Бригхтон- Бич

БРИГХТОН БИЧ,  или просто "Три в одном"...

Раз.

- Мама, сделай лицо попроще! Ты всем своим видом показываешь, как тебе  здесь все не нравится.
Я набираю воздуха, вздыхаю, испытываю стыд, меняю ракурс и угол зрения, пытаясь увидеть в увиденном красоту. Но меня хватает на пару минут. Выбивает продавец павлопосадских платков, сидящий на табурете вместе с мочалками и вениками.  Опять меняю ракурс, полоснув взглядом полки с хрусталем, останавливаюсь обреченно на парикмахерше... О!  Она в лазоревом фартуке "в горох", на крылечке, она курит, в фиолетовом рте - чёрная сигарета.      Мокрая химия на обесцвеченной  головке завержает экспозицию.
"Я злая",- думаю я. Нельзя так. Совсем уж. У неё дети, может  муж пьёт, не состоялось тут...  А может она  просто счастлива? Об этом ты не подумала?

-О ткуда  в тебе это?" - продолжает дочь.

Мне снова мучительно стыдно, и стыд этот поселился и жрет  меня где-то в области солнечного  сплетения.
Океан. Океан. Океан!
Он спасёт.

Мы идём мимо больших красных домов, прямо на деревянную набережную, иногда перешагивая через выложенный на простынях, советских времён антиквариат, к океану, где гуляют степенно  приличные люди, семьями, с маленькими собачками. Ну вот и песок, и первая волна, лизнувшая кончики пальцев.
Большо длинный афроамериканец в гавайских шортах шагая по желтому песку громко, очень громко, каким-то нереально неземным хриплым голосом кричит "Ice cream! Ice cream!"

Мы ложимся на песок, я вижу небо и самолёт. Я на Брайтон-Бич.

Два.

Признаюсь, иногда меня туда тянет. Ну, океан, прежде всего, конечно, русская речь, хорошие кафешки, ну, в смысле русская еда. И потом, как-никак, там расслабляешься, можно не улыбаться изо всех сил, понаблюдать без спешки, поанализировать...
Раз зашла в "Вареничную", - решила перекусить: пожалуйста, вареники с картошкой, с творогом, с грибами, с вишней даже.       С вишней я никогда не ела, и подумав, решила и не начинать.       С творогом! Кафе маленькое, народу почти никого. Кондиционер громкий, молотит еле-еле, рывками, словно ругается. И запах океана, поверх вишни.

Было очень легко и  свежо; накупавшись, наевшись ягоды  с песком.
(был ветер), освежившись местными газетами, я плюхнулась со своим пляжным скарбом за стол, у окна.

- Будьте добры, за любой другой, пожалуйста, -  показал официант рукой.

Я уселась за соседний и быстро сделала заказ, а он отдал его в кухню.

Он был интересен. Стоял   у пустой барной стойки и смотрел вникуда. У него были большие голубые глаза. Мне показалась в этих глазах карта, или глобус. Или океан, но какой-то беспокойный, когда рябь. Что там было? Ребус. "Дрожащая секундная стрелка, тревожная, нервная, как рука юной художницы, осторожная, рассудочная минутная, и неумолимая как рок часовая?"
Мысли мои потекли в определенном русле, что уже и мне самой было неинтересно.
На бешеной скорости, неуместной в таком крошечном кафе, маленького роста парень-мексиканец водрузил на стол воду со льдом и приборы, а мой официант все так и стоял, глядел вникуда, и  даже не отреагировал, когда мне принесли крепкие, ладные, облитые сметаной и лихо закрученные, вареники, которые точно должны были прыгать в рот. Мой официант стоял прямо, раскинув руки в разные стороны по барной стойке, в тёмных брюках и белой рубашке, лаконичный и законченный, и был похож на крест.
Так что же? Горно-Уральск? Трамвайная остановка с разбитой лавочкой? Прервавшаяся любовь?! Взгляд этот уже достиг, как мне казалось,  определенной степени трагизма в моем воображении,  уже вареник, нанизанный на вилку, упал, а готовый принять его рот, так и остался открытым, а он все смотрел сквозь нас,  сквозь своё кафе  сквозь улицу, и кажется все стрелки, одновременно,  побежали в обратном направлении.
Но  в кафе  громко ввалилась компашка, прервав бесцеремонно мои мысли. Среднего  возраста, крикливая и пестрая, и  размахивая сумками и пляжными зонтами,  уселась за  первый стол.Я

- Пожалуйста, сядьте за любой другой ,- он опять показал рукой.
 
Но канпашка не отреагировала, только глянула, зыркнула удивлённо  и продолжала шумно гнездиться, гремя стульями. Он не повторил просьбы. Так и стоял - одиноко-невозмутимый.
Прилетел пулей мексиканец с водой.
Я уже рассчиталась и почти открывала дверь, как в спину меня догнала фраза.

- Ну почему русские такие?

- Я на мгновенье придержала дверь, но не обернулась. Говорил мой официант-философ. Вот это да... Финальчик. С этим философским вопросом я и ушла. Я вообще зашла вареники покушать.
Но официанта этого вспоминаю часто.  Вопрос тоже.

Три.

Встретиться на пляже Брайтон-Бич со своим начальником, это нужно суметь. (Правда, с начальником вышестоящим, не с непосредственным).
Мы и встретилась, столкнулись, можно сказать, лбами, и  повела я себя как дурочка, типа, "а я такая-то, вы ж меня  помните"? Начальник ответил, "что нет, не помнит", а я , типа, "лучше смотрите"! Вот кошмар-то. Ну, в общем, не захотел, не узнал.     Но я-то знаю, что вид сделал. Ладно, думаю, мы ещё споём, (культработники мы). Я проводила начальника взглядом - он странно смотрелся, идущий без свиты и телевидения, вытаскивал поочередно стопы из горячего песка, и без костюма.

Окиян-море встретило более приветливо, чем начальник. Окружили птицы, выстроившись в затейливый геометрический узор, в надежде на остатки гамбургера. Но их не было, гамбургеров. Здоровенные парни a la Bob Marli, предлагали мороженое и содовую, бороздя песок длиннющими черными ногами. Мои соседи - большая латиноамериканская семья, вытаскивала еду из пластиковых боксов и маленькие чернявые девочки в купальниках-юбочках, грациозно извивались, словно юные женщины, надевая на себя расписные розово-желтые  круги.
Я расположилась - газеты, спецкнига для пляжа, брайтонские фрукты, о которых я, блин, столько слышала. 
Мои птицы, поняв, что ничего  от меня не дождутся, улетали, предварительно разогнавшись и поджав лапки при взлёте, большие и прекрасные, как воздушные судна. Наступал момент истины, момент о котором я долго мечтала длинными сибирскими вечерами у камина (что тоже неплохо) - я сидела и смотрела на океан.
Кажется, линия, кромка соединяющая берег и воду, называется  "литораль", такое красивое, наверное,  французское слово, я любила ходить по этой кромке, и уходила далеко, как в детстве, когда бабушка возила меня на море, и мне казалось, что если я пойду по кромочке, то приду в Турцию, или другую заморскую страну.
И я шла, шла, и азарт, детский, подгонял, словно говоря-давай, давай, скоро Турция! Или Греция?! Че там ещё, по карте? Но Турции не получилось, и Греции тоже - я услышала песню.
Услышала мелодию, знакомый верхний подголосок, знакомые обертона, отчего мурашки побежали по коже, что же это? Еще встречи?!  Соотечественники?
Ещё начальники?  Я пошла "на звук", и под крытым  шалашом, где сохранялась тень для отдыхающих,  увидела  трёх мужчин и женщину, за столом, уставленным бутылками, опухших, разноцветных (ну, синяки, фингалы т.е,) и отвратительно грязных. Народная генетическая терция разливалась над Брайтонщиной, правильно завышалась, драла за сердце,  прорезала чужеродными интонациями плотный брайтоновский воздух; вокруг сидели люди в шляпках, мамашки с колясками, и  моложавые дедки в белых брюках, а они - пели! Под тревожный аккомпанемент моих птиц, раскричавшихся в предчувствии приближающегося шторма.
Женщина тоже что-то прокричала, вышла из песни, ругнулась и пошла в сторону океана, пошатываясь. Высокая, полоснув равнодушно- невидящими глазами,огромными, цвета  волны, голубыми,  бездонными, и ещё кучу эпитетов можно было подобрать к этим глазам...
Поднялся сильный ветер, небо мгновенно почернело, десятки полотенец мигом взметнулись вверх и побежали впереди своих хозяев, и через пять минут все набережные кафешки и рестораны были забиты мокрыми, в купальниках, людьми. Обрадовавшиеся официанты, быстро и юрко рассаживали недосохших клиентов.
Только трое, далеко-далеко, продолжали тянуть песню, у них ничего не было кроме этой песни, даже полотенец.