04. Зараза

Посвящается Александру Быкову.



В бытность свою молодым и начинающим литератором, я иногда пересекался с такими же неизвестными, но подающими большие надежды представителями столичной и провинциальной богемы. Мы интересно и весело проводили время в шумных компаниях, делились мечтами и замыслами, хвалились достижениями и жаловались на неудачи, выражали чувства, генерировали творческие идеи, решали свои и чужие проблемы и без устали обсуждали всё и всех. Разумеется, наши встречи не обходилось без обязательных застолий, где алкоголь лился рекой, развязывая нам языки и подстёгивая воображение.

Как-то раз я застрял в аэропорту, ожидая свой самолёт. За окнами бушевала непогода, все рейсы отменили, я опаздывал на встречу с любимой женщиной и потому настроение было ни к чёрту. Случайно по соседству нарисовалась группа малоизвестных начинающих актёров и актрис и предложила мне присоединиться к ним в баре. Всех их объединяло то, что я не видел их ни в одном фильме, спектакле или сериале.

Предупредительный бармен выставил перед нами три пузыря «Зубровки» и мы приступили к знакомству. Дамами оказались: Карина Красная, Клара Чесночко и Людмила Огурченко-Помидорченко. Их спутников звали: Валерий Серебрухин, Александр Кондратов-Жёлтый и Пахтакор Гришулин. Все шестеро оказались горазды глушить «Зубровку», так что мне за ними было не угнаться.

В итоге тремя пузырями дело не ограничилось. В себя я пришёл, когда мой самолёт заходил на посадку в пункте прибытия и стюардессы расталкивали спящих пассажиров. Ума не приложу, как я попал на борт. Голова раскалывалась от похмелья, ужасно мучил сушняк, а за пазухой что-то торчало и мешалось. Я пошарил рукой и выудил на свет охапку исписанных салфеток.

Остаток дня я потратил на то, чтобы поправить здоровье и не скоро  вспомнил, как в баре у нас с собутыльниками зашёл разговор о современном кино. Мои новые друзья признались в любви к угарному, извратному и кровавому трэшаку. Каждый давно лелеял мечту снять что-нибудь этакое и сыграть главную роль.

Дело оставалось за малым - придумать годный сюжет и написать сценарий. Когда я скромно упомянул о своём ремесле, актёрская братия так воодушевилась, словно наша встреча была ниспослана свыше.

Слово за слово, рюмка за рюмку, и мы всемером накропали аж целых два сценария – дамы свой, а кавалеры – свой. Дамам мужской сюжет не понравился. По их словам, ему недоставало романтической любовной линии. А мужчины в ответ заявили, что таким и должен быть трэшак – жёстким и угарным, без всяких там соплей.

Они начали спорить, каждая сторона придерживалась своего мнения. Тогда я вмешался и предложил оставить оба сценария и снять в дальнейшем два разных фильма. Мне и сейчас кажется, что два угарных фильма гораздо лучше одного. Спорщики согласились, накатили ещё по одной и окончательно помирились.

Что было дальше – не помню. Понятия не имею, как оба сценария очутились у меня и почему я не отдал их соавторам… Но раз за прошедшие годы они меня не нашли и не потребовали вернуть писанину, я имею полное право оставить её у себя и опубликовать под своим именем. А начать хочу с «Заразы» - сюжета, разработанного вместе с мужской частью коллектива. Как и прежде, я обязан предупредить, что не являюсь профессиональным сценаристом и посему пишу, как могу, т.е. как пишут обычную прозу - с прямой речью и т.д. - хотя знаю, что это неправильно. Пардон, но по-другому не умею.




Снимать обязательно нужно в жанре «мокьюментари», т.е. в стиле любительского псевдодокументального кино. Типичным и самым известным представителем которого является фильм «Ведьма из Блэр».

Действие может происходить в любой стране мира, однако, по вполне очевидным причинам, лучше, чтобы сюжет разворачивался в России, в соответствующих географических и техногенных реалиях. Съёмку имеет смысл вести так, как позволяет бюджет картины.

Идут начальные титры. Музыкальный фон отсутствует. Включается любительская цифровая камера, вроде тех, на которые блогеры снимают ролики для Ютьюба. Объектив дрожит, картинка фокусируется не сразу. Зрителю дана возможность понять, что съёмку ведёт неопытный человек. Слышно, как он чертыхается сквозь зубы.

В кадре появляются ноги, обутые в светлые кроссовки. Раздаётся встревоженный голос молодого интеллигентного человека:

- Нет, правда, послушайте, мне это совсем не нравится. Затея кажется неудачной. Может я просто дам вам денег и мы разойдёмся?

- Нет! – звучит в ответ хриплый и пропитой голос немолодого законченного алкаша. – Просто сними меня на свою сраную камеру и выложи видео в интернет! Я что, сука, многого прошу? Пускай меня увидят и услышат тысячи и миллионы грёбаных людей по всей стране! Пусть все знают, ЧТО я хочу сделать и ПОЧЕМУ! Только ты, случайный прохожий, инфантильный задрот с камерой, сумеешь беспристрастно донести до сраного общества мои мысли, чувства и намерения! Так что захлопни нахрен вафельник и снимай, сука, просто снимай! Пойми ты, мудила, не нужны мне никакие деньги, УЖЕ не нужны…

Объектив наконец перестаёт дрожать. Молодой интеллигентный человек наводит камеру на собеседника и в кадре появляется отвратительный бомж, одетый в непотребные задрипаные лохмотья (детали на усмотрение костюмера). Он весь покрыт нарывами, чирьями, ссадинами и выглядит откровенно нездоровым. У него подбит глаз, во рту чернеют гнилые зубы - те, что ещё сохранились, - веки подёргиваются тиком, седые волосы нечёсаны и растрёпаны, шевелюра в целом подошла бы средневековому юродивому, не хватает только вериг. Подбородок бомжа зарос жёсткой щетиной, спина вздыблена горбом, ноги кривы и вдобавок косолапы. Бомж вообще весь скособочен и перекрючен. Распухший сизый нос забит гнойно-сифилитическими соплями, которые свисают из ноздрей, отчего бомжу приходится то и дело утирать их рукавом, уже покрытым желто-зелёной засохшей коркой. На впалых щеках и на тощей шее чернеют незаживающие язвы, трясущиеся конечности то и дело сводит судорогой. Бомж покачивается и дрожит на полусогнутых ногах, словно вот-вот присядет и обосрётся. Штаны на промежности темнеют большим влажным пятном - зрителям предлагается самим додумать, откуда это пятно взялось. Мыски летних замшевых туфель порваны и оттуда торчат уродливые большие пальцы, искривлённые подагрой, с длинными грязными ногтями. Сквозь прорехи на локтях и коленях видно, что суставы отекли и распухли. Спереди на шее топорщится базедов зоб, а сбоку, под ухом, торчит ярко-алый желвак размером с мандарин.

Словом, у бомжа предельно отталкивающий вид. Тяжёлое дыхание интеллигентного молодого человека даёт понять, до чего зверски бомж воняет и как невыносимо рядом с ним находиться.

Бомж смотрит прямо в объектив, его взгляд по-настоящему безумен.

- Я, сука, бомж, - произносит он, тщательно выговаривая каждое слово. - Грязный, опустившийся скот! Бомжевать я начал сознательно, с раннего детства, и тогда же позволил растлить себя группе наркоманов-педофилов с целым букетом венерических заболеваний. С тех пор я только и делал, что вступал в беспорядочные половые связи с самыми отвратными подзаборными шалавами и пидормотами, разносчиками СПИДа и сифилиса, гонореи и триппера. Долгие годы я ошивался в самых злачных притонах, пил технический спирт, денатурат, одеколон и палёную водку, нюхал клей, ацетон и дихлофос, ширялся любой дурью, причём использовал только чужие, заразные шприцы. Питался я принципиально несвежей, просроченной, канцерогенной пищей с червями и плесенью, иногда употреблял человечину, пил воду из луж и из сточных коллекторов, трахал бешеных собак, шелудивых кошек и помойных голубей. Никогда и нигде я не работал, жил паразитом, ночевал в подвалах, на чердаках и под мостами. Множество раз бывал бит, но не ходил ко врачам и нихрена себе не лечил, ни от чего не прививался, наоборот, я год за годом копил болезни, подобно тому, как вы, сраные обыватели, всю жизнь копите вещи и деньги. Давным-давно я должен был сдохнуть, однако ж не сдох! Видать сам дьявол приберёг меня для особой миссии, и я знаю, сука, что это за миссия! Моё заразное тело сплошь покрыто чирьями, бородавками, экземой, фурункулами, грибками и опухолями. Изнутри - рак большинства органов, СПИД, лейкемия, Эбола, проказа, сифак, трипак, гонорея, гепатит… Также в наличии коровье бешенство, стригущий лишай, сыпной тиф, бубонная чума, сибирская язва, корь, свинка, скарлатина, холера, столбняк, туберкулёз, ветряная оспа, дифтерия, полиомиелит, атипичная пневмония, желтуха, краснуха, коклюш, газовая гангрена, сонная лихорадка, болезнь Хантингтона, болезнь Паркинсона и амёбная дизентерия. До кучи - цирроз печени, почечная недостаточность, простатит, камни в желчном пузыре и поджелудочной, язва желудка и двенадцатиперстной кишки, геморрой, дисбактериоз, гельминтоз, метеоризм, лимфома, воспаление мочевого пузыря, ишемия, эмфизема лёгких, полипы в придаточных пазухах носа, гланды, аденоиды, вши, блохи, саркома Юинга, саркома Капоши, диарея, недержание мочи, ревматизм, радикулит, подагра, глаукома, болезнь Меньера, синдром Туретта, катаракта, астигматизм, воспаление среднего уха, менингит, ларингит, синусит и прионная болезнь. А ещё серповидно-клеточная анемия, болезнь Лу Герига, лихорадка Денге, энцефалит, болезнь Лайма, лихорадка Марбург, геморрагическая лихорадка… И это далеко не весь список!

На протяжении всего монолога оператор то шёпотом, то чуть громче с ужасом и отвращением восклицает: «О господи!», «Какой кошмар!», «Не может быть!» и т.д.
Поперхнувшись на полуслове, бомж заходится кашлем, харкает себе под ноги кровью, утирается сопливым рукавом и как ни в чём не бывало продолжает:

- Всё это дерьмо я цеплял специально, чтобы стать ходячим разносчиком заразы, настоящим бедствием! Понимаешь, сука? Я старался нарочно, чтобы во мне скопилось как можно больше всякой дряни, по-максимуму, чтоб ещё чуть-чуть и сдохнуть. И я сдохну, сука, сдохну в самое ближайшее время, жопой чую. Однако сперва я пойду в городской центр переливания крови и разбавлю все чистые и проверенные запасы донорской крови своей грязной и заразной кровищей!

Бомж широко разевает щербатый рот и безумно хохочет.

- Ха-ха-ха! Все запасы крови! Понял, задротина? Всё дерьмо, что сейчас во мне, передастся с донорской кровью огромному числу людей, которые заразятся, заболеют и сдохнут! А перед тем разнесут заразу по всему миру и тогда подохнут вообще все! Слышышь? Все люди сдохнут! Вот чего я хочу больше всего на свете - чтобы вы все подохли! Не быстро и безболезненно, а медленно и тяжело, в невыносимых муках! В том числе и ты тоже, грёбаный сраный задрот!

Шагнув вперёд, бомж почти упирается лицом в объектив. От невыносимого смрада оператор пошатывается и едва не теряет сознание.

- Я ненавижу грёбаных людишек! - хрипло каркает бомж. - Ненавижу за всё и одновременно ни за что. За то, что вы не такие, как я, а я не такой, как вы. Ненавижу вашу копошащуюся массу и вашу сраную цивилизацию, сраные законы и сраную культуру. Ненавижу государство, которое нихрена не делает для того, чтобы на свете не было таких, как я, и чтобы никому не довелось прожить так, как довелось мне. Ненавижу! Ненавижу!!! Понял, сука? Записываешь? Вот и записывай! Потому-то я и хочу, чтобы вы подохли! И вы подохнете, понял? Так всем и передай: вы скоро сдохнете, суки! И ты, задрот несчастный, тоже сдохнешь! Даже твою сраную камеру некому будет положить тебе в могилу…

Бомж нацеливает в объектив грязный скрюченный палец и вновь разражается безумным хохотом.

Оператора охватывает дрожь, вместе с ним дрожит и камера.

- Я-то с какой стати попал в это безумие? - шепчет он, не скрывая того, что услышанное ему не безразлично. – Но чёрта с два я позволю тебе сделать это. Как я буду людям в глаза смотреть, зная, что мог предотвратить беду, но не предотвратил?

Пробудившаяся в молодом человеке совесть, порядочность и осознание гражданского долга вступают в короткий конфликт с вялым обывательским равнодушием и трусливо-изнеженным нежеланием встревать в неприятности.

- А может не надо, может, ну его нафиг? - колеблется он. - Нет, если я ничего не предприму, если уйду по своим делам и постараюсь обо всём забыть, это чудовище осуществит свой замысел и пострадают невинные. А ведь среди них обязательно окажутся дети… И мне с этим придётся жить – хоть и недолго. Тогда чем я буду лучше этого бомжа? Надо срочно звонить в полицию! Нет, я не успею… Вернее полиция не успеет, и бомж осуществит задуманное. Решено! Я должен покончить со всем здесь и сейчас!

Решившийся мододой человек, не выключая камеры, кладёт её на землю, объективом в сторону. Бомж пропадает из кадра.

- Эй, бомж! Ты был прав, когда сказал, что скоро умрёшь. Вот только «скоро» наступит прямо сейчас! Понял? Я не дам тебе осуществить дьявольский план и навредить людям! Помешаю тебе, сорву твои замыслы, остановлю тебя! Слышь, чё пялишься? На вот, получай!

Слышатся звуки борьбы, удары, пыхтение, кряхтение, возня, охи-вздохи. Всё происходит за кадром, перед объективом лишь поросший сорняками пустырь где-то на окраине некоего города. Бомж болезненно мычит, молодой интеллигентный человек издаёт отрывистые возгласы. У обоих вырываются бессвязные и приглушённые ругательства. Очевидно, дерущиеся сцепились не на шутку. Сорняки в кадре окропляются брызгами крови. Несколько капель, как сейчас модно, попадает на объектив.

Наконец кто-то из дерущихся издаёт долгий агонизирующий стон. Слышатся шаги. Камера поднимается вверх и разворачивается объективом к тому, кто её держит. Рука вытирает объектив носовым платком. Это молодой интеллигентный человек (внешность на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако, желательно подобрать типаж вроде Сергея Панина). Он бледен, испачкан и часто-часто дышит.

- Сожалею, но я был вынужден это сделать, вынужден был его убить, - печально произносит он и поворачивает камеру так, чтобы запечатлеть распростёртого бомжа в луже крови. Лохматая черепушка размозжена, рядом валяется окровавленый булыжник. (Памятка режиссёру и ответственным за спецэффекты: кровь на протяжении всего фильма должна выглядеть яркой и откровенно бутафорской, как в старых дешёвых боевиках. Пусть зритель видит, что всё не по-настоящему. Кровавые сцены должны не ужасать и не шокировать, а наоборот, веселить зрителя своей ненатуральностью.)

- Мне пришлось запачкать руки кровью, - продолжает молодой человек, - чтобы не допустить худшего. Останься я безучастным наблюдаталем, и ублюдок непременно осуществил бы свой план. А так мы схватились, я повалил бомжа на землю и несколько раз огрел по кумполу, а он был так плох, так нездоров, что ему этого хватило… - Молодой человек сгибает пальцы, показывая, как держит камень и бьёт им бомжа: - Хренакс, хренакс! И мозги с кровищей – фр-р-р, фр-р-р!

- Я не то, чтобы предубеждён против бомжей, - продолжает он. - Я их просто ненавижу. Помню, в детстве, до того, как в подъезде установили кодовый замок с домофоном и железную дверь, там устраивали настоящую ночлежку. Утром идёшь в детский сад или в школу, а в подъезде шагу нельзя ступить, чтоб не наткнуться на спящего бомжа. И вонища от них такая, что хоть ноздри затыкай. Причём засыпали, сволочи, обычно под утро, а всю ночь бухали, горланили, дрались, спьяну ломились в двери к жильцам, пугали детей… Ну и спросонья перед уходом обязательно обоссывались и обсерались. Хотя их просили по-человечески: ребята, ладно, спите, бухайте, горланьте, но хоть не ссыте и не срите, ведь нам же потом за вами убирать. И они такие: не-е, мы что, свиньи? А утром - хренакс! - обязательно нассут и насерут. С тех пор я их ненавижу. Самые настоящие твари, подлые, грязные, вонючие, наглые твари! Так бы всех и поубивал! Вот и этот - что, каким-то другим был? Такая же тварюга, даже хуже. В кои-то веки хоть с одним бомжом расправился, но без накладки не обошлось. Знаю, случайно вышло… - Сжав кулаки и трепеща от переполнявших его эмоций, молодой человек внимательно прислушивается к ощущениям и тревожно себя ощупывает. - Во время драки бомж тяжело дышал открытым ртом, его слюни летели во все стороны, а когда я забил его булыжником, к слюням добавилась кровища и частички мозгов. Капельки того, другого и третьего случайно попали мне в рот, ведь я тоже глубоко дышал. Я попробовал отплеваться, но не помогло - когда что-то попадает мне в рот, я непроизвольно сглатываю и назад уже отхаркать не могу. Значит у меня, считай, стопудово СПИД, рак, чумка, сифак, проказа, лимфома, синдром Кройцфельдта-Якоба, лихорадка Денге, амёбная дизентерия и прочая хрень. Я прямо чувствую, как во мне прорастают метастазы всевозможных болезней. Так что я не жилец и, вдобавок, теперь я опасен для общества. Ни одно лекарство меня не спасёт, я обречён…

От пережитого потрясения у молодого интеллигентного человека подкашиваются ноги и он плюхается на землю, не выпуская из рук камеру. На его глаза наворачиваются слёзы.

- Грёбаное дерьмо! Как же обидно умирать молодым… Столько всего впереди могло быть, столько всего в жизни мог бы сделать…

Запнувшись, интеллигентный молодой человек замолкает и его глаза широко раскрываются.

- Нет-нет, что я несу! Я ведь только что спас жизнь тысячам и миллионам людей, избавил их от медленной и мучительной смерти. Я должен гордиться собой, ведь получается, что я - настоящий герой!

Он внимательно смотрит в объектив:
- Кто бы ни нашёл эту запись после моей смерти, прошу вас сообщить моим родным и близким о моём подвиге. Пусть общество знает, что я погиб не напрасно. А для меня всё кончено, я - ходячая заразная бомба, как этот бомж. И коли уж я спас мир от него, значит сумею спасти и от себя самого. Я обязан покончить с собой прежде, чем кому-то наврежу.

Молодой человек вскакивает на ноги.

- Дельная мысль! Пока не иссякла решимость, пойду и брошусь под поезд - пусть размажет меня по рельсам! А что? Быстрая и надёжная смерть, не успею ничего почувствовать…

Он выключает камеру. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре крупным планом мокрый сопливый нос и потрескавшиеся губы - очевидно владелец поднёс камеру к самому лицу.

- Чуть не забыл, - заговорщицки шепчет интеллигентный молодой человек. - Нельзя просто так оставлять трупешник бомжа, нужно что-то с ним сделать, иначе он начнёт разлагаться и зараза всё равно распространится. Я только что погуглил и, кажется, нашёл решение…

Держа камеру одной рукой, молодой человек опускает и поворачивает её. В кадре опять дохлый бомж. Другой рукой молодой человек держит бумажный мешок, из которого сыплет какой-то белый порошок и равномерно засыпает весь труп.

- Негашёная известь, - поясняет он. - В интернете пишут, что она бесследно растворяет тело вместе со всей заразой, а это как раз то, что мне нужно…
Он опять выключает камеру. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера включается. В кадре железнодорожная насыпь. В траве, рядом с кустами ежевики, виднеются истлевшие собачьи останки с рыжеватыми клочками шерсти и обрывком ошейника. Очевидно поезд когда-то сбил собаку, а хозяин либо не нашёл её, либо побрезговал похоронить. (Бывают и такие хозяева.)

Издалека доносится звук приближающегося поезда. Камера вздрагивает, шуршит и постукивает, когда владелец пытается пристроить её на чём-то - возможно на толстой нижней развилке какого-нибудь дерева. В кадр попадает телеграфный столб.
Более-менее установив камеру, молодой интеллигентный человек заглядывает в объектив и издаёт громкий трагический вздох обречённого на смерть человека, после чего решительно уходит в сторону насыпи, взбирается по её крутому склону, то и дело оскальзываясь на щебёнке, и пропадает за кадром.

Судя по звуку, приближается скорый поезд, не товарняк. Слышен нарастающий стук колёс и протяжный гудок. Что-то бесформенно-окровавленное прилетает сверху в кадр, припечатывается с влажным шлепком к телеграфному столбу и медленно сползает по нему вниз, оставляя жирный алый мазок. На бесформенном куске заметны остатки одежды молодого человека.

Надрывно визжат тормоза. Громыхающий состав содрогается всей своей массой, скрипят и скрежещут буфера. Постепенно его ход замедляется и он замирает на рельсах.

Через минуту по насыпи сбегает человек в железнодорожной униформе и подходит к камере (внешность на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако, желательно подобрать типаж вроде Андрея Мерзликина). Его лоб покрыт бисеринами пота, во взгляде читается испуг.

- Я машинист скорого поезда, - взволнованно произносит он, заглядывая в объектив. - Работаю уже пятнадцать лет. Чего только за это время не видел… А буквально только что сбил человека на путях. Подобное в нашем деле не редкость. То студент какой-нибудь на рельсы спрыгнет, которого подружка отшила, то пьяный дачник на насыпь некстати вылезет, то на переезде какой-нибудь неуклюжий дебил застрянет, то бабка под колёса сиганёт, которой жить надоело… Словом, всякое бывает, всего не перечислишь. Обычно-то мы на такую ерунду внимания не обращаем - ну сбили и сбили. Иной раз видишь какую-нибудь корову на путях, так нарочно газку поддашь и гадаешь - успеет дура спастись или не успеет…

Машинист достаёт из кармана большой клетчатый носовой платок и нервными движениями утирает пот со лба.

- Однако тут другой случай. Я перед столкновением как раз в окошко высунулся, чтобы высморкаться и поглядеть, не занесёт ли соплю встречным потоком воздуха в чьё-нибудь купе… Тут-то парень и кинулся под поезд! Я даже глазом моргнуть не успел. Хренакс! - Машинист громко хлопает в ладоши, иллюстрируя столкновение локомотива с человеком. - И в лепёшку! Так кровища во все стороны и брызнула! Казалось бы - что такого? Со всеми случается… Да только встречным потоком несколько брызг…

Замявшись и не находя слов, машинист переходит на пантомиму и тычет пальцем себе в рот.

- Малый-то этот выглядел совсем нездоровым, вот что я заметить успел. Совсем был болен. У него прям на роже было написано. Разве ж здоровые люди под поезд сигают? И я ещё, дурень, варежку раззявил, ну и… - Машинист опять тычет пальцем в рот, после чего обхватывает голову руками.

- Грёбаный Экибастуз! Это что ж выходит-то? Выходит, я теперь тоже болен? - Извиваясь, машинист ощупывает себя. - Ну точно, прямо чувствую, как метастазы всяких болезней прорастают по всему телу. Значит у меня теперь стопудово СПИД, рак, чумка, лихорадка Эбола, трипак, атипичная пневмония, коровье бешенство, энцефалит, лихорадка Марбург и чёрт знает что ещё.

Закрыв лицо руками, машинист всхлипывает.
- Выходит, не жилец я на белом свете. Не жилец… Не сегодня-завтра помру в страшных муках и никакое лекарство меня не спасёт. А ведь я ответственное лицо, у меня, вон, пассажиров полные вагоны. - Машинист машет рукой в сторону локомотива. - Вдруг они от меня чего подцепят да по всему миру разнесут? Не хватало, чтоб меня в новостях перед всем депо ославили - вот, мол, этот-то сам заразился, да впридачу тыщи и мильёны людей перезаражал. Разве ж так можно?

Задумавшись, машинист смотрит куда-то вдаль, за камеру, под углом в сорок пять градусов.

- А куда деваться? Деваться-то некуда. В депо не вернёшься, домой тоже путь заказан… Не хватало ещё семью и товарищей перезаражать. Не могу я такой грех взять на душу, не могу и всё тут! Щас проводницы начнут голосить: в город, мол, ко врачам… А что они, врачи-то? Они вшивый насморк до сих пор одолеть не могут. К ним только попади! Поставят наугад диагноз, а потом скажут: надо тебе, дружок, ноги ампутировать! Мало того, что помрёшь, так ещё инвалидом. Да и не дотянуть мне до города, вот прям жопой чую. Что же делать-то? И помирать в муках неохота, и людей зазря губить нельзя. Пожалуй… Там дальше по пути речка будет, дык я в неё с моста кинусь. Плавать всё равно не умею, вот и утоплюсь. А в речку-то с фабрик да с комбинатов едкую дрянь сливают - химия такая, что ни одна зараза не выживет.

Машинист довольно потирает руки.

- Вот и славно! Утопну и все мои хвори - со мной! Кто потом найдёт камеру, передайте моей семье и всему депо, чтоб не поминали лихом…

Он берёт камеру и выключает её. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре перила и балки стального железнодорожного моста через реку. Река достаточно широка и глубока, чтобы по ней свободно ходили теплоходы и баржи.

Машинист стоит возле перил и крутит туда-сюда камеру, стараясь как-нибудь поудобнее её пристроить. Слышно, как пассажиры и проводницы что-то кричат ему из вагонов, но ветер в речной пойме задувает в микрофон камеры и криков не разобрать. Под мостом какое-то судёнышко тарахтит дизелем.

Кое-как установив камеру на перилах, машинист перелезает через них, истово крестится и прыгает вниз. Всплеска не слышно, зато слышно, как дизель внизу начинает надсадно выть и одновременно снизу, выше уровня перил, прямо в кадре, бьёт кроваво-красный фонтан. Из вагонов доносится коллективный женский визг и мужские вопли - пассажиры поезда стали невольными свидетелями суицида машиниста.
Минуту ничего не происходит, затем по гравию и шпалам цокают шаги человека, чья обувь подбита гвоздями, как в старину. Человек входит в кадр, наклоняется и смотрит вниз через перила. На нём китель и фуражка капитана речфлота (детали на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако, желательно подобрать типаж вроде Константина Хабенского).

Он оглядывается и смотрит в камеру, не выпуская из зубов погасшую трубку.

- Этот бедолага ухнул в воду прямиком за кормой моей посудины, - говорит он. - Под мостом мы шли на малом ходу, как положено, а как стали выходить на открытую воду, я скомандовал «Полный вперёд». Винты завертелись как бешеные, тут-то сердешный и нырнул сверху. Ясен пень, его сразу же утянуло под лопасти и покрошило в клочья…

В знак скорби капитан снимает фуражку и склоняет голову.

- Мне очень жаль, что железнодорожник стал кормом для рыб и раков… Если, конечно, в реке ещё остались рыбы и раки, учитывая, сколько едкого дерьма в неё сливают с фабрик и с комбинатов… Тут в воде такая химия… такая химия… Словом, не хотел бы я искупаться в этой воде. Хорошо, если только кожа слезет или волосы выпадут, а то вот так искупнёшься – хвать, а причиндалы-то растворились, да ещё и ослеп вдобавок!

Водрузив фуражку обратно на голову, капитан продолжает:
- Однако же я ничуть не удивлён. Пока железнодорожник летел с моста, я успел заметить, что он не совсем здоров, а точнее совсем болен. Это у него на роже было написано. Где это видано, чтоб здоровые люди с моста в речку сигали? Вот и балбесы мои сроду такого не видели - застыли как вкопанные. Я ору: «Стоп машина»! Старпом - и по совместительству сожительница моя, - Алла Яковлевна, как кровищу увидала, сразу хлоп в обморок…

Имя «Алла Яковлевна» капитан произносит как «Ал-Якльна».

- Обычно-то мы на подобное внимания не обращаем. Мало ли кто по дурости в воде помирает? Одни спьяну в холодрыгу купаются и у них мотор отказывает, у других конечности судорогой сводит и они камнем на дно идут… А ещё, говорят, черви такие есть, толщиной с волос, они хоть мужику, хоть бабе, кто голышом купается, прям в писю заползают или в задницу, и их потом оттуда ничем не вынешь, так и съедают человека изнутри. Сам я не видал, но бывалые люди рассказывали. Также некоторых тянет купаться на мелководье или в мутной воде: плывут и не видят, что со дна ржавая арматурина торчит или лом - так и напарываются брюхом или грудиной. Чешешь иной раз по фарватеру, глядь, навстречу трупак распухший плывёт. Так его нарочно багром потычешь, чтоб газы наружу вышли и он на дно погрузился, а то неприятно, весь вид портит - кругом же река, природа, красотища, туристов сколько, отдыхающих… Вдруг кто-нибудь как Ал-Якльна – хлоп в обморок! Разве это отдых?..

Задумчиво уставившись на свою трубку и вертя её в пальцах, капитан мрачнеет.

- Вот же… Машинист этот… Взял и бросил поезд с пассажирами. А если мост рухнет? Нет бы отъехать вон туда, подальше. Видать здорово его хворь изнутри припекла. Его как под винты-то затянуло, во все стороны кровавая форшмота – хренакс, хренакс! - Капитан совершает широкие круговые движения руками, как бы иллюстрируя сказанное. - Так и брызнула. Причём несколько капель попало мне в трубку, а она перед тем как раз потухла. Заново её раскурить я не успел и всё же машинально, по инерции, затянулся, ну и, получается, всосал в себя всю заразу. Попробовал откашляться, да куда там…

Профессиональная выдержка и самообладание помогают капитану держать себя в руках. Он лишь слегка бледнеет.

- Грёбаный кашалот! Выходит, что и я теперь заразился. Значит у меня, считай, стопудово СПИД, рак, чумка, туберкулёз, тиф, корь, скарлатина, диарея, кишечная палочка, метеоризм, серповидно-клеточная анемия, болезнь Хантингтона и хек знает, что ещё! - Капитан нервно себя ощупывает: - Прямо чую, как во мне прорастают метастазы всевозможных болезней. Зашибись, приехали, можно бросать якорь! Теперь я ходячий разносчик заразы. Как ни крути, а, видать, моё время вышло. Что я теперь Ал-Якльне скажу, как посмотрю в глаза моим балбесам?
С досады капитан резко машет рукой, трубка вылетает из неё и исчезает внизу. Капитан удручённо глядит ей вслед.

- Коли так, то лучше уж покончить со всем одним махом, чтоб никто ничего не узнал. Пусть думают, что хотят, мне уже всё равно. Мне не о себе, мне об обществе думать надо! - Капитан стучит себя кулаком в грудь. - Кто в тельняшках, тот перед смертью не дрейфит! Как придём в порт, нарочно встану под краном – пусть уронит на меня что-нибудь тяжёлое и раздавит в лепёшку! Того, кто потом найдёт камеру, я прошу передать Ал-Якльне, что её одну я по-настоящему любил и был верен ей до самого конца…

Решительно схватив камеру, капитан выключает её. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре удаляющийся мост, снятый с кормы идущего на всех парах судна. Видно, как в стоящий на мосту состав на полном ходу врезается другой состав. Вагоны сминаются гармошкой, какие-то из них вздыбливаются кверху и переворачиваются в воздухе. Из разбитых окон наружу вылетают люди, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться и бестолково махая руками. Их криков на таком расстоянии не слышно - из-за работающего дизеля.

Оба состава не удерживаются на рельсах и летят в воду. Ветхий мост, давно требующий капитального ремонта, обрушивается в реку вслед за ними (имеет смысл использовать компьютерную графику - на усмотрение режиссёра).

- Я же говорил! - восклицает капитан. - Ну ведь говорил же! Кто ж бросает транспорт с людями на мосту? Вот ведь… Эй! Ал-Якльна! Что с вами? Опять? Вот же чёртовы бабские обмороки… Эй, балбесы, звоните в скорую, пусть встречает нас в порту!

Камера выключается. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера включается вновь. В кадре типичный речной порт, в воздухе носятся и галдят чайки, вокруг громоздятся горы песка и щебня, штабеля каких-то ящиков и контейнеров. Между ними туда-сюда снуют погрузчики и тракторы со здоровенными ковшами, а над всем этим гордо возвышаются портовые краны.

Объектив наводится на песчаный холм. Хрустят шаги, камера приближается к песку. Появляется рука и проделывает в песке ямку на уровне груди. Камера поворачивается на 180 градусов, капитан речфлота устраивает её в ямке так, чтобы она снимала пространство перед собой. Пока объектив поворачивается, он успевает запечатлеть стальную опору одного из кранов. Лебёдка, поднимая что-то тяжёлое, громко и натужно воет, заглушая все прочие звуки.

Капитан ничего не говорит. Он молча отдаёт честь перед камерой и выходит на открытое пространство. В этот момент зрители должны задаться вопросом: с чего капитан решил, что кран на него что-то уронит?

Следующая сцена даёт на это ответ - с минуту капитан просто стоит, затем достаёт из кармана пистолет и выпускает всю обойму куда-то вверх. Слышится звук лопнувшего троса, над капитаном стремительно нависает тень и в следующее мгновение на него с грохотом падает контейнер. Падает торцом, пару секунд балансирует, шатаясь из стороны в сторону, и заваливается набок. Запоры не выдерживают удара и дверцы контейнера открываются - прямо напротив объектива.
Видно, что контейнер битком набит людьми азиатской внешности - нелегальными эмигрантами. Молодые мужчины и женщины крайне измождены и еле-еле шевелятся - не столько из-за падения с высоты, сколько из-за лишений и долгого путешествия в невыносимых условиях. Ни у кого нет сил подняться на ноги. Многие покалечены в ходе падения - у кого-то сломаны конечности или рёбра, у кого-то пробит череп, за кем-то волочатся кишки (бутафорские – примечание для режиссёра и ответственных за спецэффекты). Внутри контейнера, на стенках и на полу много крови и экскрементов.

На том месте, где стоял капитан и где его расплющил контейнер, виднеется бесформенное кровавое месиво, поверх которого белеет фуражка.

Азиаты беспомощно ползают вокруг контейнера, громко стонут, что-то с мольбой кричат, размазывают по земле кровавую жижу.

Через минуту раздаются шаги и в кадре появляется среднего роста и телосложения человек в грязном промасленном свитере и рабочем комбинезоне (внешность на усмотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако, желательно подобрать типаж вроде Дмитрия Дюжева). У него в руках монтировка и ею он изо всех сил дубасит азиатов, которые тянут к нему руки, моля о помощи. Двух-трёх, а иногда и одного удара оказывается достаточно, чтобы раненый и измождённый эмигрант затих навсегда.

Здоровенные рабочие ботинки человека громко хлюпают и чавкают, ступая по кровавому месиву. С каждой минутой кровищи становится больше. Внезапно портовый работяга подпрыгивает и болезненно приплясывает, после чего тщательно обтирает монтировку грязной ветошью и, прихрамывая, подходит к камере.

- Я крановщик вот этого крана, - говорит он, кивая в сторону. - Вместе с несколькими сообщниками я участвую в нелегальной перевозке вонючих азиатских эмиграшек. Их дальнейшая участь складывается по-разному. Кого-то продают в рабство, кого-то в секс-притоны, а кого-то пускают на органы. Ну и что с того? Их там, в Азии, всё равно много, авось не убудет. Зато на этом можно наварить неплохие деньги. Зарплаты в порту грошовые, а у меня, между прочим, жена, дети, их содержать надо. А так я приношу домой солидную прибавку, все счастливы и жаловаться не на что…

Актёр, изображающий крановщика, должен максимально убедительно сыграть крайне мерзкого и абсолютно беспринципного человека, готового за деньги продать родную мать.

- Как раз, когда я сгружал на берег очередную партию вонючих эмиграшек, этот козёл, - крановщик указывает монтировкой на бесформенное месиво, оставшееся от капитана, - вдруг вылез откуда-то и принялся в меня шмалять. Вернее, я сперва так подумал. Ну, думаю, мусора присекли наши делишки и пришли меня сцапать. А потом гляжу - форма у козла не мусорская и шмаляет он не в меня, а в трос. Ну, а дальше, ясен хрен, - бздынь, и следом - хренакс! - Крановщик машет вверх-вниз кулаком, иллюстрируя падение контейнера.

- Хорошо, что урода расплющило, есть теперь, на кого всё свалить. Я пока с верхотуры спускался, успел позвонить, кому надо, так что сюда уже едут. Денег в этот раз нам не видать, зато хоть на нарах не окажемся после того, как всё здесь приберём и подчистим. К вечеру всё будет шито-крыто, комар носа не подточит.

Крановщик задумчиво смотрит на свою монтировку и не глядя швыряет её за спину. Сделав в воздухе несколько оборотов, монтировка втыкается точнёхонько в бошку последнему азиату, кто ещё подаёт признаки жизни.

- Есть только одна закавыка, - говорит крановщик. – Я, когда сверху на козла смотрел, сразу заметил, что он не совсем здоров, а точнее - совсем болен. Разве здоровый человек будет под стрелой стоять? Не по-людски это, да и, опять же, технике безопасности противоречит. Для кого у нас плакаты развешаны: «Не стой под стрелой»? А этого, видать, здорово болезнь допекла, раз решил с собой покончить. Это я к чему? Когда я эмиграшек монтировкой мочил, вон тот, последний, с кривыми зубами, как раз мордой в жиже елозил, которая от козла с пистолетом осталась. Извазюкался весь с головы до ног в мозгах и кровище. А когда монтировкой кого-то со всей дури мочишь, по сторонам обычно не глядишь, вот и я не заметил, как косоглазый ко мне подполз и хвать зубами за ногу! Так больно укусил, сука, до крови - теми самыми зубами, которыми в заразной жиже елозил…

Прислушиваясь к внутренним ощущениям, крановщик ощупывает себя.

- Ну точно! Прямо чую, как внутри меня прорастают метастазы всеразличных болезней. Считай, у меня теперь стопудово СПИД, рак, чумка, столбняк, полиомиелит, гельминтоз, саркома Юинга, саркома Капоши, дифтерит, цирроз печени, камни в желчном пузыре и в поджелудочной, почечная недостаточность, холера, эмфизема и много чего ещё. С таким ассортиментом я - ходячая заразная бомба и точно не жилец. Ни одно лекарство меня не спасёт, можно писать завещание…

Крановщик с сожалением качает головой.

- Грёбаный прокурор! Заработал, называется, деньжат! Обеспечил семью! Какая нахрен семья? Мне теперь нельзя к ней на пушечный выстрел подойти. И здесь оставаться нельзя - подельники, если узнают, сами меня приберут, от греха подальше. Валить надо, валить… А куда валить? Куда-нибудь подальше, где меня никто не достанет. Но прежде надо здесь прибраться…

Схватив камеру, крановщик выключает её. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре салон старенькой «Лады» - пятнашки или даже шестёрки (на усмотрение режиссёра).

За рулём крановщик. Камера установлена рядом с ним, на приборной панели. Зрителям через заднее стекло видно, как где-то вдали полыхает огненное зарево. К небу вздымаются клубы сизо-чёрного маслянистого дыма.

- Пришлось устроить в порту пожар, - признаётся крановщик. - Ну а чё? Я ж таки не зверь. Одно дело эмиграшек нелегально на берег сгружать и совсем другое устроить всемирную пандемию. Надо ж соображать! А там, в порту-то, навалом угля, торфа, мазута, солярки… Поджечь - как нефиг делать! Полыхнуло - дай боже! По совести, мне и самому надо было бы в пламя нырнуть, да я очканул. Сыкотно стало. Ладно, если б моментально кони двинуть, а то ведь пока изжаришься, очертенеешь от боли. Нет уж, если кончать, то кончать быстро. Мне козёл с пистолетом хорошую идею подал. Видать всё понимал мужик. Так что я сейчас в одно место еду - там мой корешок когда-то работал. Вот там-то я свой путь и окончу…

Не справившись с эмоциями, крановщик тянется вытереть мокрые глаза, после чего резким движением отключает камеру. Зрители должны понять, что на кривую дорожку крановщика толкнули обстоятельства, но в глубине души он ещё остался человеком.

Секунду, как обычно, зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре типичная лесопилка. Оглушительно ревут тягачи и грузовики, визжат циркулярные пилы. Земля усеяна щепками, стружками и опилками, пропитанными грязью и машинным маслом. Повсюду громоздятся штабеля брёвен, досок и брусьев. Туда-сюда снуют здоровенные мужики в оранжевых касках.

Крановщик поворачивает камеру и заглядывает в объектив:
- Скоро наступит обеденный перерыв, тогда рабочая суета утихнет. Я воспользуюсь этим и покончу с собой прежде, чем меня кто-нибудь остановит. Кто найдёт камеру, передайте семье и портовым товарищам, что мне очень жаль…

Раздаётся протяжный гудок, возвещающий начало обеденного перерыва. Рабочие выключают технику и уходят в столовую. Крановщик пристраивает камеру на ближайшем штабеле горбыля. В кадр попадает циркулярная пила.

Крановщик отходит и включает пилу. Камера снимает, как он медленными шагами пятится назад, крестясь и шепча молитвы. Собравшись с духом, крановщик разбегается и ныряет головой вперёд - прямо под зубья. Пила пронзительно визжит и обдаёт всё пространство в кадре потоками кровищи, лоскутками кожи и одежды, ошмётками волос, костной крошкой и розоватыми кусочками мозгов. Несколько брызг, как сейчас модно, повисает на объективе.

Нарастает и приближается топот множества ног. Прибежавшие рабочие от неожиданности замирают на месте и начинают галдеть. Все на ходу что-то жуют.
Толпу расталкивает бригадир. Он цедит под нос ругательства, на цыпочках обходит окровавленый участок и отключает пилу. Румяный молоденький практикант сгибается пополам и его выворачивает наизнанку. Остальные не обращают на него внимания. Всеобщий гвалт усиливается. Работяги страшно матерятся (при монтаже можно запикать весь мат – на усмотрение режиссёра и продюсера), выражая недоумение, удивление и досаду.

Бригадир тоже начинает орать, причём сразу на всех - на слабака практиканта, на рабочего, который отвечает за пилу, и на остальных за то, что столпились и тупо глазеют вместо того, чтобы звонить в скорую и в полицию… Обиженные рабочие ругаются в ответ - одни обкладывают трёхэтажным матом суицидника, другие посылают бригадира на три, четыре и пять букв… Ответственный за пилу орёт, что не обязан следить за ней в обеденный перерыв… Практикант ничего не может с собой поделать и раз за разом опорожняет внутренности себе под ноги…

Бригадир не намерен терпеть оскорбления. Он подскакивает к наиболее языкастому матершиннику и впечатывает ему в рожу кулак. Остальные воспринимают это как сигнал, после чего завязывается всеобщая потасовка, как в старых комедийных вестернах или в немых допотопных комедиях. Для пущего эффекта можно снять прибежавших из столовой поварих, которые будут размазывать по лицам рабочих тарелки с едой и лупить по голове половником. Можно сделать так, что в этот же момент включается лесопилочное радио (почему бы нет?) и исполняет задорное американское кантри с банджо и губной гармошкой (что-нибудь в духе «Drooling banjos» - на усмотрение композитора).

Бигадира сбивают с ног. То и дело кто-нибудь поскальзывается на окровавленных щепках и падает. Образуется беспорядочная куча-мала, в которой все друг друга мутузят.

Испачканный и избитый бригадир кое-как выбирается из потасовки и подползает к камере (внешность на умотрение режиссёра и ответственных за кастинг, однако, желательно подобрать типаж вроде Гоши Куценко).

- Короче, я тутошний бригадир, - говорит он с виноватым видом, непрерывно отплёвываясь, - а значит мне за всё и ответ держать. Мужика того я сразу приметил, едва он заявился. Я же тут, почитай, всех знаю. А этот – чужой, незнакомый. Ну, думаю, ладно, может кто из водителей, мало ли… Что я сразу понял, так это то, что мужик не совсем здоров, точней совсем болен. У него это на харе было написано. Разве ж будет здоровый человек ни с того ни с сего в пилу с разбегу кидаться? Конечно, на лесопилке без несчастных случаев не обходится - такая у нас работа, но в основном всё по мелочи: кто себе пальцы отхватит, кто полруки… Ванька Клюшкин, вон, давеча ухитрился себе причиндалы оттяпать, так и ходит с тех пор малахольный…

Исповедуясь перед камерой, бригадир не обращает внимания на драку и не пытается её остановить. Работяги по-прежнему метелят друг друга у него за спиной. Им быстро надоедает делать это голыми руками и они хватают что попало – кто неструганную доску, кто долото, кто топор, кто бензопилу.

- А тут другой случай, - продолжает бригадир. - Такого, чтобы человек нарочно на себя руки наложил, у нас ещё не было. Ссоры, конечно, случаются, как же без них? Особенно, если оба выпимши. Бывает, осерчает один на другого, схватит дрель да прям сверлом в бошку - хренакс! Ну и что? Подумаешь, просверлит черепушку насквозь, так медсестра наша, Нюрка, йодом помажет, пластырем залепит - и снова в строй. Мужики у нас здоровые, крепкие. До смертоубийства сроду не доходило. А этого человека видать совсем хворь изнутри доконала. Это я к чему? Я когда наземь брякнулся, опилки рожей вспахал и об щепки ободрался, получается, от евойной кровищи всю заразу подцепил…

Бригадир замолкает и тревожно себя ощупывает.

- Так и есть, прямо чую, как во мне прорастают метастазы всяческих болезней. Стало быть, не жилец я. Стало быть, у меня теперь стопудово СПИД, рак, чумка, сибирская язва, сонная лихорадка, болезнь Паркинсона, болезнь Меньера, лишай, свиной и птичий грипп, синдром Туретта, болезнь Лу Герига, полипы в придаточных пазухах и леший знает, что ещё! Хана мне, никакое лекарство теперь не спасёт!

Возможно во время драки бригадиру заехали в ухо и он временно оглох, вот и не слышит, как за его спиной развернулся настоящий слэшер. С перекошенными от ярости лицами, окровавленные с ног до головы, под весёлое зажигательное кантри, работяги остервенело рубят друг друга топорами, бьют стамесками и кромсают бензопилами. В руках у баб-поварих откуда-то появляются столовые ножи и сельские вилы. Во все стороны хлещет бутафорская кровь и летят выпотрошенные внутренности.

- Скорее всего суицидник был по-своему прав, - как ни в чём не бывало рассуждает бригадир. - Если у тебя неизлечимый недуг, то лучше уж сразу… одним махом… чем неизвестно сколько мучаться и заразу разносить. Мы всё-таки в цивилизованном обществе живём, а значит должны думать о других людях…

Бригадир наконец соизволяет обернуться назад, где сотрудники лесопилки уже покрошили друг друга и не подают признаков жизни, включая поварих из столовой. Сельские вилы торчат из живота молоденького практиканта, скорчившегося в собственной рвоте.

- Ох ты ж! Грёбаный терминатор! Ребята, ребятушки… - Всплеснув руками, бригадир тоскливо причитает: - Тоже заразу подхватили? Тоже решили, что лучше всем здесь, на месте помереть, чем тащить хвори в семью, к родным и близким? Братцы! Простите меня за то, что недоглядел. Я, я один во всём виноват. Не серчайте на меня, дурака, ежели кого когда обидел. Пусть земля вам будет пухом, а за меня не волнуйтесь, я тут щас приберусь и того… следом за вами…

Достав из кармана коробок спичек, бригадир задумчиво на него смотрит, потом берёт и выключает камеру. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре салон старой развалюхи, на которой приехал крановщик. Камера стоит на прежнем месте и опять показывает, как позади отъезжающей машины бушует стена пламени. Только на сей раз это лесопилка.

- Опилки, щепки, доски, брёвна - всё занялось с одной спички! - гордо хвалится бригадир. - По чесноку, мне бы и самому стоило в пламени сгинуть, да я зассал. Извините, ребятки, что оказался бздливым сыкуном, просто такая смерть не по мне. Слишком страшно. Как представлю, что пламя меня заживо изжаривает, так прям в дрожь бросает… Но ничего, я другой способ знаю, не менее надёжный. Щас в одно место еду, там как раз и того… к ребятушкам…

Бригадир выключает камеру. Секунду зритель видит чёрный экран, затем камера снова включается. В кадре дремучий лес. Бригадир держит камеру под мышкой, продирается сквозь густой ельник, пыхтит и тяжело дышит, говоря на ходу:

- Турист какой или охотник, кто найдёт эту камеру, сообщите моей бабе, где, как и почему я помер, а то ведь наверняка решит, что я бросил её, горемычную, и к шалаве сбежал. Передайте, что я всех люблю, даже тёщу, чтоб ей провалиться! Бабе скажите, что если кого после меня найдёт и если человек окажется хорошим, то пускай сожительствуют и не сомневаются, я разрешаю… Генеральный наш - падла и сволочь, так ему и передайте. Скажите, буду ему во сне являться каждую ночь и деньги требовать, которые он работягам месяцами не платит. Нам-то они уж без надобности, так пусть семьям выплатит, собака, не то я ему с того света покоя не дам! Уй…

Еловая ветвь больно хлещет бригадира по лицу и он замолкает, а через минуту выходит на просторную поляну, на краю которой торчит пень, поросший опятами.
Бригадир поворачивает камеру, запечатлевая всю поляну.

- Мы с покойным тестем, царствие ему небесное, раньше любили в здешних лесах охотиться. И на поляне этой часто бывали, а уж как тесть помер, так я сюда ни ногой… Присядем иной раз вот на этот пенёк, чекушку откупорим и давай мечтать, как хорошо было б медведя живьём поймать. Из берданки-то его любой дурак подстрелит, а ты попробуй живьём поймай! Звериная яма - вот настоящее искусство! И вот как-то раз были мы с тестем в настроении и выкопали посреди этой поляны глубоченную ямину – чтоб, если косолапый попадётся, то наружу б не вылез. Жердинами её накрыли, замаскировали ветками, лапником… Вон она.

Бригадир наводит объектив на центр поляны, где видна круглая плешь - единственное место, не заросшее травой.

- Я сейчас в яму спрыгну, стеночки лопаткой подрою, они на меня осыпятся и похоронят живьём. А там протирочного спирта жахну, усну и не проснуся. Лёгкая смерть…

Поставив камеру на пень, объективом к центру поляны, бригадир делает гимнастические упражнения, приседает, разминается. У него в руках складная сапёрная лопатка. Неважно, откуда она взялась - зачем забивать голову зрителей лишними деталями?

- Прощевайте, ребятушки, с богом! - восклицает бригадир, с разбега высоко подпрыгивает и сигает в яму, зачем-то широко раскинув ноги в стороны, как какая-нибудь гимнастка, балерина или матрос, танцующий «Яблочко».

В полёте его задница перевешивает, провисает вниз и тараном проламывает лапник, ветки и жерди. Раздаётся хрустяще-чавкающий звук и что-то снизу задерживает падение бригадира в яму. Его голова остаётся торчать над землёй. На секунду бригадир замирает и вдруг начинает дико выть и орать.

- Ко-о-ол!!! - Бригадир пытается повернуть лицо к объективу. - Тесть, падла, сука, урод, сволочь, гнида, воткнул в яму острый кол, а мне не сказал! А-а-а-а-а!!! Су-у-ука, мразь, подонок, гад, тварь, собака, паскуда мерзкая, негодяй, подлюга, сволота вонючая!

Пробежав марафоном по всем синонимам, бригадир снова орёт, стонет и воет от нечеловеческой боли. По его выпученным глазам даже самый недогадливый зритель должен понять, какой частью тела бригадир насадился на кол.

Его крики не остаются неуслышанными. В зарослях слышится треск сухих веток и на поляну из ельника выходит медведь. (Примечание режиссёру, гримёру и костюмеру: с первого взгляда зрителям должно быть ясно, что медведь - это на самом деле актёр-человек в бутафорском ростовом костюме медведя, примерно как в музыкальных клипах «Нейромонаха Феофана». Ни в коем случае нельзя использовать настоящего зверя, чтобы не возникло проблем с защитниками животных!)

Медведь подходит к краю ямы и обнюхивает торчащую голову. Он как-будто понимает, кто и зачем выкопал эту яму. Мгновенно придя в бешенство и взревев, медведь зубами хватает бригадира за загривок и выволакивает наружу. (Ответственным за трюки и спецэффекты нужно подумать, как это правдоподобнее снять.) Для смягчения малоприятной сцены можно озвучить момент выхода кола из задницы бригадира хлопком пробки из шампанского.

Бригадира всего трясёт от боли и ужаса. Мечтая когда-то об охоте на медведя, он не предполагал, что однажды сам окажется добычей косолапого.

- Грёбаный монах! - всхлипывает он, пока медведь обнюхивает и, возможно, облизывает его окровавленный и раздроченный зад. - Ой, мамочки… Мишенька, пожалуйста… Ну пожалуйста, Потапыч… Не надо, родненький, Христом-богом молю…

Медведь снова ревёт и встаёт над человеком на дыбы. Внизу его живота должно произойти шевеление и наружу из густой шерсти должен выпростаться здоровенный эрегированный пенис, откровенно бутафорский (костюмер может купить резиновый дилдо в ближайшем секс-шопе, а режиссёру и гримёрам придётся подумать, как правдоподобнее приладить его на ростовой костюм).

Небрежным движением лапы медведь переворачивает человека на живот, прижимает к земле, наваливается всей своей массой и совершает ритмичные возвратно-поступательные движения тазом. Бригадир снова орёт и отчаянно дёргается, но ему не хватает сил выбраться из-под медвежьей туши.

Камера должна запечатлеть довольную морду медведя - он щурит глаза и лыбит зубастую пасть, свесив язык набок.

Поскольку бригадир прыгал в яму не с пустыми руками, он вспоминает про сапёрную лопатку и пытается всадить её в медведя. Косолапый сердится, во всю ширь разевает пасть и впивается бригадиру в шею. Раздаётся хруст, чавканье и довольное урчание. Зверь жадно пожирает верхнюю часть тела, не переставая трахать нижнюю.

Целую минуту ничего не происходит, затем медведь вдруг подскакивает, срывается с места и начинает кругами носиться по поляне, жалобно скуля, фыркая и утирая морду лапой. Остановившись перед камерой, он сокрушенно смотрит в объектив, садится на задние лапы и жестикулирует передними на языке глухонемых. (Если медведь может освоить езду на велосипеде, значит наверняка способен освоить и язык глухонемых. В конце концов, гориллы это делают, а медведи отнюдь не глупее.)

Подстрочный перевод субтитрами должен передать зрителям жалобы медведя. Ещё в яме человек показался ему не совсем здоровым, а точнее, совсем больным. Разве же здоровые люди прыгают в яму с кольями? Нет, они выкапывают эти ямы для животных. А человек оказался странным - сам же вырыл когда-то эту яму (в ней остался его запах) и сам же в неё прыгнул. Видать здорово его болезнь изнутри проела… От него бы стоило держаться подальше, но медведь не совладал с соблазном, поддался эмоциям и воспользовался случаем преподать урок всем охотникам за медвежатиной. Уж сколько лет ему хотелось загрызть какого-нибудь охотника, предварительно отпердолив его в зад!

Мечта медведя исполнилась, но теперь он чует, как по всему его телу прорастают метастазы разных болезней. Считай, у него теперь стопудово СПИД, рак, чумка, гепатит, корь, туберкулёз, ветрянка, желтуха, краснуха, воспаление мочевого пузыря, полипы, катаракта, менингит, прионная болезнь и бес знает, что ещё. Он теперь, считай, не жилец и никакие целебные лесные травы его не спасут…

Свесив уши и печально глядя в объектив, как побитая собачонка, медведь философствует о бренности бытия. Мол, в дремучем лесу всяко бывает: попадётся тебе заблудившийся грибник или вывихнувший ногу турист, значит уминаешь грибника и туриста, а если тебя грохнет охотник, значит он тебя умнёт и жильё охотничьими трофеями украсит – бошку твою повесит на стену, шкурой застелит пол… Как говорят французы, се ля ви.

Но тут другой случай. Не стоило вытаскивать человека из ямы, наоборот, надо было его там и закопать, навсегда похоронить заразу. Поспешил косолапый, дал волю инстинктам и теперь за это расплачивается. Отныне он сам ходячая заразная бомба, несущая угрозу всему живому…

Медведь подбегает к останкам бригадира и стаскивает их обратно в яму, после чего активно работает лапищами и заваливает яму землёй. Пока он этим занят, в верхнем правом углу экрана начинает мигать индикатор, сообщая о разряженной батарее. Мигание сопровождается писком. Привлечённый этим звуком, медведь подбегает, осматривает и обнюхивает камеру, трогает её лапой. Камера падает с пенька. Писк не прекращается, индикатор продолжает мигать. Животное впадает в ярость, топчет камеру лапами и грызёт зубами. Сбитые с пенька опята летят во все стороны.

Камера отключается. Секунду зритель видит чёрный экран, затем появляется стоп-кадр: прилавок продуктового магазина, мясной отдел. Под стеклянной витриной лоток, в нём аккуратно разложены мясные ломти. Ценник гласит: «Свежая медвежатина. Цена 2 т.р. за 1 кг».

На фоне стоп-кадра появляется надпись: «Конец фильма». Идут финальные титры, играет биг-бит или гаражный рок 60-х годов (на усмотрение композитора и режиссёра). Остальное зрителям предлагается додумать самим. Открытый финал как бы намекает, что ничего не закончилось, зараза продолжает своё шествие по миру и неизвестно, сколько ещё у неё будет жертв…

На протяжении всего фильма съёмочной группе и актёрам не стоит заморачиваться о правдоподобности сюжета, о поступках и мотивации персонажей, и тем более не стоит грузить этим зрителей, ведь те пришли смотреть трэш, а не пафосную драму. Трэшу глубокое ракрытие характеров только вредит, зря перегружая сюжет. Бессмысленное действие, творимое бестолковыми людьми, кровавое и беспощадное – вот визитная карточка добротного и угарного трэшака. Предоставим эстетам от киноиндустрии поднимать вечные темы и рассуждать о высоких материях. Развлекательное кино должно щекотать зрительские нервы острыми моментами и веселить ненатуральностью, позволяя скоротать вечерок. Никакой излишней зауми, никакой чрезмерной драматургии. Поклонники трэша не любят занудства и душнилова, им не нравится, когда их грузят и поучают. Не стоит об этом забывать.
Засим, собственно, КОНЕЦ!