещё хуже то, что он станет доискиваться, допытываться, каким образом Багою сможет что-то перепасть, и совсем отвратно, что необычность этой интрижки его затягивает. Только бы не потопила надолго… Да, эта мерзкая Азия иных увлекает даже своим уродством. Это вообще нормально, когда интересуешься гадостью? Ведь никто из наших и не думал о том, чтобы связаться с евнухом. Может быть, Александр действительно сумасшедший? Или богов не судят по законам человеческим? До чего же я ненавижу эту мерзкую страну!»



      Надежды Багоя на то, что после пира он сможет продемонстрировать Александру своё искусство танцора и фривольными, разжигающими и соблазняющими пируэтами проложит себе дорогу к ложу царя Азии, не оправдались: Александр, уязвлённый глухим сопротивлением македонян, не пожелавших простираться перед правителем ниц, переметнувшимся к Неарху Гефестионом и дерзостью Филоты, оказал Бахусу такое внимание, что не пожелал даже принять ванну и, торопливо раздевшись, улёгся на огромную кровать Дария, не призвав к себе евнуха. Багой сжал губы и закусил их зубами. Первая атака сорвалась по не зависящим от него причинам. Надо было ждать возможности следующего захода, а ждать Багой умел, он вообще умел многое.

      Багою было девятнадцать лет. Образование евнуха — восточное, догматическое, однобокое и примитивное — не являлось образцом для подражания, но он мог декламировать стихи, играть на музыкальных инструментах, поддерживать разговор на заданную тему и уводить его в нужную для себя сторону, он мог составить партию в шахматы, он прекрасно танцевал, он мог идеально точно определить настроение хозяина и идеально подстроиться под него, показать ему и рабскую покорность, и безграничное обожание, и полное понимание великих забот, туманящих чело повелителя. При необходимости Багой мог исполнять обязанности банщика, массажиста, куафёра, парфюмера и знатока той тысячи мелочей, которые, соединяясь, составляют значительную часть жизни любого человека. Что же касалось её интимной стороны, то по вышколенности и вниканию в доставление чувственных наслаждений с персидским мальчиком не могла сравниться ни одна греческая гетера, в этой области успехи Багоя можно было назвать уникальными, лучшим подтверждением чего служила такая близость Багоя к Дарию, какой не мог похвалиться ни один из многочисленных наложников бывшего царя царей.

      У Багоя были прекрасные учителя, учитывавшие при обучении малейшие нюансы, в той или иной степени влиявшие на расположение властителя к своему рабу, на то, чтобы оно, умело взращённое, наведённое извне, казалось владыке естественным и заслуженным, родившимся в его собственном мозгу. Багой становился прохладой в жару и теплом в холод, лаской в годину кручины, успокаивавшей тоску, и весельем в час радости, поднимавшим светлое до блистательного и сверкавшего. Он стократ усиливал негу чёрной южной ночи бархатным взглядом красивых чёрных глаз, угадывал во владыке Азии даже тень желания, ещё не пойманного ни сознанием, ни телом царя, и доводил его до всепоглощающего стремления. Когда рядом был Багой, руки Дария находили всё, что хотели, был ли это персик на золотом блюде, крошечный пушистый котёнок или свиток со стихами знаменитых поэтов, и всегда за вкусом сочной мякоти на языке, за ощущением мягкой шерсти дымчатого зверька под пальцами, за вниканием в простые мудрости восточных поэм шло другое касание. Багой, возлежа в изножье, прижимался щекой к голени повелителя:

      — Государь, если ты желаешь… Я так хочу, чтобы твоё удовольствие никогда не кончалось, позволь мне продлить его… — Дурманившие благовония, игры теней в полусумраке роскошно обставленной опочивальни, чёрные как смоль рассыпавшиеся на белом полотне волосы, скольжение тонкой юношеской руки делали своё дело; если Дарий и не урчал, как орава мартовских котов, то лишь потому, что чопорность и высота положения запрещали ему так явно показывать, как царю царей неймётся поскорее найти свои сокровища в недрах невольника.

      В известной степени, на свой манер Багой любил Дария. Евнуха вела привычка; ему нравился отзыв царя царей на свой призыв, нравилось, предугадывая желания своего правителя, с радостью убеждаться в верности своих расчётов, ему льстила своя привилегированность, льстило, что она взращена под сенью величия владыки всей Азии; Багой приходил в восторг от влияния, которое он на Дария имел, от того, что его ценят, балуют и охраняют. Всё это, совмещённое, не являлось любовью, но взаимозависимость была налицо, симбиоз оказался удачным и удовлетворяющим обоих, что само по себе уже было немало.

      Конечно, течение жизни не обдавало Багоя исключительно кристальными струями благодатной влаги, в русле этого потока встречались и подводные камни, и опасные омуты. Много сил приходилось отдавать на поддержание себя в норме, на разучивание новых танцев и зубрёжку очередных литературных изысканий, на упражнения на музыкальных инструментах, а чего стоили притирания для отбеливания, идеальное наложение грима, ароматические смягчающие масла для кожи, строжайшее соблюдение этикета! И разве этим всё ограничивалось? Как любой возвысившийся быстро и неожиданно, Багой столкнулся с тьмой недоброжелателей. При дворе Дария было много влиятельных персон: евнухи старшего поколения, мудрецы-советники, родственники и друзья знатного происхождения, за которых говорили и их состояния, и огромные земельные наделы, военачальники, сатрапы — все они питали неприязнь к Багою: привязанность царя к новому любимцу не могла пройти без уменьшения самой себя по отношению к другим избранным, приближённым, фаворитам — всё в мире уравновешено и сохраняется неизменным, только распределяется по-разному. Помимо того, тёплые чувства к евнуху не могли испытывать неудачливые конкуренты, женский гарем Дария, а больше всех ненависти, как полагал Багой, ненависти самой опасной, так как её носители обладали достаточной свободой и их чувства могли стать действенными, испытывала к любимой игрушке Дария его семья. Багою пришлось приложить немало усилий, сконструировать целое городище умело цеплявшихся одну за другой выкладок, чтобы дать понять царю царей, какие жестокие испытания могут ждать его любимца в дворцовых переходах. Из противостояния с сонмом неприятелей Багой вышел с честью и прекрасными приобретениями: Дарий наградил своего красавца пышным дворцом и целым штатом телохранителей, поваров и прочей прислуги — даже по восточному размаху привилегированность евнуха стала необычайной.

      Дарию было под пятьдесят, когда ему привели Багоя. Как полагал юноша, у него ещё оставалось много лет, чтобы услаждать своего царя, а когда течение времени, безжалостного ко всему, приведёт к охлаждению повелителя, ибо глубокая старость уже не сможет предаваться наслаждению с былой страстью, евнух просто аккуратно, незаметно и тихо отойдёт в сторону вместе со своим дворцом, набранными талантами, слугами и целым сундуком склянок на все случаи жизни и заживёт мягко, сытно, привольно и постоянно услаждая себя обществом приобретённых на рынке красавцев-мальчиков. Преемственность — великое дело…

      Однако время судило по-иному, в который раз господь смеялся над планами смертных…

      Поначалу, в 334 году до н. э, тогда ещё пятнадцатилетнего Багоя дикий царёк, осмелившийся тявкать на великую империю, лишь позабавил; однако год спустя позорное бегство Дария, бросившегго под Иссом свою семью, заставило евнуха по-другому взглянуть на вещи. Он не обладал даром пророчества и умением анализировать перемены, но чутьё на неизбежность грядущих потрясений у юноши было хорошо развито, и оно подсказало ему, что Александр пришёл всерьёз и надолго — это, несомненно, озадачивало.

      Положение семьи Дария, оказавшейся в руках македонского царя, Багоя устраивало, но дальше шло уже мало поддающееся объяснению: если отказ Александра от десяти тысяч талантов и Малой Азии относительно легко можно было отнести на простое желание поторговаться, то презрительное пренебрежение умноженной троекратно суммой Багоя встревожило. То, что не любившее евнуха семейство останется в руках Александра, любимцу Дария нравилось, хотя, узнав об обстоятельствах смерти Статиры, Багой пожалел, что жена царя царей скончалась не на руках у мужа: как можно было унизить всех женщин, указав на живот невесть от кого разбухшей супруги, насколько ближе можно было расположиться к Дарию, изничтожив всё женское сословие, когда пример их поведения так наглядно, так показательно мозолил бы глаза! Но всё это было вторичным — во главе угла уже стояла угроза благополучию Багоя, в близившемся лишении всемогущества владыки империи поругание некогда отягчавшего уже не имело большого значения.

      Александр продолжал продвигаться вперёд с тем же успехом, с каким и начал. Последовавшие за Иссом три года поражений и загнанный Дарий, принуждёный покинуть свою последнюю столицу, не оставили у Багоя никаких сомнений — покровителя надо было менять. Евнух был любимцем царя царей — он и останется любимцем. Царя четырёх сторон света — это было даже повышением, а то, что у нового властителя нет бороды и четверти века жизни Дария, было не суть важно: в ночи все кошки серы, а таланты в любое время суток и года блестят одинаково восхитительно.

      Впрочем, надо было признать, что дикий варвар, налетевший из жалких нищих западных земель, сперва изрядно Багоя пугал: юноша представлял его неотёсанным мужланом в медвежьей шкуре, даже более того: первобытным дикарём, рвущем острыми зубами сырое мясо. Но время шло. Собирая все сплетни о пришельце, Багой понял, что вторгшийся враг не так страшен. Дело оставалось за малым: поймать Александра на свою несказанную красу и довести его до вполне приемлемого состояния: дворня всегда ревностно относится к значимости и благолепию руки, держащей поводок. Всё равно выбора не было — ловец вышел на охоту, жалея лишь о том, что не озаботился захватом ценного трофея три года назад: как легко можно было ускользнуть от Дария ещё тогда, сколько времени было упущено зря! А почитания и талантов…

      Продолжение выложено.