Голос за спиной

    Автобус на Лапшино отправлялся от автовокзала, и лучше всего было садиться там, на конечной. Потому что через пару остановок  в черте города   вместительный оранжевый Икарус набивался, что называется, под завязку, и дальше катил,  не останавливаясь до самых садов, где высаживал основную массу пассажиров. К посёлку Лапшино автобус подъезжал полупустым. Здесь история повторялась: те, что садились на конечной, или на первых двух остановках от посёлка, ещё имели шансы занять сидячие места или хотя бы пристроиться на задней площадке, где обдувало ветерком. Остальные садоводы-огородники возвращались после дачных  трудов на своих скромных шести сотках, с ещё меньшим комфортом, чем добирались туда. Но на судьбу никто не роптал, во всяком случае – вслух. Стоя в плотно спрессованной толпе, придерживая  сумки  и  вёдра с дачным урожаем, держась за поручни, если хватало рук, а если не хватало – то  ни за что не держась (справедливо полагая, что упасть в переполненном автобусе всё равно никому  не дадут), люди возвращались в город усталые, но довольные…

Довольные теми немногими часами добровольного труда на квадратах садовых участков, которые позволяли хотя бы ненадолго вернуть ощущение связи с природой, с землёй, ощущение самих себя, как участников естественной жизни этой земли – а не только покупателей и пожирателей её плодов. Наверное, именно ради  того, чтобы хоть на время, хоть понарошку почувствовать себя  крестьянами, городские жители и стремились на дачи.  Кто-то на выходные, а кто-то (как правило, пенсионеры)  – на весь сезон, с ранней весны до поздней осени, а то и до зимы, когда сады опустеют, и только  изредка бродяги-бомжи будут навещать заколоченные  щитовые домики и сараи, в поисках съёдобной или годной на продажу добычи.

Поэтому, хоть до закрытия дачного сезона ещё оставалось месяца два-три, председатель садового товарищества Николай Иванович Бойко уже сейчас начал  подыскивать очередного зимнего сторожа. Прежний, пожилой мужичонка из соседнего Лапшино,  был  уволен ещё в апреле. Не выдержав испытания  одиночеством и  скукой, стал выпивать чуть больше, чем обычно, а потом –  уже значительно больше, в компании приятелей, таких же бестолковых и беспутных, как он сам. Весной многие дачники  обнаружили на своих участках следы визитов непрошенных гостей: у кого-то пропали листы шифера, у кого-то – мотки алюминиевой проволоки, прутья железной арматуры, инструменты и посуда…Одним словом, в нынешнем году председатель решил нанять сторожа заранее, чтобы присмотреться к человеку и, не мешкая, уволить, если тот будет замечен в чём то нехорошем,  а потом  успеть найти замену до наступления холодов…

Всё это Николай Иванович  без обиняков рассказал мне при первой нашей встрече, ещё в  общежитии училища, где я проживал с начала лета, на правах абитуриента, имеющего льготы при поступлении, и просто по знакомству… Случайные знакомства вообще играли немалую роль в моей жизни, особенно в то лето, в том городе, где у меня не было ни родных, ни друзей, и где я оказался  тоже совершенно случайно, после досрочной выписки из клиники. Должен признаться, что к некоторым  из этих случайностей  я отношусь с благодарностью, как к неожиданным подаркам судьбы. Хотя  у любого подарка, как у медали, имеется две стороны – в чём я тоже имел возможность убедиться в те дни, рассказ о которых веду здесь …

Итак, Николай Иванович Бойко искал для садового товарищества «зимнего сторожа», и я, как он позже признался, сразу показался ему подходящим для этой службы. Возможно, сыграли свою роль и лестные рекомендации вахтёрши общежития Тамары Михайловны – или, попросту говоря, тёти Тамары, которая при заселении помогала мне устроиться на новом месте. Тогда общежитие пустовало, и я, на правах единственного постояльца на первом этаже, пользовался её  участливым вниманием, угощался чаем с домашним печеньем, выслушивал рассказы о детях, внуках  и племянниках, в ответ  – рассказывал и сам о себе: то немногое, что помнил и  то, что считал возможным рассказать. Тётя Тамара  и Николай Иванович были  соседями  по дому, кроме того, она тоже имела свои шесть соток в том же садовом товариществе. Вот так получилось, что  через пару дней после разговора с Бойко,  я  поехал  знакомиться с будущим местом работы, следуя советам Николая Ивановича: садиться в автобус на конечной, у автовокзала, а выходить – на предпоследней остановке перед посёлком, откуда до садов идти минут двадцать, по дороге через берёзовую рощу. Он ещё добавил, что  от трассы, конечно, далековато, зато экология чище, а летом – вообще красота, прогуляться по лесу – одно удовольствие…

Места тут были красивые, ничего не скажешь! Там, где я жил прежде, природа немного другая…Хотя, честно говоря,  воспоминания о том времени у меня остались несколько путанные и смутные. Врачи в клинике говорили, что это последствия контузии и травматического шока,  в дальнейшем память восстановится полностью. Пока что я примирился с тем, что о некоторых события  недавнего прошлого  мне приходилось  узнавать как бы заново, по рассказам других людей, знакомых и незнакомых. Впрочем, мне в этом смысле ещё относительно повезло. Сержант-контрактник  из соседней палаты, БТР которого подорвался на фугасе примерно в том же  районе, где подобрали меня, три месяца  заново учился говорить и читать по складам. Как однажды обмолвился кто-то из врачей, даже через несколько лет усиленной реабилитации,  он не сможет вернуться к прежней, полноценной жизни…

Да, можно сказать, что мне повезло. Хотя в первое время, увидев  своё отражение в зеркале больничного туалета, я торопливо отводил глаза и, наскоро почистив зубы, выходил в коридор, уже по дороге в палату осторожно промокая лицо  шершавым вафельным полотенцем… То, что я видел в зеркале, мне совершенно  не нравилось. Блестящие островки молодой розовой кожи  на лбу, подбородке и щеках, бугристые   шрамы  на  голове, обритой наголо, воспалённые глаза без бровей и ресниц… всё напоминало изображение Франкенштейна из старого комикса, забытого кем-то из пациентов клиники в моей прикроватной тумбочке. Это никак не мог быть я. И всё-таки – это был я!.. Медсестра из отделения пластической хирургии, делавшая раз в неделю назначенные мне косметические процедуры, успокаивала, что через год-другой  лицо заживёт полностью, говорила, что кожа регенерирует быстро, гораздо быстрее, чем можно было ожидать при таких ожогах…

Теперь я убедился, что она не лукавила.  Лицо  уже выглядело гораздо лучше, чем прежде. Хотя снова начинать бриться мне придётся ещё нескоро…

… Николай Иванович встретил меня у домика сторожа. Вместе с ним я прошёлся по территории садового товарищества. По дороге он рассказывал о нехитрых обязанностях сторожа: периодически обходить участки, обращать внимание на посторонних или  подозрительных людей, если таковые вдруг окажутся  на охраняемой территории и  пресекать попытки хулиганства или воровства… Для пресечения правонарушений  в хозяйстве  сторожа имелся старенький хриплый  телефон с разбитой трубкой (вызывать милицию, и собака неопределённой лохматой породы,  прикованная длинной  цепью к неказистой деревянной будке.
 Собака невзлюбила меня сразу. С одной стороны – дело понятное, ведь я  был человек чужой, а сторожевой собаке и положено лаять на чужого… Но она не просто облаяла меня, когда мы с председателем проходили мимо. Собака несколько раз торопливо  тявкнула, а затем, еле слышно, жалобно проскулив, убралась в будку, и уже оттуда настороженно наблюдала за мной зелёными фосфоресцирующими  глазами. С некоторых пор я стал замечать, что собаки относятся ко мне не просто неприязненно, а с каким-то необъяснимым, иррациональным страхом. Словно видели во мне потенциального живодёра, истребителя четвероногих. Это странно, потому что  я никогда не давал повода заподозрить меня в жестокости к братьям нашим меньшим. К собакам я был вообще равнодушен, мне больше нравились кошки. В нашем общежитии  жил  весьма симпатичный кот по имени Иннокентий. Тётя Тамара называла его Кешей, но мне такое обращение казалось чересчур фамильярным. Иннокентий был загадочен и мудр, какой-то непостижимой, нездешней мудростью. Несколько раз я ловил на себе его внимательный вопрошающий  взгляд, а однажды, когда мне не спалось, и я сидел на подоконнике у открытого окна в конце коридора, Иннокентий неслышно приблизился и  запрыгнул ко мне на колени. Я машинально протянул руку погладить кота, но Иннокентий решительно и как-то, совершенно по-человечески,  протестующе мотнул головой. Он смотрел на меня, не отрывая  глаз, и дважды чуть заметно приоткрыл рот, словно  хотел спросить на каком-то своём, кошачьем языке: «Кто ты?..»

О том, кто я такой, мне  пришлось более-менее подробно рассказать Николаю Ивановичу, при оформлении трудового договора. Справку, выданную  вместо пропавшего паспорта, он изучал недолго, но внимательно, пухлую медицинскую книжку читать не стал, только сочувственно покачал головой. Других документов у меня не было, если не считать бумажки временного пропуска в общежитие культпросветучилища, куда я уже был зачислен на заочное отделение,  практически  вне конкурса, учитывая льготы, положенные мне, как пострадавшему в локальном вооружённом конфликте. Впрочем, поступить на библиотечное отделение в «кульке» можно было  и безо всяких льгот, из-за  хронического недобора абитуриентов. Профессия библиотекаря нынче  была непрестижной. Это мне тоже поведала тётя Тамара, в одной из наших первых бесед  за чаем с домашним печеньем. Я принял информацию к сведению, поскольку прежде думал об этом совершенно иначе.

Работа в библиотеке всегда казалось мне занятием весьма привлекательным. Например,    для тех  книголюбов, которые тратят годы жизни на собирание домашних библиотек, хотя можно получить свободный доступ к огромным книжным богатствам, всего-навсего – сделавшись библиотекарем…

Наверное,  в таком представлении о моей будущей профессии было что-то  от наивной детской мечты: работать на кондитерской фабрике, где каждый может ежедневно съедать столько конфет, сколько душе угодно. Однако совсем недетским был тот  интеллектуальный и информационный  голод, который я испытывал с того времени, когда началось моё физическое выздоровление. Этот голод проявлялся по-разному. Помнится, ещё в клинике, после перевода в общую палату, к ходячим больным, меня неожиданно увлекли шахматы. Чёрно-белая клетчатая доска, служившая основой для построения множества оригинальных комбинаций из примитивных деревянных фигурок,  на какое-то  время сделалась самым интересным предметом в окружающем меня  мире.

Потом – наступил период запойного чтения. Я был всеяден, прочитал от первой до последней страницы все старые журналы и  незамысловатую беллетристику, ходившую по рукам соседей по палате: от фантастики и детективов до «дамских»  романов. И даже – медицинские плакаты, украшавшие стены больничного коридора. Наверное, это была естественная реакция голодного мозга, который тоже выздоравливал после  долгого времени  бездействия, когда тело моё находилось где-то на грани бытия и небытия, где вовсе не требуется участия сознания в поддержании жизни человека, а достаточно примитивных рефлексов и инстинктов.

…На обратный автобус в город я успел удачно: стоило выйти к остановке – и оранжевый «Икарус» выкатил из-за поворота. Все сидячие места уже были заняты, но я удобно устроился на задней площадке, у приоткрытого окна. На следующей остановке  пассажиров заметно прибавилось. В автобусе сделалось шумно: одни  просили  не толкаться  и проходить  подальше в салон, другие – искали места, чтобы поставить свои корзинки и ведёрки с дачным урожаем… А некоторые – просто  продолжали разговоры, начатые ещё на остановке, в ожидании автобуса. Как, например, два пожилых дачника, оказавшиеся у меня за спиной и притиснутые ко мне так близко, что я, хочешь, не хочешь – слышал каждое слово их беседы, показавшейся мне любопытной.

– Я в снежного человека не верю, – решительно заявил один из них. – Что бы там про них не говорили… Мол, и следы находят,  и даже на камеру снимали, а потом по телевизору показывали...
– Да, сейчас по телеку что угодно показать могут, – согласился его собеседник. – Вот, в одной передаче – динозавры, как живые бегают. А всё на компьютере нарисовано. Наш профессор тоже тогда  говорил, что не верит во всякие там НЛО, реликтовых гуманоидов и прочую нечисть. Он в самом начале так и объявил ассистентам: мол, за сенсациями мы гоняться не собираемся. Но, сам понимаешь, когда он это дело раскопал, тут уже стало  не до разговоров – «веришь-не веришь». Как говорится, глаза боятся, а руки – делают. Да и военные его подгоняли. Конечно, они и помогали   тоже: транспорт, охрана  и   всё  такое… Ясное  дело,  у  них  в  этом проекте   свой интерес был.
– Да, тяжело бывает учёным. Что ихним, что нашим…Вот, помню, недавно в новостях показали…

…Автобус качнуло на повороте, качнулась в одну сторону и масса стоящих пассажиров. Кого-то больно прижали, народ зашумел, и несколько фраз моих соседей-собеседников я не расслышал. Интересно, с чего это они завели речь об НЛО и  «снежном человеке»?..  Наверное, обсуждают какую-нибудь телепередачу или фантастический фильм, в них часто бывают такие сюжеты. Честно говоря, экранную фантастику я не любил. Помню, когда  в больнице сосед по палате, которому друзья принесли небольшой телевизор, смотрел какие-нибудь американские ужастики про оборотней или инопланетян, я  отворачивался к стенке. А потом – вообще стал выходить в коридор прогуляться. Экранные монстры вызывали у меня буквально физиологическое отвращение.  И не было сил вникать в  переплетения хитроумного  киносюжета, в  голове стучала одна мысль: «Хватит,  хватит показывать  ЭТО! Выключите!». Странно, что в повседневной жизни я не был каким-то особенно впечатлительным или брезгливым... Хотя, после всех моих больничных впечатлений тогдашняя «аллергия» на телеэкранные ужасы была, наверное, вполне объяснимой.

 … А дачники за моей спиной продолжали свою беседу. Вернее, один из собеседников был в основном слушателем, а другой – рассказчиком. Голос его почему-то казался мне знакомым. Возможно, встречал его в садах, куда я ездил устраиваться на работу?.. Хотя, как помнится, он  вместе со своим спутником поднялся в автобус на другой остановке… Мне захотелось оглянуться, хотя бы краем глаза  взглянуть на лицо рассказчика. Но  сделать это в переполненном автобусе было невозможно. Зато продолжение рассказа я мог слышать прекрасно:

– Вот ты меня спросил, что там дальше было…  А дальше-то и было самое интересное. Я, конечно, многого не видел, но картину примерно представляю. Короче говоря, начал он меняться. И не так постепенно, как раньше, а буквально на глазах. Первое время – непривычно было, даже страшно. Профессор это называл как-то мудрёно, но я запомнил, потому что целую неделю только о  том и были разговоры: про «спонтанные прогрессирующие  антропоморфные мутации».
– Ну и ну! Такое только стрезва и выговоришь.
– Ага… Ну, а дальше – больше. Такие фокусы начались, что в цирк ходить не надо!  Лаборантка одна, из молоденьких, чуть истерику не устроила: мол, не буду больше дежурить рядом с ним ночью!.. Он, понимаешь, почему-то по ночам в основном начинал чудить.  Таблетками кидался, воду проливал, выключателями щёлкал…
– Что, как лунатик, с постели вставал?
– Да в том-то и дело, что не вставал! Он лежал, а вещи сами собой на столе двигались. Профессор говорил, что в науке такое явление телекинезом называется.  Но у нас,  мол, какой-то уникальный случай. Поэтому, когда полковник велел эту тему засекретить, и  все материалы  вместе с пациЕнтом передать в их ведомство…

Слово «пациент» он произносил забавно, выделяя звук «Е». Что-то мне напоминала такая манера говорить, вот только не мог вспомнить – что…

– Погоди, – прервал рассказчика его сосед. – Я что-то не понял… он на самом деле – кто был? Человек?.. Или – кто?..
– Ну, в каком-то смысле – человек. Хотя, что такое  человек – вопрос, пожалуй,  не  для точной науки. Это, скорее, вопрос  философский… Две руки, две ноги, умение говорить…что там ещё?..
Понимаешь, это всё – слишком  общие признаки…

Он сказал это, выделив  слово «общие». Я прекрасно его понял: есть признаки, характерные черты, которые свойственны всем. Но если кто-то проявляет особенные способности (например … как это он выразился?... к «антропоморфным мутациям») – то можно ли считать этакого уникума человеком?..

Разговор принимал очень интересный оборот. Ах, как хотелось мне оглянуться, посмотреть, что это за  незнакомец так увлекательно рассуждает в переполненном автобусе о человеческой сущности… Не об урожае огурцов и томатов, не о  способах борьбы с  огородными вредителями, а  о том, что есть человек с философской точки зрения!.. Каких только чудаков не увидишь в толпе пассажиров переполненного автобуса, везущего народ с дачи… Впрочем, увидеть загадочного рассказчика я по прежнему не мог. Зажатый со всех сторон, стоя лицом к окну, я смотрел на деревья, проносящиеся мимо, и слушал голос за моей спиной, стараясь не пропустить ни слова.

– Вот ты спрашиваешь – «человек, не человек…». Тут так просто не ответишь. Помню, как только его привезли, у нас  проблемы со светом начались. То напряжение скачет, то предохранители  вышибает...  Лампочки  перегорали  каждый день, электрик замучился менять… А когда посмотрел на электрощит – глазам своим не поверил: «Мать-перемать, что вы у себя в лаборатории подключили?!.  Счётчик мотает, как бешеный, контакты горячие, того и гляди – проводка задымится… Всю клинику спалите, к такой-то матери!». Даже комиссия приходила, с пожарными…Ничего не нашли, но за  перерасход  энергии  платить заставили. Сказали, что  все отделения, вместе взятые, за месяц не потребляют столько, сколько мы.
– Отчего же у вас столько нагорело?..
– Не «от чего», а  от кого…–  усмехнулся рассказчик. – Это наш пациЕнт тогда озорничал. Подзаряжался, понимаешь, прямо от сети!.. Хоть бы сказал, чудо-юдо, что ему для поправки именно   ЭТО  нужно, а не капельницы… Впрочем, тогда он ещё с нами не разговаривал… А когда заговорил – снова начались сюрпризы. Никто не мог его понять, потому что говорил он сразу на нескольких языках!.. Это уже потом выяснилось, когда послали в Москву магнитофонные записи с его абракадаброй и получили от специалистов ответ. Кстати, тогда же нашим пациентом и люди в погонах заинтересовались… Думали, наверное, что он какой-нибудь засланный к нам, граница-то рядом… Там тогда неспокойно было, стреляли чуть ни каждый день, то с их стороны, то с нашей. 
– Да там и сейчас – бардак. Развалили страну…
– В том-то и дело. Когда такое творится – не до науки. Хотя, если бы не было войны – то и  профессор не попал бы в эти края. Он ведь был не только учёный-исследователь, а в первую очередь –  врач, практикующий хирург. Специалист очень хороший… За границей его знали, уважали очень. Поэтому, когда местные власти открыли эту клинику, сразу пригласили его, как консультанта: чтобы, значит, Европе показать, что гуманитарная помощь идёт по назначению… Оборудование там получили самое современное, кое-чего даже в столичных клиниках не было... А уж потом, когда заваруха началась, профессор решил остаться, поработать. Вот так к нему и попал  наш пациент… Как говорится, не было бы счастья…
– …да несчастье помогло, – закончил второй дачник. – Ну а   с этим-то пациентом  – что дальше было?..
– А дальше, понимаешь, такие дела начались, что  всем  не до пациента стало. У них опять власть поменялась… Новый президент, новые министры… Стрелять, правда, стали поменьше, зато за гуманитарную помощь начали воевать не на шутку. Кто-то из новой «верхушки» и на нашу клинику глаз положил… Комиссии начались, проверки… Всё искали какое-то «нецелевое расходование средств». А неофициально намекали: мол, надо бы поделиться, тогда и проблем не будет.  Профессор держался до последнего, но когда совсем невмоготу стало – полетел в Москву… Говорил, что будет во все двери стучаться, и до президента дойдёт, если надо, но  клинику сохранит… Вот… Только больше его мы не видели.
– Может, не в те двери  постучался … –  многозначительно заметил второй дачник.
– Всё может быть. У меня к тому времени как раз контракт закончился, так что и я через неделю вещички собрал – и сюда, к  своим. А пациент – что про него ещё сказать?.. Он к тому времени на поправку пошёл. По-тарабарски больше не болтал, фокусы не показывал…Я ещё тогда подумал:  может, он…
– Погоди, – прервал его собеседник. – Вроде наша остановка…
– Ага, верно!.. Чуть не проехали… Эй, водитель, не закрывай!.. ещё не все вышли…

Они завозились у меня за спиной, подбирая свои корзинки,  стали протискиваться к выходу. Я больше не пытался оглянуться, наоборот – прижался лбом к оконному стеклу, терпеливо выжидая, когда из автобуса вылезут эти двое, один из которых  показался мне знакомым. Впрочем – почему показался? Он и был мне знаком. А случись ему увидеть меня – наверняка он бы тоже меня узнал.

Ведь это я был тем диковинным «пациентом», это  я  лежал в палате, облепленный  датчиками и   опутанный проводами, слушая голоса людей в белом, собравшихся вокруг…голоса, которые делались то тише, то громче, иногда срывались на крик…но не было понятно  ни слова, единственное, в чём я был уверен точно – что их разговор касался меня, моей судьбы…

… Автобус, набирая скорость, покатил дальше. Деревья,  дома, встречные машины проносились мимо. Ветер, врываясь  в раздвинутое окно, холодил  разгорячённое лицо… Почти как ветер от лопастей  «вертушки», первое, что я  почувствовал, когда вернулись осязание и слух,  только голоса  звучали  рядом загадочной абракадаброй:

«серёга ещё один как покромсало...брось приказ только живых...подожди есть место ...чёрт с тобой грузи»

...и сразу – БОЛЬ, огромная, больше меня, почти, как  скала, где я был запечатан, словно муха в янтаре, а взрыв фугаса, обрушившего лавину обломков на автоколонну, вырвал  заодно и меня (или то, что было мной) из мира прежнего в мир нынешний, раньше времени, вопреки желанию, но кто же спрашивает желание у того, кому пришло время родиться на свет… ослепительный свет, жёсткий и холодный, как поверхность, на которой лежал я, или то, что тогда было мной, а больше не было ничего, кроме этого острого света, продолжавшего кромсать,  с металлическим звяканьем  инструментов  и  абракадаброй  голосов тех, невидимых, толпившихся  вокруг:
 
«тампон и зажим...не понимаю как он ещё жив...не болтать...посмотрите какая-то патология...сестра кого вы нам привезли»...

…и – солоноватый вкус того, что невидимо разливается по телу, соединяя, ставя на место, оживляя, сшивая кусочки разорванного целого в новом, прочном и единственно правильном сейчас порядке…и  – снова СВЕТ, но теперь уже не мучительный и холодный, а  имеющий форму, объём и цвет, имеющий смысл…множество смыслов, которые скрыты и в звуках голосов тех, толпящихся вокруг, теперь уже видимых, но не ставших от этого более понятными…
ДУМАТЬ!.. искать смысл в том, что видишь и слышишь, искать что-то общее, что снова соединит – теперь уже не клетки и ткани израненной плоти, а то, что называют сознанием, которое определяется бытиём, но  может ли сознание родиться из небытия… «Dubito ergo cogito, cogito ergo sum»

… Я отодвинулся от окна. Уже смеркалось, становилось прохладно, и глаза начали слезиться от ветра,  в горле запершило и слегка заложило нос – верный признак возможного насморка. Врачи говорили, что первые год-два надо поберечься от простуды и прочих мелких хворей, которые могут дать осложнения…тем более, что на некоторые лекарства у меня, кажется, аллергия… Смешно! Разве может организм, недавно собранный из кусочков, вот так, сразу, научиться не конфликтовать с десятками антибиотиков, которые и сами не всегда сочетаются друг с другом…Достаточно того, что мой новообретённый метаболизм приспособился к поливитаминам, которыми  меня потчевали горстями!..

  Теперь я многое вспоминал и, вспоминая, понимал лучше. И приглушённые разговоры  врачей за моей спиной, и повышенное внимание к моей персоне серьёзных мужчин в белых халатах, которые, судя по их странным вопросам,  могли быть кем угодно, только не врачами… Я понимал, почему так  часто повторялись  кошмары, где я мучился мыслью о том, что должен совершить НЕВОЗМОЖНОЕ, потому что для того, кем я был в этих кошмарах, невозможным было всё, что просто  и естественно для обычного человека – видеть, слышать, дышать, двигаться, понимать окружающее… но я был скован, глух, слеп и понимал лишь свою невозможность вырваться из этого вечного заточения…

   Теперь я понимал, почему такое отвращение вызывали у меня телевизионные фантастические «ужастики». Одно дело – смотреть, как бесстрашные герои и героини кромсают вдоль и поперёк  придуманных силиконовых монстров …совсем другое – вспоминать, каково это – когда кромсают самого  тебя… Правда, не для того, чтобы  уничтожить, а чтобы сохранить жизнь…но разве ужас  и боль того, кем я тогда был, становится  от этого меньше?!.

Память – по-своему милосердна. Она зарубцевала, как болезненные раны, самые тяжкие и невыносимые из моих воспоминаний. Они  почти  не беспокоили меня, позволяя неспешно  обживаться в новом для меня мире. И этому помогали те, которые тогда  окружали меня. Помогали, как могли. Например, пожилой санитар, любитель поболтать «о том, о сём и ни о чём», часто дежуривший по ночам, когда меня одолевала бессонница…  Сейчас я вспомнил и его имя, и голос (мог ли я забыть этот голос!): «Ну, что, пациЕнт, опять не спится?.. А не сыграть ли нам с тобой в шахматишки?..». Первое время он терпеливо объяснял мне, как ходят разные фигуры, через несколько дней мы играли уже на равных. Потом я научился просчитывать партии на десятки ходов вперёд, и начал забавляться тем, что добивался своего выигрыша (или даже проигрыша – это было не принципиально)  на определённом по счёту ходу и с определённой комбинацией чёрных и белых фигур на строго определённых клетках… Однако моего шахматного партнёра больше всего изумляло то, что я двигал шахматные фигуры,  не прикасаясь к ним руками! Мог бы даже не вставать с больничной койки, но смотреть на доску глазами пожилого санитара, частично находясь в его сознании, мне с непривычки  было утомительно. Наверное, я мог бы стать знаменитым фокусником-иллюзионистом, или гроссмейстером, чемпионом мира… Но  шахматы мне очень скоро наскучили. Ещё там, в клинике, я начал смутно догадываться, что способен на что-то большее, чем умело управлять движением деревянных фигурок по клетчатой шахматной доске. Теперь эти смутные догадки превратились в твёрдую уверенность… Осталось только понять – на что именно я был способен. От этого зависела не только моя собственная судьба, но ещё очень и  очень многое…
 
Что, если  в будущем у меня проявятся новые сверхъестественные способности? И я смогу так же легко, как шахматными фигурами, управлять  людьми, которые меня окружают, чтобы добиваться собственной цели посредством определённых комбинаций событий, которые опять же будут организованы мною самим?.. Правда, люди двигаются по своим «клеткам» согласно особенным правилам, куда более сложным, чем шахматные… Но что мешает мне с течением времени узнать и в совершенстве освоить эти правила, если за несколько прошедших месяцев я узнал и освоил больше, чем обычный человек за пару десятилетий своей жизни, начиная с момента рождения! А ведь и я пришёл в этот мир с абсолютно чистым сознанием, пустой памятью… Собственно говоря, такими и появляются на свет обычные люди… но я, как стало теперь  мне известно, не отношусь к числу обычных… А если так – то могу ли я считать себя человеком?!.

 От таких размышлений голова шла кругом. И надо же было мне сесть именно в этот автобус, и нечаянно подслушать разговор, который не предназначался для моих ушей!.. Что мне теперь делать с этим неожиданно свалившимся на меня знанием?.. Хорошо, что я не успел услышать, кем считал меня этот давний знакомый, партнёр по шахматной игре. Инопланетным существом, умеющим менять свой облик? Или сказочным оборотнем, которые, как на поверку оказалось, бывают не только в сказках? А то и вовсе – последним представителем древней расы «сверхчеловеков», память о которых сохранилась в легендах и мифах об «атлантах» или богах античного пантеона… Человеческая фантазия поистине безгранична, когда требуется объяснить необъяснимое с точки зрения привычных человеческих знаний. Иногда такие объяснения, действительно, помогают постичь истину, но ещё чаще –  уводят  от неё в дебри заблуждений всё дальше и дальше. Поэтому – пусть тот пожилой санитар останется при своём мнении насчёт «пациЕнта», каким бы это мнение не было. А я – попробую разобраться самостоятельно.
   
Автобус приближался к городу.  Уже виднелись  серые коробки  панельных многоэтажек с жёлтыми  квадратиками окон. Чем-то они снова напомнили мне шахматные доски... Я пока не мог представить, какую партию предстоит сыграть на этом поле... Но, кажется, уже понимал,   чего мне хотелось бы добиться в результате своей  «игры». Желания были вполне обычные, человеческие. Например, чтобы на окраинах великой страны, которую теперь называют «развалившейся»,  меньше стало убитых и искалеченных взрывами и обстрелами, чтобы   люди не исчезали бесследно лишь потому, что в поисках правды постучались «не в ту дверь»…

Вообще, если подумать, мне здорово повезло. Некоторые люди так и проживают всю жизнь, не осознав своего главного предназначения, в вечных «поисках себя». Не каждому дано услышать направляющий  «голос свыше». Даже если это – всего лишь нечаянно подслушанный разговор в переполненном   автобусе… И если  всё  случившееся  рождает  у  меня  простые,    естественные человеческие чувства и желания – наверное, я имею право считать себя человеком.

Теперь стоило заново, всерьёз подумать о том, что и как делать дальше. А для этого снова необходима была информация, причём не те жалкие крохи, что я усвоил до настоящего времени… Но теперь я понимал, что при необходимости  смогу черпать информацию из самых разных источников, причём такими способами,  которые недоступны обычным людям. Например, входить в глобальную «информационную паутину» без помощи компьютера. Ведь удавалось же мне ещё тогда, в клинике, на раннем этапе своего выздоровления (или, говоря словами профессора, «антропоморфной мутации»), слушать без радиоприёмника передачи иностранных радиостанций, которые я бездумно повторял вслух, пугая санитарок и настораживая «кураторов» в белых халатах!..

Впредь, конечно, следует быть осторожнее. Всегда найдутся люди, которые будут пытаться  использовать меня в своих целях.  Но этому куда легче противостоять, когда осознаёшь собственные цели  и готов их добиваться.

Кстати говоря, кое-чего я уже добился самостоятельно, не прибегая к сверхъестественным способностям. Например, поступил на учёбу, после которой получу вполне интересную профессию, хоть и «маловостребованную», как говорят здесь. А ещё устроился на работу, правда,  временную,  и не слишком денежную, но для студента-заочника и это неплохо.  Вечером расскажу об этом тёте Тамаре, пусть порадуется за меня.

А потом, когда наступит ночь, я выйду в длинный узкий коридор общежития и молча позову кота Иннокентия. И он придёт, я в этом уверен. Как-никак, это первое существо на Земле, пожелавшее установить со мной ментальный контакт.
 
Кажется, нам будет, о чём поговорить.