И Г Р А

И Г Р А

Глава 1 - Страх

Страх - это страсть воистину поразительная, и врачи говорят, что нет другой, которая выбивала бы наш рассудок из положенной ему колеи в большей мере, чем эта. 
М. Монтень

БАРАК ДЛЯ МУЖЧИН – КАМЕРА  #8 – НОЧЬ ПЕРЕД ИГРОЙ

Холодно.
Длинные ряды клеток тянутся во все стороны, разделенные узкими коридорами, по которым время от времени проходят люди в черных масках и мантиях. Похоже, это наши тюремщики, хотя я не уверен. Они молчат, ни на что не реагируют. Несколько раз посылал их по матери – никакого эффекта. Одно правило: нельзя шуметь. Шумных быстро успокаивают дубинками.
- Парень… Пс-с, парень…
Каждая клетка – решетчатый куб три на три метра. Железные прутья в палец толщиной, ржавый ноздреватый металл поблескивает медью в свете тусклых ламп под потолком. Пол бетонный и замшелый, насквозь провонял сыростью и мочой. В одном углу соломенный тюфяк, в другом дырка в полу для отправления естественных надобностей – вот и вся меблировка.
- Слышишь меня? Парень…
Барак кажется бесконечным, не знаю, сколько здесь коридоров. Клетки-камеры сливаются одна с другой, и очень скоро начинает казаться, что все вокруг состоит из железных прутьев. Железных прутьев и людей в белых пижамах за ними.
Я очнулся часа три назад, не знаю точно, с меня сняли часы и все остальное. Итог наблюдений таков: в каждой камере по одному человеку, мужчина, одет в белую робу, возраст и цвет кожи значения ни имеют. Женщин я не видел.
- Вот же человек… Совсем от страха одурел.
Кто-то бесцельно меряет шагами свои девять квадратных метров. Кто-то, прижавшись к решетке камеры, перешептывается с соседом. Кто-то тихо поскуливает, забившись в угол. Некоторые лежат без чувств на тюфяках, точь-в-точь как я три часа назад. Это новенькие – тюремщики заносят их в камеры на носилках и сбрасывают на землю, словно мешки с картошкой.
Чем они меня вырубили… Клофелин? Хлороформ? Диэтиловый эфир?
Как же болит голова. Все тело ломит, словно его не несли, а кантовали по бетону ногами…
- Ты что, оглох, белобрысый? Эй, я тебе говорю…
- А… что? – вздрагиваю, оборачиваюсь.
Сморщенный сухой дядька под пятьдесят, почти совсем лысый, только по бокам головы летящий белесый пушок. Мой сосед по камере справа… или слева… черт его разберет, где здесь лево, а где право.
- Ну, наконец-то! Очнулся! Тебя что, еще не отпустило?
Тупо таращусь на мужика. Да, наверное, еще не отпустило.
- Кто вы?
Мужик довольно крякает:
- Товарищ по несчастью. Можно на ты.
Почему-то мне кажется, что он мне вовсе не товарищ. Что он один из тех, подсадной, ненастоящий.
- Не хотел трогать тебя сразу, первые несколько часов люди здесь, как зомби.
Жилистая рука с раскрытой ладонью вытягивается сквозь прутья решетки, однако я не пожимаю ее. Просто смотрю. Несколько секунд рука висит в воздухе, потом затягивается обратно, точно змея-альбинос.
- Понимаю, - улыбается мужик. – Физические контакты запрещены. Поэтому они рассадили нас по одиночкам. Чтоб мы не поубивали друг дружку… раньше времени.
Я стою посреди камеры, жестоко вырванный из собственных мыслей, бешеным локомотивом проносящихся через голову, и понимаю, что именно они удерживали меня от сваливания в плоских штопор паники последние пару часов. Теперь же, когда локомотив почти остановлен, я чувствую цепкие холодные пальцы ужаса, заползающие мне под робу.
- Во-от, - довольно тянет мужик. – Теперь вижу, приходишь в себя. Чувствуешь?
- Что?
- Терпкий привкус на языке. Это адреналин. Чувствуешь страх? Подожди, скоро он захватит целиком, и тогда будешь как один из этих, - он указывает на одного из скулящих мужиков в клетке через коридор. – Жалкое зрелище.
А ведь он прав. Я чувствую.
- Влад, - представляется мужик. – Хотел бы продолжить - Дракула, но увы, всего лишь Шпрутов.
- Лев, - отвечаю, и ответное бонмо приходит само собой: - Хотел бы сказать, что настоящий, но…
Влад разражается лающим хохотом, зажимает ладонями рот, опасливо озираясь. Тюремщиков поблизости нет.
- Откуда, Лев?
- Из Ростова… Ростов-на-Дону.
- Южная столица, - Влад мечтательно закатывает глаза. – Бывал. Москва.
Продолжать стоять посреди камеры нет смысла, локомотив мыслей полностью остановлен. Присаживаюсь на тюфяк и вытягиваю ноги, морщась от боли.
- Колени? – интересуется Влад. – Береги их. Они тебе скоро понадобятся.
Иррациональное чувство, что он подсадной, снова накатывает. Видимо, это читается у меня на лице, потому что Влад говорит:
- Откуда я все знаю? Что ж, я залез по самые ноздри в это говно, друг мой, сделал два расследования для «Инсайдера» и готовил третье, когда они меня взяли. Поэтому я здесь.
- Кто они? – в голосе проскакивает истеричная нотка. Я вдруг понимаю, что ничего не понимаю. – Что это за место?
На задворках сознания я знаю ответ. Но даже мысленно не хочу озвучивать.
- Устроители Игры, конечно. А ты еще не понял? Мы: ты, я, все эти ребята, - он обводит широким жестом барак, - на Игре. И ты – один из участников. Кстати, поздравляю.
Игра…
Вот теперь я чувствую. Терпкий, с металлическим привкусом, он растекается от корня языка до самого кончика и вверх по небу, по щекам, перебегает на затылок и мурашками осыпается вниз по хребту… Адреналин. Страх. Страх.
Шепчу:
- Не может быть. Игра – выдумка. Байка.
- Три расследования в «Инсайдере», анонимки с угрозами жене и детям, убийство двух корреспондентов за последние два месяца. Это то, с чем я столкнулся лично. Байка? Нет, мой друг, это не байка. Ты на Игре. Смирись с этой мыслью как можно скорее, иначе свихнешься. Крыша тю-тю, понимаешь, о чем я? – взгляд Влада затуманивается. - Я знал, что этим кончится… шоколадная Людмила шлет привет.
- Какая Людмила?
- Это так, присказка. Никаких Людмил здесь нет, всех женщин держат в отдельном бараке.
- Женщин?
- Ну да. В Игре, как и в жизни, всегда должна быть напарница, разве нет? Моя жена этого бы не одобрила, но… - Влад издает горький смешок, - супружеская верность – меньшая из моих проблем сейчас.
Различают пять стадий принятия: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. И я уже на первой. Это шутка, розыгрыш. «Скрытая камера» с Валдисом Пельшем. Надеюсь, друзья от души посмеются над моей перекошенной рожей.
- Тебе повезло, - продолжает Влад. – Завезли с последней партией. Я здесь почти неделю. Никогда не думал, что после недели в каменном мешке лучше секса может быть целая куча вещей? Мочалка и горячая ванна, как самый простой пример. Вон тот парень, что скулит в углу – он здесь почти две. Поэтому и говорю: тебе повезло – недолго осталось ждать. Чем занимался?
Мне не нравится, как он говорит «занимался». Как будто я уже умер.
Пытаюсь собрать мысли в кучу.
- Э-э… я журналист.
- Коллега, значит! – оживляется Влад. – Что писал?
Опять прошедшее время. Словно я больше никогда не напишу ни строчки.
- Последнее – статья о войне синдиката «Красная Роза» и клана Белковских за раздел сфер влияния в прошлом году…
- Можешь дальше не продолжать, - обрывает Влад. На лице самодовольство ученого, только что решившего задачу тысячелетия. – Все понятно. Ты ведь знаешь, кто возглавляет «Красную Розу»?
- Онорио Круус, но это псевдоним или кличка. Настоящее имя – ну, есть версии…
- Аскольд Вячеславович Онорин. Отец русский, мать филиппинка.
- Еще одна версия…
- Два расследования в «Инсайдере» и черновик третьего в камине, - снова перебивает Влад. – Я знаю, о чем говорю. А вот чего не знаешь ты: Онорио Круус здесь всем заправляет. Раз в год собирает две сотни несчастных мужчин и женщин и устраивает самую жестокую Игру со времен древнего Рима.
Из ротовой полости словно откачали всю влагу.
- Не может быть…
Влад сладко жмурится, по лицу расплывается улыбка мартовского кота:
- Погоди, скоро сам все увидишь. Поговаривают, что завтра начнется распределение. Недолго осталось…
Последняя фраза окончательно вгоняет в ступор.
Я больше не хочу ни о чем говорить. Прислоняюсь спиной к прутьям решетки, свешиваю голову на грудь. Локомотив мыслей снова начинает свой разбег, но это уже не поможет. Страх охватил меня целиком. Я смотрю на свои руки, сцепленные между собой – белые и костлявые. Руки покойника.

БАРАК ДЛЯ ЖЕНЩИН – КАМЕРА  #12 – НОЧЬ ПЕРЕД ИГРОЙ

- Они соединяют тебя с ним цепью, и дальше только вдвоем. Представляете вообще?
Маша самая пышная. И самая говорливая. Она рассказывает одну и ту же историю каждый день, и все ее слушают. Особенно новенькие. Маша все обо всем знает.
Сейчас ее слушают, по меньшей мере, из шести ближайших камер.
- Все время вдвоем. И на три шага не отойдешь, цепь всего метр длиной. И так до самого конца.
- И что, в туалет тоже перед ним ходить? – с ужасом шепчет Соня, смазливая блондинка лет двадцати. Ее принесли в барак прошлым утром и Машины россказни ей в новинку.
- Все! – округляет глаза Маша. – Все, абсолютно!
Солома в тюфяке настолько прохудилась, что Ева, лежа на спине, чувствует лопатками каждую выемку в каменном полу. Пышные каштановые волосы разметало по мешковине тюфяка. Она слушает Машу вполуха, покусывая тонкую соломинку.
- Твою душу мать… - ругается чей-то хриплый голос.
- Я слышала, никаких правил нет вообще, - говорит Аза. – Ну, то есть, вы понимаете…
У Азы одна тема на уме – сексуальное насилие. Эту тему она готова мусолить часами. Ева давно бы заткнула ей рот, но камера Азы через коридор – не дотянешься.
И все же слушать это противно.
- Не понимаю… - задушено шепчет Соня. – Что ты имеешь…
- Что он может взять тебя силой, - обрывает Аза. – Прямо там, на полосе препятствий или куда еще нас завезут. И ему за это ничего не будет.
- Ты хочешь сказать – изнасиловать? - лепечет Соня.
- Шваркнуть на растяжку – как хочешь называй. Главное, это будет не по твоей воле, уж поверь. И девять шансов из десяти, что он будет не Мэттью Макконахи.
По щекам Сони уже катятся слезы. В принципе, она не плачет, только когда спит, а в те редкие мгновения, когда щеки ее высыхают – Маша с Азой считают своим долгом как можно скорее «увлажнить» их.
На ее месте Ева бы тоже плакала. В Соне килограмм 40 от силы, при сильном ветре она держится за сумочку. Куда она пойдет, на какую Игру? И сколько продержится? А с ее смазливым личиком, ужастики Азы не кажутся такими уж фантастическими.
- Пусть только попробует, начисто отобью ему женилку, - авторитетно заявляет Маша. – Или отгрызу.
Ева морщит остренький носик. Если бы в ее желудке сейчас не было так пусто, ее бы, наверное, вывернуло наизнанку.
Аза одобрительно кивает:
- Да-да, так и надо с ними. Так и делайте…
- И подпишите себе смертный приговор, - не выдерживает Ева. Она уже не лежит, а сидит на тюфяке, оглядывая всех черными, как метеориты, глазами. – Как думаете, что он с вами сделает после этого?
- А что бы ты делала?  – набычивается Аза. – Лежала и ждала, пока он закончит?
- И лежала бы, - безмятежно отвечает Ева. – Чтобы выжить.
Со всех сторон хихиканье. Ева слышит, как кто-то отчетливо произносит «шлюха».
- Ой, да ладно, - отмахивается Маша, - болтать все горазды.
- А на месте Азы я бы вообще не волновалась, - продолжает Ева.
Провокация явная, но эта клуша Аза такая тупая, что возвращает мяч:
- Это еще почему?
- Потому что ты похожа на старую моль! - Ева плюхается обратно на тюфяк, возвращает соломинку в зубы.
- Соплячка! – вспыхивает Аза. – Это я старая? Мне тридцать… с небольшим. Самой-то сколько? Шестнадцать?
- Семнадцать.
- Школота! - прыскает Маша и вдруг разражается немым нервическим хохотом «в ладошку». Ей вторят несколько девушек из соседних камер.
Мастерству «немого» смеха учишься в первые дни проживания в бараках Игры.
Еву это не заботит. Пусть смеются, курицы. Ей подруги не нужны, толку от них ноль. В школе у Евы была одна – Леночка Пескова, но Ева не хотела бы видеть ее на Игре. В паре двух подруг всегда есть лидер, и Ева была им. Не хотела бы она тащить Леночку через всю Игру.
По коридору проходит тюремщик. Девушки замолкают, кто-то притворяется спящим.
- Интересно, каким будет мой… - шепчет Маша, провожая взглядом черную фигуру в маске. – Урод, наверное. Мне никогда не везет…
- Какая разница – урод не урод, - бормочет Аза. – Тебе с ним не под венец. Главное, чтобы был адекватный и не доходяга. И не слишком старый.
- А если слишком молодой? – подначивает Ева.
- Это еще хуже, - пытается отыграться Аза. – От малолеток какой толк? У них в голове пусто.
Ева оставляет эту подачу без ответа. Пусть порадуется.
Повисает пауза. Постоялицы камер думают о своем. Напряжение витает в пространстве, наполняя, сгущая его, и уже через несколько минут кажется, что воздух можно резать ножом. Долгие паузы молчание бывают невыносимы, особенно новичкам. Ева знает это по себе. Первые дни в камере были самыми ужасными. Все, что она могла тогда – сидеть, забившись в угол, обхватив себя руками, и пытаться не кричать.
Хуже всего были мысли о доме. И маме. В день перед похищением они поругались, из-за ерунды. Ева накричала, наговорила всякого. Она всегда была колючей - «ерш», как называл ее отец. Не приголубишь, не приобнимешь. Маме было очень неприятно, Ева видела это по ее лицу. Так они и расстались тем утром, а потом она поехала в школу и домой уже не вернулась. Что сейчас думает мама…
От мыслей о доме Ева чувствует покалывание в уголках глаз, но Соня не выдерживает первой:
- А что, если он просто… - она всхлипывает, - просто убьет меня и дальше пойдет один? Ведь одному легче…
Тишина. Только легкое похрапывание откуда-то слева. Ева слушает его с завистью.
- Глупости, - чуть подумав, говорит Маша. – Так нельзя.
- Почему? – спрашивает кто-то.
- В этом есть смысл, - нагнетает Аза. – Вдвоем, в сцепке… даже перелезть через забор – уже задание.
Еве приходит в голову, что Аза - эмоциональный вампир. Чужие эмоции поддерживают ее жизненные силы, и она тянет их наружу, как дементор. Что ж, каждый выживает здесь, как может.
Сама Ева выжила, слушая разговоры сокамерниц. Очень скоро стало ясно, что эти овцы боялись всего еще больше, чем она, и это странным образом подбадривало. Первые дни она не участвовала в разговорах, просто слушала. Потом стала встревать. И оказалось, что они не умнее и не сильнее ее, хоть и старше. А значит и у нее, Евы, есть шанс.
- А таскаться с трупом на другом конце цепи легче? – возражает Маша.
- Но может он найдет способ разомкнуть цепь? - не унимается Соня. – Или возьмет и просто…
Она не доканчивает фразы, но всем и так понятно, что следует за этим «просто».
- Нет, нельзя размыкать цепь, - не сдается Маша. – Это против правил.
- Откуда ты знаешь?
- Я просто знаю! Нельзя, нельзя размыкать...
Однако в ее голосе уже нет той уверенности. Слова Сони заронили зерна сомнения во всех. Зерна, которые скоро вырастут до размеров баобаба.
Неожиданно для себя Ева сознает, что эти зерна не прорастут в ее душе. Что почва для них слишком соленая.
Тихие всхлипывания из темноты свидетельствуют о том, что Соня снова плачет.
- Я хочу домой… хочу домой, - лопочет она сквозь рыдания. – Хочу к маме… домой к маме.
Никто не мешает ей плакать. Возможность выплакаться – первое и нерушимое правило в застенках женского барака.
Ева переворачивается на бок и закрывает глаза. Все, что ей сейчас надо – просто попытаться заснуть.
Вдох… выдох… вдох…
И зачем только эти овцы заговорили о напарниках? В голову опять лезут мысли о Егоре. Интересно, как он там? Они провстречались всего пару месяцев до похищения, и Еве он нравился, правда. У него была удивительная улыбка и потрясающе красивые, белые зубы. Такие ровные. Каким-то чудесным образом он умудрялся мириться с ее дурацким характером, правда, иногда все же не выдерживал, и тогда Ева слышала: «какая же ты тяжкая, Евка». Что он сейчас делает? Может, уже нашел ей замену? За наделю, хаха!
Мысли о Егоре возвращают к дому, и к горлу снова подкатывает ком. Нет-нет-нет, так нельзя. Больше нет никакого Егора. Нет дома. Нет папы и мамы. Она одна, и с этим надо смириться. И успокоиться.
Вдох… выдох… вдох…
Скоро, очень скоро она узнает, кто будет ее напарником. Страха нет. Неведомое шестое чувство подсказывает, что это будет хороший человек. Да, хороший - по-другому и быть не может.

БАРАК ДЛЯ МУЖЧИН – КАМЕРА  #32 – НОЧЬ ПЕРЕД ИГРОЙ

На четвертый день заключения проблема оправиться в маленькую дырочку в полу превратилась из незначительной в довольно серьезную. В свои восемнадцать Илья никогда не сталкивался ни с чем подобным, слово «запор» было чем-то из взрослой вселенной, оттуда, где живут «недержание», «геморрой» и «алопеция».
Это было унизительно.
- Давай, парень, мы не смотрим.
Сосед слева оказался классным старикашкой. Дед Иерусалим, как он просил себя называть. «На Игре мы начинаем жизнь заново», и дед решил взять себе имя древних предков. Илье было все равно. Если деду так приятней, то почему бы и нет?
- Я отвернусь и заткну уши соломой, - сказал сосед справа, молодой доктор из Воронежа. Илья не помнил его имени. Он представился всего один раз, четыре дня назад, и дальше они обращались друг к другу только на «ты».
Это было что-то психологическое. Физически Илья был абсолютно здоров, он знал это точно – третье место на юношеском первенстве России по боксу в прошлом году и первое место в этом. И никогда никаких проблем.
- Ладно, я попробую еще раз.
- Жаль, нечем прикрыться, - посетовал дед Иерусалим.
- Можно тюфяком попробовать, - предложил доктор.
Лицо Ильи расплылось в улыбке:
- Не надо, я так.
Он стянул портки и присел на корточки над дырочкой. Дед Иерусалим называл ее «очком». Илье не нравилось это название, веяло от него чем-то тюремным.
Нескольких секунд было достаточно, чтобы понять – ничего не получится. Самое неприятно в запоре – ты хочешь в туалет до тех пор, пока не дойдешь до туалета. Стоит присесть, и нужда куда-то исчезает, словно издеваясь.
Илья посидел пару минут «для приличия» и встал, натягивая штаны.
- Ну как - успех? – живо поинтересовался Иерусалим.
- Конечно! – бодро отозвался Илья. – Торпеда сброшена.
- Врет, - сказал доктор. – Я по запаху чувствую. То есть, по его отсутствию.
- Так я радугой хожу, - Илья снова улыбался.
- Вот нравится мне этот парень, - дед Иерусалим одобрительно кивал. – Не унывает. Попал в такую засаду и не унывает.
- А я никогда не унываю, дедушка. Уныние – порок слабых. Так мой тренер говорит.
- По крайней мере, можешь быть уверен, что не наделаешь в штаны, когда все начнется, - сумрачно заметил доктор. – Я вот о себе не могу сказать того же.
Закинув назад голову, Илья расхохотался.
- Заткнуться! – дубинка тюремщика хлестнула по прутьям решетки.
От неожиданности дед Иерусалим крякнул и подпрыгнул на месте. Доктор инстинктивно вжал голову в плечи.
Илья перестал смеяться, но остался стоять, где стоял, с вызовом глядя на тюремщика. На тонких губах играла улыбка.
- Много шумишь, солнечный лучик, - рыкнул тюремщик. – Завязывай, или…
- Что? – оборвал Илья. – Зайдешь и отлупишь?
Тюремщик рывком приблизился в решетке. Черная пластиковая маска – слепок бесполого существа – тускло блеснула в полумраке.
- Отхожу так, неделю кровью ссать будешь.
- О, с мочеиспусканием у меня проблем нет, - живо отозвался Илья. – Мне бы по-большому облегчиться. Знаешь, твои угрозы не вызывают движения в кишечнике. Может, зайдешь и…
Он не успел договорить – нечеловеческий безумный вой из соседнего коридора огласил барак. Тюремщик мгновенно рванулся на звук и исчез в темноте.
- Зря ты так, - наставлял дед Иерусалим, - играешь с огнем. В следующий раз ведь зайдет.
- Пусть, - беззаботно отвечал Илья. – Засуну ему его дубинку знаешь куда…
- Дурак, - сказал доктор. - Потом он вернется с дружками и изувечит тебя.
Илья не ответил. Улегся на тюфяк, закинул руки за голову.
Адреналин играл в крови. Страха не было. Его переполнял адреналин совсем другого сорта. Азарт: детский, безрассудный, бунтарский.
Азарт приключений и смертельной опасности.
«Я на Игре», - крутилось в голове. – «Я на Игре. На Игре. На Игре».

БАРАК ДЛЯ ЖЕНЩИН – КАМЕРА  #19 – НОЧЬ ПЕРЕД ИГРОЙ

В физическом плане, Беллу больше всего донимал тюфяк. Она никак не могла улечься на нем удобно. Такой тонки и утлый, что кажется, будто спишь на голых камнях. Он не спасал ни от холода, ни от сырости. Иногда Белле казалось, что она бы отдала все деньги мира за самый дешевый поганый матрац. И полруки в придачу, если бы этот матрац положили на самую дешевую кровать из ИКЕА.
На втором месте шел голод. Вообще-то, еще три дня назад голод уверенно удерживал первое, но за последние 48 часов что-то изменилось в ее 115 килограммовом (ладно, 125 килограммовом, кого она обманывает) теле, и голод опустился на вторую строчку, уступив первенство тюфяку. Белла подозревала, что ее организм просто перестроился на пожирание самого себя, а точнее – подкожных жировых запасов, и эта мысль странным образом согревала.
В психологическом плане, хуже всего было одиночество. Соседние камеры слева и справа пятый день пустовали, и Белла начинала понимать, что чувствуют  постояльцы тюремных карцеров. Это истинная пытка – жить один на один со своими страхами. Когда нет возможности поделиться, излить душу, найти утешения. Поэтому на третий день она начала разговаривать сама с собой. Сначала потихоньку, себе под нос. Потом громче.
А на шестой день привели ее. Не принесли на носилках, как это делали со всеми, а именно привели. С завязанными за спиной руками и мешком на голове. Белла едва удержалась, чтобы не завизжать от счастья, когда металлический засов соседней камеры лязгнул, заключив в клетке новую постоялицу.
На вид ей было лет сорок пять. Поджарая и худая, очень худая. Даже три таких, как она, не смогли бы перевесить качели-балансир, если бы на другом конце посадили Беллу. Когда ей развязали руки и сняли мешок, толкнув в клетку, Белла поняла, что это не простая женщина. Рукава на ее робе почему-то были оторваны, обнажая голые жилистые руки, сплошь покрытые татуировками. У нее была короткая стрижка а-ля «рок-звезда 80-х», серо-зеленые волосы с белой проседью непокорно торчали во все стороны.
Вальяжной мужицкой походной она проследовала к своему тюфяку и уселась на него, поджав под себя одну ногу и откинувшись спиной на прутья решетки. Так она сидела - неподвижно, задумчиво, не замечая ничего вокруг.
Терпения Беллы хватило на полчаса.
- Простите, - вкрадчиво сказала она. – Извините, как вас зовут?
Несколько секунд женщина не реагировала, словно и не слышала вопроса. Потом вдруг голова ее качнулась в сторону Беллы, и острые глаза вцепились в соседку. От этого взгляда мурашки бежали по коже.
- Анна, - голос хриплый, прокуренный. – Вас?
- Я Белла. Простите, можно вопрос?
- Валяйте.
- Я просто заметила, что вас сюда привели. Всех остальных приносят без сознания, меня вот похитили прямо из офиса. Последнее, что помню – как я выхожу из лифта. Потом… пустота.
- Понятно, - кивнула Анна. – Все просто. Я пришла сюда добровольно.
Ответ до того оглушительно неожиданный, что Белле показалось, будто она ослышалась.
- Простите… добровольно?
- Слишком много «простите» за одну минуту.
- Прос… да.
- Добровольно – то есть, меня никто не похищал и не вырубал анестетиком. Поэтому я пришла на своих двоих. Все просто.
Даже слишком. Белла не могла поверить, что это не шутка. И все же, Анна говорила правду. Сомнений в этом быть не могло.
Она едва удержалась, чтобы не сказать «простите» в пятый раз.
- Кто захочет участвовать в этом добровольно? Должно быть, у вас серьезная причина.
- Ты чертовски права, - Анна запустила руку в нагрудный карман робы и выудила пачку сигарет. – Извини, что на ты. Не лучшее место для «выканья».
Изумление Беллы росло с каждой секундой. Это не простая женщина, да.
- Вам… прости, тебе разрешили принести сигареты?
Анна уже вытряхнула одну из пачки и вставила в зубы. Вынула из другого кармана зажигалку, крутанула колесико. Язычок пламени, весело пританцовывая, полетел навстречу закрученному кончику...
- Это не сигареты. Косяк.
- Косяк?
- Травка, - Анна сделала затяжку. По камере медленно расползался сладковатый привкус марихуаны. – Будешь?
- Нет, спасибо.
- Точно? Поможет расслабиться.
Последний раз Белла курила травку на втором курсе университета. Кто-то притащил в общежитие спелые зеленые головки. Тогда ей не понравилось, и больше она не пробовала.
- Но как…
- Добровольцам разрешается проносить траву, ты разве не знала?
Должно быть, у Беллы сделался совсем глупый вид, потому что Анна не смогла сдержать смешок:
- Да ладно, я ж стебусь. Конвоир, что привел меня сюда, мой знакомый. Это его последнее одолжение. Когда нас выведут, а тюремщики превратятся в гончих, он перестанет быть знакомым и станет просто врагом. И если придется всадить ему нож в горло, у меня рука не дрогнет, уж поверь.
Белла верила. Верила, как себе.
- И все же, почему ты здесь?
Анна еще раз хорошенько затянулась, выпустила облако сизого дыма к потолку.
- Слушай, у нас с тобой еще не совпали циклы для таких откровений. Ты даже дернуть не хочешь.
Больше всего Белла боялась сейчас потерять собеседника, пускай даже такого странного. Чуть поколебавшись, она подтянула тюфяк к решетке, разделявшей их камеры, и присела рядом.
- Ну, хорошо. Я попробую.
- Вот другой разговор.
Анна передала косяк через решетку, и Белла неумело взяла его двумя пальцами.
- Давай быстрее, а то потухнет.
Первая затяжка – и в легкие будто закачали горячий пар. Приступ кашля сдавил грудь, из глаз брызнули слезы.
Анна хрипло смеялась.
- Давай еще, - подначивала она. – Второй раз легче.
Второй раз и правда было легче. В голове сначала помутнело, потом ее заполнила невероятная отупляющая легкость.
Белла вернула косяк Анне.
- Думаю, мне хватит…
- Я тоже так думаю, - согласилась Анна. – На первый раз сойдет. Как здесь с кормежкой?
- Не очень… кха-кха… - кашель все еще душил. – Два раза в день, утром и вечером. И такая дрянь.
- Под травой даже грязные носки с кетчупом покажутся деликатесом, - Анна колебалась мгновение, потом сказала: - Знаешь, не в обиду – с твоей комплекцией, на кормежку грех жаловаться. Ты хоть представляешь, что нас ждет на Игре?
От такой прямоты Белла сначала оторопела, потом… потом, то ли травка так подействовала, то ли пятидневное заключение наедине с собой, то ли все вместе – но слезы бесконтрольным потоком сами покатились по щекам. Она плакала, как второклассница - горько, навзрыд. Пышное тело колыхалось, точно желатиновый торт.
Это было удивительно, но рыдания приносили странное облегчение, словно вместе со слезами из организма выходил яд-парализатор.
- Твою мать… - Анна раздавила косяк об пол. – Слушай, я не…
- Нет-нет, мне это надо… - захлебывалась слезами Белла. – Спасибо… Я все понимаю и все знаю. Я не продержусь там и дня. И полдня не продержусь. Я уже покойница, я знаю…
Слова лились из нее водопадом. Все это она хотела высказать давно. Порой, принятие своей участи, какой бы ужасной она ни была, ставит жирную точку в страданиях. Кажется, это был именно тот случай.
- Ну-ну, уймись, - костлявая рука Анны неуклюже похлопывала Беллу по плечу. – Нечего хоронить себя раньше времени.
- Не надо меня у-успокаивать, мне сорок лет, я… я взрослая же-женщина… Я отсюда не выберусь.
Она плакала еще несколько минут, зарывшись лицом в пухлые ладони. Наконец, поток иссяк.
Белла подняла мокрое, красное от слез лицо на Анну:
- Я только не понимаю, как кто-то может придти сюда добровольно. За каким призом…. не понимаю… прости.
- Твою мать, - повторила Анна, качай встрепанной головой. – Если я скажу, ты поклянешься держать рот на замке?
- Обещаю… клянусь!
- Клятва принята. Клятвопреступникам – смерть. Согласна?
- Согласна. Я никогда никому…
Анна не дала закончить - резко наклонилась к прутьям решетки, притянула Беллу за плечи и тихо, хрипло, на ухо:
- Я пришла за дочерью.
Слова влетели в опустевшую голову Беллы, стукнулись о черепную коробку и лопнули, как мыльный пузырь.
- Что…
- Моя дочь на Игре. Вот мой приз. Не заставляй повторять трижды.
- А она…
- Она не знает. Она даже не знает, как я выгляжу. И хватит об этом.
Жилистая татуированная рука отпустила плечо Беллы - Анна снова была на тюфяке. Прислонилась спиной к прутьям решетки, прикрыла глаза.
- Жрать охота.
Белла молчала. Говорить больше не хотелось. Как и плакать. Подсыхающие на пышных щеках слезы казались теперь чем-то инородным. Трава мутила сознание, мысли снова наполнили голову - со сверхсветовой скоростью они сменяли одна другую, путались, мешались.
И правда, очень хотелось есть.

БАРАК ДЛЯ МУЖЧИН – КАМЕРА  #4 – НОЧЬ ПЕРЕД ИГРОЙ

Надо же было такому случиться, что именно над его камерой в бараке протекла крыша. С вечера зарядил мелкий дождик, и уже третий час где-то беспрерывно капает.
Кап-кап-кап…
Прямо на мозги.
Баркович неуютно ежится. Ему нестерпимо хочется определить место, где капли воды шлепаются в уже натекшую лужицу, словно это может что-то изменить.
Кап…кап…кап…кап…
Неужели остальных это не напрягает? Так боятся наступления завтра, что уже и не слышат ничего.
Час назад в соседнюю камеру привели новенького. Ну, то есть, не совсем новенького, и не совсем привели – скорее, перевели. Предыдущий сосед срочно покинул помещение («ха-ха-ха»), а на его место привели этого дохляка. Сидит на тюфяке уже полчаса и пялится в одну точку. Цыпленочек.
Баркович слезает со своего тюфяка и подползает к решетке.
- Эй, ты, слышишь меня? Кощей Бессмертный, к тебе обращаюсь.
Парень вздергивается, недоуменно таращит глаза на Барковича. Ему лет 20, не больше. Такой тощий и хилый, что его можно сразу на анатомическую выставку.
- Ты это мне?
- Тебе-тебе, кожа да кости. Давно в бараке?
Парень выглядит озадаченным, не зная, как реагировать.
- Да шучу я, шучу, не обижайся, - Баркович издает свой фирменный смешок а-ля «попался». – Так, давно в бараке?
Парнишка несколько секунд медлит, припоминая. Это нормально. Побочный эффект проживания в закрытом цинковом гробу без окон и дверей.
- Третий день.
- Как звать?
- Алексей. А тебя?
- Баркович.
- Баркович – это фамилия… а имя?
- Баркович, дубина, ударение на «а».
- Извини. А имя-то…
- Какое тебе хрен дело до моего имени? Сказали же, Баркович – так и зови.
- Ладно-ладно, чего ты заводишься.
Широкий, как у Гуинплена, рот Барковича растягивается почти до ушей. Этот следующий, руку на отсечение. Цыплятинка.
- Шучу я, шуток не понимаешь, что ли? Ну, так, Алешка – как здесь оказался?
- Точно не помню, - Алеша трет ладонью белесую голову, и Баркович видит бурое запекшееся пятно, влипшее в волосы – место, куда угодила дубинка.
Что ж, видимо снотворного на всех не хватает.
- Получил по маковке? – хихикает Баркович. – И чем ты им не угодил? Такой цыпленок.
Алеша с недоумением смотрит на Барковича:
- Кому – им?
- Тем, кто тебя притащил. И меня. И этих всех бедолаг. На Игру просто так не попадают, это закрытый клуб.
- Я… не знаю, - бормочет Алеша. – Я музыкант.
- Понятно. Спел не ту песенку – и теперь твоя песенка спета?
Каламбур до того удачный, что Баркович заливается детским смехом, радуясь собственному остроумию.
- Ничего я не пел! – в голосе Алеши искренней возмущение. – О чем ты вообще?
- А может, - задумчиво тянет Баркович, – ты отказался спеть песенку, а ведь тебя просили. По-хорошему просили.
- Не было такого, - отрезает Алеша, и Баркович чувствует, что он врет.
Сучий потрох. Кого этот щенок пытается надуть? Да он щелкал таких, как орехи.
Кап…кап…капкапкап…
- Зря ты артачишься, жертва анорексии, - шипит Баркович, чувствуя, как ярость заливает с головы до ног. -  Не надо со мной шутить. Поверь, со мной лучше дружить. Потому что, когда мы выйдем на полосу, и если я тебя найду…
- Не слушай его, парень, - обрывает чей-то голос из темноты. – Этот урод – чистый яд.
- А ты заткнись, цыплятина! – рявкает Баркович. – Я с тобой еще поквитаюсь.
- Не слушай, он тебе голову задурит, - продолжает голос. – У последнего, с кем он говорил, нервы сдали. Вопил, как банши, когда его уносили.
Алеша «повисает» на несколько секунд, потом лицо его болезненно кривится:
- Пошел ты в жопу, Баркович, - он умышленно делает ударение на «о». – Отвали от меня, понял, козел?
- Правильно, парень, - одобряет голос. – Так ему. У этого урода со страху совсем крыша потекла, людей изводит.
Под котлом ярости потушили костер. Баркович ничего не отвечает, тихо отползает обратно на тюфяк.
Этого из темноты мы еще достанем и отрежем уши. Но что он там болтал? Неужели он правда думает, что ему страшно? Никому в этом сраном бараке не страшно меньше, чем Барковичу. Он сожрет их всех с костями, одного за другим, и высрет одежду.
Страшно… Он никогда никого не боялся – ну, кроме отца, может быть. Но отца уже давно нет в живых, хер его праху, а больше никого не осталось в целом мире.
Да, он сглупил - и попал на Игру. Все из-за бабок, из-за проклятых бабок. Да, он попал в глубокую и темную жопу, но все еще можно исправить. Он выиграет. Выиграет, чего бы это не стоило. Никто из этих цыплят не сможет ему помешать.
Кап. Кап. Кап. Кап.
Куда она все-таки капает?
Им лучше не шутить с ним. Лучше не шутить. Завтра, когда все начнется, он не будет терять времени понапрасну. Главное, поскорее найти какое-нибудь оружие. Хороший нож будет в самый раз. Потом найти этого, из темноты. Потом Алешку. Потом… разберемся.
Кап-ля… Кап-ля… Кап-ля…
Откуда взялось это «ля»?
«Это я» - говорит капля.
Баркович нервно хмыкает – досиделся. Вот что бывает, когда торчишь две недели в бараке в постоянном ожидании старта. Начинаешь слышать голоса в капающей воде.
«А она?» - спрашивает капля.
Кто – она?
Кап-ля. Кап-ля. Кап-ля.
Ты про напарницу? Думаешь, она сможет мне помешать? О, ей лучше быть покорной, кем бы она ни была. Лучше бы делать то, что ей скажут. А если она окажется строптивой…
Баркович чувствует знакомый зуд в ладонях.
Что ж, если она заартачится – этой будет даже интересно. Да, интересно.
Что-то шевельнулось в углу тюфяка. Баркович наклоняется, пытаясь рассмотреть получше. Угол тюфяка явно шевелится.
Сначала говорящие капли - теперь ожившие тюфяки.
Он наклоняется еще ближе – и видит, что под тюфяк забилась мышь.
- На-а! – кричит Баркович и бьет ребром ладони по шевелящемуся комку. Слышится хруст, тонкий писк.
Баркович приподнимает край тюфяка. Мышь еще жива, но у нее перебит хребет. Зверек тихо попискивает, шевеля маленькими усиками.
Баркович аккуратно берет ее за кончик лысого хвоста и медленно тащит по бетонному полу. Крохотное тельце подпрыгивает на бугорках и выбоинках.
- Оставь животное в покое, - тихо говорит Алеша.
- А что такое? – нараспев произносит Баркович.
- Ничего. Просто оставь. Ты человек или кто?
Баркович отпускает хвост, поворачивается к Алеше:
- Ладно. Слушай, я ведь не зверь. У меня просто дерьмовый юмор. Давай попробуем еще раз?
- Чего тебе от меня надо? – хмурится Алеша.
- Просто поболтать. Просто поболтать и все. Скажи, сколько ты весишь?
- Какая разница?
- Просто ты такой щуплый. Я переживаю. Знаешь, первое испытание может затянуться на несколько дней. И с едой там швах.
- Продержусь.
- Конечно-конечно. Просто тебе понадобятся силы.
Сначала грубо. Потом мягко. Потом снова грубо. Это расшатывает. Как прикипевшую гайку. Как гнилой зуб. Мягко. Потом грубо.
- Ты такой легкий, - продолжает Баркович. – Нежный. Как женщина. Тебя бы следовало перевести в барак для баб.
- Урод… - голос Алеши дрожит.
Отлично. Сначала дрожит – потом ломается.
- Ты хоть представляешь, что с тобой будет на Игре? Тебя там выпотрошат. Просто изничтожат. Ты не пройдешь и километра.
- Перестань… - голос уже не дрожит – звенит тонко, как струна, что вот-вот лопнет. – Замолчи.
- Лучше бы ты написал ту песенку. А теперь ты зомби. Ходячий труп. Молись, чтобы тебя прибила ловушка или капкан. Потому что, если до тебя доберусь я…
Баркович не заканчивает – вместо этого хватает полуживую мышь за хвост и с силой бьет о каменный пол.
ХРЯСЬ!
Брызги крови и предсмертный писк.
В наступившей тишине слышатся только тихие всхлипывания Алеши.
Но это еще не все.
Баркович швыряет мертвую мышь в Алешу, попадает – и всхлипывания сменяются рыданиями.
Цыпленок. Они все цыплята.

Глава 2 – На прогулку

— Куда ты ведёшь мою дочь?
— Не знаю. Я думал пройтись пешком по подземному Нью-Йорку. Навестить моих друзей-бродяг. Они чудесные, просто питаются одними отходами... Извините, я не знаю, почему я это сказал. Я иногда нервничаю, ну, не замолкаю ни на минуту. Мама говорила, что нет ни одного слова, которое мне не нравится. А знаете, кто мне ещё нравится? Ваша дочь.
Дэн Хамфри

БАРАК ДЛЯ ЖЕНЩИН – КАМЕРА  #40 – НОЧЬ ПЕРЕД ИГРОЙ

«Яна. Яночка. Яна» - шепчет голос.
Он любит повторять ее имя. Такое простое. Всего два слога. И такое красивое.
«Я-на»…
Ее голова покоится у него на коленях. Нежные руки скользят по волосам, мягкими гребнями погружаются в рыжие пряди, пропускают между пальцев.
«Сегодня отличный вечер, Яна».
Да, прекрасный.  На этой веранде, на этой софе, вдвоем с ним, она могла бы лежать вечно.
Их коттедж последний на улице, а дальше пятьсот метров травяного луга, за которым начинается лес. Красный шар солнца лежит на верхушках деревьев, готовый провалиться в чернеющую чащу. Рваные перьевые облака в малиновых подпалах наискось стелятся по еще голубому небу.
Яна слышит голоса соседей в отдалении, но они не нарушают тишины, а наоборот – дополняют ее. Ей нравится слушать их возню. Отец что-то говорит детям. Слов не разобрать, но до Яны доносится их смех. Глухо хлопает дверца машины.
«Воздушная регата. Они пройдут над нами через час».
Яна поднимает глаза к небу. Черные силуэты воздушных шаров лениво дрейфуют по закатному небу. Пока еще далекие и маленькие, они напоминают флотилию китайских фонариков.
Она всегда мечтала поучаствовать в регате. Как-то в детстве отец взял ее с собой покататься на аэростате. Двадцать минут страха и полтора часа восторга, который останется в памяти навсегда.
Тонкий металлический звон и лай собаки. Вздох пыхнувшего пламени и снова детский смех. Кажется, у соседей барбекю. Яна слышит голос матери. Топот маленьких ножек – дети бегут к дому, переговариваясь на ходу. Мать подходит к отцу, стоящему у гриля, и тихо обнимает его сзади. Яна не может этого слышать – это дорисовывает ее воображение.
«Что-то приближается» - шепчет голос.
Руки в ее волосах вдруг замирают.
О нет, только не останавливайся. Пожалуйста, не останавливайся.
«Ты слышишь»?
Она слышит. Что-то мутит тишину. Что-то тревожное. Оно еще далеко, за горизонтом, за лесом. Но скоро оно будет здесь.
Возвращаются дети. Они что-то принесли из дома. Одобрительный голос отца и ласковый матери. Потом – шипение. И дразнящий запах жарящегося мяса.
«Оно надвигается, Яна. Я слышу звон».
Звенят колокольцы.
Динг-донг-динг-донг…
И гул. Он нарастает неотвратимо, как рев заходящего на глиссаду авиалайнера. Вместе с ним внутри нее растет тревога. Она медленно затапливает ее, сдавливает, сжимая сердце.
«Там что-то есть, за лесом».
Она больше не чувствует его рук в своих волосах.
Пожалуйста, только не отнимай их. Только не ухо…
«…ди. Уходи, Яна».
Перезвон колокольцев громче и громче и громче.
Голоса соседей вдруг смолкают. Потом возвращаются – но теперь в них мечется паника. Отец с матерью кричат в унисон. Дети начинают хныкать.
«О боже»… - говорит голос. – «Господи боже, что это»…
Яна поднимает глаза к небу – и видит.
Это цунами. Огромная, циклопическая волна заслоняет горизонт. Она приближается из-за леса со сверхзвуковой скоростью. Стена воды – несколько километров высотой – обрамленная сверху бурлящей челкой пены, сначала проглатывает солнце. Потом принимается за воздушные шары. Она пожирает их один за другим – маленькие китайские фонарики исчезают в серо-зеленой толще.
Звон колокольцев причиняет почти физическую боль.
Регата уничтожена, и на очереди лес. Древесный заслон редеет на глазах, верхушки деревьев клонятся к земле и пропадают, сломанные напором.
«Уходи! Вставай! Вставай, Яна»!
Она видит соседскую семью. Отец, мать и трое ребятишек. Они бегут по зеленому лугу (почему вы не садитесь в машину, почему не садитесь в машину?), пересекая его по диагонали. Но не успевают.
Леса больше нет. Волна уже здесь. Она смывает маленькие фигурки людей на лугу в одно мгновение.
Больше нет ничего.
«Яна, вставай! Вставай! ПОДЪЕМ»!

БАРАК ДЛЯ ЖЕНЩИН – КАМЕРА  #40 – ПОЗЖЕ

- Подъем! Подъем! Подъем!
Яна рывком поднимается и садится на тюфяке. Спросонья не может сообразить, где находится. Потом остатки сна окончательно смывает волной реальности.
По ощущениям, раннее утро. В бараке шум и гвалт. Отовсюду голоса. Кто-то плачет, кто-то стенает, кто-то просто бессвязно что-то мычит. Лязг металла и звон колокольцев.
Тюремщики (Яна никогда не видела их столько) заполонили коридоры. Они звонят в железные колокольчики, держа их высоко над головами.
- Подъем, дамы! Подъем!
Одна из фигур в черной мантии останавливается перед клеткой Яны.
Хриплый женский голос из-под маски:
- Вставай, рыжая-бесстыжая. Тебе требуется отдельное приглашение?
- Нет… - Яна быстро поднимается на ноги.
В бараке темно. Кружится голова.
- Подойди к решетке и просунь руки через прутья.
Яна повинуется.
Холодные наручники защелкиваются на запястьях.
- Не передавливает?
- Нет.
- Три шага назад.
Раз. Два. Три.
- Сейчас я открою дверь. Выйдешь в коридор и пойдешь вместе с остальными. Смотри, без фокусов. Поняла?
- Поняла.
На плече тюремщицы электро-ружье. Она перетягивает его под мышку, наставляя дулом на Яну. Открывает дверь.
- Куда мы идем? – не выдерживает Яна.
- На прогулку. Выходи.
Яна делает несколько неуверенных шагов, и вот она уже в коридоре - впервые с того дня, как ее принесли в клетку. Тюремщица пропускает ее вперед, и она присоединяется к строю закованных в наручники женщин, одетых в белые робы.
Из соседней клетки выходит Лола. Когда-то роскошная блондинка с пышными формами, сейчас она выглядит осунувшейся и ссохшейся. Свалявшиеся волосы грязным колтуном сбились набок, под глазами набрякли мешки.
- На улицу, - говорит Лола. – Наконец-то. Хоть свежего воздуха хлебнем.
Яна познакомилась с ней на второй день заточения. Лола безотчетно верит, что оказалась в бараке случайно и покинет Игру до ее начала. По ее словам, она больше года состояла в отношениях с одним из устроителей Игры и то, что он поместил ее в барак – его месть за измену. Всего лишь мера устрашения.
Колокольчики продолжают звенеть, и Яне кажется, что этот звон еще долго не покинет ее ушей.
- Подъем! Подъем! Ты что, оглохла? Подъем, тебе сказано!
Хлесткий удар – и пронзительный визг. Чье-то тело падает на пол.
Колонна белых фигур медленно движется по коридору. Яна слепо следует с потоком, окруженная со всех сторон испуганными, всклокоченными женщинами. Сзади кто-то тихо плачет.
- Куда нас ведут? – тихо спрашивает она у Лолы.
- Не знаю, - отвечает та. – Какая разница? Лишь бы подальше отсюда.
Они поворачивают направо. Потом налево. И снова направо. По ходу движения колонна становится все больше, пополняемая постоялицами ближайших камер. Из одной выходит девчонка лет семнадцати, не больше. В белой робе и наручниках. Еще совсем ребенок, господи боже!
- Скоты, - бормочет Лола. – Скоты.
Еще несколько поворотов – и длинный прямой проход выводит к двустворчатым воротам. Выход из барака.
- Перед воротами! – командуют головные. – Стоять! Стоять всем! Строимся в колонну по три!
Медленно, сумбурно, неохотно – они строятся.
Двое тюремщиков откатывают тяжелые створки ворот.
За ними – воздух. За ними – небо.
Но не свобода.
- Выходим!

ЛЕСНАЯ ОПУШКА - УТРО ПЕРЕД ИГРОЙ

Скорбное шествие возобновляется. Белый гурт лениво высыпает из черного зева барака на колючий предутренний воздух. Тюремщики, точно пастушьи колли с электро-ружьями и дубинками наизготовку, оббегают его по всей длине, подгоняя и подравнивая с краев.
На улице светло, хотя еще ночь.
- «Глаза», - констатирует Лола. – Двоелуние.
Яна поднимает голову. Обе луны – Старица и Молодка – в фазе полнолуния. Точно пара затянутых бельмами широко расставленных глаз висят они в небе, безучастно следя за тем, что происходит внизу.
Барак стоит на опушке леса, притулившись одним боком к склону небольшого холма, ощетинившегося рябыми остроконечными елями. С другой стороны, в километре или чуть меньше, еще один холм и еще один барак. В свете «глаз» Яна видит, что из него тоже высыпают наружу люди. Крошечные маленькие белые привидения, окруженные черными демонами.
Барак для мужчин.
- Там мой муж! – кричит какая-то женщина, бросаясь из строя. – Мой муж!
- Стоять! Куда! – один из тюремщиков перехватывает ее за локоть.
- Антон! Антон! – кричит женщина. Пронзительно. Отчаянно. – Я здесь! Антон!
Он ее не услышит, думает Яна. А если и услышит – что с того? Ну, что с того?
Каким-то чудом, несчастная умудряется вырваться из захвата. Она успевает сделать всего несколько рваных шагов, когда тюремщик срывает с плеча электро-ружье и делает выстрел.
Сухой, трескучий звук сломанной ветки. Электрическая дуга  бьет беглянку точно промеж лопаток. Женщина падает, как подкошенная, руки-ноги вытягиваются в конвульсивной судороге.
По толпе женщин прокатывается болезненный вздох. Ближайшие бросаются от несчастной врассыпную, как косяк сельди от барракуды.
- Собрались! Собрались! – тюремщики быстро сбивают всех обратно в кучу.
Окриками и ударами дубинок, сотню пленниц (девяносто девять, если быть точным – сотая все еще лежит на траве) выстраивают полумесяцем на опушке перед входом в барак.
- Молчать! – командуют тюремщики. - Заткнулись!
Гомон стихает и воцаряется гнетущая тишина, нарушаемая лишь стонами неудачной беглянки.
- Электро-ружье в действии, - объявляет тягучий мужской голос.
Яне кажется, что она его где-то уже слышала.
Из барака на освещенную двоелунием опушку скользящей походкой выходит мужчина. Под сорок, невысокий, в облегающей водолазке и широких рабочих штанах с карманами-клапанами, делающими его и без того короткие ноги еще короче. Густые соломенные волосы разметались по большой голове.
Яна находит его вполне симпатичным
Мужчина останавливается перед «полумесяцем» пленниц, точно посередине между «рожками». Просовывает руки в карманы и оглядывает строй.
Есть в его позе какая-то солдатская выправка.
Приятное лицо, все в ямочках и родинках, расплывается в улыбке:
- Леди-леди. Так не годится. Нужно вести себя прилично. Запомните меня, запомните хорошо, я пробуду с вами до самого конца этого приключения. Меня зовут Эдвин, для вас просто Эд, и я начальник охраны на Игре. Вам надо знать всего одну вещь про меня. Что это за вещь?
Тишина сотни парализованных страхом женщин.
- Внешность обманчива, - сам себе отвечает Эд. – Я могу быть похож на молодого Джека Доусона из «Титаника», но мне бесполезно позировать обнаженными и я не подарю вам ночь в «Рено». У меня очень скверный характер, как говорила мама. Разозлите меня, и я перестану быть милым.
Эд делает внушительную паузу, давая время даже самым медленным и испуганным переварить информацию.
- Итак, времени у нас мало. Пара фактов о боевом электро-ружье компании «Браунинг». Напряжение разряда 150 000 Вольт, энергетическая доля воздействия 60 Джоулей. Дуга, поразившая бедняжку, - взмах руки в сторону лежащей на земле, - это только пятьдесят процентов мощности. Сейчас я отдам команду охране поднять ее до восьмидесяти.
Короткая рука поднимается в воздух – и предутреннюю тишину заполняют щелчки регуляторов мощности. Зловещий стрекот заставляет Яну покрыться гусиной кожей.
- Короткий разовый разряд, и вы обмочите портки, - продолжает Эд. -  Длинный разряд – и мокрые портки покажутся манной небесной. А теперь слушаем внимательно, леди. Сейчас мы организованно и спокойно углубимся в этот лес и проследуем на распределение. Путь неблизкий, поэтому советую запастись терпением. Первая попытка к бегству карается коротким разрядом. Первая удачная попытка – а вас обязательно найдут – длинным. Вторая попытка любого рода закончится длинным разрядом на полной мощности. Компания «Браунинг» заявляет ее летальной, и у меня нет ни малейшей причины им не верить.
Пауза…
- И последнее! – зычно, по-командирски рявкает Эд, делая порывистый шаг вперед.
Толпа женщин, охнув, инстинктивно отшатывается. Глаза начальника охраны Игры отливают адамантием, и Яна понимает, что он и правда - вовсе не Дикаприо.
- Вы видите два барака, но есть и третий. С запасными игроками. И мне без разницы, сколько из вас получат полный разряд. На игру выйдет двести человек - сто мужчин и сто женщин. Так или иначе.

ЛЕС - ПРОСЕКА - ПОЗЖЕ

Глухой топот десятков ног. Тяжелое дыхание. Треск ломающихся веток и окрики охраны.
Узкая извилистая просека, по которой они идут, петляет и извивается, подчиняясь изгибам ландшафта. Она то ныряет вниз, под овраг, то поднимается наверх, огибая замшелые каменистые уступы. Лес густой и пахучий. Разлапистые кроны смыкаются над головой, практически полностью закрывая свет двух лун, а потом вдруг расходятся, и тогда можно видеть белые клочки облаков, подсвеченные «глазами» Старицы и Молодки.
Отсутствие естественного освещения не мешает движению. По всему маршруту на деревьях установлены миниатюрные прожекторы. Мощные светодиодные лампочки заливают просеку белым электрическим светом, и Яна чувствует себя участником реалити-шоу. Ее не покидает ощущение, что под прожекторами спрятаны скрытые видеокамеры.
Плотно стоящие стволы деревьев надежно отгораживают шествие от остального мира. Возможно, где-то там, в глубине леса, совсем недалеко отсюда, по точно такой же просеке бредут мужчины из соседнего барака.
Они бы не смогли услышать их, даже если бы захотели – густой подлесок является хорошим звукоизолятором. И все же некоторые из пленниц не теряют надежды. Яна то и дело видит, как они поворачивают головы и вытягивают шеи, стараясь уловить хоть что-то из чернеющей чащи за границами просеки.
Пару раз она ловит и себя на этом. Зачем? Она и сама не знает. В мужской половине ее никто не ждет, она здесь совсем одна. Ну, почти одна, если не считать Лолу.
Первый час та молча пыхтит рядом, изредка поругиваясь. Тюремщики во главе с Эдом задали хороший темп вначале, видимо, желая их как следует измотать. Яна никогда не думала, что идти со скованными руками может быть так трудно. Когда большинство выдохлось (Яна не без гордости отметила, что могла продолжать), а мысли о побеге стали заглушать удары пульса в висках, шаг сбавили.
- Эдвин… - злобно повторяет Лола. – Эдвин…
Она бубнит одно и то же последние десять минут, и Яну это начинает порядком раздражать.
- Чего ты заладила? – шепчет она едва слышно – охранник в черной маске с электро-ружьем в руках проходит вдоль колонны.
- Какой он, на хрен, Эдвин, - злобно шипит Лола.
- А кто?
- Эдуард Пай, не помню отчество, - отвечает Лола. – Эдик.
- Так это он – тот самый…
- Тот самый, - обрывает Лола. - Я бы много могла про него рассказать. Эдвин…
Яне приходит в голову, что, может, именно поэтому Лола на Игре, и дело вовсе не в измене.
- Я ему не изменяла, - признается Лола, словно услышав ее мысли. – Мы были любовниками года полтора. У него семья, я знала. Держал меня, как куклу. Видишь это?
Она щупает себя за пышные груди.
- Подарил мне. Губы тоже. Машину купил. Мне это надоело, и я сказала, что хочу большего.
«Ошибка» - думает Яна.
- Пригрозила… пригрозила, что расскажу семье… - отдувается Лола. Говорить на ходу ей явно тяжелее, чем Яне. – Сказала, пускай выбирает: я или жена.
«ОШИБКА!» - загорается красным в голове у Яны. – «ОШИБКА!»
- Он выбрал жену?
- Не знаю, он не объявлял. Но через неделю я оказалась здесь. Решил меня на испуг взять. Ну, ничего, мы еще посмотрим… - Лола спотыкается обо что-то и едва не падает. – Твою мать! Урод… Сука… Тварь…
- Тишина! - буркает ближайший охранник.
Раздувая ноздри от ярости, Лола замолкает.
- Чего же ты с ним не поговорила, когда была возможность? – шепчет Яна. – Там, на опушке.
Почти с минуту Лола молчит, провожая взглядом удаляющегося охранника.
- У меня другой план, - наконец, отвечает она.
Яна вдруг понимает, что последние несколько минут они медленно сдвигаются из середины колонны к ее краю.
- Ты что удумала?
- Шагай дальше, Янка, на меня не смотри.
Сердце Яны начинает биться с удвоенной скоростью, словно это не Лола, а она собралась бежать.
- Не чуди, слышишь! Шокера захотела?
- Меня не шваркнут, не бойся, - уверенно заявляет Лола. Она уже у края просеки. – Он меня знает. А, значит, его шестерки тоже.
Яна собирается сказать, что не видит здесь никакой логической связи, но не успевает. Секунда – и рослое тело Лолы, перепрыгивая через валежник, исчезает в чаще.
Яна автоматически делает несколько шагов, с ужасом сознавая, что никто из охраны не заметил побега. Потом ноги сами уводят ее с просеки, и она, ломая подлесок, бросается вслед за Лолой.

ЛЕСНАЯ ЧАЩА - ПОЗЖЕ

«Что ты делаешь? Что ты делаешь? Что ты делаешь?» - три слова бьются о стенки черепной коробки, как три монеты в пустой копилке.
Белая роба Лолы мелькает меж деревьев впереди, «глаза» придают ей голубоватый, слегка мистический оттенок. Она преодолевает лесную «полосу препятствий» до того ловко, что Яне начинает казаться, что она только прикидывалась уставшей.
И все же Яна быстрей. Она нагоняет Лолу минут через десять. Лесной полог вновь смыкается над головой, и бежать по пересеченной местности в почти полной темноте становится невозможно.
- Стой! Подожди!
Лола останавливается, оборачивается.
- Ты дура? Какого ты за мной поперлась…
Требуется несколько секунд, чтобы отдышаться.
- Не глупи… Вернемся… Пока не поздно.
- Уже поздно.
- Никто не видел, как ты ушла с полосы.
- А как ушла ты?
Эта мысль застает Яну врасплох. Она почти уверена, что никто не видел. Почти…
- Уходи, Яна. Или не уходи, мне по хрену, - Лола снова начинает продираться сквозь подлесок. – Но я не могу гарантировать, что они не тронут тебя.
Яне ничего не остается, как последовать за ней. Чертова дура!
- Какой у тебя план? Думаешь, он найдет тебя, и вы мило побеседуете по душам?
Лола не отвечает, и Яна понимает, что попала в точку.
Лес трещит, хрустит, шипит. Охает. Ветер шелестит в кронах деревьев.
Яна напрягает слух, пытаясь различить звуки погони. Кажется, она что-то слышит… Или это просто разыгравшееся воображение?
Они идут молча еще минут десять. Потом Лола вдруг замирает, и Яна следует ее примеру.
- Что случилось?
- Они здесь.
В горле пересыхает:
- Кто?
- Они нас догнали. Разве не слышишь?
Наверное, у Лолы лучше слух (может, Эд подарил ей новые уши?), потому что Яна ничего не слышит.
- Он здесь! - в голосе столько звенящей надежды, что Яна не узнает его.
Лола срывается куда-то в сторону, не разбирая дороги, раздирая робу и кожу об острые ветки. Яна бросается вслед за ней, но спотыкается, падает. Когда снова встает – Лола уже исчезла из виду.
- Подожди! Где ты?
Вместо ответа - вскрик. И звук удара.
«Что ты делаешь? Что ты делаешь? Что ты делаешь?» - звенят монеты.
Яна бежит на новый звук. Она видит свет впереди – луч электрофонаря мечется меж деревьев.
Теперь она слышит всхлипывания. Еще несколько секунд – и она находит Лолу. Фигура в белой робе на земле. Яна подбегает к ней, присаживается на корточки.
Лицо Лолы в крови.
- В порядке? Что с тобой?
- Отойди, - приказывает тягучий голос за спиной.
Свет подствольного фонаря выхватывает из темноты окровавленное лицо Лолы, и Яна видит, что оно перекошено от ужаса.
Яна оборачивается.
Эд стоит в паре метров позади, сдвоенный ствол электро-ружья теперь направлен точно на Яну. Еще двое в черных масках и мантиях чуть поодаль.
- Отойди.
- Я хотела ее вернуть, – слышит Яна собственный голос, непривычно высокий. – Вернуть обратно.
- Я знаю, - мальчишеское лицо Эда выглядит почти дружелюбно. – А теперь, когда ты ее вернула, отойди.
«Отойди! Отойди! Отойди! Что же ты творишь, Яна…»
Из-за спины слышатся сдавленные рыдания. Это Лола.
- Прости меня, - всхлипывает она. – Я прошу тебя, прости, Эдди…
Миловидное лицо Эда не выражает ничего.
- Я на тебя не сержусь, Лолита. Незачем просить прощения. Ну, так что, Яна? Последнее предложение.
«Отойди! Отойди! Отойди!»
Инстинкт самосохранения берет верх - Яна медленно встает на ноги и делает два шага в сторону. Лола заслужила свое наказание.
Эд одобрительно кивает. Соломенная голова склоняется над электро-ружьем, и Яна видит, что он переключает мощность на сто процентов.
Инстинкт самосохранения, так удачно взявший последний раунд, снова на канвасе.
- Нет, - шепчет Яна. – Так нельзя. Первое предупреждение – удар на восьмидесяти процентах…
- Увы, для Лолиты это уже не первое предупреждение. И даже не второе.
Эд снова вскидывает ружье, спаренный ствол теперь смотрит точно на Лолу. Световое пятно подствольного фонаря высвечивает ее распластанную на земле фигуру в белой робе, и в пораженную ужасом голову Яны лезет ассоциация со сбитой на трассе оленихой в свете фар.
- Давай! – вдруг кричит Лола. – Стреляй!
- Нет, - повторяет Яна и делает два шага, но уже в обратную сторону. Она снова между ружьем и Лолой. – Это нечестно.
«Что же ты творишь, Яна… Что же ты делаешь»!
- Честность – искусственное понятие, - сообщает Эд. - Выдумка людей. Как и все остальное.
Он коротко кивает подручным. Двое в черных масках выступают вперед и хватают Яну под руки.
- НЕТ! – визжит она, поджимая ноги и повисая в воздухе. – НЕТ!
Ее оттаскивают в сторону, оттаскивают от Лолы.
Треск сухих ломающихся веток. Долгий, очень долгий. И вспышки света, метущиеся по черным стволам деревьев.
Когда ее отпускают, Лола лежит все там же, но уже без движения. В воздухе явственно витает запах паленого сала.
- Подойди и проверь пульс, - командует Эд.
Яна с запозданием понимает, что по ее щекам катятся слезы. Медленной, полупьяной походкой она приближается к телу Лолы, склоняется над ним…
- Приложи два пальца к сонной артерии, - говорит Эд. – На шее, под нижней челюстью.
Стараясь не смотреть на лицо Лолы, Яна подчиняется. Указательный и средний палец касаются еще теплой и какой-то липкой кожи.
Пульса нет.
- В компании «Браунинг» слов на ветер не бросают, - констатирует Эд.
Он возвращает мощность на восемьдесят процентов. На одну чудовищную секунду Яне кажется, что теперь пришел ее черед и сейчас она получит разряд. Но Эд вешает электро-ружье обратно на плечо и смотрит на Яну без выражения.
Яна пытается различить в его почти детском лице хоть тень сожаления, вообще какую-то эмоцию. Но там ничего нет. Роботическая пустота.
- Почему? – тихо спрашивает она. Жгучие слезы бегут по щекам
- Почему – что? – уточняет Эд. – Убил ее или не тронул тебя?
- И то и другое…
Эд дает команду двоим охранникам, те подхватывают тело Лолы и уносят в темноту.
Яна и начальник охраны Игры остаются один на один.
- Она оказалась здесь, потому что мне не нравилась, - после недолгой паузы, сообщает Эд. – Но мне нравишься ты – поэтому я тебя не тронул. Очень нравишься, - прибавляет он, и на лице, сплошь в ямочках и родинках, вдруг появляется эмоция.
Требуется секунда, чтобы понять, что она выражает – голод.

ЛЕС – ПОЛЯНА – УТРО ПЕРЕД ИГРОЙ

Привал устроили на большой овальной поляне, залитой светом прожекторов, установленных на деревьях. Утро понемногу занималось, двоелуние уступало сцену солнцу, уже зажегшему горизонт на востоке. И все же было еще темно.
Охранники в черных масках, с электро-ружьями наизготовку оцепили поляну по периметру. Сотня мужчин в белых робах (после трехчасового марша по лесу превратившихся в грязно-серые) расположились в середине. Кто-то лежал вповалку прямо на земле, кто-то сидел, прислонившись спиной к стволу одной из тонких сосенок, тут и там попадавшихся на поляне. Кто-то с упоением высасывал из тюбиков высококалорийный концентрат, запивая водой из фляжки.
Еду и воду раздали всем желающим десять минут назад. Костя получил свою порцию вместе с остальными, но до сих пор так и не притронулся. Есть не хотелось вообще.
«Потеря аппетита, как симптом абстинентного синдрома» - нашептывал внутренний голос.
Костя знал это и без него.
Зато сосед по камере (забавно, как люди инстинктивно придерживаются тех, с кем провели бок о бок хоть какое-то время) проблем с аппетитом явно не испытывал. Концентрированную пасту из тюбика он тянул вдумчиво и со вкусом.
Его звали Джин. То ли кореец, то ли китаец. Непривычно высокий для азиата, сухой, как гончая, с непропорционально длинными худыми руками. Черные волосы торчали во все стороны, словно он только что получил разряд из электро-ружья. Костю привели в барак одним из последних, так что они пробыли соседями всего сутки – но и этого хватило, чтобы очутиться вдвоем под одной сосной.
Джин сидел, прислонившись спиной к покривленному стволу и прикрыв раскосые, необычно расставленные глаза. Костя заворожено и с завистью наблюдал, как его скованные наручниками руки неспешно, почти лениво подносят ко рту тюбик с пастой. Он вообще все делал медленно, точно новая порода ленивца. Полная противоположность Кости, для которого сидеть на одном месте уже было пыткой.
«Гиперактивность, как побочный эффект системного приема «спансулы» - хихикнул внутренний голос.
Костя велел ему заткнуться.
- Как думаешь, бро, когда пойдем дальше?
Джин удивленно приподнял брови, не открывая глаз:
- Куда-то спешишь?
- Да нет. То есть, да. Не люблю паузы, особенно если нервничаю.
- Не нервничай, - пожал плечами Джин.
- Ага, как же! Я просто на взводе, братишка. Расслабишься тут. Чувствую себя свиньей, которую ведут на бойню. По мне, чем раньше начнем, тем лучше.
Костя подловил себя на том, что уже некоторое время раскачивается из стороны в сторону, и попытался остановиться. Далось с трудом.
Джин приоткрыл веки и скользнул по собеседнику черными глазами.
«А ведь этот чувак и правда не парится» - мелькнуло в голове у Кости.
Джин выглядел неестественно для такого места, по-домашнему расслабленным.
- Йо, как ты можешь столько жрать?
- Йо? – вяло переспросил Джин.
- Я хип-хап исполнитель, вообще, – тут же признался Костя. – И немного битмейкер, сам пишу. Люди знают меня, как «К.О.».
- Ускоренный метаболизм, - сказал Джин.
- Чего?
- Почему я много ем - ускоренный обмен веществ.
Он, наконец, прикончил свой концентрат, отбросил смятый тюбик в сторону и присосался к фляжке с водой.
- Ну, так, на чем сидишь? – спросил он, закончив пить.
- А? – не понял Костя.
- Какие употребляешь? Медленные, быстрые или странные?
От удивления Костя не заметил, что снова начал раскачиваться.
- Чо, так палюсь?
Джин неторопливо кивнул.
Костя беспокойно оглянулся на поляну. В середине завязывалась какая-то возня, слышались голоса на повышенных тонах.
- Спиды? - предположил Джин. – Амфетамин. Кокаин.
Костя снова повернулся к Джину:
- «Спансула», - признался он.
- Капсулы счастья, - кивнул Джин. – Микс для богемы. Слыхал.
- Вкатывает для творчества. Я так… балуюсь. Экспериментирую, понимаешь?
«Ложь!» - пищал внутренний голос. – «Ложь»!
- Сколько уже без дозы?
Костя попытался припомнить. Последняя доза была перед самым похищением, в студии. Он и импресарио Кила закинули по две капсулы – по одной уже давно не вставляло, если только очень чистого. Две капсулы, запитые литром воды. Запивать «спансулу» нужно обильно, иначе есть шанс словить инфаркт в 23. По пол-литра на капсулу.  Две капсулы и литр воды…  твою мать.
- Третий день.
Еще один неспешный кивок.
Джин как будто совершенно потерял интерес к собеседнику. Снова откинул голову на ствол дерева и прикрыл глаза.
В середине поляны определенно что-то начиналось. Какая-то свалка. Костю это нервировало. Охранники никак не реагировали на происходящее, и это нервировало еще больше.
- Хочешь, что-нибудь зачитаю? – предложил Костя.
Джин не ответил. Косте вдруг показалось, что он уснул.
- Йо! - повторил он громче. – Зачитать что-нибудь из…
- Я уже читаю, - перебил Джин.
- Читаешь? – изумился Костя. – Сейчас?
Молчание.
- Что ты читаешь?
- Моби Дик.
«Это придурок сам на «системе», да покруче меня».
Джин сидел неподвижно, сомкнув полумесяцы век, но Косте показалось, что глазные яблоки под ними движутся. Туда-сюда, туда-сюда. Словно считывая текст…
- Ты типа помнишь наизусть?
- Я помню наизусть все, что читал.
Костя не удержал смешок:
- Кончай впаривать!
Некоторое время Джин молчал. Потом вдруг заговорил, но слова были чужими:
- Где лежит последняя гавань, в которой мы пришвартуемся навеки? В каком горнем эфире плывет этот мир, от которого и самые усталые никогда не устанут? Где прячется отец подкидыша? Наши души подобны сиротам, чьи невенчанные матери умерли в родах; тайна нашего отцовства лежит в могиле, и туда мы должны последовать, чтобы узнать ее…
Резкий крик заставил Костю вскочить на ноги. Звук доносился из центра поляны. Двадцать или тридцать человек в белых робах обступали кругом что-то или кого-то…
Возбуждение перевалило через край, терпеть дальше не было мочи. Охваченный почти болезненной трясучкой, Костя рванулся к кругу, перепрыгивая через мелкий кустарник и лежащих на земле людей. Спустя полминуты он уже был частью этого круга.
Двое жестоко дрались. Один - коренастый и крепкий, с большим носом и короткими жесткими волосами. На вид ему было лет 25, не больше. Он лежал на земле, издавая пронзительные горловые звуки. Его визави, крупный мужчина под сорок, сидел сверху, пытаясь удушить противника мощными волосатыми руками.
Лицо носатого заливала кровь. Он открывал рот, пытаясь хлебнуть воздуха и высовывая наружу неестественно длинный, почти змеиный язык. Слабеющими руками он пытался отбиваться, но противник только сильнее сжимал захват на горле. Костя не поставил бы на него и ломаного гроша.
- На! – кричал оседлавший его мужчина, налегая всем весом. – На!
Носатый хрипел, кривил лицо в страшном оскале. И слабел. Слабел.
Костя уже решил, что еще секунд тридцать, и все будет кончено… когда мужчина сверху вдруг вздрогнул всем телом и разжал захват.
Он свалился с носатого, жутко крича и зажимая руками пах.
- По яйцам! – кричали из толпы. – По яйцам бьет!
Движение носатого, которое Костя сначала принял за предсмертную судорогу, оказалось тычком колена.
Мужчина катался по земле, утробно воя. Обступавшие дерущихся слегка расширили круг. Кто-то что-то кричал, кто-то звал охрану. Странно, но никого из людей в черном до сих пор не было видно.
Носатый уже был на ногах. Утирая кровь с лица и слегка пошатываясь, он приблизился к мужчине. Первый удар ноги прошел вскользь. Второй – точно в голову. Мужчина вздрогнул и закрылся руками.
Адреналин перехлестывал Костю. Непреодолимое желание впрыгнуть в середину круга и присоединиться к драке жгло изнутри. Ему было все равно, что будет дальше. Ему хотелось ощутить кровь во рту. Чужую или свою – неважно.
Носатый сменил тактику. Он бил лежащего на земле в глухой защите ногами, размеренно и четко, в одну точку. Как показалось Косте, по почкам. Из толпы неслись крики возмущения, но никто не решался вмешаться. Физические контакты по-прежнему были запрещены и карались разрядом из электро-ружья.
- Ну… и… кто… теперь… трус… - каждое свое слово носатый подкреплял ударом. Твердые мыски кожаных ботинок с мясистым звуком вонзались в спину мужчины и пружинисто отскакивали обратно. – Кто… здесь… трус…
Удар. Удар. Удар.
Не выдержав экзекуции, мужчина раскрылся и перекинулся на избитую спину.
Это был конец.
Носатый тут же воспользовался шансом. Запрыгнул мужчине на грудь и принялся методично избивать кулаками по лицу. Выглядело это довольно странно – скованные наручниками руки поднимались в воздух и опускались на лицо одновременно, точно пара молотов. Несколько точных ударов пустили кровь. Еще полминуты – и противник был повержен. Мужчина потерял сознание и перестал шевелиться.
- Хватит! – неслось из толпы. – Достаточно!
Носатый соскочил с бесчувственного тела и победно воздел кверху окровавленные кулаки. Лицо, напоминавшее цветом плохо перемешанное вишневое мороженное, искажала плотоядная гримаса.
- Баркович! – надрывно кричал он. – Запомните! Баркович! Баркович!
Костя видел, как вздуваются вены на его горле.
- Баркович! Ба…
Ослепительный электрический хлыст стеганул Барковича точно в спину. Затрещало. Костя вздрогнул.
Баркович рухнул на землю, извиваясь в судорогах. Несколько фигур в черных масках уже были в кругу.
- Разошлись! Разошлись! – кричали они.
Зрители расторопно рассыпались по поляне.
С Кости было достаточно. Ощущая подступившую тошноту, он развернулся и побежал обратно к сосне, под которой сидел Джин.

ЛЕС – ПОЛЯНА – ПОЗЖЕ

Избитый мужчина очнулся минут через пятнадцать. Охранники оттащили его под одну из сосен, где и бросили в одиночестве – остальные игроки сторонились его, как прокаженного. Костя их понимал. Несчастный источал флюиды смерти. Если по окончании привала он не встанет и не пойдет – его добьют на месте.
Едва очнувшись, мужчина принялся стонать. Громче и громче.
Его стоны сводили Костю с ума. Как назло, их с Джином «бивуак» оказался ближе всех.
- Не могу это слушать. Не могу! Заткнись, сука, заткнись… - шипел Костя.
Симптомы синдрома отмены усилились. После драки, его била мелкая дрожь, которая никак не унималась. Спину, грудь, шею и ладони покрывал липкий холодный пот. Он сделал пару глотков из фляги – все, на что его хватило – но это помогло мало.
Джин не спал. Последние несколько минут он сидел, выпрямившись и вытянув шею, точно сурикат на страже.
«Нет, словно антенна», - думал Костя. – «Антенна, улавливающая сигнал».
Стоны перекатывались по поляне, перекатывались в голове у Кости тяжелыми свинцовыми шарами.
- Задолбал. Не могу… Завались уже…
- Ему отбили почки, - вдруг изрек Джин. – Ушибы с разрывом перенхимы.
«Антенна уловила сигнал», - пронеслось в мозгу у Кости.
- Наверное, - протянул он. – Разорвет, когда тебя так отмудохают ногами…
Джин воровато оглянулся по сторонам.
- Сколько ему лет? – вдруг спросил он.
- Не знаю… лет сорок, может.
- Вес какой?
- Чо за вопросы, бро…
- Примерно.
- Да я знаю? Ну, килошек восемьдесят… эй, куда?!
Джин с почти кошачьей грацией соскочил с места и, широко переставляя длинные ноги, направился к стонущему мужчине.
Костя колебался всего мгновение. Сидеть на месте было невозможно, и он рванул следом.
Когда он нагнал Джина, тот уже сидел на корточках перед лежащим на боку мужчиной. Костя с ужасом отметил ярко-красное пятно на промежности – бедняга помочился кровью прямо в портки.
- Присядь, - шепнул Джин, - не привлекай внимания.
Костя упал на колени. Мужчина продолжал стонать, почти не замечая их появления, но его стенания уже не раздражали так сильно – любопытство («маленький наркотик, ха-ха») перехлестывало.
- Сядь с другой стороны, - приказал Джин. – Прикрой нас.
Не отдавая себе отчета, Костя подчинился.
Джин еще раз оглянулся. Потом вытянул вперед длинные руки с тонкими, как у пианиста, пальцами и приложил их к пояснице мужчины.
Несчастный вздрогнул.
- Тс-с-с, - просвистел Джин.
Белые продолговатые кисти, приклеившиеся к спине мужчины, напоминали руки инопланетянина. Несколько секунд ничего не происходило. Потом…
«Галлюцинации – еще один признак продвинутого абстинентного синдрома», - констатировал внутренний голос.
Из-под ладоней Джина заструился желтоватый свет. Сначала едва заметный, он становился все ярче и белее.
У Кости отпала челюсть.
Свет усиливался, обретая некую форму – и вот уже кисти Джина полностью состоят из него. Казалось, он надел пару перчаток, сотканных их бриллиантовой нити, если такая вообще существует.
Прошло несколько секунд, растянувшихся в сознании Кости на минуты.
Потом свет вдруг разом погас, и все исчезло. Руки Джина снова были самыми обычными.
И все же что-то изменилось. До Кости не сразу дошло – что именно.
А когда дошло, тело вдруг расслабилось и колотившая его дрожь, наконец, отступила.
Мужчина перестал стонать.

ЛЕС – ПОЛЯНА – ПОЗЖЕ

Они вернулись на свое место так же незаметно. Костя отметил, что на пути обратно Джин уже не двигался так плавно и грациозно. Его движения были урывчаты и как будто давались с трудом.
Он почти рухнул под сосну, впечатав спину в шершавый ствол, закрыл раскосые глаза.
Костя осторожно присел рядом. С того момента, как он увидел чудо, не поддающееся рациональному объяснению, его занимал всего один вопрос. Всего один вопрос вертелся в его исступленной, парализованной страхом надвигающейся ломки голове.
- Джин? Джин?..
Джин промычал вопросительно.
- Слушай, я тебе соврал. Я конкретно на «спансуле», плотно, сечешь? Второй день на кумарах, крыша едет.
Джин молчал. На секунду Косте показалось, что он снова «читает», но нет – глаза под тонкими веками оставались неподвижны.
- Джин… слышь?
- М-м?
- Можешь помочь? Меня скоро ломать начнет.
Джин молчал.
Костя терпеливо ждал. Он не отстанет, пока не получит ответ.
Видимо, Джин это тоже понимал. Он открыл глаза и окинул Костю мутным взглядом. Потом плавно открыл рот…
Вместо слов, наружу полилась рвота. Его согнуло пополам, диафрагма приступообразно сокращалась, извергая наружу новые и новые порции рвоты.
Если бы Косте было чем блевать – он бы незамедлительно присоединился.
Когда поток иссяк, Джин выпрямился. Дрожащей рукой утер губы.
- Не могу, - тихо сказал он. – Извини.
- Чувак, да ладно тебе! Я же видел эту хрень…
- Не могу, - повторил Джин. – Ломка из другой оперы. Тебе придется справляться самому.
 Упорствовать дальше не было смысла. Если он врет, Костя все равно никогда не узнает.
Джин снова облокотился на ствол сосны. Скосил глаза на нетронутый тюбик с концентратом, все еще лежащий подле Кости.
- Будешь есть? – спросил он.
Взгляд кости невольно задержался на луже свежей блевотины.
- Нет, бля…
- Не возражаешь, если я?..
Первым желанием было ответить отказом. Пусть тоже помучается.
Но Костя сразу понял, что не сможет этого сделать.
- Угощайся.
Он передал тюбик Джину. Тот открутил крышку, вставил носик между зубов.
- Спасибо.
Он заслужил, думал Костя про себя. По крайней мере, мужик перестал орать.


Глава 3 – Решит жребий

Если что-то может пойти не так – оно обязательно пойдет не так.
Закон Мерфи

150 МЕТРОВ НАД УРОВНЕМ ЗЕМЛИ – УТРО ПЕРЕД ИГРОЙ

Ховербайк летел ровно и гладко, как по рельсам. Четыре пропеллера жужжали мерно, обдавая Гришу легким ветерком. Двуместные ховербайки нравились ему больше, чем одноместные – они были стабильнее и легче в управлении, а пропеллеры не располагались так близко к ногам.
Махровое одеяло леса стелилось внизу. Гриша в очередной раз скользнул взглядом по экрану GPS-навигатора и двинул руль чуть влево, подправляя курс. Автопилоту он не доверял, предпочитал летать в ручном режиме.
Воздух был чистый и вкусный, напоенный хвоей и древесной прелью. Восход уже раскалил добела кромку горизонта на востоке. «Глаза» следили за полетом ховербайка с равнодушным удовлетворением вахтера, почти отсидевшего смену.
Часы в приборной панели показывали начало четвертого. Время поджимало. Гриша крутанул ручку акселератора, и ховербайк, клюнув носом, рванул вперед.
«До конечной точки назначения 650 метров» - сообщил GPS.
Гриша свесил голову, вглядываясь в иссиня-черные краски леса. На северо-западе они наискось обрывались светло-зеленой каймой – точь-в-точь как в море, когда кубовую «глубокую» воду сменяет зеленоватая, насыщенная фитопланктоном прибрежная полоса. Опушка.
Черные прямоугольники бараков показались минуты через три. Два больших и длинных у самой кромки леса, но GPS уводил чуть севернее, к третьему – поменьше. Через несколько минут ховербайк завис над приземистой постройкой, возведенной на вершине пологого плешивого холма, отороченного низким кустарником.
Гриша щелкнул переключателем автоматической посадки, и жужжание пропеллеров стало тише. Машина теряла высоту вертикально - уверенно и ровно, словно кабинка лифта. Полы черной мантии хлопали по бокам, норовя угодить в винты. Уже над самой землей ховербайк качнулся, зависнув на пару мгновений, а потом металлические ножки мягко коснулись взмокшей от росы травы.
Гриша соскочил на землю. Вытащил из багажного отсека электро-ружье и повесил на плечо. Черная глянцевая маска лежала там же. Гриша нацепил ее на лоб, оставив лицо открытым.
От барака для запасных отделилась черная фигура. Человек в мантии и маске быстро спускался по отлогому склону, придерживая висящие на груди электро-ружье за цевье.
- Опаздываешь, - сказал он, поравнявшись с ховербайком.
- Пять минут не критично, - отозвался Гриша. – Маску сними.
Чуть помедлив, человек стянул маску на лоб - точь-в-точь как Гриша.
Невыразительное, почти прозрачное лицо, обрамленное жидкой белесой бородкой. На его фоне огромная голова Гриши, венчавшая медведеобразное тело, казалась высеченной из камня.
- Это ты, Амир… - вздохнул Гриша. – Думал, тебя вытурили. За прошлый-то раз.
Бесцветные рыбьи глаза Амира сузились:
- Только пожурили.
- Измочалил девку до полусмерти… и за что?
- Не слушалась… - пожал плечами Амир.
- Я бы тебя вытурил. Сначала бы обоссал, потом вытурил.
Хрюкнув носом, Амир смачно сплюнул на землю. Ответить сообразно он не мог, Гриша это знал.
- Ладно, веди.
Вдвоем быстро зашагали вверх по освещенному «глазами» холму, отбрасывая на склон вытянутые раздвоенные тени. У ворот барака Гриша остановился, украдкой переводя сбившееся дыхание. Амир нажал кнопку, и железная воротина, погромыхивая, откатилась в сторону.

БАРАК ДЛЯ ЗАПАСНЫХ – УТРО ПЕРЕД ИГРОЙ

Внутрь вел узкий коридор, тускло освещенный сверху стебельками ламп. По боками коридора тянулись ряды пустых зарешеченных камер.
Амир ступил внутрь первым, сделав Грише приглашающий жест рукой.
- Рожу прикрой, - сказал он, стягивая маску обратно на лицо.
Гриша нехотя надел маску и вошел. Раньше он никогда не был в бараке для запасных. Впрочем, решил он, следуя за Амиром по длинному гулкому коридору, этот мало отличался от основных.  Пониже и поуже, а так – никакой разницы. Вот только камеры все, как одна, пустовали.
- Сколько их здесь? – спросил Гриша.
- Двадцать, - отозвался Амир. – Завтра подвезут еще двадцать. Мы держим всех в дальнем конце, так легче следить.
Мужчины и женщины содержались в бараке для запасных совместно, Гриша это знал. И все же он думал, что их держат хотя бы в разных половинах. Разделение по половому признаку в закрытых учреждениях придумано не просто так.
Амир замедлил шаг и вдруг остановился. В полутьме Гриша едва не наскочил на него.
- Пришли.
Они достигли противоположного конца барака. Вдоль всей стены ряд клеток-камер, заполненных людьми. Заключенные по-прежнему содержались поодиночке, но вперемешку. Гриша подумал, что все-таки это хреново - иметь соседку, перед которой придется заголять зад каждый раз, когда приспичит посрать.
По коридору прохаживались три или четыре охранника в черном. Один из них забавлялся тем, что резко и неожиданно бил телескопической дубинкой по прутьям клеток, заставляя заключенных вздрагивать.
- Скажи ему, чтобы перестал, - буркнул Гриша.
Амир нехотя повиновался. Охранник тут же сдвинул дубинку и спрятал за пояс.
Увидев Гришу, некоторые из заключенных повскакали с мест, понимая, зачем он пришел. По клеткам, распространяясь, точно лесной пожар, покатился ропот.
- Не тяни, - шепнул Амир.
Гриша выступил вперед.
- Мужчинам оставаться на местах! - зычно объявил он. - Женщинам подойти к дверям камер. Тридцать секунд!
Облегченные вздохи от мужской половины и возгласы разочарования от женской. Все они ждали этого момента, желая никогда не дождаться. Но запасные нужны всегда. Всегда.
Десять женщин – маленьких белых призраков – выступили из темноты и остановились перед дверями своих камер. Одной из этих дверей сегодня предстояло открыться.
- Требуется один запасной игрок, - сообщил Гриша, обводя взглядом коридор. – Добровольцы?
Добровольцев нет никогда. Никогда.
- Решать тебе, - процедил Амир. – Так сказал Круус.
Гриша медлил, стараясь не заглядывать в лица женщин. Наконец, просунул руку в карман и выудил наружу спичечный коробок.
- Это еще зачем? – спросил Амир.
Гриша открыл коробок и отсчитал десять спичек:
- Пусть решит жребий.
- Ты серьезно?
Гриша не ответил. Быстрым шагом пошел в конец коридора и медленным – обратно, вдоль клеток.
- Короткая спичка, и мои поздравления – ты участница Игры, - говорил он на ходу. – Длинная, и мои соболезнования – ты остаешься страдать в этой клетке.
Гриша остановился перед первой камерой. Вытянул кулак с торчащими спичками. Женщина – Гриша старался не смотреть на нее – протянула худую руку и вытащила спичку.
- Длинная, - констатировал Гриша, и женщина со стоном осела на пол.
Кажется, она плакала.
Гриша снова пошел по коридору. Вторая камера.
- Длинная.
Долгий вздох облегчения, перемежающийся стоном следующей в очереди.
- Длинная.
Мужчины с нескрываемым любопытством следили за процессом. Некоторые стояли вплотную к решеткам, просунув лицо между прутьями. Кое-кто подбадривал соседок.
- Длинная.
Гриша почти дошел до середины коридора.
Очередная камера. Сперва Грише показалось, что ее постоялица просто низкорослая. Присмотревшись внимательней, понял, что это подросток. Девчонка лет восемнадцати, маленькая и хрупкая. Она тряслась, как припадочная, боясь просунуть руку через решетку, словно Гриша мог откусить ее.
В мозгу Гриши мелькнула безумная мысль «пропустить» ее. Дать ей иммунитет, или как это, черт возьми, называется.
Он быстро отогнал эту мысль. За подобные промашки люди оказываются по ту сторону этих решеток.
- Смелей, - подбодрил он. – Я не кусаюсь.
Девчонка протянула дрожащую руку и выдернула спичку.
«Короткая», - ударило в голову за мгновение до того, как Гриша огласил это вслух.
Девчонка пронзительно взвизгнула, попятилась вглубь камеры. Там она осела на тюфяк, закрыв лицо ладонями. Гриша отчетливо слышал ее рыдания.
Амир уже шел к ним, позвякивая связкой ключей в руке. Вторая рука сжимала дубинку.
- Подождите, - женский голос из соседней камеры. – Есть доброволец. Саша, не плачь…
Амир замер посреди коридора. Черная маска медленно поворачивалась от женщины у решетки к Грише и обратно.
- Я доброволец, - повторила женщина. – Я иду на Игру. Оставьте девочку в покое.
Саша опустила руки и повернула заплаканное, перекошенное гримасой лицо к своей спасительнице. Девчонка неверяще смотрела на нее, продолжая тихо всхлипывать, боясь что-то сказать. Боясь спугнуть удачу.
Гриша перешел к соседней клетке. Женщина, стоявшая по ту сторону зарешеченной двери, крепко держалась обеими руками за прутья, словно боялась быть унесенной порывом ураганного ветра. Костяшки пальцев белели в полутьме.
На вид ей было до тридцати. Тоже невысокая, но хорошо сложенная, прямые черные волосы прикрывали левую половину лица.
- Кто она тебе? – спросил Гриша.
- Это имеет значение?
- Здесь я задаю вопросы.
- Никто, просто соседка. Мы неделю назад познакомились.
- Недельное знакомство, и уже готова пожертвовать собой?
- Хочешь быть моим психологом, сначала сними маску.
Амир хохотнул.
Гриша подловил себя на том, что не будь его здесь – он, может быть, так и сделал бы. Эти сраные маски, кто вообще их придумал…
- Имя?
- Кира.
- Лицо покажи.
Несколько секунд Кира колебалась. Потом откинула волосы с лица.
Длинный застарелый шрам тянулся по лбу, обрывался на надбровной дуге, рассекая бровь надвое, и продолжался на щеке почти до самого подбородка. Толстая розовато-белесая рубцовая ткань морщила кожу.
Амир издал возглас омерзения:
- Тебе бы самой не помешала маска, меченая!
- Не прячь его, - тихо сказал Гриша. – Здесь это не имеет никакого смысла.
- Так я принята? – острые и живые глаза Киры сканировали Гришу сверху донизу.
Гриша коротко кивнул:
- Надеюсь, ты не боишься высоты.

150 МЕТРОВ НАД УРОВНЕМ ЗЕМЛИ – УТРО ПЕРЕД ИГРОЙ

Большой летающий мотоцикл гладко рассекает стоялый утренний воздух. Жужжание и посвист четырех винтов, защищенных металлическими ободами, действует убаюкивающе.
Возможно, Кира бы с удовольствием вздремнула, если бы сидеть на этой штуковине не было так неудобно, и если бы она не боялась свалиться вниз. Но это страх совсем другого рода. Страх куда хуже – быть выбранной и оказаться на Игре – этот страх прошел, как боль в нарывающей ране. Исчез, даря странное отупляющее умиротворение.
Руки прикованы наручниками к железному полукругу поручня в передней части сиденья. За этот поручень Кира держится, вцепившись мертвой хваткой. Ее конвоир – здоровенный детина с басовитым голосом – не угадал. Она боится высоты.
Едва усадив ее и усевшись сам на место рулевого, он сразу снял маску и спрятал ее за пазуху. Кира пыталась разглядеть его лицо, но тот так ни разу и не повернулся. Потом мотоцикл взмыл в воздух, выветрив из головы все мысли, кроме одной: «держаться и не упасть».
Спустя полчаса Кира начинает понемногу привыкать. Что ни говори, но это чудо техники идет, как по маслу. За все время его ни разу не тряхнуло. Кира чувствует, как ее руки начинают понемногу расслабляться, и кровь снова может циркулирует по онемевшим пальцам.
Встречный ветер монотонно обдувает, забираясь в рукава робы и выдувая из-под нее тепло.
- Холодно, - прерывает Кира получасовое молчание.
Конвоир не реагирует несколько секунд. Потом щелкает переключателем, и из больших дефлекторов по бокам сиденья начинает дуть горячий воздух.
- Спасибо, - говорить можно, почти не повышая голоса. Пропеллеры жужжат полушепотом.
Конвоир не поворачивает головы. Спутанные черные волосы на огромном затылке треплет ветер.
- Как тебя зовут?
- Гриша.
- А как называется эта штука?
- Ховербайк.
Да, точно. Кира что-то про это слышала. Последнее слово техники, безумно дорогая разработка.
- Куда мы летим?
Пауза.
Кире приходит в голову, что лимит вопросов исчерпан, когда…
- На распределение.
Значит, это правда. Значит, все по-настоящему…
Вопрос, который занимает Киру с того момента, как этот здоровяк вошел в барак, срывается с губ сам собой:
- Что стало с той, которую я заменяю?
- Понятия не имею, - неохотно отвечает Гриша. – Может быть, задавала слишком много вопросов…
Чувство юмора – верный признак интеллекта. Однако он не умеет врать. Может, он и правда не знает, что стало с «выбывшей» из основного состава, но он точно догадывается.
Следующие полчаса они летят молча. Что-то в позе и осанке Гриши подсказывает Кире, что к дальнейшему диалогу тот не расположен.
Ховербайк закладывает крутой вираж и идет на снижение. Внутри у Киры все подпрыгивает и с немым ужасом обрывается куда-то вниз. Еще один вираж – и она не может сдержать возгласа. Зажмуривает глаза.
- Почти на месте, - объявляет Гриша.
Любопытство пересиливает страх. Кира открывает глаза и, цепляясь за поручень до боли в фалангах, смотрит вниз.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – УТРО ПЕРЕД ИГРОЙ

Бескрайнее зелено-голубое тканое полотно леса проедает круглая проплешина почти идеальной формы. Искусственная поляна размером с два футбольных поля освещена мощными прожекторными мачтами. Несколько черных приземистых построек прижимаются к самой кромке. У противоположной кромки длинный дощатый помост со столами и стульями. За помостом огромный проекционный экран, растянутый между железными столбами. Середина поляны отведена под два квадратных загона, огороженных высоким металлическим забором.
Ховербайк продолжает снижаться, и вот уже Кира различает движение внизу. Крошечные фигуры в черном снуют по узким тропинкам, протоптанным между постройками, очевидно, заканчивая последние приготовления.
- Мы рано, - сообщает Гриша. – Повезло, будешь первой. Пройдешь подготовительный этап без спешки.
Кира не считает перспективу быть первой таким уж везением. Особенно если речь идет о подготовительном этапе в Игре, о котором она понятия не имеет.
Она уже собирается спросить, что именно представляет собой этап – но тут ховербайк делает последний разворот, заставив в очередной раз зажмуриться, и мягко приземляется у одной из построек.
Гриша глушит винты, вынимает из-за пазухи черную маску и напяливает на лицо. Потом соскакивает с ховербайка и отстегивает Киру.
- Слезай.
Кира спрыгивает на землю – и ноги подкашиваются в коленях. Она оседает вниз и едва не падает, но медвежья рука Гриши в последний момент подхватывает за предплечье и железным домкратом тянет вверх.
- Что с тобой? Ноги не держат?
Кира качает головой. Черные пряди привычно спадают на лицо, прикрывая изуродованную половину.
К ховербайку подходят двое в черном, спаренные стволы электро-ружей торчат за спинами.
- Вы рано, - сообщает один. – Мы ждем основную группу не раньше вечера.
- Краз хотел видеть ее через двадцать минут, - говорит Гриша.
- Зачем? – спрашивает второй.
- Нужно проверить работу новых радиомаяков перед началом. Партия пришла сегодня ночью.
«Проверить работу радиомаяков» - эхом отзывается в голове у Киры. А проверять, стало быть, будут на ней. 
- А что со старыми не так? – спрашивает первый.
- Я что, чокнутый профессор? – буркает Гриша. – Мое дело ее привезти.
- Слыхал, старые глючили с показателями, - говорит второй. – И у них не было функции самоликвидации…
- Заткнись, - обрывает Гриша.
«Функция самоликвидации» - отпечатывается в мозгу у Киры. Кожа на спине идет мурашками, а шрам отзывается нестерпимым зудом – верный признак нервного перенапряжения.
Гриша поводит огромной головой:
- Кто ее сопровождает?
- Ты, - отвечает первый. – Заводи и начинай. Мы скажем Кразу, что вы здесь.
Кира понимает, что все это время Гриша придерживал ее за предплечье, когда сильные пальцы разжимаются, и вес тела переходит на ноги.
- Идти можешь?
- Да.
- Тогда пошли.

СТОЛОВАЯ – УТРО ПЕРЕД ИГРОЙ

Первая постройка, длинная и низкая - столовая. Одинаковые ряды столов и стульев по обеим сторонам узкого прохода, справа раздаточная стойка с застекленными витринами, за которыми поблескивают пустые металлические чаши. За стойкой небольшая кухня, темная и безлюдная.
- Обычно игроков кормят перед стартом, - хмуро поясняет Гриша. – Но еще слишком рано, никого нет. Я посмотрю, что там есть из сеъстного.
- Я не голодна, - быстро говорит Кира.
Это ложь – она ужасна голодна. Зачем она так сказала? Ответ приходит сам собой – она не хочет идти по этапам отлаженной схемы, в конце которой ее ждут радиомаяки с «функцией самоликвидации».
- Ты голодна. Я схожу на кухню, проверю холодильник. Не будешь дурить, если я оставлю тебя здесь?
Кира качает головой.
- Бежать некуда, - сообщает Гриша. – Вокруг гектары леса, и каждый квадрат отслеживается датчиками и камерами.
У Киры чешется язык спросить, зачем тогда нужны радиомаяки, но она решает промолчать. Скоро и так все узнает.
Гриша исчезает в полутемной кухне. Несколько минут возится там, хлопая дверцами и гремя посудой. Потом возвращается, неся в руках две тарелки. Кира с изумлением видит, что на них большие куски сливочного мороженого, покрытого шоколадной крошкой и политого фруктовым сиропом.
- Все, что сумел найти, - Гриша указывает глазами на ближайший стол.
Они садятся друг напротив друга, точно самая странная в мире парочка на свидании. Он – с ружьем на спине и в черной маске, она – в белой робе со скованными наручниками руками.
Вдруг Гриша рывком снимает маску и кладет на стол.
Кира с неприличным любопытством разглядывает его лицо. Крупное, с тяжелыми чертами, но симпатичное. Круглые, близко посаженные глаза с какой-то детской невинностью смотрят из-под густых черных бровей. Кире приходит в голову, что ему бы пошла трехдневная щетина, но Гриша гладко выбрит и выглядит на свои двадцать пять, не старше.
- Ешь, - он пододвигает Кире тарелку с мороженым. – Силы понадобятся. Поверь.
Она колеблется несколько секунд. Потом берет ложку и набрасывается на мороженое. Ест быстро и жадно, глотая холодное сладкое лакомство большими, обжигающими глотку кусками.
Гриша удовлетворенно кивает и принимается за свою порцию. Несколько минут они поглощают мороженое в полном молчании.
Никогда прежде Кира не ела ничего вкуснее. Глюкоза поступает в кровь, словно доза «спансулы», даря прилив сил, энергии и бодрости.
Гриша расправляется со своей порцией первым. Откладывает ложку и терпеливо ждет, пока доест Кира.
На тарелке остается еще довольно много, но желудок уже переполнен.
- Больше не могу, - Кира откидывается на спинку стула.
- Точно?
- Угу… спасибо.
Гриша снова кивает, встает, надевает маску.
- Ладно. Пошли дальше.

ВЕЩЕВАЯ – УТРО ПЕРЕД ИГРОЙ

Следующее здание чуть поменьше и разделено изнутри надвое тонкой перегородкой. Гриша проводит Киру в правую половину. Здесь так же безлюдно, как и в столовой. Узкое помещение напоминает театральный гардероб. За зарешеченной стойкой башни из сложенных стопками комбинезонов всех цветов и оттенков. В большие железные корзины свалена обувь. Корзин несколько, каждая подписана номером, означающими размер ноги.
- Раньше комбинезоны выдавали здесь. На распределении получали только номер, - объясняет Гриша. – Но правила поменяли. Комбинезоны теперь идут сразу с номерами, их выдают прямо на распределении. Здесь – только обувь и браслеты.
Маска закрывает лицо, но Кира по голосу слышит, что нововведение Грише не по душе.
- То есть, - медленно говорит она, - нас заставят переодеваться прямо…
- …прямо на распределении, да. - Заканчивает за нее Гриша. – Разденут догола на глазах у всех.
Кира отбрасывает прядь с изуродованной шрамом половины лица и в упор смотрит на конвоира:
- Вам мало того, что вы нас убиваете. Вам надо еще и унизить…
- Не я это придумал, - в голосе Гриши горькая нотка. – Какой у тебя размер ноги?
- Тридцать восьмой.
Гриша заходит за зарешеченную стойку, выуживает из корзины, маркированной цифрой «38» пару кожаных полуспортивных ботинок. Придирчиво оглядывает и бросает обратно. Достает другие. Удовлетворенно кивнув, возвращается к Кире.
 - Вот эти, - протягивает он ботинки Кире. – Примерь.
Кира берет их, привычно взвешивает в руках. Довольно легкие и прочные.
Она присаживается на пол и переобувается.
- Удобные?
Кира делает несколько пробных шагов. Потом срывается на бег, краем глаза отмечая, как Гриша вздрагивает, инстинктивно просовывая большой палец под ремень ружья, но почти сразу останавливается. Шагом возвращается обратно.
- Ничего, - говорит она. – Жить можно.
- Теперь браслет.
Они проходят дальше по коридору. За гардеробной стойкой еще одна комнатка с зарешеченным окошком в двери. Гриша заходит туда и через мгновение возвращается с «мягким метром» в руках.
- Надо измерить запястье. Правша или левша?
- Левша.
- Дай руку.
Кира вытягивает скованные наручниками руки. Гриша производит замеры в двух местах – в самой узкой части запястья и в середине предплечья. Грубые сильные пальцы землепашца касаются нежно, словно боясь сломать что-нибудь ненароком. Кире кажется, что при желании эти пальцы могли бы гнуть монеты.
Гриша снова исчезает в комнатке и через минуту выносит браслет, больше похожий на средневековое обручье. Кожаный раструб, повторяющий форму руки – широкий у предплечья и заужающийся к запястью – раскрытый на две половинки. При ближайшем рассмотрении становится ясно, что внутри кожаной отделки металл.
Гриша снимает с Киры наручники.
- Сейчас я надену браслет, - говорит он. – Когда защелкну замок, он останется на руке. Без специнструмента не снять, даже не пытайся.
Гриша прикладывает одну половинку браслета к левому предплечью Киры (мягкая бархатная кожа напоминает замшу), аккуратно закрывает вторую...
ЩЕЛК!
«Добро пожаловать на Игру!» - проносится в мозгу у Киры.
Озябшее тело под тонкой робой бросает в жар.
- Не давит?
- Идеально, - признается Кира. Браслет, действительно, сидит, как влитой. – Спасибо.
Только сейчас она замечает металлическое кольцо, припаянное к нижней части браслета. Кольцо, к которому крепится цепь. Всего лишь небольшой кусочек металла…
- Даже не думай, - говорит Гриша, словно читая ее мысли. – Размыкать цепь категорически запрещено. Карается… - он не договаривает и замолкает.
«… активацией функции самоликвидации», - заканчивает Кира мысленно.
Видимо, концовка фразы читается у нее в глазах, потому что Гриша говорит:
- Ладно, последнее на очереди. Пошли. Краз, наверное, уже ждет.

ПЫТОЧНАЯ – УТРО ПЕРЕД ИГРОЙ

Третье по счету здание – самое маленькое. Очевидно, игроки заводятся сюда по двое, не больше. Всего одна комната, напоминающая зубоврачебный кабинет. Металлические шкафчики и столы по бокам, большое бюро с раскрытым лэптопом у дальней стены, там же громоздкий деревянный шкаф. Два кресла-кушетки посередине (Кира замечает фиксирующие ремни на подлокотниках и в изножье), между ними – опутанная проводами и датчиками аппаратура и пара жидкокристаллических экранов на подвижных штангах.
- Краз еще не пришел, - констатирует Гриша. – Ладно, садись в кресло. Садись, - повторяет он, заметив колебание Киры. – Больно не будет. Обещаю.
Интересно, он со всеми такой обходительный, или только с теми, кто ему приглянулся? Кира несколько секунд пристально сморит в его закрытое маской лицо. Потом садится.
Гриша аккуратно фиксирует ремнями ее руки и ноги.
- Зачем это, если больно не будет?
- Положено. У некоторых случаются панические атаки. Если дрыгаться во время вживления радиомаяка, можно причинить себе вред. Больно не будет, отвечаю, - повторяет он, заметив выражение лица Киры.
- Что это за место?
- Игроки прозвали его «пыточной». Раньше здесь действительно делали… всякое. Но теперь только клеймят.
Слова «пыточная», «всякое» и «клеймят» витают в воспаленном воображении Киры, словно уродливые маски в комнате страхов. И зачем только он отвечает на все вопросы прямо, как робот?
- Ты совсем не умеешь врать, да? – неожиданно спрашивает она.
На секунду Гриша замирает. Потом затягивает последнее крепление на лодыжке Киры и выпрямляется во весь рост.
- Умею, - отвечает он. – Просто не люблю.
Повисает неловкая пауза. Краза до сих пор нет, а оставить ее одну он не может. Или не хочет?..
Волосы снова падают на изуродованную половину лица. Отбросить их Кира уже не в состоянии – руки накрепко притянуты ремнями к подлокотникам.
Огромным мизинцем Гриша осторожно подцепляет черную прядь и заводит ей за ухо. Отходит на два шага, склоняет голову набок, как бы любуясь результатом.
- Никогда не видел таких зеленых глаз, - вдруг говорит он. – Обычно они смешанные: зелено-ореховые, серо-зеленые. А у тебя чистые… как изумруды.
- Достались от мамы, - отвечает Кира. – Волосы – от отца. Шрам – от бывшего мужа. Дурной характер – от природы.
Смешок из-под черной маски.
- Почему ты это делаешь? – не отдавая себе отчета, спрашивает Кира. – Тебе же это не нравится.
- Ты психолог, что ли?
- Может быть. Но ты не любишь издеваться над людьми. Не любишь, когда это делают другие. Тебе не нравится эта маска, и все это мероприятие тоже. И да – ты не умеешь врать.
Несколько секунд Гриша молчит. Потом покатые плечи поднимаются вверх – и опадают вниз.
- Может, поэтому я здесь. Круусу нужны такие люди. А почему ты вызвалась добровольцем? Та девчонка тебе никто.
- И я тебе никто. Но ты еще здесь, хотя свою работу сделал.
Она попала в точку. Гриша молчит. Кира готова спорить на что угодно – сейчас он рад, что на нем эта чертова маска.
Дверь резко распахивается, и в «пыточную» влетает человек в белом халате. Тощий, жилистый, высокий. Длинные, платинового цвета, волосы собраны в конский хвост на затылке. Черная маска немного маловата для его вытянутого, почти лошадиного лица.
Кира замечает небольшой серебристый чемоданчик в его руке.
- Привет-привет-привет, Гришаня, извини, задержали, - строчит он скороговоркой. - Она готова?
- Как видишь.
Краз обходит Киру по кругу. Серые, точно пара отполированных монет, глаза в прорезях маски движутся быстро.
- Так-так-так, как звать, сладкая?
- Кира, - зачем-то отвечает за нее Гриша.
Краз удивленно вскидывает голову, словно не ожидал, что тот еще в комнате.
- Дальше мы сами с усами, Гришаня, подожди снаружи.
Гриша медлит несколько секунд. Потом выходит.
Внутренности Киры скручиваются узлом. Она вдруг понимает, что боится этого человека. Боится его взгляда. Равнодушный взгляд мясника. Она для  него даже не человек – особь.
Краз еще раз обегает кресло по кругу, затем подкатывает небольшой столик на колесиках и водружает на него чемоданчик. Расщелкивает замки и поднимает крышку.
- Красотуля! – констатирует он. – Сегодня ночью приехало.
- Что? – не выдерживает Кира.
Краз вонзает удивленный взгляд в «особь», которая способна говорить.
«Да он же под наркотой!» - думает Кира. – «Что это? Экстази? Кокаин? Спансула?»
- Сейчас узнаешь, сладкая.
Краз извлекает из чемоданчика два предмета: пистолет-инжектор и прозрачную пластиковую колбу, наполненную крошечными серебристыми шариками, похожими на шарики подшипника. Резким движением вставляет колбу в рукоять, точно обойму – и два предмета становятся одним. В пластиковом навершии, заменяющим пистолету мушку, загорается синяя лампочка-индикатор.
Краз откладывает пистолет на стол и отходит к бюро. Несколько минут Кира слышит, как он быстро барабанит пальцами по клавишам лэптопа.
- Есть контакт!
Он возвращается к креслу с лэптопом в руках, кладет его на стол. Краем глаза Кира отмечает на экране программную оболочку с трехмерной копией пистолета-инжектора, вращающейся вокруг своей оси.
- О, чуть не забыл! – вдруг восклицает Краз и подскакивает к одному из металлических шкафов у стены.
Звук резиновой пробки, вынимаемой из бутылки, и резкий запах медицинского спирта.
В руках Краза клочок смоченной в спирте ваты:
- Мы же не хотим, чтобы ты подхватила инфекцию.
Кире страшно до потери сознания. И все же она дает себе слово больше ни о чем его не спрашивать. То, как он смотрел на нее… как на вшу. Нет, ни слова больше. Даже если он начнет резать ее живьем. Она не доставит ему такого удовольствия.
Краз касается левого колена Киры. Длинные пальцы перебирают тонкую хлопковую материю.
- Мягкие ткани… мягкие ткани… мягкие… - бормочет он, поднимаясь пальцами вверх, к талии.
Дойдя до пояса, он запускает пальцы под резинку штанов и одним рывком стягивает их до колен. Кира остается в одних трусиках
От страха и неожиданности она едва не вскрикивает.
Краз несколько раз проводит кусочком ваты по оголенному бедру.
- Мягкие ткани…  Извини, лидокаин кончился.
«Сейчас будет больно», - мысленно готовит себя Кира.
Краз уже поднял со стола пистолет. Узкое дуло прижимается к бедру, на двадцать сантиметров выше колена. Холод металла пробирает до самого сердца.
- Пиф-паф, - говорит Краз.
И нажимает на спусковой крючок.
Шипение и хлопок – словно кто-то открыл шампанское - и острая, пронзительная боль в ноге. Кира прикусывает нижнюю губу, рот наполняет солоноватый привкус крови.
Краз отнимает инжектор и зажимает рану ватой, но Кира успевает разглядеть крошечную, размером с икринку, дырочку в коже, стремительно заполняющуюся озерцом крови.
- Вот и все, - говорит Краз, приклеивая вату кусочком лейкопластыря. – А ты боялась.
Он уже у лэптопа. Стальные глаза мечутся в прорезях маски, считывая данные с экрана.
- Шикарно, просто шикарно, - пальцы бешено бьют по клавишам. – Пульс, сатурация – какая точность! Геолокация работает превосходно.
Боль из режущей перетекает в жгучую и пульсирующую. Через минуту горит вся нога – от бедра до лодыжки. Но терпеть можно. Можно…
Кира пытается успокоиться и выровнять дыхание. Самое страшное позади.
Краз еще некоторое время работает за лэптопом, начисто позабыв об «особи» в кресле. Кира была бы не против, если бы он не вспоминал о ней до самого конца. Но вот стук клавиш прекращается, и высокая фигура в белом халате вырастает перед ней.
В руке Краза снова пистолет-инжектор.
- Будь моя воля, - черная маска склоняется чуть набок, - я бы нашпиговал тебя датчиками, как окорок чесноком. Просто чтобы посмотреть, что будет, когда я сделаю это.
Он вынимает из рукояти «обойму» с датчиками и вытряхивает на ладонь один серебряный шарик. Удерживая его двумя пальцами, аккуратно кладет на пол. Потом подходит к лэптопу, ударяет по клавише и зажимает уши ладонями.
Несколько мгновений ничего не происходит. Со своего места Кира почти не видит шарик – только отблеск металла в свете потолочных ламп.
Потом – взрыв!
Шарик разрывается, как новогодняя петарда – только в пять раз сильнее и громче. По ушам словно секанули плеткой – боль, резь и звон.
- Перебивает бедренную артерию враз! – щелкает пальцами Краз. – Ночью проверял на трупах. Болевой шок и смерть от кровопотери в течение десяти минут.
Страх затапливает единой студеной волной. Осознание того, что внутри тебя бомба, которую придется носить, как раковую опухоль, сводит с ума. Левая нога ощущается теперь чем-то инородным, чужим, словно кто-то пришил ее на место оторванной родной. Нога трупа. Страх до того сильный, что в этом состоянии Кира, возможно, согласилась бы на ампутацию.
Краз наклоняется к ней так близко, что пластиковый кончик носа едва не касается Кирыного живого.
- Малейшее отхождение от правил, и я нажму кнопку. Только в этот раз MAC-адрес датчика будет твой. Страшно?
До потери пульса. Но Кира молчит. Бог знает, каких усилий ей это стоит, как хочется просто завизжать и заплакать от ужаса. Но она молчит.
- Молчишь? Значит, недостаточно страшно.
Что-то тяжелое, мясистое хлестко бьет ее по лицу справа. Голова отлетает к левому плечу, в глазах темнеет.
Требуется несколько секунд, чтобы понять, что ее ударило.
Рука Краза.
Второй удар слева – наотмашь. Кровь из разбитой губы капает на белую робу.
Она все еще молчит. Но язык – не глаза. Она может держать язык за зубами, но не может контролировать слезные железы. И они открывают заслонки. Слезы текут по горящим от боли щекам. Спустя мгновение она уже рыдает в голос.
- Теперь вижу, что страшно! – ликует Краз.
Он подскакивает к лэптопу, пальцы снова стучат по клавишам.
- Вот он, страх, весь здесь до последнего байта, - тянет он. -  Отличная чувствительность. Просто прекрасная.
«Гриша, Гриша, ты ведь обещал… Ты обещал, что больно не будет»…

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ПОЗЖЕ

Кира выходит из «пыточной» на улицу сама, уже без наручников.
Гриша поджидает ее недалеко от входа; курит сигарету, перетаптываясь с ноги на ногу. Завидев Киру, обмирает, сигарета повисает в приоткрывшемся рту.
Она идет к нему, прихрамывая на левую ногу. Пластырь давно отклеился под напором крови, длинной красной слезой пропитавшей белую штанину до самого низа. Кровь из разбитой губы все еще сочится. Кира слизывает и сплевывает ее на землю, дабы не окроплять и без того окровавленную сорочку еще больше. На горящей румянцем щеке белой молнией контрастирует шрам.
Гриша отбрасывает сигарету, натягивает на лицо маску.
- Какого хера… – гнев вибрирует в его голосе, но Кире плевать.
- Ничего, - она останавливается напротив него, слегка пошатываясь. – Что дальше?
- Он бил тебя?
- Что дальше?
Гриша молчит несколько секунд. Маска едва заметно шевелится на его лице, и Кира понимает, что под ней играют желваки.
- В вольер, - наконец, говорит он. – Осталось дождаться остальных.
Вдвоем они идут по узкой тропинке к квадратным загонам в середине поляны. Солнце уже выбелило небо на востоке. Воздух прозрачный и чистый, ни ветерка. Кира слышит позади тяжелую поступь Гриши. Ее обуревает странное желание повернуться и ударить его рукой по лицу – сильно, как ее бил Краз. Чтобы слетела маска.
Перед загонами тропинка раздваивается, уводя к разным входам.
- Женский слева, - говорит Гриша.
Кира поворачивает налево и через пару десятков метров останавливается перед решетчатой калиткой. Гриша достает связку ключей и открывает ее, пропуская Киру внутрь.
- Я пообещала ей, - вдруг говорит Кира.
- Что?
Она разворачивается спиной к входу и лицом к Грише. Сплевывает кровь на землю.
- Ты спросил, почему я вызвалась. Саша очень боялась, плакала день и ночь. И я пообещала ей, что если ее выберут, я вызовусь вместо нее. Лишь бы она только умолкла.
Она делает шаг назад и оказывается в загоне. Гриша захлопывает дверь. Щелкает замок.

Глава 4 – Распределение

Всякая Игра есть, прежде всего и в первую голову, свободная деятельность. Игра по приказу уже больше не Игра.
Йохан Хейзинга

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ЗАГОН ДЛЯ МУЖЧИН – ВЕЧЕР

Кровь никак не останавливается. Красное пятно расползается по белой брючине, вызывая приступ дурноты. Маленькое круглое отверстие в коже, через которое в мое левое бедро поместили радиомаячок с «функцией самоликвидации», безостановочно кровоточит.
Я не боюсь вида крови - я боюсь вида собственной крови. Особенно когда она покидает пределы сосудов и капилляров. Теплая, липкая, мокрая. Моя. Она моя… и она уходит.
- Перевяжи. Колотые раны долго кровоточат. Через пару часов остановится, - говорит Влад.
Он стоит почти вплотную ко мне. В загоне тесно и шумно, сотня мужчин заполняет его почти полностью. Мужская разноголосица сливается в неясную и тревожную какофонию. Кто-то справа надсадно кашляет. Слева какой-то урод неустанно и монотонно колотит ладонями по железным прутьям забора – руки нам расковали. Так бы и задушил.
- Потуже затяни, вот так, - Влад отрывает от робы рукав и перетягивает им свое кровоточащее бедро.
Следую его примеру. Больно, сука…
Мы стоим у самого ограждения, сквозь решетку хорошо виден второй загон. Он уже заполнен женщинами. Отсюда все они выглядят почти одинаково.
- Стадо баранов, - говорит Влад. – А там вон овцы.
Сравнение не из приятных, но в точку. Ощущаю себя животным, едва переступил порог загона.
Охранники в черном патрулируют загоны по периметру. Помост в дальнем конце поляны пока пустует, как и ряды длинных лавок, окружающих центральную часть. Места для зрителей…
Сзади кто-то принимается истошно вопить. Помощь охранников не требуется, нарушителю спокойствия быстро затыкают глотку свои же. Нервы у всех на пределе и истерика никому не нужна.
До старта совсем недолго. От этой мысли желудок скручивается узлом, чувствую подступающий ком тошноты. Я бы давно блевал (как некоторые - в загоне стоит ядреный запах рвоты), если бы было чем. Но аппетит отшибло часов сорок назад, и во мне пусто.
- Чего они тянут? - спрашиваю, ни к кому конкретно не обращаясь.
Влад прижимается к ограде загона:
- Готовятся. Скоро уже... Смотри!
Он кивает куда-то в сторону, и я вижу – на поляну выкатывает грузовик с открытыми бортами. На платформе стопки разноцветных комбинезонов и вместительная корзина, позвякивающая на кочках. Грузовик выезжает на середину поляны и останавливается между загонами.
Водитель запрыгивает на платформу, резким движением переворачивает корзину, и содержимое, похожее на серебристые кишки, с металлическим лязгом вываливается наружу.
Цепи.
По женскому загону прокатывается стон. Чей-то густой бас сзади витиевато матерится в четыре этажа.
Значит, все по-настоящему. Все по правде. Меня снова охватывает ощущение сюра. Чувствую себя классическим  янки из Коннектикута, угодившим в сказку о короле Артуре. Чем больше подтверждений легендарной Игре находится, тем сюрреалистичней сон. Я не верю в бога, но если бы мне показали остов ковчега – я бы чувствовал себя так же.
Водитель – здоровенный детина в маске – влезает на крышу грузовика, и я замечаю в его руке мегафон. Он умело выдерживает паузу, концентрируя внимание игроков на себе.
Когда две сотни человек, наконец, застывают в немом ожидании, он поднимает мегафон:
- Игроки, внимание! Распределение скоро начнется! Разбивка на команды осуществляется по методу слепой жеребьевки. Выходим из вольера по одному, по моей команде! Один мужчина и одна женщина.
Ропот непонимания.
- Мне все равно, кто выйдет первым, кто последним. Это – ваш жребий. Одно могу сказать точно – выйдут все!
Ропот перерастает в гул неодобрения. Отовсюду слышатся выкрики, оратора посылают на все лады. Но ему плевать. Он выжидает минуту, потом снова поднимает мегафон.
- Игроки! Приготовиться к распределению! Кулисы опустить!
Он дает отмашку – и что-то тяжелое, хлопая и шурша, обрушивается на нас сверху. Задираю голову и вижу - толстые рулоны черной материи скатываются по высоким стенам загона.
Несколько секунд, и «вольер» полностью задрапирован. Мы погружаемся в цепенелый  гнетущий полумрак.
Потом в загоне женщин кто-то пронзительно вскрикивает. К голосу присоединяются остальные, заражая ужасом все вокруг, и вот уже кричат и мужчины. Мгновение - и поляна превращается в седьмой круг ада, тонущий в стенаниях обреченных грешников.
Я опускаюсь на колени, открываю рот и издаю протяжный надрывный вопль.

ЗАГОН ДЛЯ ЖЕНЩИН – АННА – ВЕЧЕР

Паника довольно быстро прекратилась - за плотной занавесью различались движение и голоса. Бабы замолкали и прислушивались. Анна догадывалась, что означают эти звуки – арена заполнялась зрителями и гостями.
В загоне было тесно, как в вагоне метро в час пик. И все же Анна не могла перестать искать. Глаза безостановочно сканировали пространство вокруг. Десятки одинаковых, стертых страхом и темнотой лиц.
- Нашла дочь? – в десятый, наверное, раз спросила стоящая рядом Белла.
Анна снова покачала головой.
- Странно... – бормотала Бэлла. – Ее не было на переходе, и нет здесь. Может, это хорошая новость?
- Она будет на Игре. Я знаю.
Анна в этом не сомневалась. Тот факт, что дочь до сих пор не появилась среди участниц, пугал. А еще, она знала Крууса. Он умел пугать.
- Пойдешь первой? – вдруг спросила Белла.
Они вдвоем стояли ближе всех к выходу из загона.
- Просто если не пойдешь, - продолжала Белла, - тогда я…
В темноте Анна не могла видеть ее лицо, но представляла его мертвенно бледным, судя по голосу.
- Считаешь, первыми у мужиков пойдут самые сильные? – поинтересовалась она.
- Скорее, самые добрые.
Анна не смогла сдержать смешка.
- Пойду, - решила она. – И я не добрая, поверь.

ЗАГОН ДЛЯ МУЖЧИН – ИЛЬЯ – ВЕЧЕР

Распихивая толпящихся, гомонящих игроков, Илья пробирался к выходу из загона. Он собирался выйти на распределение в числе первых. Причин тому было две. Во-первых, не хотелось растягивать удовольствие – сидеть в задрапированной клетке с сотней провонявших потом и страхом мужиков. Во-вторых, хотелось понаблюдать за распределением снаружи – оттуда всяко вид получше.
- Илюха, постой! - кто-то дергал его за плечо.
Илья обернулся. Молодой доктор из Воронежа следовал за ним.
- Я с тобой. Не могу больше здесь…
- Пошли.
- Где Иерусалим? Я потерял его.
- Сказал, что никуда не спешит. Найдем его после распределения.
Вдвоем, протиснулись к выходу. За непроницаемой драпировкой уже слышался голос толпы, рокот двигателей подкатывающих машин. Народ собирался на шоу.
Перед калиткой, ведущей наружу, образовалось небольшое пустое пространство – игроки обступали его, как невидимый барьер. Никто не хотел подходить к калитке первым. Самым первым.
- Остыньте, хлопчики, я пойду! – кричал низкий коренастый чувак с большим носом.
Илья узнал его по голосу – Баркович, кажется… Этот Баркович здорово отделал того мужика на поляне. Илья не знал, что стало причиной ссоры, но дрался носатый грязно. Илья этого не одобрял.
Они с доктором присоединились к обступавшей калитку группе.
- Меня аж трусит… - признался доктор.
Илья испытывал схожие чувства. Вот только трусило его не от страха, а от притока адреналина. Он посмотрел на доктора и вдруг осознал, насколько тот высок и худ. Черт, а ведь другой возможности может и не представиться…
- Слушай, извини, я забыл, как тебя зовут…
- Арсений, - хохотнул доктор. – Ничего, я привык.
- Я первый! – кричал Баркович. – Первый, ребятки!
Они прождали еще двадцать мучительных минут. Наконец, движение на поляне стихло – очевидно, все расселись по своим местам. Послышался треск включаемых ламп, и мощные прожекторы залили поляну электрическим светом. Он пробивался даже сквозь плотную материю драпировки, наводняя загон гнетущим полумраком.
- Началось… - сказал кто-то.
Илья ощутил биение пульса где-то в ушах. Внезапно низ живота скрутило позывом. Запор, мучавший последние несколько дней, грозил разрешиться в самый неподходящий момент. В голове крутилась всего одна мысль: «не обделаться бы там, на глазах у всех».
Незнакомый голос, усиленный микрофоном, огласил поляну:
- Раз-раз, меня слышно?..
Поляна отозвалась одобрительным ревом.
- Начинаем распределение! Команда номер один – на выход!
Кто-то снаружи, приподняв черный полог, открыл калитку. Из квадратного проема в полумрак загона хлынул поток света. И шум – толпа зрителей приветствовала первую команду.
Скучившиеся у входа мужчины стояли неподвижно. Замер Баркович. Замер Арсений. Илья вдруг понял, что не может шевельнуться. Подошвы ботинок словно приросли к земле.
Потом какая-то невидимая сила заставила поднять ногу. Шаг. Второй.
Кто-то бесцеремонно пихнул в бок и выскочил к светящемуся проему.
Арсений – молодой доктор из Воронежа - вышел первым.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – КРАСНАЯ КОМАНДА  – ВЕЧЕР

Осиянная ярким электрическим светом поляна слепила глаза. Анна шла по узкой тропинке к припаркованному в центре бортовому грузовику. Никто ее не сопровождал. Не считая охранника у выхода из загона, указавшего направление, конвоиров не было - все они заняли свои места на длинных лавках вокруг центра поляны.
Охрана больше не нужна, думала Анна. Ее заменили взрывающиеся датчики.
Из мужского загона вышел человек. Анна не смотрела на него. Ей хотелось оттянуть момент знакомства насколько возможно. Она ускорила шаг, желая дойти до грузовика первой. Толпа шумела, свистела, подначивала.
На грузовике ее дожидались двое. Медведеобразный здоровяк в мантии и маске – тот самый, что говорил в мегафон. И конвоир поменьше, с электро-ружьем наизготовку – видимо, телохранитель.
Анна посмотрела вперед и увидела себя крупным планом на огромном проекционном экране. Судя по ракурсу, снимали откуда-то сверху. Она инстинктивно подняла глаза - несколько портативных дронов с видеокамерами висели над поляной.
«Вот ты и звезда, как и мечтала», - мелькнуло в голове.
Под экраном размещался дощатый помост, на котором был установлен длинный стол, занимаемый, очевидно, очень важными персонами. В отличие от остальных, они не носили маски. Почти никого из них Анна не знала – не считая белобрысого Эдвина, сидящего по правую руку от низкого коренастого мужчины в центре. На вид ему было чуть за сорок. У него была большая, прямоугольной формы голова, покрытая короткими жесткими черными волосами. На плоском лице метиса выделялся широкий рот, застывший в пренебрежительной усмешке. Анна решила, что это и есть Круус – было в его позе что-то властное, отличающее от остальных. Он периодически подносил к губам бокал с вином.
Анна обернулась – ее будущий партнер шагал вверх по тропинке. Худой, высокий, молодой. Не крепкий и не хиляк. Приятной наружности.
«Проблем с таким не будет», - подумала она с облегчением.
Он подошел к грузовику (Анна заметила, каким оценивающим взглядом он смерил ее) и остановился. В ту же секунду человек, сидящий по левую руку от Крууса – упитанный бородач в красной бандане – встал и поднес к губам микрофон. Зрители моментально стихли.
- Доброго вечера всем! – прозвучал усиленный звуковыми колонками голос. – И добро пожаловать на распределение!
Толпа зрителей взорвалась овациями.
- Приветствуем первую пару! Солистка и фронтмент Анна Маер, 45 лет, Екатеринбург! И детский врач-хирург Арсений Потапов, 27 лет, Воронеж!
Зрители хлопали, свистели, шумели. Это была странная смесь – в их сторону одновременно летели приветствия и оскорбления. Кто-то выкрикивал слова поддержки. Кто-то тянул «Бу-у-у-у!». Кто-то швырнул в Арсения камнем и чуть не попал.
Здоровяк на грузовике откинул подвесные ступеньки.
- Залезайте, - скомандовал он.
Анна, а за ней Арсений, поднялись на платформу. Шум зрителей усилился.
- Раздеваемся до трусов.
Не долго думая, Анна скинула с себя робу, оставшись в одних трусиках. Лифчики на Игре не выдавали, поэтому она сначала прикрыла свою небольшую грудь ладонями, а потом убрала руки – пошли они в жопу.
Арсений последовал ее примеру. Анна в очередной раз отметила, какой он худой и бледный. Его била мелкая дрожь. Анна очень надеялась, что он мерзляк, а не «беляк».
- Простите… - зачем-то сказал Арсений.
Анна бросила на него короткий взгляд, но не ответила.
Зрители на трибунах бесновались. Точно обезьяны на деревьях в предвкушении великого зрелища, они подпрыгивали на лавках и размахивали чересчур длинными, как казалось Анне, руками. Кто-то выкрикивал сальные комментарии. Анна не слушала.
Здоровяк, тем временем, выбрал из стопок с одеждой два комбинезона ярко-красного цвета.
- Надевайте.
Анна и Арсений быстро оделись. Комбинезон был выполнен из неизвестной, плотной и очень приятной материи, с застежкой-молнией на животе. Сначала Анне показалось, что размер маловат, но уже через несколько секунд комбинезон, словно живой, идеально облепил тело от шеи до щиколоток. На рукавах, груди и штанах имелись удобные карманы-клапаны. Здоровяк выдал обоим по кожаному ремню, и Анна продела свой в шлевки на поясе.
Она посмотрела на Арсения. В комбинезоне, он выглядел намного лучше, даже кровь прилила к лицу. Или это все из-за цвета ткани…
- Тебе впору, - не удержалась она.
- Вам тоже идеально, - отозвался Арсений. – Суперэстер, новый полимер. Сам подстраивается под нужный размер.
Здоровяк уже тянул из кучи под ногами тонкую серебристую цепь.
- Браслеты вперед.
Анна и Арсений вытянули окольцованные браслетами руки. Здоровяк ловко защелкнул концы цепи на петлях браслетов. Анне показалось, что замки – самые обыкновенные карабины, какие используют строители или космонавты. Однако в следующее мгновение здоровяк вынул из кармана баллончик, похожий на аэрозольный дезодорант, и быстро распылили содержимое на замки. Металл плавился и слипался прямо на глазах.
- Тоже полимер? - спросила Анна, заворожено следя за тем, как замок-карабин превращается в монолитное кольцо.
Арсений качал головой:
- Жидкая сварка, полагаю. Не разорвешь…
- Не пытайтесь, – басовито буркнул здоровяк.
Он отошел в сторону, а бородач на помосте снова взял микрофон.
- В этом году мы решили избавиться от номеров! – сообщил он с воодушевлением. – Теперь только цвета. Поэтому, приветствуем красную команду!
Одноликая армия зрителей заколыхалась, задрожала, завыла. Зашкварчали аплодисменты. Дроны-операторы кружили над грузовиком, транслируя на экран панорамный облет красной команды. Люди на помосте поднимали бокалы с вином.
Анна посмотрела на Крууса. На плоском лице играла легкая полуулыбка. Как бы она мечтала стереть эту улыбку подошвой ботинка.
- Слезайте, - скомандовал здоровяк.
Вдвоем спустились по ступенькам на землю. Анна то и дело поглядывала на Арсения. Не верилось, что рядом с этим человеком придется неотрывно находится ближайшие несколько… часов? Дней? Недель?.. 
- Странное ощущение, - Арсений взвешивал цепь в руке.
Охранник с электро-ружьем проводил их из центра к краю поляны, на пустое пространство между трибунами и помостом, оцепленное десятком охранников с электро-ружьями . Здесь их оставили ждать распределения остальных – уже в качестве зрителей.

ЗАГОН ДЛЯ ЖЕНЩИН – БЕЛЛА – ВЕЧЕР

Дверь открылась вторично, и Белла, стоявшая ближе всех к выходу, шагнула наружу. Ноги подкашивались, но она нашла в себе силы сделать еще несколько шагов.
Ноги пошли. Охранник у выхода указал на грузовик в центре между загонами. Белла вышла на тропинку и пошла в указанном направлении. С каждым новым шагом узел, сжимавшийся внутри нее, постепенно ослабевал. Движение дарило облегчение. Чем больше движения – тем ближе конец, какой бы он ни был.

ЗАГОН ДЛЯ МУЖЧИН – ЯН – ВЕЧЕР
 
Что это с тобой? Пропустил одного вперед… Стоял, как истукан. Что это с тобой?
Ну, ничего. Сейчас исправим. Только пусть откроется дверь. Красная команда. Красная… Он хотел быть в красной команде. Красный – его любимый цвет. Цвет силы. Цвет крови.
- Вторая команда на выход! – прокатывается голос диктора.
Дверь открывается.
Какой-то щенок пытается выскочить из загона вперед него.
Куда!
Он толкает его в бок, и парень отлетает на прутья загона.
- В очередь, сучонок! – хохочет он.
Выход свободен.
Он выпрыгивает наружу – и зрители приветствуют его. Они аплодируют. Свистят. Кричат что-то.
Черт, это даже приятно. Его показывают на экране крупным планом. Он улыбается. Пусть видят, что ему это в кайф. Все это ему в кайф.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ОРАНЖЕВАЯ КОМАНДА – ВЕЧЕР

- Встречаем новых участников! – надрывался комментатор. – Белла Сокол, 42 года, дизайнер из Санкт-Петербурга! И-и-и… Ян Баркович, 30 лет, экономист, Москва!
Грузовик заметно покачивался, когда Белла влезала на него. Звероподобный охранник велел ей раздеваться.
Ее напарник странно ухмылялся. Улыбка не трогала его близко посаженных, холодных глаз. Крупный нос, короткие жесткие волосы и взгляд исподлобья. От него веяло зверем. Он неотрывно следил за ней, пока она раздевалась.
- Ты тоже, - обратился к нему здоровяк в маске.
Баркович разом сдернул с себя всю одежду, представ перед всеми, в чем мать родила. Дроны-операторы уже барражировали над ним, снимая все крупным планом.
По рядам зрителей прокатился смех.
- Трусы можешь оставить, - буркнул надзиратель.
Баркович несколько секунд постоял нагишом, потом быстро натянул трусы обратно.
- Видела? – обратился он к Белле. – У меня даже не съежился.
Вот тут Белла опять почувствовал металлический привкус во рту. Паника с новой силой сжала сердце. Кто этот человек?
«Я не добрая», - зазвучал в голове голос Анны.
Им достались ярко-оранжевые комбинезоны. Одев свой, Баркович стал похож на маленького злобного зэка из американской тюрьмы.
- Приветствуем оранжевую команду! – провозгласил диктор. – Добро пожаловать!
Толпа приветствовала. Белла слышала оскорбления, летевшие в ее адрес. Ей пророчили скорое «выбывание». А вместе с ней и Барковичу - но тому, судя по всему, было плевать. Белле показалось, что он наслаждается происходящим. И это пугало больше всего. До смерти пугало.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – СИНЯЯ КОМАНДА – ВЕЧЕР

Илья покинул загон с третьей попытки. В этот раз никто ему не препятствовал, не отталкивал, никто не рвался вперед. Он шагал к грузовику пружинистой походкой, стараясь не особенно смотреть по сторонам. Кишечник немного успокоился, и ему хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше. Лишние эмоции могли спровоцировать новый приступ.
Он взобрался на грузовик и даже не сразу заметил, что будущая напарница уже там. Потом увидел… и внизу живота снова заныло.
Она ему сразу понравилась. Каштановые волосы, ямочка на подбородке. И глаза - яркие серо-голубые озерца с черными точками зрачков.
- Наша первая молодая команда, вот так совпадение! – громыхал бородатый мужик в бандане. – Ева Меньшова, 17 лет, дочь Аниты и Всеволода Меньшовых…
Дальнейшие слова потонули в презрительном гуле. Казалось, присутствующие хорошо знали чету Меньшовых и дружно ненавидели.
Диктор дождался, когда шум утихнет, и повторил:
- …Аниты и Всеволода Меньшовых из Москвы. И 18-летний Илья Молчанов из Брянска. Ну, кто бы мог подумать!
Гул и свист.
Илья увидел себя на экране позади помоста и с удивлением отметил, насколько испуганно выглядит.
Он широко улыбнулся:
- Привет!
Ева затравленно озиралась. Она тоже была очень напугана, пожалуй, даже больше, чем он, хоть и старалась не подавать виду.
- Раздевайтесь до трусов, - приказал здоровяк в маске.
Это было неожиданно. Илья колебался. Ева, наконец, обратила на него внимание - серо-голубые глаза блеснули злобой.
- Чего пялишься?
- Я… не пялюсь… - растерялся Илья. И снова улыбнулся.
- А чего лыбишься? - и, не дав ответить, стала раздеваться.
Илья быстро скинул с себя штаны и рубаху, оставшись в одних трусах. Он старался не смотреть на Еву, но глаза сами скашивались в ее сторону. Она стояла рядом - голая, съеженная, прикрывая маленькие грудки руками.
Здоровяк в маске уже копался в ворохах комбинезонов, стараясь отыскать нужный размер.
Трибуны бесновалась. Со всех сторон в них летели свист и пошлые шутки. Илья видел, как один из уродов в черной маске, встав обеими ногами на лавку, довольно однозначно демонстрировал, что сделал бы с Евой, попадись она ему в руки. Дроны-операторы жужжали над головой, с циничным равнодушием передавая на экран изображение крупным планом.
Ева съежилась еще больше. Втянув голову в плечи, она обнимала себя руками и мелко дрожала. Илья с ужасом заметил слезы в ее глазах.
- Слушай, давай я тебя прикрою…
Ева молчала.
Здоровяк в маске продолжал копаться в комбинезонах, тихо матерясь.
Илья поднял свою рубаху и попытался прикрыть девушку, но та оттолкнула его, на мгновение оголив часть груди. Толпа отозвалась ревом экстаза.
Илью захлестнула злоба.
- Чего копаешься? – рыкнул он в сторону здоровяка.
Тот выпрямился, бросил под ноги два синих комбинезона:
- Самые малые. Они еще ужмутся.
Пока Ева одевалась, Илья прикрывал ее рубахой. На этот раз она не сопротивлялась. Когда она оделась, Илья быстро натянул свой комбинезон.
Здоровяк вытащил серебристую цепь в метр длиной и защелкнул на их браслетах.
- И-И-И-И!!! Встречаем синюю команду! – орал комментатор в микрофон.
Зрители на лавках хлопали и махали, напоминая футбольных болельщиков на матче любимой команды. Несколько человек на помосте встали и тоже приветствовали синюю команду сдержанными аплодисментами.
Ева стояла рядом - маленькая, хрупкая, в комбинезоне, который действительно немного ужался, но все равно был ей великоват. Металлическая цепь, соединявшая их браслеты, покачивалась в воздухе. Илья чувствовал ее вес. Ему вдруг пришло в голову, что рядом с этим человеком ему предстоит пройти через всю Игру. Возможно, встретить смерть на пути…
Ева снова посмотрела на него – на сей раз с любопытством – и он, несмотря на тошнотворный ужас, сжимавший горло, нашел в себе силы еще раз ей  улыбнуться.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ЖЕЛТО-ЗЕЛЕНАЯ КОМАНДА – ВЕЧЕР

- Яна Белковская, 22 года, танцовщица, Москва! И-И-И… Лев Лисовский, 24 года, журналист из Ростов-на-Дону!
Уже распределенные пары стоят в отдалении, окруженные вооруженными людьми в черных масках. Там команд пятьдесят, не меньше. Все в разноцветных комбинезонах - кто-то в однотонных, кто-то в двуцветных. Издалека они напоминают толпу цирковых клоунов.
- Белковская? – спрашивает ее будущий напарник, и Яна впервые обращает на него внимание. – Из клана Белковских?
Симпатичный, с копной соломенных волос и голубыми глазами.
Яна отрицательно качает головой. Она не знает, зачем врет – рано или поздно он все равно узнает. Половина присутствующих и так знают, что она из Белковских. И все же инстинкт самосохранения не позволяет выложить правду перед первым встречным. Даже несмотря на то, что этот первый – ее единственный союзник на Игре.
Яна раздевается, и картинка с ее обнаженным телом заполняет огромный экран. Толпа зрителей ликует.
Здоровяк в маске выдает двуцветные комбинезоны: желтый верх, зеленый низ.
- Желто-зеленая команда присоединяется к Игре! – ревет комментатор. – Ура! Ура! Ура!
Бурные аплодисменты, свист и крики. Яна замечает на помосте Эдвина. Он уже на ногах, вятивает вперед руки и сдержанными, отрывистыми хлопками привествует... нет, не команду – ее. Пожирающий взгляд прикован к ней одной.
Она знает его. Не помнит откуда, но знает. А он знает ее. И еще... еще...
«...еще он тебя хочет» - подсказывает внутренний голос.
Миловидное лицо Эдвина кривится в ухмылке.
Страх стягивает тело тугой, клейкой пленкой. Не пошевелиться.
Яна вдруг понимает, чего отныне боится больше всего на Игре. Не испытаний, не препятствий и не других игроков. Она боится этих красивых, синих, как лед, глаз. 
- В порядке? – спрашивает Лев. – В обморок не упадешь?
Яна не отвечает, молча натягивает комбинезон.
Нет, черт возьми, она не в порядке. Как и он. Как и Лола. Потому что, пока с ней кто-то рядом – никто не в порядке.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ЛИЛОВАЯ КОМАНДА – ВЕЧЕР

Костя чувствовал, что не нравится своей новой партнерше по команде. Он всегда чувствовал, когда не нравился кому-то. Сказывался большой опыт.
Комментатор на помосте назвал ее Кирой, 25 лет, безработная домохозяйка из Нижнего Новгорода. Да, он так и сказал: «безработная домохозяйка». Это было бы даже забавно, но его он представил, как «законченного наркомана» из Москвы.
«Должно быть, мы самая жалкая команда на Игре», думал Костя, разглядывая обнаженную фигуру Киры.
На домохозяйку она никак не тянула. Во всяком случае, на ту, которая каждый вечер встречает мужа в переднике и подтаскивает ему за ужином сраные тарелки с борщом и салатами. Она больше походила на ту, которая кончит мужа кухонным ножом прямо на кухне, а потом вернется досматривать любимый сериал. Вся какая-то побитая. И этот ее шрам…
- Все вместе поприветствуем лиловую команду! – закричал бородач в микрофон, и зрители на лавках отозвались дружным ревом. – Добро пожаловать! Добро пожаловать!
«Добро пожаловать», зло думал Костя, натягивая лиловый комбинезон. Господин гостеприимность. Гондон. Да за одну дозу «спансулы» он бы затолкал ему его санный микрофон в его ссаную глотку…»
Дрожь напала внезапно и мощно. Его трясло, как припадочного. Руки трусились так сильно, что не хотели попадать в рукава комбинезона.
Кира, уже одетая, смотрела настороженно.
- Расслабься, - посоветовала она.
- Я в порядке, - буркнул Костя. – Просто… нездоровится.
- Скажи им. Может, тебя снимут.
Костя поднял глаза на напарницу – издевается или нет?
Издевается.
Изуродованное лицо, наполовину прикрытое черными, как смоль, волосами, кривила ухмылка.
Он ей не нравился, сомнений не оставалось. Она ему… что-то такое в ней было. Косте склонялся к мысли, что ему повезло. А везло ему нечасто.
Трясучка немного унялась и он, наконец, упаковал себя в приятную облегающую ткань комбинезона. Серебряная цепь сковала их с Кирой наручи.
- Костя, - зачем-то сказал Костя, протягивая Кире руку. – Я наркоман.
- Уже нет, - она пожала руку – коротко и неприязненно. – Кира. Безработная домохозяйка.
- Уже нет.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – БЮРЮЗОВАЯ КОМАНДА – ВЕЧЕР

Джин Ю Сон был высокий, худой, можно сказать, тощий. Костлявый. Скелетный каркас выпирал из-под «кожаного» костюма – тонкого и явно маловатого на пару размеров. Но красивого. Изукрашенного вязью замысловатых татуировок, ярко-черных, контрастирующих на изжелта-белой коже.
Когда Джин разделся, его напарница – субтильная двадцатипятилетняя Софья Меркулова из Франкфурта-на-Майне – вытаращила глаза. Он был выше ее на две головы, а его руки были длиннее, чем ее ноги. Казалось, она боялась его даже больше, чем людей в черных мантиях. Человек на помосте сообщил, что до Игры она работала в «Дойче-Банке». За свои тридцать лет Джин Ю Сон никогда не бывал в банках.
- Бирюзовая команда, добро пожаловать на Игру! – взревел комментатор.
Комбинезон был коротковат. Джин чувствовал, как ткань на рукавах и штанинах медленно вытягивается, закрывая сантиметры оголенной кожи, но этого все равно было недостаточно.
Софья оделась быстро (ее комбинезон подходил ей отлично) и снова вытаращилась на напарника немигающим взглядом, словно ожидая какого-то продолжения.
Джин развел длинными руками:
- Как я выгляжу?
Соня моргнула, нервно улыбнулась и не ответила.
Что ее так пугало? Его внешний вид или то, что комментатор представил его, как «шамана-шарлатана»?
- Ты выглядишь, как урод, - ответил за Соню здоровяк в маске. – Но подходящего размера на такую каланчу у меня нет.
«Урод»… Это слово преследовало Джина Ю Сона всю жизнь, как хроническое заболевание. Оно стало настолько привычным, что уже не резало слух.
 - Браслеты вперед, - скомандовал здоровяк.
Джин вытянул левую руку. Софья – правую, заметно дрожащую, как на отсеченье.
Цепь замкнулась – и Джин, наконец, почувствовал. Да, солоноватый, чуть терпкий. Он повел носом и уловил едва различимое, но такое знакомое амбре миндаля и цитруса. Страх, приправленный недоверием.
Металл цепи представлял собой необычный, довольно плотный сплав со странными свойствами. Не золото, конечно, и уж точно не прямой контакт. И все же, это проводник.
Джин собрал пучок тепла в левое плечо, толкнул ниже по руке, к локтю, еще дальше. К запястью под браслетом. Потом резко, сильно, словно шар для боулинга – пустил по цепи.
Она почувствовала. Все было написано у нее на лице. Бледное и анемичное – оно вдруг расслабилось. И словно посветлело. Окольцованная браслетом рука, все еще немного на отлете, больше не дрожала.
- Немного коротковат комбинезон, но в целом не уродский, - сказала она с небольшим немецким акцентом.
- Спасибо, - Джин медленно кивнул.
Порог ее сопротивляемости был крайне низок. Джин Ю Сон мог сделать с ней все, что угодно. Еще один пучок – и она верила бы ему, как брату. Еще два пучка – и она призналась бы ему в любви.
«Три пучка, и она сошла бы с ума» - шепнул на ухо «урод» и довольно заурчал. – «Четыре пучка, и она умерла бы прямо здесь, на глазах у всех».

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ГРИША – ВЕЧЕР

Распределение завершилось. Две сотни человек, сто команд, разноцветное марево на краю поляны – там, где за опушкой, подсвеченной снизу красными фонарями, начиналась «полоса» - ждали своей участи, окруженные вооруженной охраной, страхом и неизвестностью.
Гриша соскочил с платформы на землю и дал команду помощнику. Тот расторопно запрыгнул в кабину, и грузовик покатился вниз по склону. К середине поляны уже ехал другой, точно такой же. На открытой платформе, покачиваясь и погромыхивая, стоял задрапированный черной материей куб в человеческий рост.
Гриша посмотрел на помост. Круус уже был на ногах. В своей черной, лоснящейся шелком мантии с широкими рукавами, он напоминал викария.
Грузовик выехал на середину поляны и остановился. Водитель оставался сидеть в кабине, и Гриша его понимал. То, что скрывалось за черной драпировкой на платформе, пугало его в не меньшей степени.
Бородатый Тавро подсунул Круусу микрофон.
- Дамы и господа! – Круус приветственно развел руки в стороны. – Участники и гости! Добро пожаловать на Игру!
Стартовая арена потонула в восторженном реве, приправленном свистом, рукоплесканием и топотом десятков ног. Участники Игры, словно придавленные этим шумом, казались меньше. Незначительней.
- Меня зовут Онорио Круус и я – Ведущий Игры! ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ИГРУ! – повторил Круус громче.
И вокруг стало еще громче.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ЯНА – ОДНОВРЕМЕННО

Вокруг так шумно, что Яна не сразу замечает человека, подошедшего сзади.  Он трогает Льва за плечо, и тот оборачивается:
- Влад?
Похоже, они знакомы. Влад – сухой, лысый и морщинистый, выглядит довольным.
- Убедился? – спрашивает он, указывая глазами на помост – туда, где приземистый коренастый человек в черной мантии только что объявил себя Ведущим Игры.
- Да, - Лев снова поворачивается к помосту. – Это он.
Влад приветливо улыбается Яне:
- Влад Шпрутов, приятно познакомиться.
- Яна…
- Белковская, - обрывает Влад и в глубоко упрятанных в кожистые глазницы глазах загораются огоньки.
Яна открывает рот, чтобы ответить, но Влад прижимает узловатый палец к губам и указывает на помост.
Шум толпы стих, и Ведущий Игры продолжает. Тягучий бархатистый баритон разносится по поляне, достигая каждого уголка, каждого уха.
- Распределение окончено успешно! У нас есть сто команд! Поприветствуем их!
Толпа снова оживает, волнуется и гудит, накатывает, как шум прибоя… и откатывается, давая Ведущему возможность продолжать.
- Однако, это не все участники, - говорит он, и толпа притихает, прислушивается. – Не все участники Игры!

СТАРТОВАЯ АРЕНА – БЕЛЛА – ОДНОВРЕМЕННО

Баркович – как он велел себя величать – привстал на цыпочках, чтобы лучше видеть и слышать Ведущего.
- Не все участники! – объявил Ведущий.
Круглая голова Барковича повернулась к Белле. На рыхлом лице гримаса злобного недоумения.
- Не все? – спросил он почти требовательно, словно она обязана была знать ответ. – Не все? Какого хера…
Белла не ответила. Она боялась говорить с этим человеком. Если бы не Анна, которую она нашла сразу после распределения и которая сейчас была в полуметре от нее – она бы боялась даже стоять рядом с ним.
Поняв, что ответа от напарницы он не дождется, Баркович вопросительно посмотрел на Анну.
- Не трепыхайся, - буркнула та. – Сейчас узнаем.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ГРИША – ВЕЧЕР

Гриша знал, что за этим последует. Он с опаской подступил к платформе, на которой затянутый черной материей куб слегка покачивался, издавая странное урчание. Очень скоро ему предстояло выполнить последнюю часть своей работы на сегодня. Самую тяжелую часть.
Гриша заметил, как несколько летающих камер, снимавших Крууса, отделились от остальных и перелетели к грузовику.
- Ровно через три часа после старта к нашей Игре присоединится три сотни новых участников!
Толпа рокотала, но Круус продолжал говорить, перекрикивая шумящий прибой:
- Три сотни новых участников будут выпущены на «полосу» после старта!
Громче, громче, громче. Этот шум был буквально пропитан страхом. Гриша и сам ощущал его – затылком, спиной, нутром. Он взобрался на платформу грузовика и застыл перед задрапированным в черное кубом.
- Три сотни участников, которых мы называем Брайа!
«Брайа» - вот он, условный сигнал.
Кадр на экране за помостом поменялся. Теперь там был грузовик,
Гриша протянул руку, ухватил черную драпировку и одним рывком сорвал с куба.
Толпа зрителей и участников выдохнула… и больше не вдохнула. На стартовую арену пала звенящая тишина.
В кубе, оказавшемся на самом деле железной клеткой, сидело существо. Брайа.

Глава 5 – Анна и Брайа

Человек – животное, замечающее, что убивает.
Элиас Канетти

КУХНЯ КУЗНЕЦОВЫХ – УТРО – 35 ЛЕТ НАЗАД

Сестра притащила щенка утром. Месячный, пушистый, наполовину породистый, наполовину нет. Целиком белый, только кончики хвоста и ушей в рыжих подпалинах.
Она назвала его Илюша, но из-за нарушений речи говорила через «А». Алюша.
- Алюша, - повторяла Валя, оглаживая щенка по голове. – Алюша. Алюша.
В маленькой кухне было грязно, плохо пахло и почти полностью отсутствовала еда. Это из плохого. Их хорошего – они с сестрой были одни. Мать с отцом еще не вернулись.
- Отец не разрешит оставить, - увещевала Аня. – Зачем ты его принесла?
Сестра не слушала. Она никогда не слушала. Она была младше Ани на два года, но в развитии отставала на все пять. И все же Аня могла найти с ней общий язык. Единственная в семье, кто мог. Просто нужно было иметь терпение.
Валя мяла в руке хлебный мякиш.
- Какой красивый он, а? Красивый Алюша!
- Вышвырнет на улицу, - продолжала Аня. – И тебе еще всыплет. И что за имя такое? Илюша…
- Самое красивое мальчиковое имя, - отвечала Валя. – Алюша – моя любовя.
Валя уже запихивала в пасть Илюши хлебный шарик. Щенок жевал.
- Покушай вот. Вкуснота? Вкуснота же!
- Не прикармливай его, потом не отвяжется.
- Он голодовал, Алюша… Он мое! Я его нашла.
- Где ты его нашла?
- Он мое!
- Твое-твое. Где ты его нашла, Валька?
Сестра махнула облепленным хлебом пальцем в неопределенном направлении:
- Тама…
Она уже и не помнила. Шла и увидела. Или он сам ее заметил, прибежал.
Сестра частенько тащила в дом всякую живность, но обычно до квартиры прикормыши не доходили – мать или сестра отваживали их на подходе. Хотя, правильнее было бы сказать – не доходили до отца. Иначе все могло закончиться очень плохо.
Аня надеялась, что в этот раз тоже обойдется. Но Илюша был уже в квартире, и сестра ни за что не отдаст его просто так.
- Давай отнесем его обратно, - попыталась Аня еще раз.
- Нет! – Валя сгребла щенка в охапку и прижала к тощей груди. – Мое!
- А ты подумала, может, его там мама ждет? Плачет. И он тоже за ней плачет, горько-горько.
Влажный рот Вали, и без того всегда приоткрытый, вытянулся в удивленное «О».
Аня поняла, что попала в точку.
- А если… если… - Валя мучительно пыталась облечь мысль в слова. – А если я буду его новой мамой, он перестанет плакать? Не плакай, Алюша…
Она снова гладила щенка по голове. Влажная ладошка стягивала шерстку назад, и черные глазки смешно выпучивались, оголяя белую окантовку склер.
- Ты будешь жить со мной. Я буду за тобой захаживать. Буду любить тебя маминой любовю.
Илюша был не против. Он облизывал руки своей новой мамы, перепачканные хлебным мякишем.

КУХНЯ КУЗНЕЦОВЫХ – ДЕНЬ – 35 ЛЕТ НАЗАД

- Блохастый?
Отец вернулся в обед. Аня очень надеялась, что мать придет первой, с ней было бы проще. Но…
-  Жрать принеси, – бросил он в сторону Ани, усаживаясь за стол.
Грузный, мятый, вечно небритый и уже пьяный.
- Блохастый, спрашиваю?
Валя сидела на стуле в углу кухни, Илюша лежал на ее коленях. Сытый и довольный жизнью.
Аня открыла холодильник.
Вонь, коричневые липкие стенки и почти никакой еды.
- Есть макароны. Вчерашние. Будешь?
- Давай что есть. И водку неси.
Пока Аня собирала на стол, отец закурил и снова посмотрел на Валю с Илюшей.
- Если он тут обгадится, будешь убирать.
- Он не гадкий… - тихо пробормотала Валя.
Отец проигнорировал это. Валю он никогда не слушал, вообще не воспринимал, словно она была пустым местом. Аня знала, что все свои вопросы он адресовал ей, даже когда смотрел на младшую дочь.
Отец проглотил рюмку и принялся за макароны.
Почуяв запах еды, Илюша оживился, вытянул шею.
- Унюхал, - усмехнулся отец. – Голодный, небось.
Отец прикончил макароны, по ходу опрокинув еще три рюмки. Сыто откинулся на спинку дивана. Звучно рыгнул – обычный ритуал после еды. Закурил.
- Ну, давай его сюда, - пощелкал он жирными пальцами.
Валя испуганно смотрела на отца. Маленькие ручки сильнее прижимали щенка к коленям.
- Давай-давай, - отец вытянул руку. – Посмотрим, что за зверь. Да не съем я его.
Валя встала со стула и засеменила к столу. Отец защепил щенка за шкирку двумя пальцами и поднял в воздух. Поджав лапки, Илюша висел над столом белым пушистым комком.
- Больно! - в ужасе прошептала Валя.
- Не больно, - буркнул отец, с прищуром разглядывая щенка. – Их матери так носят, за загривок. Ну, и как его зовут?
- Алюша…
- Как?
- Алюша.
- Илюша, - сказала Аня.
Отец расхохотался.
- Ну и кличка! Какой он Илюша? Белый Бим! Или… как его… Белый Клык! Во! Нормальная кличка.
- Он Алюша… - шептала Валя.
- Беспородный, - заключил отец, разглядывая щенка. – Это вообще кобель? Может, сука…
Валя непонимающе хлопала глазами.
- Если сука, можно Матильдой назвать. Всегда мне нравилось. Матильда.
- Он Алюша.
Аня не могла поверить своим ушам. Неужели отец собирался оставить пса?
- И чем кормить будем?
- Всяким… - отвечала Валя с сомнением. –  И кашей. И хлебом. И конфетами. И цветами.
- Цветами! – хохотнул отец. – А спать где будет?
Глаза Вали зажглись, точно пара крохотных фонариков:
- Со мной! В моей кровати!
- Угу-ум… - промычал отец. – С тобой? Водки еще налей, - бросил он Ане.
Та наполнила рюмку. Отец проглотил ее, продолжая держать щенка над столом.
- А срать куда будет?
Вопрос поставил Валю в тупик. Резкие грубые слова всегда производили на нее такой эффект.
- Не знаю…
- Зато я знаю, - отец вставил в зубы очередную сигарету. – Прямо тебе в кровать. Или ко мне. Или на пол.
И, прежде чем Валя успела что-то ответить, он швырнул щенка через стол. Тот упал на пол, взвизгнув от боли, и хотел было ринуться наутек, но Валя успела поймать его. Обхватила руками, прижала к себе.
- Чтобы его в доме не было, - отец закурил сигарету.
- Нет! – заверещала Валя. – Не дам! Мое! Мое!
Но отец говорил уже не с ней. Он смотрел на Аню, которая была его переводчиком с «отсталого» на человеческий.
- Ты поняла?
Валя ревела. Горячие слезы неестественно быстро и обильно текли по ее щекам.
«Мое! Алюша! Мое! Мое!»
- Поняла, - ответила Аня.
«Пожалуйста, папочка! Я хочу его! Пожалуйста!»
- Угомони ее, башка болит.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ГРИША – ВЕЧЕР

Гриша инстинктивно отшатнулся на пару шагов, нащупал левой ногой пустоту и едва не свалился с платформы. Он неуклюже спрыгнул с нее и отошел от грузовика не дистанцию, позволявшую почувствовать себя в безопасности и при этом сохранить лицо.
Существо было размером с бульдога. Больше всего оно походило на «фонарь Джека» на ножках: шарообразная кожистая голова-тело (только в некоторых местах торчала пучками редкая черная шерсть) была усажена на две мускулистые ноги, напоминавшие задние прыжковые кузнечика. Изогнутые в обратную сторону коленные уставы возвышались над телом шишковатыми набалдашниками. Ноги венчали четырехпалые лапы с острыми кривыми когтями, царапавшими металлический пол клетки. Между ногами болтался тонкий кожистый отросток, мотавшийся из стороны в сторону со скоростью пропеллера. Рассекая воздух, хвост издавал тонкий посвист, от которого стыла кровь в жилах.
Грише пришло в голову, что этот звук станет последним для многих участников, столкнувшихся с брайа на «полосе».
Существо было слепо, на круглом теле не было глаз – только пара продольных прорезей по бокам, служивших ушами. Почти всю переднюю часть головы занимала улыбающаяся пасть – огромная, оскалившаяся акульими, острыми, как бумага, зубами. Тварь открыла ее, точно собака, вывалив длинный серый язык, и Гриша насчитал три ряда зубов.
Больше всего пугала скорость. Существо совершало резкие, порывистые движения внутри клетки, реагируя на звуки, исходившие извне. Движения настолько быстрые, как если бы они были записаны на 12 кадрах в секунду. В них чувствовалась нечеловеческая сила. Неживотная сила.
Брайа рванулся в сторону трибун, ударился о прутья клетки и зашипел. Зрители инстинктивно отпрянули, кто-то закричал. Вскоре поднялся гомон, перекинувшийся сначала на участников, а потом и на людей на помосте.
Гриша почувствовал, что у него холодеют ладони. Оторопь сменилась отупляющим страхом. Он вдруг понял, зачем Ведущий закупил и завез сюда две сотни новых ховербайков. Почему зрители будут вести наблюдение за Игрой с воздуха. И зачем нужен тот загон в конце «полосы»…
Три сотни этих тварей… три сотни.
Никто не выживет внизу. Никто.
«Фью-ю-ю-ю» - свистел кожистый хвост.
Гриша отступил еще на пару шагов. Если брайа рванется в его сторону – он побежит.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – АННА – ВЕЧЕР

Анна смотрела на существо в клетке, и дурное предчувствие скребло изнури. Предчувствие, которое никогда раньше не подводило. Рядом всхлипывала Белла. Студенистое тело, обтянутое оранжевым комбинезоном, судорожно подрагивало. Прикованный к толстухе Баркович таращил глаза на клетку. Надменное выражение слетело с его лица, как сдунутые былинки одуванчика, сменившись удивлением.
Игроки галдели, толкались, привставали на цыпочках, стараясь разглядеть диковинную тварь. По толпе зрителей прокатился вздох, быстро подхваченный игроками. Со своего места Анна не видела, что произошло – обзор заслонил здоровенный детина, протиснувшийся вперед - но решила, что причиной послужило некое действие существа.
«Может, оно вырвалось наружу?» - мелькнула мысль.
Вот была бы потеха.
Потом послышался голос Ведущего, и галдеж стих.
- Брайа, - повторил Круус в микрофон. – Разработка военных инженеров, вышедшая на этап испытаний. Оружие поистине удивительное. Инновационное.
«Оружие», - пронеслось в голове у Анны, и по спине побежали мурашки. – «Боевой прототип на Игре…»
- Оружие?.. - проскулила Белла, вторя мыслям Анны. – Ору…
- Раньше в качестве гончих мы использовали собак, - продолжал Ведущий. – Диких кошек. Год назад даже медведей-людоедов. Могу заверить, господа и дамы, что по сравнению с брайа, все они – вегетарианцы.
Гул, ропот и крики. Движение в разноцветном мареве участников.
Сколько может вытерпеть человек, прежде чем взбунтуется инстинкт самосохранения? Прежде чем загнанная толпа восстанет против своих тюремщиков? Анна подумала – случись это прямо здесь, прямо сейчас, поддержала бы она мятеж? Пошла бы со всеми на верную смерть?
Нет. Не пошла бы. Она здесь не за этим. И не ради себя.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ЯНА – ОДНОВРЕМЕННО

- Готов спорить на свою шляпу, Круус выиграл жирный тендер на проведение испытаний, - Влад выглядит так, словно сам получил куш от сделки.
«Он безумен, как Шляпник», - думает Яна.
Напарница Влада – полненькая и низенькая Маша Баранова – похоже, того же мнения. Она то и дело бросает на напарника тревожные взгляды и, кажется, вот-вот даст деру.
- Напишешь об этом расследование, - отвечает ему Лев, – если выберешься отсюда живым.
- Это вряд ли, - улыбаясь, тянет Влад, а глаза Маши расширяются еще больше. – Слыхал я про эти прототипы. Новый вид биооружия.
- Ну, еще бы, - отзывается Лев. – На свете вообще есть вещи, о которых тебе неизвестно?
Влад сыто жмурится:
- Я давно плохо сплю.
Яна предпочла бы знать меньше. Как можно меньше до того, как прозвучит стартовый выстрел.
Будто ей назло, Ведущий продолжает вещать:
- Игроки! У вас есть фора в три часа. Советую воспользоваться ей максимально.
- Воспользоваться максимально, - эхом повторяет Лев и поворачивается к Яне. – Как у тебя с дыхалкой?
Вопрос до того неожиданный, что даже немного смешной.
- Раньше регулярно бегала по утрам, - отвечает Яна. – По три километра.
- Это хорошо, - говорит Лев и снова поворачивается к помосту.
Яна хочет спросить, насколько у него хорошо с выносливостью (она слыхала, что журналисты поголовно курильщики), но останавливает себя.
Она хочет знать меньше. Как можно меньше.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ИЛЬЯ – ОДНОВРЕМЕННО

- Колобок на ножках, - Илья старался, чтобы его голос звучал беззаботно. – Хорошего пинка и полетит, как мяч.
Еву явно не впечатляла его бравада. Она неотрывно следила за тварью - та как раз принялась метаться внутри, врезаясь в железные прутья с шипением, раскачивая клетку.
Как ни старался Илья сохранять бодрость духа, давалось это с трудом. Он тоже видел это существо, видел, на что оно способно. Он занимался спортом, сколько себя помнил, и умел распознавать силу. И существо, раскачивавшее клетку ударами мускулистого тела, обладало ей вполне. Чрезмерно.
- Нужно выяснить их слабые места, - вдруг сказала Ева. – Они должны чего-то бояться. Воды, огня, громких звуков…
- Резких запахов, – вмешался Арсений, доктор из Воронежа.
Илья запомнил его имя. Арсений первым вышел на распределение, в неизвестность. Достойный поступок.
- С резкими запахами проблем не будет, как только эти твари нас догонят, - продолжал Арсений.
Илья прыснул. Ему было жутко страшно и смешно одновременно. Разве такое бывает?
Напарница Арсения, панковатого вида женщина - Илья назвал бы ее «крутой бабой» - смерила доктора оценивающими взглядом. Она хотела что-то сказать, но не успела – снова заговорил Ведущий.
- Игра вот-вот начнется! - раздался голос из динамиков, и арена погрузилась в напряженную тишину, разбавляемую ударами мясистого тела о металлические решетки. – В Игре участвует две сотни человек, сто команд. Участники распределены попарно по принципу мужчина-женщина. В Игре пять испытаний. В конце пятого останутся только двое – одна команда. В Игре всего один приз –жизнь и свобода. Победители получат его незамедлительно.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ЛЕВ – ОДНОВРЕМЕННО

Ведущий выдерживает паузу, позволяя игрокам переварить информацию.
Ропот. Гомон. Шум.
«Шум и ярость», - вспоминаю Фолкнера.
Все они знали это раньше, но не верили до конца. Не верят и сейчас.
А я уже на второй стадии умирания. На смену неверию приходит гнев.
Кто он такой, чтобы диктовать мне свои правила? Кто они все такие, чтобы решать, как я должен жить и как умереть? Кто наделил их правом даровать мне мою же жизнь?
- Суки, - цежу сквозь зубы в бессильной злобе. – Твари.
Гневу нужен выход, и я с удивлением понимаю, что хочу выйти на «полосу». Как можно скорее.
- Да, они такие и есть. И мы скоро станем такими же, - патетически замечает Яна. – Им того и надо. Это ведь шоу. Зрелище.
Как будто в подтверждение ее слов, Ведущий продолжает:
- В Игре есть пять правил дозволенности-недозволенности. Я озвучу их поочередно одно за другим. Правило один: игрокам запрещается размыкать цепь любыми способами. Правило два: игрокам запрещается причинять вред партнеру по команде.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – БЕЛЛА – ОДНОВРЕМЕННО

Белла едва не застонала от облегчения. Она бросила быстрый взгляд на Барковича и уловила неудовольствие на его лице.
Если бы она могла видеть сейчас свое, она бы увидела злорадство.
«Ну, что ты скажешь теперь, скотина?» - прочла бы она на этом лице. – «Только попробуй меня тронуть!»
- Правило три: командам разрешаются любые действия в отношении других команд.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ИЛЬЯ – ОДНОВРЕМЕННО

- Хо-хо-хо! – Илья обернулся к Арсению. – Когда мы встретимся в следующий раз, пощады не жди. Я так понимаю, мы теперь соперники.
- До конца Игры пять испытаний, - рассудительно ответил тот. – Даже на войне заключают временные союзы.
Илья усмехнулся:
- То есть, поубиваем друг дружку не в первом, а в пятом?
Арсений кисло улыбнулся:
- Что-то вроде.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – АННА – ОДНОВРЕМЕННО

- Правило четыре: игрокам разрешаются любые действия в отношении зрителей, посчитавших нужным вмешаться в Игру.
Зрительские трибуны задули протяжное «Бу-у-у-у».
У Анны засосало под ложечкой. Она инстинктивно потянулась рукой к левой груди, нащупала уплотнение. Продолговатое и твердое – оно было там.
- Правило пять: зрителям, посчитавшим нужным вмешаться в Игру, разрешаются любые действия в отношении игроков.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – КИРА – ОДНОВРЕМЕННО

Кира почему-то сразу вспоминает о Грише. Наверное, потому что он единственный «зритель» на Игре, которого она знает.
Интересно, решится ли он вмешаться в Игру?
Она представляет его верхом на ховербайке, пикирующим вниз на несчастную загнанную команду (на ее команду) с длинным мачете для рубки тростника в руке. Почему воображение рисует именно мачете, Кира не знает, но отчетливо видит лезвие. Блестящее в свете двух лун. Гриша проходит на бреющем прямо над ними… ВЖИК! – и ее голова летит с плеч. Из ровного среза на шее в воздух выстреливает фонтан крови…
- Любое нарушение «правил недозволенности» карается немедленной дисквалификацией.
«Дисквалификация» - насмешливо думает Кира.
Как будто речь идет о сраном футбольном матче. Если бы за вторую «желтую» футболистам стреляли в голову – матчи превратились бы в соревнования по кикеру.
- За соблюдениями правил следят обученные люди, - короткий кивок Ведущего в сторону сидящего рядом Эдвина, - поэтому не советую испытывать судьбу. Там, где не уследит глаз, уловит техника. В каждого из вас вживлен радиомаяк, вы знаете его функции. Не вынуждайте нас использовать эти функции. Помните – мы видим каждое ваше движение, отслеживаем каждую экстрасистолу.
Кира хорошо помнит «функцию самоликвидации». Крошечная бомба в ноге до сих пор причиняет боль.
- Первое испытание – мы называем его кросс!
Рокот трибун утопает в рукоплесканиях.
- Внимание, игроки! Стартовое место позади вас обозначено красными огнями. Перед стартом всем буду выданы компасы, фляги с водой и фонарики. Я перечислил предметы в порядке важности. Без фонариков вы сможете обойтись – «полоса» щедро подсвечена прожекторами, к тому же, сегодня двоелуние. Фляги всегда можно наполнить из ручьев и мелких рек, коих на «полосе» предостаточно. Компасы… без компаса вас ждет неминуемое и скорое выбывание.
«Выбывание» - отзывается в голове у Киры.
Почему не называть вещи своими именами? К чему это спортивный сленг здесь, на Игре?
- Это все, что у вас есть. Остальное найдете сами. Оружие, провиант, временные убежища. Все это есть на «полосе». Кому это достанется?
- Сильнейшим! – отзываются хором трибуны.
- Кому это достанется? – снова спрашивает Ведущий.
- СИЛЬНЕЙШИМ! – повторяют трибуны.
- Кому достанется все?
- СИЛЬНЕЙШИМ! СИЛЬНЕЙШИМ! СИЛЬНЕЙШИМ!

УЛИЦА – ДЕНЬ – 35 ЛЕТ НАЗАД

Валя несла Илюшу в руках, крепко прижимая к себе. Пожалуй, чересчур крепко – щенок выглядел сдавленным и испуганным. Они с Аней шли уже минут двадцать, но Валя никак не могла припомнить, где нашла щенка.
- Если ты не вспомнишь, где нашла, придется бросить его тут, - говорила Аня. – Тогда он никогда не найдет родителей и останется тут навсегда. Будет бродить, пока его не собьет машина или не съедят другие собаки.
Это было жестоко, но с Валей иногда по-другому нельзя.
- Я стараюсь, сильно припоминаю! - хныкала Валя. – Я нашла его… я его нашла…
Они крутила головой с такой силой, что Аня боялась, как бы та не отделилась от шеи и не покатилась по мостовой. Впрочем, глупее от этого Валя все равно бы не стала.
Аня в очередной раз укорила себя за такие мысли. Она запрещала себе плохо думать о сестре, даже когда очень на нее злилась. Но иногда это было трудно. Не думать о чем-то вообще очень трудно, особенно если это что-то запретное или плохое. В свои 10 лет Аня хорошо усвоила эту маленькую истину.
- Вон тама! – закричала Валя, указывая пальцем. – Вон тама я нашла!
Они только что зашли в соседний двор, образованный стоящими квадратом серыми панельными многоэтажками. Посреди двора была детская спортплощадка, а сразу за ней тянулся ряд ржавых приземистых гаражиков.
- За гаражами? – спросила Аня.
- Тама! Пошли, я покажу! – Валя ломилась вперед через чахлые кусты палисадника.
Она нашла щенка в проходе между гаражами, вот только не могла вспомнить, в каком именно. Все проходы были одинаково узкими и грязными, во всех одинаково воняло застарелой мочой.
Они проверили все, но ни щенков, ни матери нигде не было. Только в одном проходе лежала старая картонная коробка, набитая каким-то тряпьем. Судя по клочкам шерсти, налипшим на ткань, когда-то коробка служила щенкам колыбелью.
- Наверное, здесь, - неуверенно сказала Аня. – Клади его в коробку.
Аня не ожидала, что будет просто. Валя не хотела отрывать щенка от себя.
- Давай, клади. Скоро придет его мама.
Валя медлила. Глаза уже были на мокром месте. Она держала Илюшу в руках, маленькие розовые пальчики впивались в пушистую белую шерсть щенка, точно инопланетные паразиты.
Аня решила идти ва-банк:
- Клади, пока не пришел его папа! Если он нас увидит, Илюше не поздоровится.
Валя сдалась. Наклонилась, опустила Илюшу в коробку.
- Пока, Алюша. Я буду тебя любить. Буду тебя помнить. Буду навещать.
Илюша скулил, вставал на задние лапы и царапал передними стенки коробки. Если он выберется, то точно увяжется следом.
- Вот уж нет, - сказала Аня. – Давай, уходим.
Она потянула сестру за руку.
- Пока, Алюша! – махала Валя рукой. – Пока! Пока!

КОМНАТА АНИ И ВАЛИ – ДЕНЬ – 35 ЛЕТ НАЗАД

Аня вернулась домой раньше обычного. Весь день ее тошнило, и школьная врачиха отпустила ее с уроков. Так случалось уже не первый раз. Аню частенько тошнило, иногда и рвало. Однажды ее вырвало прямо во время урока, на парту, на учебники и на соседку спереди. Крику было…
Школьная врачиха считала, что у нее слабый желудок. Аня считала, что ее желудок в полном порядке, если принимает свежую пищу из свежих продуктов. К сожалению, случалось это не всегда.
Комнату они делили с сестрой на двоих. Длинная, узкая, не видевшая ремонта со сдачи дома. Две старых парты, два стула, облезлый шифоньер и двухъярусная кровать. Аня спала на верхнем ярусе, Валя внизу. Класть ее наверх было небезопасно – иногда она ходила по ночам.
Родители еще не вернулись. Валя была дома. Она всегда дома. Поначалу мать боялась оставлять ее без присмотра – еще, чего доброго, спалит дом. Но Валя, на удивление, оказалась довольно самостоятельной и сознательной для своего «дефекта», как называла это мать. И вскоре ее стали оставлять одну. Сначала на несколько часов, потом на весь день - до прихода Ани.
Каждый раз, возвращаясь домой, Аня не могла избавиться от легкой тревоги, точившей изнутри. Как там Валя? Что, если она придет, а сестра… что? На этот вопрос Аня боялась себе ответить. Ведь это точно должно быть что-то ужасное.
То, что Валя снова притащила щенка в дом, Аня поняла, едва переступив порог спальни. Во второй половине дня зарядил плотный дождь, и в комнате отчетливо пахло мокрой псиной. К тому же, из-под кровати кто-то тихо скребся.
Врать Валя не умела. Ее лицо отражало решительно все ее эмоции с почти телевизионной точностью.
- Где он? – потребовала ответа Аня, и сестра тут же показала.
Под нижним ярусом кровати было два больших выдвижных ящика для хранения постельного белья и всякого хлама. Валя потянула один, и на свет божий явился мокрый, дрожащий то ли от страха, то ли от холода Илюша.
- Он пришел сам, - сказала Валя. – Я не звала…ну, во сне только, он мне приснился, и я позвала во сне. А сегодня я на улицу вышла, а он тама…
Аня могла поверить в эту историю. Не про сон, конечно – для таких сказок она была слишком взрослая. Но пес вполне мог найти обратную дорогу по запаху.
- Надо отнести его обратно, пока отец не вернулся, - сказала Аня.
- Нет! – Валя уже прижимала щенка к груди. – Не отдама теперя! Мое! Он опять прибежит, я знаю. Теперя я его мамочка!
Аня растеряно смотрела на сестру. Второй раз Валя щенка так просто не отдаст, это уж точно. Да и потом, что с ним делать? Он ведь действительно может прибежать снова.
На Аню накатило ощущение полной беспомощности. Она ненавидела такие моменты – когда совершенно не знаешь, что делать. И спросить не у кого. Ах, если бы у нее самой была старшая сестра. Умная, взрослая, к которой всегда можно обратиться за советом. За помощью.
- Он будет жить здеся, никто не узнает, – Валя укладывала щенка обратно в ящик. – Я буду захаживать за ним. Буду приносить ему еду и воду.
Она сказала «водУ», с ударением на «у», и Аня не смогла сдержать смешка.
Иногда Валя ужасно ее смешила.
- Его найдут,  - с сомнением сказала Аня. – Вот увидишь.
Впрочем, ничего другого в голову сейчас не приходило. Разве что, в следующий раз занести щенка подальше. Но кто знает этих собак, говорят, у них замечательный нюх. А если он придет в третий раз? Валя окончательно утвердится в мысли, что он ее ребенок. И тогда она скорее уйдет жить на улицу вместе с ним, чем позволит забрать его в третий раз.
- Ладно, пусть побудет до завтра, - сказала Аня. – Дальше посмотрим, что с ним делать.
Валя закрыла ящик и кинулась сестре на грудь, заключила в объятиях.
- Ладно, пусти, пусти. Он там не задохнется?
- Неа! - ответила Валя, отпуская сестру. Ее щеки пылали, глаза горели. Счастливое дитя. – Я принесу ему чего-нибудь!
Она метнулась на кухню и через пару минут притащила блюдце с молоком.
- Алюша любит молочко.
- Ты там зальешь все и будет вонять.
Но Валя уже не слушала. Она открыла ящик и поставила блюдце на скомканные тряпки перед Илюшей.
Пес лакал с жадностью.
Валя сияла.

КОМНАТА АНИ И ВАЛИ – ВЕЧЕР – 35 ЛЕТ НАЗАД

Мать нашла Илюшу тем же вечером.
Это было несложно. Спустя пару часов после заточения в тесном, темном пространстве ящика пес начал скулить. Сначала тихо и прерывисто. Потом громко и безостановочно, с подвываниями. И останавливался, только когда Валя открывала ящик и брала его на руки. Однако стоило щенку вновь оказаться в ящике, и все повторялось.
Мать услышала вой и очень быстро отыскала его источник. Она уже успела принять четвертину домашней наливки, и от нее разило вишней и спиртом.
- Солнце, мы не можем его оставить, - говорила мать, поглядывая на Валю из-под полуприкрытых век. Голос как всегда осиплый, будто простуженный.
Она стояла посреди комнаты в своей классической позе – левая рука уперта в бок, вторая подносит к губам сигарету. Аня ненавидела табачную вонь – она въедалась в одежду намертво, и в школе на нее косо смотрели.
- Ма-а-а-а!  - ревела Валя, прижимая к себе затисканного Илюшу. – Ну ма-а-а!!!
- Солнце мое, я здесь ничего не решаю, - отвечала мать, посасывая сигарету и пожимая тощими плечами. – Скажу отцу, когда он придет, дальше решайте сами. Попроси его, если хочешь, но…
Она не договорила, но было ясно, что значит это «но».
Ей просто плевать, думала Аня. Плевать настолько, что даже если отец освежует щенка на глазах у Вали, а потом прибьет гвоздями к притолоке – она даже не подумает вмешаться.
- Ма-а-а, не говори ему! – ревела Валя. – Ну-у не нада-а-а-а!
Мать уже не слушала – она пошла прочь из комнаты, поманив за собой старшую дочь.

КУХНЯ – ЧУТЬ ПОЗЖЕ – 35 ЛЕТ НАЗАД

Когда Аня вошла в кухню, мать закрыла за ней дверь на задвижку.
Валя билась с другой стороны, утробно завывая.
- На вот, - мать пихнула в ладонь Ани несколько смятых купюр. – Сходи в магазин, купи три бутылки водки и колбасу. Подешевле какую-нибудь.
Значит, сегодня опять будут пить.
Только не сегодня. Только не тогда, когда в доме Илюша. Не тогда, когда сестра вот так воет.
- Не пойду, - Аня швырнула деньги на стол.
Мать смотрела тяжело.
- Нарываешься?
Аня выдерживала взгляд. Она знала мать. Знала, на что та способна в гневе.
Но сегодня… нет, не сегодня.
- Не пойду, - упрямо повторила Аня. – Сама покупай.
Мать рванулась вперед. Одной рукой схватила Аню за запястье и развернула боком – так, чтобы было удобнее бить. Не отпуская (она всегда держала до последнего), второй рукой сдернула с ноги тапок на деревянной подошве.
Лупила она сильно, размашисто и куда придется – в основном по заднице, но иногда прилетало и по пояснице. Она была удивительно сильной для своего тощего телосложения. Тесное пространство кухни стегали жесткие короткие шлепки.
Аня сносила побои молча. Только выгибалась вперед немного, инстинктивно уходя от удара. Второй рукой она не прикрывалась – наученная горьким опытом, знала, что пальцы может «отсушить» на раз.
Мать остановила порку. Оплывшее лицо с набрякшими под глазами мешками пошло красными пятнами.
- В магазин. Быстро!
Аня схватила деньги и открыла дверь. Поймала зареванную сестру, потащила по коридору.
- Ма-а-а! – выла Валя. – Ну не нада-а-а-а!

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ИЛЬЯ – ВЕЧЕР

Ведущий постучал пальцем по микрофону, призывая к тишине.
- Правила первого испытания очень просты.
Илья весь подобрался, прислушался, шикнул на Аресения, который о чем-то переговаривался с Евой.
Спорт научил его одной истине: правила важны. Нужно знать правила игры, если хочешь выиграть.
- После старта, - говорил Ведущий, - команды углубятся в лес и двинутся по «полосе» в северо-северо-восточном направлении. Советую придерживаться этого курса. Как узнать, что вы не сбились с курса? Самый верный признак – камеры и прожекторы на деревьях. Если их стало меньше или они исчезли совсем, а лес вокруг потемнел и загустел – значит, вы сошли с «полосы». Советую как можно скорее вернуться на нее. Почему?
Ведущий замолчал, словно действительно ждал ответа.
Никто не знал.
И правда, думал Илья, почему? Почему просто не смыться с «полосы», правилами это не запрещается. А что дальше? Заблудиться в лесу и пойти на корм дикому зверью? Или брайа? Насколько велик этот лес? До ближайшей цивилизации, может быть, сотни километров. А, может, всего десятки?
Так и не дождавшись ответа, Ведущий продолжил:
- На «полосе» вас ждут препятствия, это так. Ловушки. Голодная лесная фауна. Путь неблизкий. Путь трудный. И, тем не менее, «полоса» – ваше спасение. Единственный шанс пережить первое испытание – дойти до ее конца. И сейчас я объясню, почему. В конце «полосы» есть пустырь. Голое пространство посреди леса наподобие этой поляны, только во много раз больше. Посреди этого пустыря…

СТАРТОВАЯ АРЕНА – АННА – ОДНОВРЕМЕННО

Предчувствие беды уже не скребло – оно грызло изнутри бритвенно-острыми зубами брайа. Развязка близка, Анна была уверена в этом, как в себе. Развязка, не сулившая ей, Анне, ничего хорошего.
- …этого пустыря есть еще один загон. Наподобие тех, где вас держали еще недавно, - Ведущих махнул в сторону решетчатых загонов посреди арены. – Это ответ на вопрос, почему вы должны бежать. Бежать быстро. Бежать, как никогда не бегали в жизни. Загон в конце «полосы» примет только семьдесят команд. Сто сорок человек. Только семьдесят команд укроются там. Только семьдесят команд спасутся. Всех, кто останется снаружи, кто останется за закрытыми воротами, будет ждать одна и та же судьба. Какая? Я продемонстрирую. Как говорится, лучше один раз увидеть…

СТАРТОВАЯ АРЕНА – ГРИША – ОДНОВРЕМЕННО

Гриша обернулся – на поляну выкатил еще один грузовик. На открытой платформе покачивался еще один задрапированный в черное куб в человеческий рост.
Что это? Еще одна клетка? Еще один брайа?
- …чем сто раз услышать.
Грузовик подкатил вплотную к первому, на платформе которого метался в клетке слепой брайа, и остановился. Водитель выскочил из кабины, запрыгнул на платформу и замер, ожидая команды.
Гриша посмотрел на помост.
Онорио Круус поднял руку:
- Дамы и господа, поприветствуем…

СТАРТОВАЯ АРЕНА – АННА – ОДНОВРЕМЕННО

- …игрока номер «ноль»!
Водитель схватил за край черную материю и сдернул ее с куба.
Анна зажмурила глаза.
И снова раскрыла.
Глаза ее не обманули. Как и предчувствие.
За железными прутьями решетки – худая восемнадцатилетняя девушка.
Ее дочь.

КОМНАТА АНИ И ВАЛИ – ВЕЧЕР – 35 ЛЕТ НАЗАД

Мать не сказала отцу, что Валя снова приволокла Илюшу в дом. Во всяком случае, пока.
Ожидание изматывало. Вот уже третий час родители и еще двое гостей – страшный мужик и еще более страшная баба, Аня их не знала – распивали на кухне. Шумели. Бранились. Смеялись. На весь дом воняло чем-то жаренным, точнее, сожженным в растительном масле.
Аня и Валя сидели в своей комнате. Они закрыли дверь, чтобы голоса и запахи не проникали внутрь, но они все равно проникали. Аня чувствовала бы себя куда спокойнее, если бы могла запереть дверь изнутри на замок, но замок был сломан – отец «свернул ему голову», когда вломился в спальню в прошлый раз.
Аня пробовала делать уроки, но не могла сосредоточиться и вскоре бросила. Пыталась читать журнал, но мысли то и дело возвращались к Вале и ее проклятому щенку. Вот уже битый час сестра сидела на кровати, положив Илюшу на колени, и ласково гладила, воркуя что-то бессвязное.
Интересно, о чем она сейчас думает? Аня часто гадала, что происходит у сестры в голове. Этот вопрос всегда занимал и беспокоил ее. Понимает ли она, что Илюшу в доме не оставят? Что рано или поздно его вышвырнут, и то, насколько болезненно все пройдет, будет зависеть только от настроения отца и количества выпитого им алкоголя. Что, в худшем случае, достанется всем троим: ей, Вале и Илюше.
Вряд ли сестра беспокоилась о чем-то подобном. Казалось, будущего далее чем на пять минут вперед для нее просто не существовало. Для нее было только здесь и сейчас. Аня ей завидовала. Как это, должно быть, замечательно – совсем не думать о будущем.
Аня не могла не думать о будущем. В отличие от сестры, она думала о нем постоянно. Почти все время ей приходилось прогнозировать вероятность тех или иных событий, а потом вырабатывать наилучшую стратегию действий в настоящем. Когда живешь в непредсказуемых, взрывоопасных условиях – а именно в таких она и жила – приходится думать наперед.
К сожалению, прогнозировать и вырабатывать получалось не всегда. Все из-за фактора «Х», которым была Валя… Валя, которая всегда могла…
Грохот и скрип отодвигаемых стульев вырвал Аню из размышлений.
Она насторожилась и прислушалась.
Шаги в коридоре.
Тяжелые, пьяные голоса.
И сердце в пятки…
- Прячь щенка! Валька, слышишь, прячь…
Поздно.
Дверь открылась. Отец, мать и двое страшных незнакомцев заполнили собой пространство тесной спаленки. Вместе с ними в комнату хлынул запах спирта и вонь горелого масла.
Валя сгребла щенка в охапку, забралась с ногам на кровать, забилась в угол.
«Ну, вот и все», - подумала Аня.

КОМНАТА АНИ И ВАЛИ – ВЕЧЕР – 35 ЛЕТ НАЗАД

Отец был пьян и зол. И без того вечно отекшее лицо распухло и раскраснелось еще больше.
Одной рукой он держал за шкирку Илюшу – пес сжался в почти идеальный клубок, прижав уши к голове и притянув всю заднюю часть к животу. Другой рукой отец держал Валю за запястье. Она смотрела на него широкими, влажными (но еще не полными слез) глазами. Приоткрытый рот мокро блестел.
- Дай… - едва слышно прошептала Валя.
Пальцы отца сильнее сжались на ее запястье. Сестра вся вытянулась, шумно задышала, глаза стали еще шире.
- Пусти ее! – крикнула Аня.
Никто не обратил на нее внимания.
- Что я говорил? Я говорил, чтобы его в доме не было! Говорил или не говорил?
Аня знала, что вопрос адресован ей.
- Он сам пришел, - сказала она. – Наверное, нашел по запа…
- Сам пришел?! – оборвал отец. – Сам, значит? Так, значит, это он виноват?
- Отдай… - проскулила Валя.
- Сам пришел, ага!
Отец стал трясти Илюшу – сильно, быстро, как мокрую вещь, которую нужно срочно отряхнуть от воды.
Пес заскулил. Валя разрыдалась.
- Сам пришел, маленькая скотина! – кричал отец. – Скотина такая!
Он тряс и тряс. Ане показалось, что с него действительно течет вода. Потом она поняла, что это вовсе не вода… Илюша обмочился со страху - желтые капли летели во все стороны.
Отец не замечал этого:
- Если я что-то говорю, это должно быть так! Как я говорю, так в доме должно быть – так и должно быть! Чего стоишь, глаза вылупила? – напустился  он вдруг на мать. – Что я, неясно сказал…
- Я говорила, ты будешь против, - пожала плечами мать. И вдруг тоже заголосила: - Ну-ка, не ори на меня!
Валя рыдала.
Страшные гости стояли в стороне с безразличным видом на пьяных лицах. Страшный мужчина разглядывал комнату. Страшная женщина курила сигарету.
Отец снова повернул перекошенное бешенством лицо к Вале:
- Хочешь, чтобы я его в окно выкинул? Мать, открывай окно!
Мать подошла к окну и открыла. Отец отпустил Валю и понес Илюшу к окну.
- Нет! – ревела Валя. – Не на-а-а-ада!
Она стояла на месте, сотрясаясь от рыданий.
Аня выскочила вперед, преграждая отцу путь.
- Не выбрасывай! Я его отнесу, клянусь, он не вернется! – она вдруг поняла, что тоже плачет. – Клянусь! Отнесу!
Отец высунул щенка из окна. Пес повис на высоте пяти этажей над землей.
Валя завизжала.
Аня прыгнула на отца, обхватила руками поперек живота.
- Не бросай! Не надо! Его больше не будет! Клянусь! Отнесу!
Отец отошел от окна. Отшвырнул Илюшу – пес с визгом, разбрызгивая по комнате мочу, забился под кровать – и сдернул с пояса ремень.
Он никогда не бил Валю. Если бы только попробовал, Аня зарезала бы его спящим. Все оплеушины всегда доставались ей.
Кожаный ремень стеганул, как кнут. Левое бедро ожгло болью. Аня упала на пол, как подстреленная. Еще несколько хлестких ударов, и ремень полетел в сторону.
Тяжелые шаги прочь из комнаты.
Дверь захлопнулась.
Аня лежала на полу, поскуливая от боли.
Илюши видно не было.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – КИРА – ВЕЧЕР

- Александра Маер! – провозгласил Круус. – Наш игрок номер «ноль»!
Кира не верит своим глазам. Саша… это ведь Саша. Ради этой девчонки она сейчас здесь. Она вызвалась добровольцем, а ее все равно привели. Но зачем? Команды укомплектованы. Все готово к старту…
Осознание окатывает горячей волной, когда водитель грузовика, навалившись всем телом, двигает клетку с Сашей к клетке с брайа.
До Киры вдруг доходит: двери на клетках сдвижные, открываются наверх. Все, что останется водителю, когда клетки Саши и брайа соединятся – поднять «шлюзы»…

СТАРТОВАЯ АРЕНА – АННА – ОДНОВРЕМЕННО

Она очень напоминала Валю. То же бесцветное, нежное лицо. Те же глаза – большие, круглые и черные, похожие на обсидиановые шарики. Таки же черные волосы на маленькой голове. Припухлые губы.
- Это она? – послышался рядом голос Беллы.
Видимо, все было написано у Анны на лице. Как страшно оно исказилось?
- Да.
- Ваша дочь?
- Да.
- О боже…
Водитель грузовика толкал клетку с Сашей к другой клетке. К клетке, в которой было заключено чудовище…
«Это ты чудовище», - прошептал внутренний голос. – «И это – твоя плата».
- Боже, мне так жаль… - бормотала Белла.
Анна резко присела на корточки и обхватила голову руками. Цепь натянулась. Арсений вздрогнул.
«Тебе страшно. Ты в смятении», - нашептывало внутреннее чудовище. – «Ты не хочешь на это смотреть».
Одна рука свалилась с головы и потянулась к молнии комбинезона. Расстегнула до пупа. Снова нащупала уплотнение в левой груди. Скользнула ниже, под грудь. Там, в складке коже под грудью, нащупала маленькую дырочку. Она засохла и покрылась корочкой – тромбиком свернувшейся крови.
Кончиком ногтя Анна сорвала корочку.
«Больно», - сказало внутреннее чудовище.
Алая змейка крови сбежала вниз по животу.

КОМНАТА АНИ И ВАЛИ – НОЧЬ – 35 ЛЕТ НАЗАД

На улице совсем стемнело. На кухне продолжали пить. Из-за закрытой двери доносились пьяный гогот и плохая музыка.
Валя нежно гладила Илюшу по голове. Слезы сбегали по ее носу и капали в белую шерстку щенка.
Аня ждала, пока они попрощаются. Она уже переоделась в джинсы и куртку.
- Он опять вернется, - шептала Валя, неотрывно глядя на пса. – Я знаю. Алюша вернется. Я дала ему себя нюхать.
- Не вернется, - сказала Аня. – А если вернется, то точно вылетит в окно. Хочешь, чтобы его выкинули в окно?
- Не кинут! Когда он придет, я хорошо его спрячу. Алюшу не найдут.
Аня протянула руки:
- Давай сюда. Уже поздно, а мне еще идти… Сюда давай, говорю! – прикрикнула она на сестру.
Валя вздрогнула. Наклонилась, последний раз поцеловала щенка в мохнатую головку и передала Ане.
- Алюша, приходи. Я буду ждать здеся.
- Он не придет, - сказала Аня, направляясь к выходу из спальни. – В этот раз я найду его маму и отдам его ей, и скажу, чтобы она лучше за ним присматривала.
Аня открыла дверь и вышла.
- Теперя я его мама, - услышала она вслед.

ПОДВАЛ – НОЧЬ – 35 ЛЕТ НАЗАД

Железную дверь в подвал соседней девятиэтажки закрывали через раз. Аня и еще две ее подружки со двора узнали об этом от соседских мальчишек и потом частенько пользовались подвалом, как местом для сходок. Особенно классно было прятаться там во время дождя, «вызывать духов» и все такое. В подвале было всегда тепло, сыро, а под потолком круглосуточно горела пузатая желтая лампочка, создававшая в помещении таинственный полумрак.
Ане повезло – сегодня железная дверь была не заперта. В столь поздний час в подвале никого не было. Лампочка тускло освещала низкие стены за толстыми заплесневелыми трубами. От бойлерной тянуло теплой сыростью.
Илюша сидел на бетонном полу. Пес выглядел уставшим. Открыв пасть и высунув наружу розовый язык, он смотрел на Аню своими черными глазами-бусинами, как бы спрашивая: «Ну, что еще? Когда я уже смогу отдохнуть?»
- Скоро, - ответила Аня, присаживаясь перед щенком на корточки.
В горле стоял ком. Ей очень хотелось плакать, но она строго-настрого запретила себе. Ни за что не расплачется сейчас. Потому что, если расплачется, тогда…
Она не могла закончить мысль. Она и сама не знала, что будет тогда, но знала точно – плакать нельзя. Ни за что нельзя.
Она просунула руку в карман куртки и вытащила свернутый в кольцо кожаный отцовский ремень. Тот самый, которым еще час назад отец выпорол ее ни за что. Аня продела конец ремня в пряжку.
Когда подносила петлю к голове Илюши, пес лизнул ее в руку.
Ком в горле увеличился в размерах.
Нельзя мешкать.
Аня накинула петлю на шею и затянула. Резко, одним махом.
Илюша задрожал. Кажется, он захрипел, но Аня зажмурила глаза и постаралась отключить слух. И только сильнее затягивала удавку, ощущая судорожные подрагивания маленького тельца.
Когда Илюша перестал биться, она подержала еще немного для верности. Потом отпустила. Не открывая глаз, сняла удавку и встала. Развернулась. Побежала вслепую к выходу.
Она позволила себе открыть глаза, только когда добежала до ступеней, ведущих наверх, к железной двери в подвал.
И тогда же слезы покатились из глаз.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – АННА – ВЕЧЕР

Клетки с лязгом соединились. Арена погрузилась в гробовую тишину.
Только два существа издавали звуки сейчас: мечущаяся тварь и рыдающая девушка. Скоро им предстояло стать одним.
Анна просунула большой и указательный пальцы в дырочку под грудью. Боль пронзила от темени до копчика. Она нащупала металлический кончик почти сразу. Ухватила, потянула.
«Бо-о-льно!» - простонало внутреннее чудовище.
Водитель запрыгнул на клетку Саши, ухватился за железные ручки и потащил решетчатую дверь наверх. Девушка завизжала, забилась в дальний угол.
Тонкое десятисантиметровое лезвие выползло из левой груди, словно новорожденные ребенок, покрытый родовой кровью. Анна сжала его в кулаке – так, чтобы наружу торчало только пять сантиметров.
Водитель перепрыгнул на клетку брайа. Ноги его дрожали.
- А-а-а! – закричала Анна.
- Что с вами? Вы в порядке? – встревоженный голос Беллы. – Вы…
Анна пружинисто встала. Распрямилась. Ударила.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – БЕЛЛА – ОДНОВРЕМЕННО

Белла не поняла, что случилось. Что-то ударило ее по шее…
Стало очень-очень горячо.
Какая-то теплая вода потекла по ней, потекла вниз, по шее, на грудь…
Потом стало холодно. Очень холодно.
У нее закружилась голова.
Вода текла, текла… а земля уходила из под ног.
Потом стало темно.
Потом сознание покинуло ее.


КВАРТИРА КУЗНЕЦОВЫХ – НОЧЬ – 35 ЛЕТ НАЗАД

В квартире было тихо, когда Аня вернулась. Все закончилось. Страшные гости ушли. Мать спала в большой комнате, Аня слышала ее храп.
Отец лежал на полу в кухне, на животе, в чем был, повернув голову набок и вытянув руки вдоль туловища. Значит, до комнаты опять не дошел. Аня к такому давно привыкла. Он лежал неподвижно и его сон, скорее, напоминал кому или смерть.
Аня зажгла лампу над вытяжкой и смотрела на спящего отца. Она снова позволила ненависти затопить ее. Она ненавидела его всего. Целиком. Его тело. Его запах. Голос. Фамилию. Кузенцов… Кузенцов… Анна Кузнецова. Она возьмет себе другую или псевдоним, когда вырастет. Она не будет носить это мерзкое, гадкое… она забудет.
Она не заметила, как снова вытащила из кармана ремень. Железная пряжка приятной холодной тяжестью лежала в ладони.
Аня перехватила ремень за другой конец, размахнулась – полоса кожи со свистом рассекла воздух. Железная пряжка ударила отца по заднице со смачным мясным шлепком. Аня в ужасе застыла, не веря, что сделала это. Сердце замерло. Сейчас отец очнется и изуродует ее. Сейчас…
Он не просыпался. Видимо, лошадиные дозы спиртного отключили болевые рецепторы. Едва Аня подумала об этом, как рука сама – она могла поклясться, что сама – замахнулась вторично. Она ударила еще сильнее, чем в первый раз, попала по спине и пряжка отскочила с глухим стуком.
В третий раз она била уже осознанно. И в четвертый. И в пятый.
Она била отца ремнем, забыв себя. Не целясь. Не думая. По жопе. По спине. По ногам. По шее. Она била и била, и била, и била, и била. И никогда, никогда в жизни не испытывала такого удовольствия.
Завтра, когда отец проснется, он будет кричать от боли. Эта мысль еще больше подстегивала Аню, и она била снова. Завтра он поймет, что случилось. Сложит два и два и придет к ней. И тогда ей точно не поздоровится.
Но это будет завтра. А сегодня она будет его бить. Будет бить, пока не заболят руки, а тело не покроется испариной. Будет бить, пока его тело не превратится в сплошной кровоточащий синяк.
И она била. Снова и снова.

СТАРТОВАЯ АРЕНА – АННА – ВЕЧЕР

Анна ударила точно и сильно. Лезвие перерезало сонную артерию с первого раза. Слава богу, не пришлось бить дважды.
Несколько секунд Белла удивленно таращилась на нее. Кровь из рассечения на шее била ключом, заливая оранжевый комбинезон.
Кто-то слева закричал. Потом еще кто-то. Потом цепь натянулась и дернула – это Арсений в ужасе отшатнулся от напарницы.
Потом Белла упала на землю. Баркович, бледный, как полотно, таращился на Анну.
Водитель ухватился за дверные ручки на клетке брайа.
Анна выпростала вверх окровавленную руку:
- Замена! – завопила она что было мочи. – Нужна замена!
Вокруг кричали, толкались.
К ней уже бежали двое охранников с электроружьями.
Ведущий поднял руку.
- Стоп, - сказал он в микрофон, и водитель отпустил дверные ручки, не без явного облегчения.
- Замена! – снова закричала Анна. – Я только что убила игрока!