Рассказы моряка-торпедиста

Мне довелось свести знакомство с одним замечательным человеком. Его звали Виктор Николаевич. По определенным понятиям, я не хочу раскрывать его фамилию. Пусть он будет Панин. Настоящая его фамилия была интересная, и, я верю, у него могли остаться продолжатели фамилии, либо другие родственники, хотя у него самого была только одна дочка.
 
Его отличала от других людей способность интересно рассказывать. Причем, рассказывал он простым языком, с активной жестикуляцией, с акцентами на особо важных местах, и, конечно, с непередаваемой мимикой. Он мог бы снискать себе лавры мастера устного рассказа и даже давать моноспектакли, как это сейчас стало модным. И, поверьте мне, у него было бы много почитателей. И, наверное, гораздо больше почитательниц. Однако, прошло уже больше 10 лет, как его не стало. И я себя каждый раз корю, что не записал ни одного рассказа прямо с его слов. Поэтому мне приходится напрягать память, а там, где она меня подводит, пользоваться своей фантазией. Поэтому уже эти рассказы не претендуют на документальность и публицистичность, а, скорей, пишутся «по мотивам» рассказов автора. Поэтому я позволил себе присвоить авторство, хотя, сразу же отдал бы все лавры автору оригинальной версии, доведись мне каким-либо образом его воскресить, либо вызвать его мятежный дух. Разумеется, юмор в рассказах немного специфический - "флотский". Так что заранее извиняюсь, если что не так. Но мне хотелось отразить именно эту специфику рассказов моряка-торпедиста. Так что слушайте!
Итак, начнем с первого рассказа.

Учебка

По призыву 1959 года я попал на Черноморский флот. Тогда я был поджарый, спортивный, расстояние между втянутым животом и позвоночником не превышало, наверное, 10 сантиметров. С густой шевелюрой, которой сейчас, к сожалению, уже почти не осталось, да редкими кустиками над ушами и за затылком. Мог спокойно делать стойку на руках. Девушки были от меня без ума, наверное, еще благодаря умело подвешенному языку.  Как вы знаете, тогда, спустя всего полтора десятка лет после окончания большой войны, начиная с 1949 года на Военморфлоте служили по 4 года. Это потом сбавили до 3, в то время, а для пехтуры и иже с ними – вообще до 2 лет до полного дембеля. А тогда, представляете – 4 года, от звонка до звонка. Это же почти пятая часть жизни, если не считать детство и пожилой возраст, когда на девушек оставалось только смотреть, и щелкать вслед языком. И не потому, что не мог уже, или не хотел. А потому, что совесть не позволяла!
 
Так вот, нас, салаг, загнали на полгода в учебную роту, сокращенно, «учебку». Я пошел на торпедиста торпедного катера. Честно говоря, никогда не жалел потом. Это на больших крейсерах и эсминцах, где численность боевого состава, вместе с капитаном и офицерами, была до 500 человек – режим несения службы был очень суровым - не проще, чем в закрытых гарнизонах где-нибудь в горах Таджикистана, или на Крайнем Севере, в районе Тикси или мыса Челюскин. Или даже на Курильских островах. Когда и увольнения не дождешься, и, порой, податься ну абсолютно некуда – или к таджичкам иди, чтобы тебя потом лихие джигиты выследили и зарезали, как барана, или к белым медведям, где медведицин муж может сделать из тебя аккуратный коврик для ванной. Да и сама медведица, особенно, когда с медвежонком, одним движением десятисантиметровых когтей оставит тебя без филейной части. А на торпедном катере было всего с десяток  матросов да два офицера. И служилось на них гораздо вольготней, интересней и спокойней. Хотя и не без приключений.
А мы стояли под Севастополем, ближе к Балаклаве. И в увольнения ходили в Балаклаву и в Севастополь, где глаза начинали разбегаться от девичьей красы. Прикрытой лишь легкими сарафанчиками. И ничего, что тогда не было в продаже «Диора» или «Ив-Сен-Лорана». Зато одни только глаза девчонок были красивей, чем вся Мадонна с ее конусообразными сиськами!

Так вот, парились мы в нашей учебке целых шесть месяцев. Увольнительных нам первое время почти не давали. Лишь на второй месяц стали понемногу выбираться в город на сутки. Среди нас были разные ребята. И кто море видел, и кто не видел. Хотя брали на флот тех, кто умел плавать. Не будут же учить взрослых мужиков, как держаться на воде. Я то с детства научился саженками. Вырос на Азовском море. И хоть умел плавать, один раз чуть не утонул. Сильно тогда испугался. Пошли мы ловить с ребятами рыбу на длинную песчаную косу. А Азовское море – очень коварное. Не зря даже сейчас в новостях появляются случаи, что ту тут утонули на Азове дети, то там. Хоть и много детских курортов, и море неглубокое, но вода в нем порой неспокойная. Подует ветер – и море начинает течь, как быстрая река. Даже зыбучие пески есть. Одним словом, всегда надо быть настороже. И вот, пошли на на косу ловить рыбу. Долго шли по колено в воде, пока поглубже не стало. По колено – ведь не будешь ловить. Встали там, где по пояс. Забросили закидухи – ловим бычков и кильку. И вдруг, задул сильный ветер с моря. И вода стала быстро подниматься. Нагонное наводнение, называется. Знаете, в Питере такое случается, когда сильный ветер с Финского залива воду в Неве поднимает? Вот и у нас так – как стала вода быстро подниматься - схватили мы тогда свои снасти – и бегом к берегу. А бежать не меньше, чем с полкилометра. А вода все выше и выше. И течение сильное началось. В глубокой воде ведь бежать не будешь. А начинаешь плыть – тебя сносит на глубину. Еле выбрался тогда – надолго запомнил эту рыбалку. Но это все было в детстве.

А сейчас я рассказываю о моей службе. Так вот, ребята в нашей учебке были со всего Союза. И из Молдавии, из Казахстана, даже из Киргизии. Но все они жили около рек, и все умели плавать. В смысле, держаться на воде. Среди них был один татарин. Из глухой татарской деревушки в Башкирии.

Он парень был горячий. Мы то до призыва девок только тискали в кинотеатрах. А он умудрился жениться в последний день перед призывом. Видать, у них без женитьбы не разрешалось даже притрагиваться, а не то, что тискать в темноте.
И, по деревенским обычаям, провел он первую ночь с супругой совсем без света, когда ни зги не видно. А знаете, татарки же в деревнях ходили совсем замотанные в одежды. По их традициям. Так что, он первый раз дотронулся до женского тела только в ночь перед призывом. И мы решили над ним подшутить. Это мы любили – не так много развлечений было у нас в учебке.

Мы его спросили: «Рамильчик, а ты свою женушку то голой хоть раз видел?»
- Нет, не видел. У нас, по деревенским традициям, на ночь свет в избе тушат. Из экономии керосина. Электричества же нет.
- А ты делал с ней все, что положено молодому мужу?
- Похоже, да, однако, делал все. Только не видел ничего. И руками до нее почти не притрагивался.
- А-а-а, тогда ты, Рамильчик, наверное не знаешь самого главного?
- Что же я не знаю? Я то уже все знаю, это вы, солобоны неженатые, ничего не знаете!
- Мы то все уже знаем. А ты – самого главного не знаешь! Татарки, же, они – особенные! Они не как все остальные женщины. Такими их Аллах создал. А остальных женщин – Бог. Поэтому Аллах не смотрел на Бога, и делал по своему разумению.
- А чем же они отличаются от остальных? Мне кажется, женщины все должны быть одинаковыми. Что белые, что черные, что – цветные?
- А-а-а, вот и нет, Рамильчик. Татарки – они отличаются. Не сильно. Только в одном.
- В чем же?
- А в том, что у них «там» - не вдоль, как у всех остальных, а – поперек!
- Да не может быть! Врете вы все!
- А ты свою жену видел голой при свете?
- Я же сказал, у нас это не принято.
- Значит, не видел. А руками – трогал?
- Это у нас тоже не позволяется. Только дело свое делать – и все!
- Значит, ты не знаешь. И не веришь. Ну ладно. Вот поедешь в свою деревню на побывку – обязательно проверь. Тогда сам в этом убедишься.
- Ладно, ладно! Я это запомню. Но все равно вам не верю.
- Да здесь пойдешь в увольнение – найди себе татарку.
- Да где здесь ее здесь найдешь? Здесь раньше было в Крыму много татар. А сейчас – одни русские и украинки.
- Ну, тогда езжай к себе в деревню, и там проверь. Мы то знаем!

Спустя три месяца, ровно посередине срока «учебки», отпустили нас на побывку. Три дня всем дали. Все поразъехались, кто куда. Мне то было совсем недалеко. Только неудобно. Доехал до Керчи на автобусе, а там – на паром. А оттуда - уже где автобусом, где – попутками, добрался до родного города. Побыл с мамой, с сестрой. Порассказал им небылиц. А потом – вернулся в часть.
Все собрались, нет только Рамиля. Ну, думаем – не вернется. После такого исследования, которое он собрался затеять – не дадут ему живым уйти. Ан нет, не правы мы оказались. Дверь казармы открылась – и заходит Рамиль. Пригляделись – боже, в каком он виде?
На пол-лица сияет фингал, глаз заплыл. Идет, за бок держится. Видать, сильно досталось.
- Что, Рамильчик, с верхней полки упал, когда из Уфы своей добирался? Об столик лицом ударился? Не иначе, как поезд экстренное торможение предпринял?
- Вы все – нехорошие люди вы все! Опозорили меня перед женой, перед родными! Как теперь я ей буду письма писать? Прогнала меня, ночевал на сеновале!
- Что же стряслось, Рамильчик?
- Послушал я вас, поверил! А вы – нехорошие люди оказались. Недобрые! Нельзя так шутить над человеком!
- Так что же произошло, расскажи? Хватит нас поносить!
- Поверил я вам, как людям! И решил проверить, правду ли вы сказали! Если бы поверил совсем, то и проверять бы не стал – и все бы было нормально. А так – не до конца поверил. И решил сам посмотреть, правду ли вы мне сказали. Когда жена выключила свет, и легла спать, ожидаючи меня, то пошел в сени, взял керосиновую лампу, зажег. И спрятал ее под покрывалом, пока заходил в избу. А потом подошел к кровати, резко сдернул одеяло и открыл лампу. Жена как вскочит! Прикрылась вся руками, дрожит. А я ей говорю: «Показывай!». Она спрашивает: «Что показывать?» . Я отвечаю: «То, самое, показывай!»

Она решила, что если не покажет – то я ее задушу, как Отелло свою Дездемону. И показала! Только потом сказала – иди на сеновал, ты меня опозорил, хоть и муж. И ушел я. Не знаю, как теперь оправдываться буду! А вы оказались неправы! Или не знали, или пошутили надо мной! Но мне досталось! Прежде, чем прогнать меня, она встала с кровати, как есть, голая с кровати, и как врежет мне по лицу. Чем подвернулось. А там у нее рядом на тумбочке скалка лежала. Так она меня скалкой, что есть силы! Зарыдала, и бросилась в кровать. А я – выбежал из избы, и на сеновал! Не мог же я ей ответить тем же? Она такая маленькая, хрупкая у меня! Эх вы! Не знаете – так лучше молчите! Подвели человека!
- Ну ладно, Рамильчик! Прости нас! Правда не знали! Просто до тебя, пока ехали из дома, с одним старым татарином говорили! И он нам это рассказал! Видать, тоже пошутил! – надо же нам было как то оправдаться перед нашим товарищем? Не ожидали, что Рамиль полезет проверять!
Не заметили, как кончилась наша учебка. Еще три месяца проучились – и послали меня служить на настоящий торпедный катер. С четырьмя дизелями он мог развивать до 44 узлов – это почти восемьдесят километров в час! Но – это будет уже другая история.


Гальюн

Гальюн – это морской термин, обозначающий туалет. На каждом корабле (в военно-морском флоте – корабли, а в торговом – суда) есть гальюны. Даже на таком маленьком, как торпедный катер. Хотя, катером он называется лишь условно. Водоизмещение (т.е. вес судна) обычно составляет не менее 60 тонн – как железнодорожный вагон. Длина – около 25 метров. Ширина – 6 метров. И высота корпуса внутри – не менее трех метров. Конечно, корпус такого корабля, или «катера», не может вместить большого количества кают для экипажа. Каюты предназначены только для двух офицеров. Одна - для капитан-лейтенанта – командира корабля. А вторая – для лейтенанта, его помощника. А еще есть двенадцать матросов. Все они жили в кубрике. Большом помещении с подвесными полками. Для катеров разных типов число матросов может быть отличаться. Но, когда я служил на флоте, у нас были катера проекта «183». Такие корабли создавались после окончания войны и до 1960 года. На них было установлено 4 дизеля по 1200 лошадиных сил каждый. Каждый двигатель работал на свой винт – всего под днищем было 4 винта. Когда двигатели развивали максимальную мощность, то катер мог разогнаться до скорости 44 узла. Это равнялось около 80 км/ч. Представляете, какой поток воздуха летел вам в лицо, когда вы стояли на палубе торпедного катера, идущего на максимальной скорости? Но обычно максимальную скорость катера развивали только в момент атаки. А для плавания (верней, для мореходства – по морю не плавают, а ходят) на большие расстояния катер шел экономическим ходом, около 14 узлов (около 25 км/ч). Таким ходом катер мог пройти без заправки топливом до 1000 морских миль. То есть, из Севастополя вполне можно было дойти до берегов Турции и вернуться обратно. Так что это был не катер, а целый боевой корабль! Правда, все пространство внутри было заполнено механизмами, и для размещения команды отводилось совсем мало места. Матросы располагались в подвесных койках в матросском кубрике сразу за форпиком под палубой корабля. Но при всем, при том, на катере был камбуз. То есть, кухня, по морскому. В камбузе был кок – повар. Надо же было поддерживать боевой дух команды в дальнем боевом походе. И был еще туалет. Или «гальюн».
Из вооружения на катере было две башни с 25-миллиметровыми спаренными автоматическими пушками, а также два 533-миллиметровых торпедных аппарата. Цифра «533» обозначала калибр торпеды, или, другими словами, ее диаметр. Торпеды были длиной по шесть метров и около полуметра в диаметре. Торпеды составляли основное вооружение катера. Попаданием одной торпеды катер мог отправить на дно торговое судно или корабль противника водоизмещением 5-10 тысяч тонн. А двумя – даже большой линкор или крейсер. Основным оружием катера в борьбе с кораблями противника была скорость. Бронирование было слабым, поэтому, если в катер попадал крупный снаряд, то он мог выйти из строя и даже затонуть. Поэтому катер в атаке шел зигзагами на полной скорости, прикрываясь дымовой завесой, мешая комендорам противника взять его на прицел. А автоматические пушки были нужны для обороны от таких же катеров, и от низколетящих самолетов.
Вот такой «корабль» мне достался после учебки. Когда я пришел с рапортом к командиру корабля, то ко мне вышел черноволосый, длинноносый человек небольшого роста, с четырьмя маленькими звездочками на погонах, что означало звание капитан-лейтенанта.
- - Матрос-торпедист первой статьи Панин прибыл для несения боевой службы! – отрапортовал я.
- Падажди, дарагой! – ответил мне командир с явным грузинским акцентом. Он подошел к небольшой лестнице, встал на первую ступеньку так, чтобы его глаза оказались чуть выше моих,  и приказал: - Отдать рапорт повторно, матрос Панин!
- Матрос-торпедист первой статьи Панин для несения боевой службы прибыл! – вновь отрапортовал я.
- Матрос первой статьи Панин, к несению боевой службы приступить! – приказал командир. – Лейтенант,  покажите матросу корабль!
Лейтенант, помощник капитана, повел меня на экскурсию. Катер был пришвартован в небольшому пирсу, у которого качались на волнах еще три таких же корабля. На палубу мы поднялись по небольшому трапу с веревочными леерными ограждениями.
- Катер проекта 183 построен в 1953 году. Совсем новый! По сравнению со старыми туполевскими Г-5, которые громили гитлеровцев во время войны – настоящий линкор. Те были гораздо меньше, и, хотя обладали большей скоростью, были более уязвимы. Их основным достоинством была скорость до 50 узлов и малые размеры. Но дальность хода была небольшая. Кроме того, торпедные аппараты располагались в корме. И торпеды выбрасывались назад на полной скорости. Чтобы потом не подорваться на них самому катеру, приходилось делать резкий противоторпедный маневр, уходя в сторону с их курса. То есть катер на какое-то время оказывался впереди торпед. Если в этот момент что-то случалось, то торпеда могла попасть сзади в сам катер. И вооружение было слабым. А из-за авиационных бензиновых двигателей от бомбардировщиков дальность хода была очень небольшой. Поэтому те катера – просто салаги по сравнению с нашим красавцем. Вот, твои торпедные аппараты. Ты будешь над ними царь и бог. Так, пойдем дальше, - сказал он и повел меня внутрь.
Вот, боевая рубка – отсюда командир управляет катером. Ты тоже будешь рядом – по его команде будешь пускать торпеды. А вон там, на корме – пулеметы в поворотной башне, и дальше – люк в моторный отсек. Там наш моторист Силыч командует. От него зависит – вернемся мы на базу своим ходом, или потащат ли нас на буксире. А в бою – просто нашими жизнями командует. Если ход потеряем – то сразу нас противник накроет из всех орудий. Так что он наш добрый ангел-хранитель.
А вот – камбуз. Здесь харчи готовит Саныч – наш кок.
- А куда вы по нужде ходите?
- Ну, мы люди культурные. Ходим в гальюн.
- Понятно. А жить где?
- В отсеке под палубой в носовой части есть помещения для матросов. Там будешь спать на подвесной койке.
- Понял! Разрешите приступать к несению службы?
- Разрешаю. Идите, старшина первой статьи Панин!
Я отправился в матросский кубрик. Такое маленькое помещение с низким потолком назвать жильем можно было только с очень большой натяжкой. Оно слегка освещалось светом, лившимся из круглых иллюминаторов в бортах катера. И тусклыми электрическими лампочками. Да, читать Пушкина или Льва Толстого здесь было неудобно. Да, я думаю, что в походе этим бы заниматься не пришлось. Слишком много обязанностей и дежурств предстояло впереди. А также драить весь катер к приходу начальства. Даже, между походами, когда катер стоял на приколе, его периодически загоняли в сухой док, и нам вручную приходилось отскребать с бортов всю грязь и морские ракушки, налипшие за время похода. И красить днище. Любая грязь и ракушки повышали сопротивление воды на большой скорости, и катер мог потерять ход. В общем, несение службы – это постоянная, если не круглосуточная, тяжелая физическая работа, с редкими перерывами на сон. И на еду. А также, на походы в гальюн. Вот о нем мне и хотелось рассказать.
Конечно, хоть я и прибыл на катер сразу после учебки, для тех старослужащих, которые тянули лямку по 4 года, я был салагой. А над салагами принято шутить. Причем, шутки могут быть даже смертельно опасные. Но, если салага хочет стать дедушкой, или «морским волком», то он должен стоически перенести все те испытания, которые приготовит ему судьба … и члены его команды.
Вскоре нам предстоял первый смотр. Мы должны были подготовить катер, выйти в море, пройти на полной скорости перед адмиральским линкором, и не ударить лицом в грязь. А еще нам предстояло сделать залп одной торпедой и поразить ею корабль-мишень. Обычно в качестве такой мишени бралась старая морская самоходная баржа, или совсем старая посудина, идущая на списание, которая так проржавела, что не годилась даже на металлолом. И которую дороже было разделывать в доке.
Перед боевым смотром мы целый день драили наш кораблик. Хотя он и не такой большой, но попробуйте вычистить до блеска посудину длиной добрых 25 метров и шириной 6 метров! Простым умножением получаем площадь – 150 кв. метров. Это – приличных размеров квартира. Но в квартире убирают только пыль. А здесь каждый квадратный сантиметр палубы надо было все отдраить до блеска. Потому что любая грязь в походе могла сыграть с командой злую шутку. Например, можно было поскользнуться на ней и тебя на большой скорости могло смыть набежавшей волной.
Ночь прошла беспокойно, но под утро усталость взяла свое, и я провалился в глубокий сон. Проснулся в один момент по удару рынды (судового колокола). Быстро оделся и встал в строй на палубе. Командир прошелся, цокая языком. И что-то приговаривая по грузински.
Вероятно, ему все понравилось. Потому он встал на боевой пост, и отдал команду к отплытию. Отдали швартовы – и мы быстро пошли к выходу из бухты. Конечно, в бухте нельзя было развивать полный ход – могли столкнуться с другим кораблем. А когда вышли в море, Силыч дал дизелям прикурить. В лицо полетел свежий ветер с солеными брызгами, Бескозырки привязали за ленточки, чтобы их не сдуло на полном ходу. И, в этот момент, я почувствовал некоторое волнение в желудке. Когда катер шел на полном ходу, он начинал прыгать с одной волны на другую, и такой размах колебаний отзывался внутри моего еще не вполне проснувшегося организма. Волнение в животе нарастало пропорционально набору скорости.
Я пошел внутрь катера, прошел по узкому коридору и взялся за ручку двери гальюна. Он был моим спасителем. Но тут в коридоре меня увидел старшина 1-й статьи Петрович.
- Куда, салага? – прорычал он.
- В гальюн, срочно надо! Не могу терпеть! – промычал я.
- Тебе разве не сказали, что гальюн – только для офицеров?
- Нет, мичман ничего не говорил. Я думал, для всей команды!
- Вот когда станешь офицером, будешь ходить сюда.
- А куда же сейчас мне? На берег уже поздно – не доплыву!
- Куда ты денешься с подводной лодки! Конечно, не доплывешь! Знаешь, флагшток на транце (на корме, то бишь)?
- Знаю. Там военно-морской флаг развевается.
- Вот там и есть твое место сейчас. Заодно и подмоешься! Гигиену нужно держать на высоте!
Ошарашенный, я вышел на палубу, держать за леера. На такой скорости человека спокойно может сдуть с палубы – ведь скорость встречного ветра была более 20 метров в секунду! А еще катер, набрал полный ход, стал прыгать с одной волны на другую. Но мне велено выполнять приказ боцмана. И я постепенно начал пробираться на транец. Подошел к корме, перелез через леера. Скинул брюки, и присел, крепко держась за флагшток. Руки сами собой так впились в него, что потом я их еле разжал. Присел я над ревущей бездной. Внизу подо мной, на три метра ниже уровня палубы, из под кормы горизонтально вырывался бешеный пенистый поток воды, взбитый четырьмя винтами, как смузи в блендере. Только тогда мы таких слов, как «смузи», не знали. Затем поток вздымался почти вертикально виде высокого буруна. Я не знаю, зачем туристы любят ездить на Ниагару или водопад Виктория. Можно совсем недалеко поехать, и прокатиться на торпедном катере. Могу сказать, что адреналину будет больше.
 
Вися над ревущей бездной, крепко вцепившись во флагшток, я очень быстро выполнил свою миссию. Туалетная бумага, действительно, не понадобилась. Да и не мог я отпустить ни одну руку, так было страшно. Не помню, как перебрался назад. И тут увидел в задней башне лица матросов с улыбками до ушей. Они показывали на меня пальцем и что-то оживленно обсуждали.
Как я потом выяснил, это была одна из проверок «на вшивость», которым часто подвергались вновь прибывшие салаги. Единственной проблемой потом было то, что мои пируэты со спущенными штанами увидел в бинокль главнокомандующий. Он долго не мог разглядеть, что это за фигурка висит у флагштока, и что она там делает. Правда, потом наш капитан-лейтенант оправдался перед ним. Он сказал, что на полном ходу флагшток стал отваливаться, и он отправил торпедиста поправить его, чтобы случайно не потерять флаг. А когда главком спросил, почему торпедист делал это без штанов, то командир объяснил это так, что сильным буруном стало смывать брюки, но торпедист оказался не робкого десятка и укрепил флаг, обмотав штанинами брюк его древко. 
- Молодец, - сказал потом ему начальник группы торпедных катеров, кавторанг Рыбников.  – Оправдал высокое звание черноморцев!

И, только вернувшись из похода, я узнал, что, оказывается, старшина подшутил надо мной, как и положено шутить над салагами. И то, что я оказался не робкого десятка, лишь  укрепило мою репутацию в нашей команде.


Десант

Наш командир, Гиви Резванович, был очень интересным человеком. Он был страшный аккуратист – брюки и китель всегда были вычищена, отглажены, ботинки сияли неземным блеском. Я всегда удивлялся, до какой степени можно так натереть обычную кожу, чтобы она пускала зайчики на ярком солнце. Все в нем было замечательно. Подкачал только рост. Видимо, военное детство сказалось даже на нем, сыне солнечной Грузии. Его рост был 156 см. Для обычного мужчины, может быть, это было бы и не так страшно. В конце концов, не ростом же славятся мужчины у женщин. Тем более, такие горячие, как Гиви Резванович Камаридзе. К тому же, он был женат, и у него уже было двое детей. В пригороде Тбилиси у него был целый дом, доставшийся ему от деда. Там и жила его женушка с двумя замечательными дочками. Он любил показывать их фотографии, которые он бережно хранил во внутреннем кармане своего кителя. Но для командира, который должен быть слуга народу и отец солдатам – рост был маловат. Чтобы компенсировать этот недостаток, y него на катере имелась специальная табуреточка. Низенькая такая, на нее было бы удобно ставить сапоги, когда их натирают гуталином. Но Гиви Резванович использовал ее для других целей. Когда кому-нибудь надо было отдать ему рапорт, и тот подходил к командиру, поднося руку к бескозырке, командир жестом показывал, что надо немного подождать, пока он не заберется на свою табуреточку.  И тогда подчиненный уже имел полное право доложить о всех происшествиях, случившихся за время его дежурства.
Как-то раз, это было в июле, мы шли вдоль Южного берега Крыма в районе Судака. Если вы знаете, даже тогда там были специальные пляжи для отдыхающих дам, где они могли загорать нагишом. Такие пляжи не имели ничего общего с современными нудистскими местами разврата, где мужики с обвислыми животами ходят в обнимку с дамами такого же вида, с фигурами, далекими от идеала. Тогда на медицинских пляжах загорали одни дамы. Конечно, были пляжи для мужчин. Вы же знаете, что в Советском Союзе секса не было. Поэтому разогретых солнцем и желаниями особ противоположного пола размещали на отдельных пляжах.
И вот, идем мы малым ходом вдоль берега. И вдруг наш Гиви Резванович выбегает из радиорубки не по уставу веселый. Его черные усики приняли даже горизонтальное положение от возбуждения полученным известием. Оказывается, за время, прошедшее после его последнего отпуска домой, прошло уже достаточно времени, и его дражайшая супруга родила ему сына! Вы же понимаете, какое значение имеет для грузина такое событие. Вспоминается анекдот, когда грузин стоит под окнами роддома и кричит жене, выглядывающей в окно с новорожденным младенцем: «Кто – сын?»
Жена отрицательно покачивает головой.
- А тогда – кто же? – кричит еще громче озадаченный супруг.
Так вот, наш Гиви Резванович наконец стал отцом сына. И от радости он приказал мне и другому матросу по фамилии Братанов, срочно садиться в шлюпку и грести к берегу, где нам нужно, избегая патрулей, срочно приобрести аж ТРИ бутылки ГРУЗИНСКОГО КОНЬЯКА! Радость не терпела промедления, тем более, что на базу мы должны были вернуться только завтра.
Мы тоже были не прочь покинуть пределы раскаленного на солнце металла нашего славного корабля и пройтись перед штатскими в своей черной, красивой форме. А уж как уйти от патрулей – нам было искусства не занимать.
Садимся мы в шлюпку и начинаем грести. Волнение было не очень большое, и шлюпка быстро приближалась к берегу, до которого было не более одного километра. Но, если вы когда нибудь бывали на море, знаете, что такое девятый вал. Почему то считается, что это такая громадная волна на одноименной картине Айвазовского. Ничего подобного. Девятый вал встречается и при относительно спокойном море. Просто бывает случаи, когда сразу несколько волн накладываются одна на другую. И образуется аномально высокая волна, гораздо выше, чем все остальные. В открытом океане бывает, что такие волны ломают пополам громадные танкеры, как спички. Они даже не успевают подать сигнал SOS. Идет себе танкер по спокойному океану, капитан смотрит видео, или предается дневной дреме. И вдруг – бац! Приходит волна высотой метров 20-30, и все меркнет в грохоте и треске корпуса. А потом – опять спокойное море, только по нему расползается громадное нефтяное пятно.
Так вот, такая же история случилась и с нами. Идем мы на шлюпке, разморенные на южном солнце, глаза прищурили – отлично, Константин! И вдруг – бац! Нас подхватывает громадная волна. Я себя вдруг почувствовал маленьким, на руках у матери, когда она меня укачивала, орущего, бессонными ночами. Нас сначала приподняло высоко вверх, потом наклонило – а потом и перевернуло вверх дном! Мы с напарником вылетаем с банок (так называются скамейки в шлюпке) – и падаем в воду. Шлюпка накрывает нас сверху, чуть не разбив нам головы. Когда мы вынырнули, то увидели черное мокрое дно шлюпки, которая не утонула лишь потому, что в ней сделаны специальные пробковые поплавки. Мы попытались перевернуть ее назад, но шлюпка нас не слушалась. Не было дна, от которого можно было бы оттолкнуться. И тогда, посовещавшись, мы приняли решение грести вместе со шлюпкой к берегу, где ее можно было бы перевернуть, вычерпать воду, и дальше продолжить выполнение нашей миссии.
Конечно, не легко толкать перед собой перевернувшуюся шлюпку. Но мы были недалеко от берега, и где-то через полчаса нам удалось подгрести к нему поближе. За днищем шлюпки нам не было видно, куда мы причалили, потому что мы плыли сзади нее.
Почувствовав под ногами дно, мы встали, схватили шлюпку за борт, и, на гребне очередной волны, подтащили ее ближе к берегу. Вы представляете, сколько весит пустая шлюпка? Так вот ,с водой она весит в два раза больше. Я думаю, не меньше тонны. Поэтому далеко на берег вытащить ее не удалось. Когда мы, наконец, подняли головы – то обомлели. За всей нашей спасательной операцией, как оказалось, наблюдало с два десятка женщин. И не просто женщин. А абсолютно голых женщин, единственной одеждой которых были широкополые соломенные и полотняные шляпы. Мы десантировались на женский медицинский пляж! Дамы обступили нас и молча смотрели. Вы знаете, что я не отношусь к женоненавистникам. Более того, я люблю женщин. Но, когда я понял весь ужас нашего положения, у меня помутилось в голове. Более того, мне показалось, что все женщины были на одно лицо, верней, у них ЛИЦ НЕ БЫЛО ВООБЩЕ. Было все остальное, а вместо лиц я видел только белые пятна. А нам же еще предстояло вычерпать воду. Тогда мы повернулись к ним спинами, сняли бескозырки и стали ими  вычерпывать воду. Поскольку предназначенный для этой цели ковш  утонул в море при нашем кораблекрушении. Сначала женщины молчали, и это было еще ничего. Потом они стали нам говорить разные вещи. Мне это напомнило голоса сирен, зовущих Одиссея и его спутников на Остров сирен. Но мы не поворачивались к ним.
- Какие матросики! Что же вы смутились? Мы вас не съедим! Посмотрите, как здесь здорово! Присоединяйтесь к нам, краснофлотцы, здесь безопасней, чем в море!
Это были самые безобидные фразы, которые мы услышали.
От близости десятков женщин, да еще без одежды, у меня в голове все шумело, и я совсем не мог соображать, а тем более, не мог найти слов, которые надо было бы им сказать. Правда, женщины сжалились над нами и откуда-то принесли пожарное ведро. Знаете, такие красные конические ведра, которые нельзя ставить на землю? С ведром пошло быстрее, мы ускорили темп, и минут через десять шлюпку уже можно было начать переворачивать на бок, чтобы вылить из нее остатки воды. Все это время мы стояли, склонившись над шлюпкой, и мельком, наклоняясь, под руку, смотрели на голые женские ноги.
Закончив вычерпывать воду, мы с напарником напряглись, наклонили шлюпку на бок, вылили остатки воды, а затем, не сговариваясь, быстро оттолкнули ее от берега так, чтобы она рассекла носом набежавшую волну, и, догнав шлюпку, перевалились через ее борт. Грести нам пришлось лицом к берегу. Женщины так и стояли группкой, приветливо махая нам руками. Самое ужасное было в том, что мы так и не купили коньяка, и что за всем этим, наверняка, наблюдал с катера в бинокль наш командир. Конечно, наказать он нас не мог, поскольку задание было секретным. Но не могли же мы идти покупать коньяк в мокрых брюках, из которых ручьями текла вода. И расплачиваться мокрыми рублями, которые нам дал на покупки командир.
Конечно, над нами потом смеялся весь личный состав.
- Что же вы растерялись в цветнике? Не одного цветочка не сорвали? А еще торпедисты! Торпеды то оказались холостыми? – издевались над нами наши сослуживцы.
Да, надолго запомнил я эту высадку. Оказывается, что это не так уж здорово, когда тебя окружает большое количество женщин. Наверное, турецкие султаны были сделаны из другого теста, если могли спокойно жить со своими гаремами и править своей Турцией?


Прыжок в темноту

Хорошее было время моей службы на Черноморском флоте. Молодой был, красивый, стройный. Многие девушки на меня засматривались, когда ходил в увольнение. И познакомиться с любой девушкой не было проблемой для меня. Вот, как-то раз, вышел я в город. Иду, красота – улицы позолочены южным солнцем, трава зеленая, еще не выгорела, - начало июня. Я человек южный, привык к такому климату, и чувствую себя прекрасно. Впереди целый день, и целая ночь до самого утра. Только на следующий день рано утром до 8:00 надо вернуться в часть. Короче, идет «матрос по улице, и от улыбок девичьих вся улица цветет». И тут замечаю такую кралю, которой в жизни не видел. Блондинка, под Мерилин Монро вся сделана, носик курносенький, губки красные, глазищи – синие и огромные, на половину лица. Я почувствовал себя, как железный гвоздь, к которому поднесли магнит. Магнитом, конечно, была она. И все мои гвозди внутри зашевелились и направились в ее сторону. Свернул я со своего обычного маршрута вдоль проспекта Нахимова, и, как завороженный, пошел за ней. Она на меня – ноль внимания. Идет, платьишко развевается на ветру, и в такт его колебаниям мое сердце то колотится, как бешеное, то замирает – аж спина холодеет!
- Все, - решил я про себя, - будет моя, чтобы мне это не стоило!
Следуя за ней, я не удержался, подбежал к клумбе, и сорвал три тюльпана, которые только что распустились. А потом, обогнав ее, резко повернулся, чтобы отрезать ей пути к отступлению – и вручил ей этот букет.
- Виктор, Черноморский флот! А Вас – как зовут?
- Вы что, молодой человек, себе позволяете? Я замужем, и мой муж – очень грозный человек!
- Не могу сдержаться! Вы просто поразили мое сердце! Не отказывайтесь! Эти цветы – от чистого сердца!
- Такая прямота и откровенность очень похвальна с Вашей стороны! Однако, мне надо идти.
Но букет она взяла, и при этом улыбнулась. «Наживку взяла, будет моей» - сказал я про себя голосом опытного рыбака. И пошел за ней. Главное, что я заставил ее посмотреть мне в глаза. Могу признаться, что еще ни одна женщина, которая посмотрела мне в глаза, мне не отказала впоследствии. Рано, или поздно – но это, как правило, случалось. Но тогда донжуанского опыта у меня еще было недостаточно. И утром надо было возвращаться в казарму. Поэтому пора было расчехлять все орудия для решающего залпа.
- Вы знаете, я здесь недавно, хотя сам с юга. С Приазовья. Почти земляк. Но на Черном море недавно. И Ваш Севастополь мне так нравится! Не могли бы Вы мне его немного показать? Вы, наверное, местная? Только здесь рождаются, наверное, такие красавицы! А Мерилин Монро - Вам не родственница, случайно?
- Ну хорошо, Виктор! Меня зовут Надя. Я – местная, родилась в Севастополе. Могу уделить Вам пару часов – тут больше смотреть нечего. Панорама, Графская пристань, Херсонес! А лазить тут надо вверх и вниз, как по горам. Если согласны, то – вперед. Только потом мне надо домой.
Сказано- сделано. Повела она меня, рассказывая о достопримечательностях. Я ей купил мороженое, и даже лимонаду с сиропом. А потом, через два часа прогулки, как бы случайно проходили мимо кинотеатра. Показывали американский фильм «Серенада солнечной долины». Тогда же только началась оттепель, и стали показывать американские, итальянские и французские фильмы. Посмотрели мы с ней, а когда вышли – солнце уже стало клониться к закату. День почти пролетел.
Потом пошли на Херсонес, погуляли рядом с развалинами древнего города. И даже позвонили в колокол.
Совсем стемнело. А потом она меня пригласила к себе домой. Я же сказал, что ни одна женщина, которой я в глаза прямо посмотрел, от меня не уходила. Прокрались на цыпочках по лестнице на второй этаж в ее квартиру, чтобы соседи не услышали. Оказалось, что ее муж, мичман, заступил на ночную вахту.

Конечно, как только заперлись, сразу начался язык тел. То, что англичане называют «body language». Молча, в темноте, начали скидывать с себя всю одежду, и бросились в горячие, нагревшиеся за день простыни. Только из темноты открытого окна лилась ночная прохлада, приятная, как холодное шипучее шампанское. Однако, моим планам не суждено было сбыться. Не успели мы как следует нацеловаться, во входной двери послышалось скрябание ключа в замке. Кто-то пытался его открыть. Открыть ключом не получилось, и кто-то настойчиво позвонил в дверной звонок.
- Наверное, муж вернулся! Или что-то забыл, или ночное дежурство перенесли! – в ужасе шепотом произнесла Надежда. – Скорей, одевайся, и прыгай в окно. Я же тебе сказала, что он у меня – зверь! Подожди, не одевайся – не успеешь! Прыгай так! Я тебе одежду брошу вниз!
В ее голосе я услышал столько ужаса, что совсем не раздумывая, схватил в темноте трусы, напялил их так быстро, как мог, и сиганул в них одних в темный оконный проем. Я знал, что это – всего второй этаж. А у меня был второй разряд по акробатике. Так что высота меня не пугала.
Однако, уже вылетев в окно, в призрачном лунном свете я увидел, что лечу не на газон, и даже – не на асфальт. Это было бы полбеды – ну, отшиб бы немного пятки, потом бы прошло через неделю. А оказалось ,что лечу я в кусты колючей зеленой изгороди.

Если вы когда либо бывали на юге, то, наверное, заметили, что все растения там – не такие, как в средней полосе России. Как трава, так и кустарники, и даже небольшие деревья – все состоят из одних колючек. И чем больше растение, тем длинней колючки. По сравнению с которыми шипы розы – детский лепет. И вот, влетаю я в одних трусах в самую середину колючего, как проволока, куста! Конечно, он смягчил мое падение, но какой ценой! Потом целую неделю ходил, как будто меня бросили в море в мешке, наполненном голодными кошками. Была такая казнь у китайцев и монголов. Чтобы человек не просто утонул, а перед тем, как потеряет сознание, испытал жуткую боль от когтей обезумевших животных. И вот, от боли я в первый момент на секунду даже потерял сознание. В чувство меня привели мои брюки, которые плавно опустились из окна на мою голову. А потом их накрыло тельняшкой. Из последних сил, собрав в кулак всю свою волю, чтобы не закричать на всю улицу матом, я выбрался из этого куста дрока, и, на подгибающихся от боли ногах, побрел прочь, облачаясь в свою форму. Потом я услышал падение своих матросских ботинок, быстро вернулся, и, засунув их под мышки, опять удалился от загоревшегося на втором этаже окна уже легкой трусцой, шлепая по асфальту босыми ногами.
В часть я вернулся ночью. Пришлось долго идти пешком, поскольку троллейбусы и автобусы уже не ходили. Когда утром я проснулся и посмотрел на себя в зеркало, то пришел в ужас. То, что все тело было в кровоподтеках и царапинах – это полбеды. Добрая половина лица тоже была расцарапана.
- Что, Витя, в вольере с барсиками спал в зоопарке?  - издевалась надо мною команда. – Как ее звали, Багира? Осторожней надо выбирать, с кем ложиться в постель. А то откусит еще что нибудь!
Я стоически сносил все эти издевательства. Пошел только в медпункт, где медсестра Валя обработала все ранки йодом. Тоже мне от нее досталось, видать – ревновала меня. Я же говорю, что все женщины были от меня без ума!
А потом, через неделю, в очередной увольнительной опять встретил Надежду на улице. Она шла днем по залитой солнцем улице. И шла не одна. И тогда я понял, что, на самом деле, все мои царапины, порезы и издевательства команды были ничто по сравнению с тем, что со мной могло бы произойти, если бы я не совершил затяжной ночной прыжок в кусты. Она шла с мужем! И это был не просто мужчина. Это был шкаф с размерами чуть поменьше два-на-два метра. Высокий, косая сажень в плечах. Об шею можно было бы рельс согнуть. Причем мужчина был не столько высокий, сколько просто мощный. Из одного такого можно было бы сделать три таких, как я. И еще бы осталось материала для небольшого карапуза. Она шла рядом с ним, как Дюймовочка рядом с Голиафом. Конечно, эта пара вместе совсем не смотрелась. Но рядом с ним она могла чувствовать себя настолько в безопасности, что, казалось, упади рядом сосна – она сломалась бы о его могучую выю. А что бы могло произойти со мной? Наверное, из меня бы сделали десяток маленьких Витюшек, которые разбежались бы с отчаянными криками в разные стороны.

С тех пор я всегда выясняю у очередной дамы, в том случае, если она замужем, кто ее муж, и, самое главное – сколько он весит. И потом уже делаю вывод – продолжать мне знакомство, или лучше поискать другую, одинокую.