Макаровы Глава 8-9

Глава 8

Глава 8
Андрей уехал. А через полтора месяца перевез их к себе. Место проживания лесника называлось «кордон». На кордоне в лесу в пятнадцати километрах от села была огорожена площадь земли соток пятнадцать. На земле стояли: дом, избушка, сарай, летний загон, сделанная из глины печка и соток десять огород.  В доме пахло смолой и деревом. Андрей сложил дом в две комнаты и кухню. Одна детская, одна спальня. Кате понравилось. Неделю устраивались. И зажили. Первое время ей было страшновато вечерами и ночами. Они одни, село далеко. Мало ли лихих людей бродит? Казалось, кто-то заглядывает в окно, кто-то ходит по двору. Потом привыкла. Еще было скучновато. В деревне Катя привыкла в свободное время выйти на улицу, сесть на скамейку и наблюдать за жизнью. Кто куда пошел, кто с кем разговаривает. Кто с кем ругается. Что в сельпо привезли. Ася прибегала каждый день. Мальчишки заходили часто. А здесь они были одни. Андрей то и дело уходил в лес. То замерял, то сажал, то выкорчевывал. Девчонки бегали по сугробам, валялись в снегу, катались с ледяной горки, которую им залил отец. Свежий воздух, чистый снег, тишина. Сухостоя немерено, печь добротная. В доме тепло, сухо. Пол, крытый досками, крашеный. Ходи босиком, ноги не мерзнут. Окна стекленные, светло в доме. Весной Андрей сделал настойку на водке и муравьях. Любой ушиб, порез заживал моментально. С девчонками-то всегда так, то упали, то поцарапались, то порезались. А в мае приехала бригада мужиков на валку леса. Поселили их в избушке. Вечерами стало весело, шумно. Жгли костер, пекли картошку, травили байки. Катя снова зарумянилась, повеселела, глаз заблестел. Каждый из мужиков старался сделать ей комплимент, похвалить. Заигрывали, обнимали, чмокали в щеки.  Андрей только похохатывал. Ему нравилось, что, Катя снова стала практически прежней - веселой, всегда в  настроении. Не ворчала на него, не кричала на девчонок. Мужики работали до конца августа. Последние уехали в конце сентября и на кордоне снова стало тихо. До конца октября скучать было некогда. Делали заготовки на зиму, убирали огород.  Насолили две бочки груздей, две бочки капусты, огурцы, помидоры, чеснок, арбузы. Картошка уродилась хорошая, собрали много. На ноябрьские закололи двух поросят. Засолили сало, мясо. Насушили черники, рябины, шиповник. Наварили варенье. Зиму можно было зимовать спокойно. Особой работы не было и Катя «вошла в тело» пополнела и стала, «как женщина», так она называла полных, величаво несущих себя женщин. Братья и сестра Андрея переехали жить в их бывший дом. Пустующий дом быстро промерзает и разрушается. Да и все они уже стали взрослые. А ютиться в избушке было бы странно, если хороший дом стоит пустой. Так и жили. Иногда забегали женщины из колхоза, работавшие неподолеку на пашне. Осенью, когда они жали серпами их руки превращались в кровавое месиво, трескались. Катя жалела их. Протапливала баню, заваривала кипятком травы, и они отмачивали свои руки в этих отварах. Поила чаем, выспрашивала новости, а после их ухода радовалась, что муж лесник, а лесничество не входит в подчинение колхозу и ей не надо там работать. Колхоза она боялась, как огня. Женщины рассказывали, что спят по 4-5 часов. Дома надо управиться, потом на работу до ночи, а возвращаются домой, дети, муж, скотина. Ложатся спать за полночь, встают до рассвета иначе ничего не успеть. Денег не платят, начисляют трудодни и, по их количеству выдают муку, зерно. Если бы не свое хозяйство, с голоду бы пухли. А своим заниматься некогда. Катя смотрела на свою жизнь и понимала, что ей с Андреем выпала сытная, спокойная жизнь. Она была благодарна ему, но полюбить так и не смогла. Он был не противен ей, но и не люб.
Шли годы. Вале пришла пора, идти в школу, почти восемь годков. В деревне была только восьмилетка, а дальше надо было учиться в районе. На семейном совете было принято решение отдать пока в восьмилетку, а дальше будет видно. Все же ближе, чем отдавать в районное село. Нашли людей, которые сдавали угол, и Валя уехала учиться и жить у чужих людей. Как же ей было страшно уезжать из родного дома. За ее стеснительность и тихий голос, хозяева прозвали ее «птичка синичка». Ела, как клевала, чуть-чуть, не слышно, не видно. Все, кто видел, ее восклицали: «какие у девочки глазищи! Огромные, голубые». Худенькая, невесомая, светленькая, с белой кожей. Просто ангел. Училась Валя хорошо. Ей все было интересно, давалось легко. Она быстро научилась читать и проглатывала все книги в школьной библиотеке. Подружилась с братом и сестрой двойняшками Павлом и Павкой, хозяйскими детьми. И теперь вечерами они шептались с Павкой, хихикали и, обнявшись, засыпали у печки на топчане. Андрей иногда на воскресенье приезжал на лошади и забирал   Валю домой погостить. Но, это было не часто, потому, что ехать было далеко, а за сутки приходилась гнать лошадь дважды. Валя ждала этих дней, радовалась, приезжая домой, но уезжала в школу спокойно. Всплакнет немного и успокоиться. Понимала, что так надо. Хозяева ее любили, не обижали, Подружки в школе и Павка с Павлом всегда были рядом.
 Но вот пришла пора, идти в школу и Маше. Ее тоже привезли сюда же к сестре. Под приглядом будет и вдвоем веселее. Хозяева не возражали. Деньги лишними не бывают. Валя радовалась. Теперь они вместе с Машей, с сестрой.  Но сестра, привыкнув за 2 года к постоянному вниманию и любви родителей к ней одной,  не хотела учиться, сильно скучала по матери, капризничала, выбрасывала учебники и в результате через месяц сбежала домой. Валя как могла, пыталась успокаивать сестру, объяснять, что учиться надо, жить в тесноте, а не в отдельной комнате, придется, но безрезультатно. Учителя хвалили Валю и ругали Машу за строптивость и лень, а ей это не нравилось. Она привыкла, что дома она любимица, ей можно все. Привыкла спать на мягкой кровати, привыкла к тишине, к свободе, и вдруг в один момент всего этого она лишилась. У хозяев шумно. Самих пятеро, да их двое. Гомон, смех, крик с утра до ночи. Спать приходится на топчане с сестрой. Еда, какую дадут, а не какую хочет. Учителя ругаются, надо делать уроки. Андрей, нежно любивший своих дочерей, впервые за все годы поднял на дочь руку, отшлепал Машу и отвез обратно. Она сбежала еще раз, потом еще. Родители сокрушались. Две сестры росли в одной семье, но совершенно не похожи. Валя спокойная, стеснительная. Родителям никогда не перчит.  Маша как огонь. Капризная, взрывная.  Ее с рождения кроме как «красота» по-другому не называли. Маленькой лет до четырех она была, как куколка. Нос пуговкой, личико кругленькое, полненькая, как налитая. Но за лето перед школой вытянулась, похудела, волосы стали жесткие, густые и темные, как грива у лошади, нос выпрямился, а лицо стало длинным. Глаза вдруг сузились и в уголках появилась пленочка. В школе ребятишки дразнили «киргизка-киргизка, соломинка». Маша злилась, плакала, кидалась драться на обидчиков.  Жалобы сыпались одна за другой. Андрей с Катей гадали, откуда это могло взяться, от кого? Катя клялась и божилась, что не изменяла мужу никогда и ни с кем. Если бы Андрей не был в это время постоянно дома, и жена не была под приглядом, да и в деревне был бы кто-то из азиатов, подумал бы, что, Катя «нагуляла», но грешить было не на кого. Ни проходящих, ни живущих азиатов в деревне не было. Потом Андрей пошел в библиотеку, почитал книгу о генетике и успокоился. Оказывается, гены могут передаваться через седьмое поколение. А в Рязани татары и монголы триста лет назад жили повсеместно. Брали славянских наложниц, а те рожали от них детей. Видимо у кого-то в роду или у Андрея, или у Катерины такой ребенок и появился. И вот теперь через много лет этот монгольский ген и сработал.  Жалобы на дочь продолжались, и Андрей с Катей поняли, что надо что-то делать. Практически перед войной в 1940 году они вернулись жить в деревню. Андрей стал старшим лесником. Он, как и прежде, большую часть времени проводил в леспромхозе, в лесу, а Катя дома, в деревне. Школа была восьмилеткой, и теперь девочкам можно было жить дома.
Ваня с Гришей за эти годы выучились, женились и жили своими семьями. Ася, жила с Гришей в районе, А Ваня уехал учиться в город. Дом второй год пустовал. Андрей с Катей и дочками вернулись в свой дом. Отныне Андрею приходилось ездить на лошади в телеге каждый день километров по двадцать-тридцать, но девочки теперь жили дома. Сказать, что сестры были рады, не сказать ничего. Они были счастливы. Папа и мама снова рядом. У каждой своя кроватка. Захотел, поешь, захотел, дурачишься, уроки делать никто не мешает, тишина. Масла, сметаны, молока хлеба, конфет ешь, сколько хочешь. Щи, котлеты, мамины расстегаи. Девочки поправились, на щеках появился румянец. Маша успокоилась, похорошела, ее перестали дразнить. В школе появились подружки. Все понемногу образовалось.   
Андрей зарабатывал хорошо и баловал дочек без меры. Наряжал в красивые платьица, шляпки, покупал сладости, читал им книги, стихи,  рассказывал былины, ходил с ними в кино. Катя же с дочками была суровой. Девочки ее побаивались. Она могла и шлепнуть, и накричать. Больше всего доставалось Вале, как старшей. Маша, хотя и была младше на полтора года, считалась маленькой.. Валя долгое время считала, что она не красивая, горбатая и неловкая. Когда мама кричала на Валю, если считала, что что-то сделано не так, то обзывала ее «горбатая» и «некультяпистая». Валя пыталась посмотреть в зеркало, вдруг у нее там действительно горб? Но спину было не видно. Она расстраивалась, плакала. Почему такой уродилась?  Вся работа по дому и во дворе поручалась в основном ей. И вроде делала она ее хорошо, но все равно мама часто была не довольна. Маша маленькая и ей тяжело дается учеба, поэтому ей надо заниматься. Но задания делались бегом, и Маша убегала на улицу. Она любила играть на улице с подружками, наряжаться. Если ей в чем-то отказывали, она сразу начинала плакать и кричать, что она сроду ничего в этом доме хорошего не видывала и ничего вкусного не ёдывала.  Катя ругалась:
- Пропасть тебя возьми! Да, когда же ты наешься? И в кого ты такая уродилась настырная!
Но, пошумев, затихала.  Валя же очень любила, когда ее на воскресенье забирал к себе дядя Гриша. Он работал в райисполкоме, ходил в шляпе и длинном пальто. Его жена Людмила, была пухленькая, веселая и очень любила Валю. Она наряжала её в свои шляпки, шарфики, покупала мороженое. Валя очень ждала этих поездок. Это была другая жизнь. Яркая, веселая, интересная. Там на нее никто не кричал, не заставлял работать, а только все целовали, восхищались ей. Но, эти поездки  были не часто. А как-то зимой Людмила нарядила Валю в фетровую шляпку. А на улице было -35, Валя заболела ангиной, потом было осложнение на уши – отит, и мама больше не пускала Валю «к безответственной пустышке», как она ее называла. Валя втихомолку плакала, но перечить матери не смела.
Как-то Кузьма, после того, как Андрей с Катей переехали в деревню, встретил его на улице и начал журить, что племянник не хочет знать дядю, не приходит к нему, не интересуется его жизнью. Ведь в свое время он так помог его жене и братьям с сестрою. Дал им крышу над головой, еду, одежду. А он не благодарный племянник, за столько лет не сказал спасибо, ничем не помог.
Лет семь назад, испугавшись раскулачивания, Кузьма продал большую часть скота, разобрал постройки, рассчитал работников. Жил семьей. Его сыновья работали в колхозе. Жены сыновей занимались домом, детьми и тоже работали в колхозе. Жили в доме еще муж с женой, но Кузьма везде говорил, что это дальние родственники, которых он приютил из доброты душевной. Андрей знал, что таких родственников у них отродясь не было. Это были работники, которым негде было жить, и нечего было есть. Они работали за проживание и еду. За все годы, которые они прожили здесь, после возвращения Андрея, Кузьма ни разу не заговорил с племянником. Поэтому претензии, предъявленные спустя столько лет, были удивительны. Андрей, вначале, опешил, потом спросил:
- Вам что-то от нас надо?
Кузьма сделал возмущенное лицо.
- Что значит, надо? Я, что не могу с племяшом просто так пообчаться?
- Не поздно ли? Спасибо вам за то, что поселили своих племянников и мою жену в землянке. За кусок хлеба, который дали на несколько дней.
- А, этого мало што ли?
- Спасибо и на этом. Катя была после тифа, Ася тоже. От голода чуть живые. Она моих братьев и сестру не бросила, хотя они ей чужие. А вы кровный родственник, дядя. Вы их взяли к себе? Ладно, Катя, она вам никто, а ребятишки? Если бы не Катя, они бы умерли с голоду, а вы бы и пальцем не пошевелили. Вы же отца сюда сманили. Златые горы обещали. А детей его, сирот, за порог выгнали. Что вам сейчас понадобилось от нас? С чего, вдруг вспомнить решили?
Кузьма замялся.
- Ну, раз ты так, добро не помнишь, а еще и винишь меня, то я не буду тебе ничего обсказывать.
- Раз начали, говорите.
- Да, сын старший просится на отделение. У него уже трое детишков-то. Вот решили дом сладить. Лес нужон. А ты племяш лесником ведь трудишься. У тебя в лесу деревьев-то тьма, никто не считает. Один больше, одним меньше. Помог бы дядьке да брату двоюродному. Дол-то платежом красен. Тогда я помог, теперь ты. Родственники чай. Но, вишь, ты себя должником-то не считашь.
Андрей потом покачал головой:
- Ну, ты дядюшка даешь. Я себе, кроме сухостоя, ни досточки не взял ни разу. А если и брал, то выписывал. Как все и платил.  Ты меня на преступление толкаешь? Хорош дядя. Лес государственный и каждое деревце на учете. Даже если оно поваленное или старое. Сегодня ты попросишь, завтра другой, потом третий, вот и леса не станет. Выписывай, как положено, плати, и будут тебе бревна. А если считаешь, что мы тебе чем-то обязаны, то скажи, на сколько помощь оцениваешь, я тебе оплачу деньгами. Все, прощай.
Вечером он рассказал Кате о разговоре с дядей. Катя даже замахала руками.
- Даже не вздумай ничего ему отдавать. Куркуль! Родных племянников не принял. На дворе куча пристроек стояла, деревянных. Даже на порог не пустил. Детей в землянку отправил. Знал, что я в доме у немцев живу, а они одни малые в землянке сидят, ждут, когда я им поисть принесу. Ни разу ни сам не пришел, ни его дети. Даже работника не прислал узнать: живы али нет.
Андрей тяжело вздохнул:
- Катя, а ведь он таким не был. Мне всегда казалось, что из всех братьев отца, Кузьма самый близкий. Они с отцом очень дружили. Все разговоры вели о политике, войне. Вместе дела всякие затевали. Правда мой отец не практичный был, больше книгами увлекался, как и я, а Кузьма всегда прижимистым был, хозяйство крепкое имел. А вот видишь, как вышло? Дед Макар бы узнал, проклял бы. Он семьей дорожил, всех в куче держал.
- Как же держал, коли всех разогнал по стране?
- Хотел уберечь. А получается, разобщил.
- Чего сделал? – не поняла Катя.
- Ну, разделил. Каждый стал сам за себя. Стал жить независимо. Ладно. Все. Я с тобой вот о чем хотел поговорить. Видишь, что Гитлер делает? Страну за страной захватывает.
- И, чего? Нам-то что до того?
- А, то. Не пропустит он нашу страну. Война будет.
- Так вроде по радиво все талдычат, что друзья мы с ними. Войны мол, не будет.
- Я этих немцев на своей шкуре испытал. Знаю, как они слово держат. Будет Катя война. Будет. Я к чему это говорю. Надо запасы хорошие сделать. Деньги у нас накоплены, так надо на запасы пустить.
- Все?!
- Ну, не все, но большую часть. Сахар, крупы, муку, отрезы надо купить. А главное это мыло, спички, соль, нитки. И надо взять телочку. Подрастет, старую на мясо, ей уж семь лет, и будите хотя бы с мясом, на первое время, молоком, сметаной и маслом.
Катя вспомнила, как ей помогли запасы, когда Андрея забрали на войну, и не стала возражать. Они стали, чтобы не бросалось в глаза, так как паникерство жестко пресекали, покупать продукты, вещи и к лету 1941 года Андрей был готов к тому, что, если начнется война, его семья не будет голодать и испытывать в чем-либо нужду. В июне Катя поняла, что снова «тяжелая» (ждет ребенка), а вскоре, 22 июня началась война.  Рев по деревне стоял страшный. Весь молодняк забрали в первый месяц. А в июле в деревню начали приходить первые похоронки. Почтальона ждали со страхом. Если она доставала из сумки треугольничек, радовались, если казенный конверт, обмирали, вскрывали, читали и по древне раздавался рев. Сбегались соседи, отваживали.
Андрей пока был дома. Возраст за сорок, поэтому таких мужчин пока не брали. Но, в конце августа забрали и его. Катя осталась с дочками и в положении. Прощаясь, Андрей сказал:
- Война видимо будет долгая и страшная. Вернусь ли? Не уверен. Береги детей. Года на четыре вам всего хватит, а дальше смотри. Не вернусь, будет кто сватать, выходи, не тяни лямку одна.
- Ты пошто себя уже хоронишь? – рассердилась Катя, - я вон тяжелая, с тремя на руках буду и то себя не хороню. Попробуй только не вернуться! Кому я с тремя нужна, акромя тебя?
Андрей горько усмехнулся. Катя, сама, не понимая того, снова обидела его. Он видел, что она привыкла к нему, ее устраивает жизнь с ним, но полюбить его она так и не смогла. Он обнял ее, расцеловал:
- Вернусь, куда же я денусь от тебя? Да и девчонок жалко, ты же их замордуешь тут без меня. Не сильно на них наседай, особенно на Валю. Она безотказная, снова поперек не скажет, а ты и пользуешься.
На том и расстались. Надо было на что-то жить, поэтому Катя пошла, работать вместо Андрея лесником. Вале, старшей дочери исполнилось тринадцать лет. И на последних месяцах, когда Катя сама уже не могла ездить на лошади, она стала отправлять Валю проверять делянки, дежурить на вышке. Маша в свои одиннадцать лет была еще мала, да и боязлива. Она помогала по дому. Пришлось и ей становиться взрослой. Сводки информбюро были страшные и не утешительные. Города, поселки сдавали один за другим. Андрей писал регулярно. Он воевал на Ленинградском фронте. Ленинград взяли в блокаду. Сообщали, что люди начали умирать там от голода. Но, Андрей писал, что их кормят нормально. Потом немцев погнали из-под Москвы, и стало жить веселее. В феврале 1942 года Катя родила мальчика. Мальчик родился беленький, с голубыми глазами, крепенький, улыбчивый. Катя назвала его Юрой. Детей стало трое. Справляться с хозяйством, работой, детьми в одни руки было тяжело. От усталости Катя срывалась на девчонках, плакала, жалела себя. Дочери как могли, помогали после школы. Валя вставала по ночам, когда Юра плакал, поила, качала, носила на руках. Утром чистила лошадь, давала ей сено, ездила вместо матери дежурить, стирала фланельки, в которые пеленали брата,  кормила и поила корову, кур, свиней. Маша мыла пол, нянчила Юру, готовила еду. И тут Катя заболела гнойной ангиной. Три дня температура держалась под сорок. На четвертый день она начала задыхаться, вызвали фельдшерицу, та врача и Катю увезли в больницу. Девчонки остались одни с маленьким братом. В школу пришлось ходить через день по очереди. По вечерам они плакали от страха, что мама больше не вернется. А потом приехала тетя Ася и сказала, что Людмила, жена Григория была в больнице, их мать, скорее всего не жилица, со дня на день умрет, если уже не умерла и Вале надо ехать, чтобы решать вопрос с похоронами. Она поможет. Григорий и  Иван  воевали. Ася жила в семье Ивана и помогала его жене  Тае нянчиться с детьми, а Людмила жила одна.  Тетя Ася уехала, потому, что Тая тоже болела, лежала в горячке. Девочки всю ночь проплакали, а утром Валя оставив Машу с Юрой, поехала на лошади в район. В больницу она вошла с трясущимися руками, подошла к окошечку.
- Что тебе девочка? – поинтересовалась пожилая, полная женщина в белом халате.
- Хотела про маму узнать. Сказали, что мама совсем плохая.
- Как фамилия мамы?
- Глазова Екатерина.
Женщина полистала книгу, потом позвонила куда-то и положив трубку, улыбнулась Вале.
- Жива твоя мама. На поправку пошла. Иди, она на втором этаже в палате лежит.
Валя бегом кинулась на второй этаж. За неделю мама похудела, осунулась, но глаза были веселые. Она обрадовалась Вале, спросила, на чем она приехала и, узнав, что на санях, сказала, что вернется с ней домой. Ей уже хорошо, температуры нет, горло почти не болит. Позавчера был криз, и после этого она пошла на поправку.
- А чего ты примчалась-то? Пошто? Меня через день собирались выписывать. Чего лошадь было гнать и детей одних оставила?
- Тетя Люда сказала, что тебе совсем плохо, надо ехать.
- Так она у меня на второй день была, как привезли. Боле и не была. Вот шальная! Как была дурой, так и осталась.
Валя не стала говорить, что Людмила сказала, что мать не выживет, а может уже и умерла. Тут такой бы ураган поднялся, и Людмиле было бы отказано от дома. Несмотря на то, что мать снова ругалась, Валя была счастлива, что она жива и едет домой.
Катя сходила к врачу, врач оформила больничный лист, и они поехали. Катя всю дорогу расспрашивала дочь, как дома, как Маша и Юра, как они справлялись. Валя рассказывала. Хотя был конец марта, вдруг завьюжило, поднялся ветер. Лошадь шла тяжело. Катя закуталась в тулуп, Валя тоже. Впереди они увидели женщину, которая еле шла, борясь с ветром. Валенки вязли в снегу. Она падала, вставала и снова шла.
- Мама, давай посадим тетеньку. Смотри, еле идет.
- Куда посадим? Лошадь и так качается, проваливается вона в снег.
- Жалко. Смотри, снова упала. Замерзнет ведь.
- Всех не ужалеешь. Лошадь пожалей.
Они поравнялись с женщиной, та отошла на обочину и снова упала. Катя вздохнула и крикнула:
- Садись, подвезем.
Женщина села. Ей было лет пятьдесят или чуть больше. Она тяжело дышала. Отдышавшись, сказала:
- Спасибо тебе девочка. Сердце у тебя доброе. Пожалела старую женщину.
- Так это я тебя посадила, - вскинулась Катя.
- Нет, ты не хотела. Тебе лошадь жалко было. Это дочка тебя уговорила.
Катя опешила. Женщина никак не могла слышать их разговор. Она была впереди, метель, ветер относит слава назад, а не вперед, да и говорили они не громко. Женщина продолжила:
- Дай руку  девочка, посмотрю, что тебя ждет.
 Валя, сняв варежку, протянула ей руку, -  долго жить будешь. Муж хороший будет, дети. Здоровьем только слабая будешь. Ученая будешь. На старости в столице жить будешь.
Валя засмеялась. Вот чудно. Где она и где Москва?
- Ты, что ворожея. Что ли? – спросила Катя. – Может, и мне поворожишь?
- Тебе не буду. Не добрая ты, хоть и совестливая. Жизнь тебя побила, вот ты такой и стала. А ведь не была такой. А сейчас характерная очень. Не мне тебя судить. Дочери твоей все скажу. Все хорошо будет девочка. Отец у тебя воюет. Вернется отец. Раненный будет, но вернется, так что не переживай. Нескоро вернется, после войны месяца через три-четыре. Сестра у тебя есть. У нее доля похуже. Замуж не один раз будет выходить, намается с мужиками-то. Но, дети и внуки будут, тоже долго проживет.
- А Юра, братик?
- Он только народился у вас. Его судьба еще прописана.
Катя засмеялась: - Может. Ты еще и знаешь, когда война кончиться? И, что мы победим?
- Знаю. И мы победим. Можешь не верить. А когда, не скажу. И перестань себя жалеть. У тебя доля женская счастливая. Дети, муж, внуки, правнуки будут. У многих такого не будет и многих не будет. Живешь ты хорошо. Муж у тебя- каких поискать, а ты все недовольна. Стыдись. - И, женщина спрыгнула с саней. Секунда и она исчезла, как ее и не бывало. До деревни оставалось еще километра три.
- Бабушка, бабушка, вы где? – кричала Валя и крутила головой. Она чуть не плакала. Вьюга все усиливалась. Хорошо, лошадь знала дорогу домой и шла, упрямо волоча за собой сани. – Мама, ну что ты наделала? Замерзнет бабушка. Зачем ты так?
- Я ее гнала? Нет. Подумаешь, обидчивая какая! Ты не верь. Чего она тебе тут наплела. Юродивая видать. Мало ли таких, по дорогам бродит.
Но, на сердце Кати было муторно. Она понимала, что неправа, но проклятый характер. А ведь она действительно не была такой, вдруг подумалось ей. Веселая была, смешливая, жалостливая. Что с ней произошло? Когда она успела превратиться в сварливую, крикливую, вечно недовольную бабу? Эта юродивая бабка-то права. Муж попался хороший, заботливый, спокойный. Ни разу на нее руку не поднял, не обматерил, как других баб мужики. Дочек любил. Во всем уступал. Она живет даже сейчас лучше других и все благодаря ему, его запасам. Ни в чем нужды нет. Валя, по сути ребенок еще приехала к ней такую даль, одна, а она на нее накричала. Катя вспомнила свои встречи с женщинами в селе, которые получили похоронки на мужей, сыновей и которые питались затирухой, да картошкой, мылись щелоком, потому, что мыла не было, ходили в заплатках. А у нее Андрей воюет. Пишет регулярно. Его артиллерийская часть стоит где-то под Ленинградом, у реки Ладоги. Андрей писал, что был легко ранен, лежал в госпитале, так слышал, что  в городе люди едят людей. Блокада. О таком даже страшно подумать. Пишет, что армию кормят. По крайней мере, дают много хлеба и тушенки. А гражданские в городе получают паек 125 граммов хлеба на целый день и все. А у них есть все: мука, молоко, картошка, соления, сало, мясо замороженное и вяленое. На ноябрьские они закололи кабанчика. Даже сметана всегда есть, густая, больше похожая на масло. Запасов столько, что нужды нет ни в чем. Ей стало стыдно перед самой собой. Соседка Галя одна тянет четверых. Муж погиб под Москвой. Она с утра до ночи работает в колхозе за трудодни. Все отдают фронту. Они практически голодают. Катя несколько раз давала им: то картошку, то муки, то кусок сала.
Маша, увидев мать, заголосила. Она все это время, пока не было Вали, носила Юру на руках и плакала. Ей казалось, что сейчас приедет Валя и скажет, что мамы больше нет. Их заберут в детдом и они останутся там навсегда. Катя обняла дочек, поцеловала Юру и тоже заплакала от счастья, что они снова все вместе. Дело шло к теплу, Катя поправилась окончательно. Посадили огород. Девчонки пошли на каникулы, стало легче. Валя практически заменила мать на работе. Маша помогала в колхозе на прополке. Осенью собрали хороший урожай. Катя была рада. Юра подрастал, начал ползать. Андрей воевал, регулярно писал им.
А в декабре к ним привезли сорок человек блокадников из Ленинграда. В основном это были дети. Они приехали в сопровождении учителей и воспитателей. Вся деревня сбежалась посмотреть на вновь прибывших. Глядя на скилетики, обтянутые кожей бабы плакали. Детей с сопровождающими поселили в клубе. Им понесли кто перины с подушками и одеялами, кто еду, кто одежду. Воспитатели отбирали у детей еду, потому, что боялись, что после голода, организм не справиться и будет заворот кишок. Дети плакали и давились едой. Понемногу, они отъелись, пришли в себя, ожили. Валя подружилась с Зиной, девочкой тринадцати лет. Ее мама, бабушка и братик умерли от голода, а ее вывезли через Ладогу на грузовике  вместе с другими детьми, которых нашли в домах. Зина рассказывала, что, когда уже совсем нечего было есть, они варили папины кожаные ремни, ботинки, отдирали с окон бумагу и заливали ее кипятком. Валя не поняла и спросила, как можно есть бумагу.  Зина усмехнулась и ответила, что щели в рамах ведь как заклеивали, клейстером? А что такое клейстер? Это мука с водой. Получалась белая мутная жидкость, но это было так вкусно! А в марте сорок второго года они, рубя тумбочку на дрова, вдруг нашли завалившийся целый пакет с сушками. Пять дней мама давал им каждый день по сушке, пока они не закончились. Воздушные тревоги шли одна за другой, было очень страшно, но сил спускаться в бомбоубежище не было. Через дорогу от них разбомбили дом. Два дня были слышны стоны и крики, пока не утихли. Валя спросила, а почему их не вытащили? Зина ответила, что некому было помогать. У гражданских не было сил, а военные не успевали тушить пожары и вытаскивать из-под завалов людей.   А вначале апреля первой умерла мама, потом братик, через три дня бабушка. Зина от слабости даже не смогла пойти получить карточки на хлеб на новый месяц, так и лежала. Очнулась только в бомбоубежище. Девочки дружинницы, ходили по домам и отыскивали детей, оставшихся одних. Так ее и нашли. Валя спросила про отца, Зина ответила, что он как ушел в ополчение в августе с тех пор о нем ничего не слышали. Скорее всего, погиб тогда же. Валя смотрела на нее и не понимала, смогла бы она выдержать такое? Одна на всем белом свете. Видеть смерть самых близких тебе людей и не сойти с ума, как такое возможно? Мама рассказывала, что у дяди Гриши и дяди Вани с тетей Асей родители умерли по дороге на Алтай, но с ними оставалась мам,+++а и потом пришел папа, их брат. А еще в деревне жил их дядя. У самой мамы и папа, и мама умерли, но остались братья, сестра, потом папа появился и они, дети. А у Зины никого. Папа даже если и жив, то неизвестно где он и как он теперь найдет Зину. Блокадники рассказывали все ужасы, которые им пришлось пережить. Люди, в деревне, которые знали о войне только из статей в газетах, да трансляций по радио и инвалидов, вернувшихся из госпиталей, впервые столкнулись напрямую с гражданским населением, не военными, детьми, оказавшимися в самом пекле. Они были, как маленькие старички. Ходили осторожно, оглядываясь. Во время обеда в школе, собирали со стола все до последней крошки. Мало улыбались, почти не смеялись. Валя часто приглашала Зину и других девочек домой, поила молоком, кормила хлебом и салом. Мама не запрещала. Новый 1943 год встретили снова в тревоге. Шли кровопролитные бои в Сталинграде. Немцы были на Волге. От Андрея второй месяц не было писем. Настроение было не праздничное. Катя плакала втихомолку от детей, а те от нее. Вначале февраля пришло письмо от Андрея. Он был тяжело ранен в голову. Осколки застряли под правой бровью. Часть удалось вытащить, какие-то остались. Была сильная контузия. Еще и с лошадьми провалился на переправе под лед.  Глаз стал плохо видеть. Его наградили медалью «За оборону Ленинграда». Сейчас почти здоров. И скоро снова на фронт. Катя с детьми радовались. Жив! Катя понимала, что Андрей пишет не все, и видимо ранее было очень серьезным. Но, главное жив. Надеялась, может комиссуют, если глаз плохо видит? Но, вскоре Андрей написал, что он в части. Больше не артиллерист, а что-то навроде денщика при полковнике. Возраст, ранения, вот и оставили в такой должности. Катя порадовалась. Полковники редко на передовой сами, значит, и Андрей будет в безопасности и в тепле, да сытый. Она не знала, что в этой войне и генералы воют на первых рубежах и попадают в плен и погибают.
Снова пришла весна, а за ней лето и осень.

Глава 9

В сентябре, Вале пришлось снова уехать из дома в район. Девятого класса в деревне не было, а  Андрею хотелось, чтобы дочка имела десятиклассное образование. Учителя сильно настаивали. Говорили, что у Вали большие способности. Катя вначале решила не отправлять. Лишиться основной помощницы? Дочка сможет приезжать только на выходные.  Но, потом все же, решила, что есть Маша, да и няньку, девчонку восьми лет в помощницы недавно взяли. Справятся.   И Валя уехала в район.
В новой школе из их класса было всего четверо. Те же друзья Павка и Паша,да Люся. Жить снова пришлось «в людях». У Таи, жены дяди Вани было двое маленьких детей, да еще Ася жила с ними. Какая тут учеба? А тетя Люда, жена дяди Гриши чужой человек, да и что-то у них не ладится. Мама сказала, что они разводятся. С одной стороны, Валя очень переживала о домашних, особенно о Юре, с другой, у нее появилось время заниматься. Она убегала домой в субботу, после школы и возвращалась утром в понедельник.  В школе, литературу и историю стал преподавать учитель из Ленинграда Сергей Валентинович. Он так рассказывал и читал, что, Валя влюбилась в историю (литературу она любила и раньше), и мечтала в будущем стать историком. Она начала ходить на дополнительные занятия. Мама с работой справлялась, ей даже это начало нравиться, Юра рос, время бежало. Наступил 1944 год. Подросшая молодежь от четырнадцати до семнадцати лет, вечерами собиралась у клуба, плясали, пели частушки, шептались, влюблялись. Женщины тоже собирались, рассказывали новости, делились бедами, радостями. В войне произошел перелом, и теперь наши солдаты гнали врага по всем направлениям. Из забранных мужиков в живых осталось только трое. Те, кто получил похоронки, уже отплакали, отрыдали свое, смирились с горем. Жизнь продолжалась.  И вот как-то в воскресенье  одна из женщин толкнула Катю в бок и, показывая на Валю сказала:
- Ох, и дочка у тебя красивая выросла Катерина. Глазищи, утонуть можно. Смотри, как вокруг ее ребята вьются. Глядишь через-годок другой и бабушкой станешь.
Катя вначале отмахнулась, а потом пригляделась, посмотрела на других девчонок и поняла, что соседка-то, права. Она и не заметила, как дочка стала совсем взрослой. Вале скоро должно было исполниться шестнадцать. Она как-то расцвела за лето, налилась телом. Лицо белое, румянец во все щеки, как у нее, Кати, в юности, глаза большие синие, волосы пушистые, вьются, ладненькая вся. Действительно среди девчонок самая видная. Только скрытная очень. Ничего не рассказывает. Маняша та все расскажет и что надо и чего бы не надо матери знать, малой тот от юбки не отходит, а эта сама в себе. Катя только сейчас поняла, что даже не знает, есть ли у дочери парень, хороводится она с кем аль нет. Только эта вся в учебе, вряд ли замуж рано пойдет. Все с книжками со свечкой , как время появится, сидит.
Вечером Катя завела с дочерью разговор.
- Валь ты с кем женихаешься-то, матери скажи, не срытничай.
- Ни с кем, - Валя потупила глаза.
- Я ноне видала ты с Колькой все разговаривала.
- Нет, мы просто друзья.
- А после учебы в школе,чего думаешь делать?
- В педагогический техникум пойду, хочу историком стать.
- А в техникОме этом, на кого учат?
- На учителя.
- Долго учат?
- Два года.
- Это куды ж ехать надо?
- В Барнаул.
- Далече. Жить-то на что будешь?
- Там стипендию платят и общежитие дают.
- А, ну так-то ладно. Это на будущее лето надо будет поступать?
- Нет, мне еще два года учиться. В 1946 году поеду.
- Войне-то видать конец скоро будет. Наши уж за границу вышли, гонят немчуру-то. Отец глядишь, вернется, коли живой останется. Тогда и можно про учебу думать. А пока получай аттестат, да мне помощь нужна. Так ничего и не обсказала мне. Маня вон все донесет кода и не спрашиваю, а ты вся в себе. Вся в отца. Андрей тоже вроде и балагурит, и побасками все сыпет, а что внутри, никогда не могла разобрать. Ладно, иди лошади да корове воды натаскай.
Валя расстроилась после разговора с матерью. Она очень хотела учиться, но, если вдруг что с отцом, мама ее не отпустит. Маше еще четыре года учиться, а в лесу надо помогать маме, да и дома хозяйство не маленькое. Она ничего не сказала о Кольке. Конечно же, у них была любовь. Первая любовь. И Колька заговаривал с ней о будущем. Они, правда, еще ни разу не поцеловались, но, когда Валя видела его, сердце так и ухало вниз, а лицо начинало полыхать. Валя сказала ему. Что хочет учиться, он посмеялся, зачем мол? У них семья зажиточная, он будет работать, семью прокормит. Они даже поругались из-за этого. Колька то хотел после школы дальше учиться, то не хотел. А Валя видела в будущем свою семью образованной, чтобы с мужем было, о чем поговорить. Но, надо еще закончить школу, надо, чтобы окончилась война, надо чтобы папа вернулся живым, а тогда уже можно думать об учебе и любви. Отец писал не часто, но обстоятельно. Он за эти годы был трижды ранен, после госпиталей снова возвращался на фронт. А недавно снова контузило. Теперь и видит плохо и слышит не очень хорошо. Медалей у него несколько. 
Зима 1945 года была суровая, снежная, с лютыми морозами. Замерзло много скотины. Дома заносило снегом по крышу, но люди были на подъеме. Шли хорошие новости. Каждый день наша армия все ближе продвигалась к столице Германии – Берлину. С продуктами стало лучше. Снова появились коммерческие магазины, где можно было купить продукты без карточек. Большая часть ленинградцев уехали домой, в Ленинград, после снятия блокады. Уехала и Валина подружка, и любимый учитель. На прощание он позвал Валю к себе и очень просил поступать в институт. Говорил, что будет сложно, но это уже совсем другой уровень знаний, чем в техникуме. Оставил свой адрес.  Просил заезжать, если будет возможность. С подружкой плакали, обещали писать друг другу часто.
Юре исполнилось три года. Он уже во всю бегал, говорил, шкодил, как каждый мальчишка. Сестры любили его нежно и всей душой. Маша относилась более спокойно, потому, что видела его каждый день, а Валя, приезжая на выходные тискала, не спускала с рук, целовала. Юра рос позитивным, любознательным. Смеялся так заразительно, что всем тоже хотелось улыбаться. Катя понимала, что любит его больше всех детей, балует, но ничего не могла с собой поделать. Она прикипела к нему всем сердцем. Он очень походил на нее саму в детстве. Валя с Машей больше похожи были на отца, а этот был ее копией.
И вот пришел май сорок пятого года. С утра моросил дождик, было холодно. К полудню тучи растянуло, выглянуло солнышко, и тут заголосил народ. Катя выбежала на улицу.
- Что? Что случилось? Беда?
- Война! Война закончилась. Акт там какой-то подписали с фрицами. Нету больше войны! М-И-Р-Р-Р!!!
Люди выбегали на улицу, обнимались, целовались, плакали, плясали. По радио все время звучала бравурная музыка, каждые пятнадцать минут прерывавшаяся на правительственное сообщение. Вечером большая часть жителей, деревни собралась у Сельсовета. Баянист дед Федор играл на гармошке. Молодежь плясала, пели частушки. Женщины и стрики сидели на лавочках, разговаривали, вспоминали прошедшие годы, погибших, плакали. Те, у кого мужья, сыновья, братья были живы, надеялись, что теперь они вернуться домой, гадали, когда. Особенно те, у кого сыновей забрали совсем недавно.
Катя с одной стороны радовалась, а с другой ей отчего-то было страшно. За четыре года она привыкла жить без Андрея, привыкла командовать, рассчитывать только на себя, распоряжаться собой. Своим временем по своему усмотрению. А теперь надо снова будет привыкать к мужчине в доме. Она понимала, что Андрей снова возьмет на себя весь груз ответственности за семью, а это избавит ее от многих проблем. Но, в тоже время, она не знала, каким он вернется с этой страшной войны. По письмам выходило, что он мало изменился, но письма, это письма, а живой человек, это живой человек. Она приспособилась и к работе. Люди приходили к ней на дом, она выписывала лес, оформляла документы, вела всю документацию. Изредка выезжала на телеге в лес, проверяя противопожарную безопасность. Получала немного, но все же, живые деньги.
Шло время, а мужики в деревню так и не возвращались, зато снова начали приходить похоронки. Кого-то убили на западной Украине, кого-то в Германии, кого-то на освобожденных территориях. А тут еще началась война с Японией. Андрей писал, что его пока не отпускают. Прошло лето, наступил сентябрь. Урожай убрали, засолили бочки с капустой, помидорами, огурцами. Насушили грибов, выкопали картошку. Девочки снова пошли в школу. Валя уехала в район. Оставался последний десятый класс. Маша закончила седьмой, но в восьмой идти не хотела. Катя сильно не настаивала. Оставаться без двух девчонок ей тоже не хотелось. Андрей не понятно, когда вернется.
И вот в середине сентября, поздно вечером  раздался стук в дверь, Катя накинула шаль и открыла. На улице шел проливной дождь, завывал ветер, ничего не было видно.
- Кто тут? Чего надо?
- Мужа принимай!
Катя вышла на улицу. У ворот стояла телега с лошадью. Мужчина в военной форме, лет сорока подошел к ней.
- Ты Катерина?
- Я
- Значит верно, подъехал. Мужа говорю, принимай. Андреем ведь кличут?
- Да.
Катя огляделась по сторонам.
- А, где он?
- Вон в телеге лежит. Раненый он. Но, раненый не убитый. Верно ведь? Али не рада?
Катя схватилась за сердце и медленно пошла е телеге. Склонившись, она увидела Андрея, который лежал на соломе, накрытый брезентом. Лицо, залитое дождем, было худым. Глаза лихорадочные, воспаленные.
- Божечки мои! Нешто это ты, Андрей?
- Я, Катя. Не пугайся.
- Чего лежишь? Вставай, пошли в дом.
- Так не может он, - встрял в разговор мужчина, -  раненный он. Надо, чтоб кто-то занес. Давай вдвоем что ли.
- Так, а чего ж ты его раненного-то домой привез, а не в госпиталь?
- Так его выписали, а по дороге растрясло, рана открылась. Куда я его дену? Мне тоже домой надо, ждут. Почитай более четырех лет, дома не был. Теперь уж давай сама с мужем разбирайся. Скажи спасибо, что довез.
- Спасибо, конечно. Извиняй, я чего-то на тебя накинулась. Вины–то твоей нет. Давай счас тележку привезу.
Катя побежала в сарай за тележкой, на которой возили навоз. Кинула туда старое одеяло, они пересадили стонущего Андрея на тележку и повезли в дом. В доме переложили его на кровать, Катя накормила солдата, и  пошла его, проводить. Дети со страхом смотрели на лежащего, на кровати стонущего отца. Юра прятался под столом, Маша стояла у спинки кровати.
- Маня, сядь на кровать. Не бойся. Ты же меня не забыла? Юру возьми, я хоть на него погляжу.
Маша смотрела на отца и не узнавала его. Она помнила здорового, веселого папу, а сейчас перед ней лежал худой, изможденный человек со слезящимися красными глазами, тяжело дышащий и практически старик. Она с опаской села на краешек кровати.
- Ну, как вы тут жили, расскажи. Валя в районе?
- Да. Завтра прибежит. Ничего, нормально жили. Юрок иди сюда, это папа.
Юра заревел: - не пойду, этот дядька страшный. Это не папа. Вот мой папа, он ткнул пальцем на портрет Андрея, висевший на стене в стеклянной рамке.
Андрей горько усмехнулся: - да, сынок не похож, согласен. Ну, нечего, я теперь дома. А дома и стены помогают. Поднимусь. Главное, живой.
Вошла Катя, подошла к кровати.
- Маня одевай Юрка и идите к соседям, побудьте там. Я пока отца посмотрю. Не надо вам видеть и слышать это.
Дети ушли. Катя налила в таз теплой воды, взяла чистые тряпки, бутылку водки, поставила на табуретку перед кроватью и раздела Андрея. Все ноги, правый пах был залит кровью. Промокнув рану, она увидела, что три шва разошлись и из дырки идет кровь.
- Как же тебя выписали-то из госпиталя? Когда зашивали?
- Пять дней назад. Осколочное от гранаты.
- Где ж это? Война-то навроде уже закончилась?
- Не закончилась. Идет еще, с Японцами.
- Так ты там был?
- Да.
- А я-то все думушки уж передумала, чего ты не возвернулся. Думала, може бабу другую нашел, али еще твой начальник тебя при себе держит.
- Его отправили, ну и меня с ним. Катя, пока детей нет, я с тобой поговорить хочу. Рана, видишь какая? Я теперь как мужчина, мало на что способен. Сама видишь, в каком месте и заживать будет долго.  Осколок над бровью сидит, от него боли головные постоянные. Я уже не тот, которого ты знала. Поэтому, если скажешь, что не нужен и в тягость, то завтра врача вызовем, в больницу меня отвезут, а после я на кардон уеду, там и буду жить. Помогать буду, если работать смогу, а нет, так определят куда-нибудь.
Катя вспыхнула.
- Чего несешь-то?! Совсем мозги отшибло? Я, что гулящая? Не мужик он. А оно мне надо? Трое деток у нас есть. Рана у него. А ты ведаешь, что из всех мужиков, которых на войну забрали из деревни вас двое возвернулось? Ты, да Мишка хромой. Его теперь так кличут, он без ноги. Остальные все полегли. Из малолеток еще кое - кто возвращается и все.  Вдвох все одно лучше, чем одной. Чего сможешь, то будешь делать. Вон за сыном смотреть, за домом.
Андрей заплакал. Катя заголосила следом. Когда они успокоились, Катя обмыла рану, наложила на нее тряпку, пропитанную спиртом, замотала простыней. Андрей скрипел зубами, стонал, но терпел. Вернулись дети. Легли спать. А утром Катя сходила к фельдшеру, он обработал рану, они положили Андрея на телегу и отвезли в районную больницу, в которой он пролежал больше месяца. Валя прибегала к нему каждый день после уроков. Они подолгу разговаривали. Рана заживала плохо. Температура держалась. Когда температура спала, Андрея выписали домой. Всю зиму он провел дома. Юра признал отца и теперь ходил за ним хвостиком. Катя  передала дела мужу и теперь, он вел дела по лесничеству дома, а она выезжала на делянки, в лес вместе с Машей. Андрей, помогал по дому, как мог, готовил еду, занимался с Машей уроками. Стало легче.
Андрей рассказал домочадцам, что удалось узнать о братьях и сестре. Григорий на войне был ранен, в госпитале познакомился с женщиной и после комиссии и демобилизации уехал с ней в Осинники, шахтерский городок и вроде там работает. С Людмилой он развелся. Ася уехала жить к нему, там вроде намечается маленький. Иван, успевший перед войной закончить педагогический институт, после демобилизации был распределен в г.Фрунзе, Киргизию, директором школы, и они с Таей и детьми уехали жить туда. 
Катя попеняла ему на родственников, что никто из них за последние два года, ни разу не навещал их. Даже после возвращения, разъехались и не зашли справиться о старшем брате и его семье. Валя встряла в разговор, сказав, что тетя Ася приезжала часто. Раз в три месяца точно и все рассказывала. И дядя Ваня приезжал в феврале, мама просто забыла. Но, Катя уже распалилась и не хотела ничего слушать. Ей отчего-то стало обидно, что дети, которых она вытянула, разъехались во все стороны и ничего ей не сказали.  И тут она вспомнила, что Иван что-то говорил об этом и Ася тоже, но она как-то после их отъезда, сразу об этом забыла. Признаваться в этом не хотелось, поэтому она на всех прикрикнула и ушла заниматься хозяйством.
Пришла весна, за ней лето. Маша закончила семилетку. Андрей завел разговор о дальнейшей учебе, но Маша категорически отказывалась учиться дальше в школе. Андрей уговаривал, ругался, но результат был все тот же. Маша уперлась и не хотела ничего слушать. В конце концов, было принято общее решение, что осенью она пойдет на бухгалтерские курсы. Тунеядство строго наказывалось и надо было либо учиться, либо работать.  Учиться на кусах надо было всего год. Валя закончила десять классов. По ней было принято однозначное решение, что она едет в Барнаул, учиться в техникум. Там все-таки 2 года а не четыре, как в институте. Курсы в районе, поэтому с Машей проще. Может еду на неделю брать с собой, на выходные приезжать. А Валя далеко. Юра растет. Андрей пока еле справляется с делами, поэтому два года еще потянут, а институт четыре или  пять лет вряд ли. Валя была рада и этому. Ей очень хотелось получить образование и стать учительницей. Ей нравилась школа, нравилась атмосфера в школе, шум, гам, смех, тишина на уроках. Маша не понимала ее. Как можно всю жизнь провести в школе с сумасшедшими детьми. Перед отъездом Вали в Барнаул, они долго разговаривали.
- Маня, ты идешь учиться на бухгалтера. А тебе нравится эта профессия?
- Не знаю. Посмотрю, как начну учиться.
- А тебе хочется кем-то стать? Ну, ты мечтаешь о чем-то?
- Ну, так как ты, наверное, нет. С цифрами я лажу, наверное, смогу работать в бухгалтерии или учетчиком. Главное в школу больше не идти. И дом рядом. Не хочу никуда далеко уезжать. А как же ты поедешь? Колька-то никуда не уезжает. Трактористом пошел работать.
- А мы с ним поругались. Он не хочет дальше учиться. Я и так, говорит, свою деньгу заработаю. Отец его не отпускает. У них же знаешь, какое хозяйство? Раньше таких раскулачивали. Он мне говорит, чтобы шла за него замуж и не ехала учиться. Зачем мол, женщине учеба? Детей рожай, да за домом смотри. А мне такое не подходит. Я учиться хочу. Хочу образованной стать. Жизни хочу другой. Я люблю книги читать, а он говорит, что это пустая трата времени. Раньше он был другим. А теперь говорит, как его отец.
- Ты его разлюбила?
- Знаешь, сама не пойму. Сердце щемит, переживаю, но умом понимаю, что мы с ним не пара. Разные у нас в жизни цели. Уеду, посмотрю.
- Это тебе твой любимый учитель голову задурил, вот ты и кочевряжишься. У Кольки семья богатая, сам видный, жила бы как за каменной стеной. А так будешь жить впроголодь, неизвестно где, не понятно с кем, что из этого выйдет. С Колькой горшок об горшок, а будет ли кто лучше, не знаешь. Хочешь учиться, вон в районе пошла бы со мной или на медицинскую  сестру.
- Нет, я хочу быть учителем. И потом, я привыкла жить у чужих и во всем себя ограничивать. Много ли мне надо? Будет хлеб и картошка, с голоду не умру.
- А я так не хочу и не буду. Ради чего я должна отказываться от нормальной жизни?
В августе Валя уехала в город. На дорогу ей дали немного денег, мешочек с сухарями, кусок сала и банку варенья. Специально для поездки пошили новое ситцевое плате и льняной пиджак. Мама отвезла ее в район, там она села на автобус и доехала до железнодорожной станции, а дальше уже поездом, в общем, жестком вагоне поехала в Барнаул. На душе было тревожно и радостно.