Творчество, талант и орфография

Сегодня у пишущей «братии» укоренилось мнение, что любой взявшейся за перо и решивший представить свои тексты на суд широкой публики просто обязан писать совершенного грамотно, по крайней мере на уровне журфака. Но многие в силу их природной неспособности или социального протеста, пишущие, потому что не писать просто не могут, продолжают «издеваться» над «могучим», и как бисер раскидывают нелепые ошибки по своим текстам. Иногда хочется сказать словами известного телегероя: их надо «понять и простить».

Вообще-то афоризм: «Можешь не писать, не пиши», относится не только к безграмотным, но и к изыскано грамотным, если кроме знания орфографии им больше не чем поделиться с обществом.

Обычно защитники безграмотности любят ссылаться на одного из основателей современного русского литературного языка А.С. Пушкина [1], который в «Евгении Онегине» в частности писал:

Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.

Вырванные из контекста того времени, они становятся девизом пренебрежительного отношения к правописанию. Особенно часто защитники безграмотности ссылаются на пример из «Медного всадника»:

Нева металась, как больной
В своей постеле беспокойной…

Нормы современного русского языка обязывают нас в этом случае писать «постели», исходя из того, что форма именительного падежа этого слова сегодня соответствует правописанию «постель». Но в 19 веке, воспринявшим русскую речь из предыдущей эпохи, в нормативном употреблении использовалось слово «постеля», и соответственно Пушкиным использовалась норма слова, которая к нашему времени уже вышла из употребления, но в 19 веке была широко распространена.

Или сонет 1830 г. «Мадона». Ошибка – в заглавии?
Дело в том, что Пушкин в написании слова «мадонна» ориентировался не на итальянский язык, а на французский и всегда писал слово «мадона» с одной «н».

Пушкин много думал над русской орфографией. Например, в одной заметке Пушкин обсуждает, как писать «юбка» или «юпка», решая вопрос в пользу первого написания; в другой — предлагает писать «телега», а не «телец», в третьей — «двенадцать», а не «двое-на-дцать»; далее защищает написание «цыганы», а не «цыгане» [2], и т.п. Но ещё важнее, что в зрелые годы жизни Пушкин сам держался вполне определённой орфографии. В детстве и в ранней юности он, естественно, подчинялся господствовавшим правилам. Но начиная с 20-х годов во всех рукописях Пушкина сказывается единая, притом своеобразная орфография, отвечающая общим взглядам поэта. Можно и должно говорить о «пушкинском правописании» тогда, когда определённой орфографии, тем более самостоятельной, не было не только у Жуковского, Боратынского, Дельвига, но даже у Лермонтова. Те писали «как бог на душу положит»; а Пушкин - следуя своим обдуманным взглядам правописания.

Как один из ярких примеров «пушкинского правописания», можно указать на окончание прилагательных мужского рода в именительном падеже: Пушкин упорно писал это окончание «ой», а не «ый», т.е. «серебряной», «бронзовой», а не «серебряный», «бронзовый».
Среди своеобразий пушкинской орфографии общеизвестно написание «щастье», «нещастной» через «щ». Он, может быть, никогда не написал бы стиха: «Как щастлив я, когда…», если бы надо было писать «счастлив».
Следуя логики рифмы, Пушкин мог написать «близъ», «вкривъ», но и «близь», «вкривь». Поэтому когда Пушкин говорит «без грамматической ошибки я речи русской не люблю», он говорит о творческом процессе толерантности русской речи, а не о её коверканье.

В тоже время приходится признать, что литераторы, в том числе и русские, к сожалению, не отличались абсолютной грамотностью на протяжении все истории литературы.

Так в статье филолога Н. Скандовского «Законно ли не допускать в университет за две или три грамматических ошибки?» в газете «Голос» [3] читаем:
«Анархическое состояние русского правописания в последние годы дошло до такой степени, что в настоящее время в России, да и во всем свете, нет человека, который в своём сочинении не сделал бы, по крайней мере, двадцати грамматических ошибок. Что же касается знаков препинания, то о разноголосице, господствующей в этом отношении, нечего и говорить: что автор, то и свои запятые, что газета, то свои двоеточия, точки, точки с запятыми».

Изучение рукописей и непосредственных высказываний писателей приводит к выводу, что авторы относительно своей пунктуации, а в некоторой степени и орфографии, разделяются на две неравные группы.

Большинство писателей XVIII - XIX и XX вв. относились к расстановке знаков препинания совершенно равнодушно, перелагая эту работу на корректоров и спокойно принимая проведённую ими правку. Никакой «воли» у них в этом отношении не было.

Некоторые, особенно писатели старого времени, вообще обходились почти без всяких знаков препинания. Одни делали это по слабому знанию грамматики, другие - ещё и потому, что были уверены, что знаки препинания не помогают пониманию смысла и интонации их произведений - единственного, что их интересовало.

Крупнейший теоретик и авторитет в вопросах пунктуации, А.Б. Шапиро (1890 – 1966) указывает, что у таких писателей, как Пушкин, Лермонтов, Лев Толстой и др., знаки препинания фиксируют лишь сложные и особые места, а в остальных, «обыкновенных» случаях наблюдается небрежное к ним отношение. [4] Так в «Пёстрых сказках» В.Ф. Одоевский (скрывавшийся под псевдонимом В. Безгласный) писал 1833г., что «у нас (...) знаки препинания расставляются как будто нарочно для того, чтобы книгу нельзя было читать с первого раза».

Редактор стихотворений Тютчева Георгий Чулков свидетельствует, что «Тютчев в большинстве случаев относился к знакам препинания весьма небрежно, а иногда записывал стихи, не поставив ни единой запятой, и забывал даже поставить точку в конце стиха».

У некоторых писателей можно встретить иное явление. Знаки препинания они ставили, настаивали на их точном воспроизведении, но эта система (или зачатки её) часто далеко отходила от традиционных норм и навыков. По наблюдениям Т.Г. Цявловской (1897 – 1978) двоеточие в первой половине XIX в. часто заменяло запятую. Так Лермонтов систематически употреблял отточия в две, три, четыре, пять, шесть, семь или даже восемь точек, а Добролюбов, наоборот, уменьшал их порою до двух. В «Севастопольских рассказах» у Л. Толстого их то двенадцать, то семь.

Однажды в беседе с Ф. Достоевским корректор сослался на правила грамматики, на что писатель раздражённо воскликнул:
«У каждого автора свой собственный слог, и потому своя собственная грамматика... Мне нет никакого дела до чужих правил! Я ставлю запятую перед «что», где она мне нужна; а где я чувствую, что не надо перед «что» ставить запятую, там я не хочу, чтобы мне её ставили!» [5]

В советское время, случай едва ли не единственный, фрагмент романа Артема Веселого «Река огненная» был напечатан в журнале «Молодая гвардия» (1923, № 1) со следующим редакционным примечанием: «Печатается без знаков препинания только ввиду усиленных просьб автора». Аналогичный случай имел место и со стихами М. Цветаевой.

В мемуарах Владимир Маяковский вспоминал о публикации своих произведений:
«Напечатал «Флейту позвоночника» и «Облако». Облако вышло перистое. Цензура в него дула. Страниц шесть сплошных точек. С тех пор у меня ненависть к точкам. К запятым тоже».
Литературоведы уверены, что у Маяковского была дислексия [6] и он просто не понимал, куда ставить знаки препинания. После 1916 года их расставлял Осип Брик, а до этого поэту помогали друзья (например, футурист Давид Бурлюк). Несмотря на сложности, которые ему приходилось преодолевать, Маяковский, как никто другой, чувствовал ритм текста. Возможно, благодаря неспособности поэта освоить пунктуацию, родилась его знаменитая стихотворная «лесенка».

Признанный классик советской драматургии Н.Ф. Погодин, по воспоминаниям современников, писал свои пьесы без знаков препинания, с большим количеством грамматических ошибок. Первым делом их перепечатывала машинистка, с которой он работал много лет, и абсолютно доверял ей в плане грамотности.[7]

В черновых набросках к стихотворению «Младенцу» А. Пушкин писал [8]:
Прощай дитя моей любви
Я не скажу тебе причины

В последующих официальных публикациях редакторы уже писали:

Прощай, дитя моей любви,
Я не скажу тебе причины...

Фактически в данном случае редакторы попытались смоделировать творческий процесс поэта, полагая, очевидно, что реформатор русского языка просто запутался в двух запятых и многоточие.

Орфография не менее "любима" литераторами, чем пунктуация. Так Чернышевский прямо называл её «вздором»: «.. само собою разумеется, что для меня всякая: моя ли, чужая ли орфография совершенно все равно». С ограничениями он отстаивал лишь свою пунктуацию, да и то только там, где она имеет значение для «колоризации произношения».

Итак, как видим, творческие люди стараются не обременять себя устоявшимися нормами русского языка, и создают свои тексты в том виде, в котором они максимально точно передают их вдохновение, а оно, как правило, ни в какие «прокрустовы ложи» не вписывается. Но это вовсе не означает, что творчество оправдывает безграмотность. Здесь ориентиром может служить творчество нашего литературного гения А. Пушкина, который очень бережно относился к русскому языку, но без излишнего фанатизма.



[1] Вообще, от, безусловно, талантливой реформы, которую Пушкин провёл в русском языке, последний не только выиграл, став «великим», «могучим» и прекрасным, но и проиграл в технической и бюрократической сфере, став в этих областях костным и неповоротливым. Читая Петра I, не перестаёшь удивляться изысканности русского языка, которую он во многом растерял после пушкинской реформы.

[2] Так же своеобразно Пушкин склонял слово «цыганы»:
Встречал я посреди степей
Над рубежами древних станов
Телеги мирные цыганов,
Смиренной вольности детей.
По нормативам русского языка должно быть «цыган», а не «цыганов».

[3] 1872, 9 октября, № 162, с. 1-2.

[4] Шапиро А.Б. Основы русской пунктуации. М., Изд-во АН СССР, 1955.

[5] Александров М.А. «Достоевский в воспоминаниях типографского наборщика в 1872 - 1881 гг.». «Рус. старина», 1882, № 4, с. 178 - 179.

[6] Дислексия - специфическая неспособность к обучению, имеющая нейрологическое происхождение. Характеризуется трудностями с точным или беглым распознаванием слов и недостаточными способностями в чтении и письме. Эти затруднения связаны с неполноценностью фонологических компонентов языка. Они существуют, несмотря на сохранность других когнитивных способностей и полноценные условия обучения. Вторичные последствия могут включать проблемы с пониманием прочитанного, а плохая техника чтения стоит на пути роста словарного запаса и образования в целом.

[7] Из воспоминаний сотрудников журнала "Театр", где Погодин был главным редактором.

[8] Цявловская Т.Г. «Храни меня, мой талисман...». - М., «Мол. гвар-дия», 1974.