Осенние приключения. Глава из романа Соколов

…Мотор ровно и мощно ревел и потому, любые разговоры или обмен впечатлениями был почти невозможен. Егерь сидел неподвижно и слегка поворачивая голову, разглядывал противоположный берег, с затенёнными уже, блестяще-гладкими полукружьями и дугами заливов и заливчиков. Глядя на него, Соколов успокоился и стал всматриваться в нависающий над берегом водораздельный хребет, за которым расстилалась необозримая тайга, с чистыми и холодными речками, ручьями, болотами, холмистыми распадками и длинными и широкими падями, по которым и текли эти речки и ручьи.
Он радовался необъятному миру дикой природы, сине-золотому, ясно- прохладному осеннему дню, радовался возможности вот так быстро и интересно переместиться из Ершей в Большую Речку, которая расположена километрах в двадцати от истока Ангары, вытекающей из величавого, громадного озера – моря, Байкала. Он радовался и тому, что жизнь постоянно сводит его с интересными людьми и предчувствовал открывающиеся новые возможности в освоении лесных просторов и изучения тайн окружающей тайги...
Минут через двадцать они увидели, вынырнувшие из за крутой береговой лесной гривы домики посёлка  Большая Речка. Сбавив скорость, спокойно вошли в залив и на малых оборотах, заплыв в самый его конец, причалили к берегу. Егерь заглушил мотор и показав вперед на край большой зелёной луговины, где стояло несколько домиков произнёс: - Этот синенький и есть дом Василия Васильевича...
Затащив лодку подальше на берег, они пошли в сторону этого дома, а у калитки их уже встречал кряжистый, с седой головой и чисто выбритым подбородком, круглолицый и веселый пожилой человек.
- Анатолий, а я уже жду вас, вот и чай поставил...
Он весело и легко улыбнулся и внимательно посмотрел на второго гостя...
 - Это Максим – представил его Егерь и Макс приветливо улыбнувшись пожал протянутую руку Василия Васильевича. Вошли в дом и хозяйка - жена лесника, улыбчивая, но неразговорчивая пожилая женщина, пригласила всех за стол, на котором стояли плетёнки с пряниками и крупно нарезанными ломтями белого хлеба, банки со сметаной и с мёдом, чайные чашки, во главе с пузатым начищенным алюминиевым чайником...
Пока пили чай, радушный хозяин рассказывал о работе в лесхозе, о том что скоро время копать картошку, но и на охоту хочется сходить. Слушая, Макс с удовольствием пробовал и ароматные сладкие пряники и белый хлеб, намазывая его толстым слоем густой белой сметаны, которая таяла во рту и оставляла на языке почти прозрачный кисловатый вкус свежего сыра...
Когда заканчивали есть, Василий Васильевич, в разговоре вновь коснулся открытия охоты на уток, но упомянул и о начале изюбриного рёва.
- Скоро, ребята, изюбриный гон начнётся... Лицо его внезапно осветила восторженная улыбка. – Я уже готовлюсь, губы тренирую...
 Он на мгновение исчез за перегородкой и возвратился с деревянной трубой, длинной сантиметров семьдесят и в утолщённом конце диаметром сантиметров десять.
Остановившись посреди кухни, Василий Васильевич, приложил трубу тонкой стороной, где был мундштук, к правому углу рта, облизнул губы, глубоко вдохнул – выдохнул и потом, втягивая в себя воздух, поведя трубой снизу вверх и по дуге, не торопясь громко затрубил, чуть скосив глаза в нашу сторону.
И труба запела, зазвучала дико и свободно, словно в её деревянном теле, спрятана была тайна грустной красоты осенней природы и вместе, сила и ярость проявляющегося звериного инстинкта. Старый охотник, начал эту искусственную изюбриную песню тонко и длинно, потом продолжил плавно уходя в низы и ясный чистый звук, нисходя до басистого и даже ревущего, закончился грозным рявканьем!
Василий Васильевич мельком глянул в нашу сторону, прислушался к растворившемуся в деревянных стенах дома эху и проговорив: - Тут немного не получилось в конце – и через паузу, вновь приложился и затрубил...
Макс, слышавший песню гонного быка – оленя впервые, был эмоционально оглушён увиденным и услышанным. Ему, внезапно подумалось, что дикая природа с её яростным соперничеством и борьбой жизни и смерти, внезапно, чудесным образом вторглась в человеческое жилище...
Егерь тоже кивал головой, блестя глазами и выразительно посматривая на Андрея. А возбуждённый знакомыми страстными звуками, чудесный «солист» Василий Васильевич, раз за разом прикладывался к трубе и она пела на разные голоса протяжно и свирепо, призывно и угрожающе...
До этого Макс ни разу не слышал изюбриного рёва во время гона и то, чему он стал невольным свидетелем настолько поразило его, что он потерял дар речи...                Видя, что от его музыкального подражания изюбриному рёву осталось сильное впечатление, Василий Васильевич отложил трубу, часто и возбуждённо дыша присел к столу и заговорил...
- Зверь, наверное уже поёт по холодным утрам... Вот и нам бы надо как-нибудь собраться и съездить на Бурдаковку, в вершину речки. Я там знаю места звериные, где они каждый год сходятся и бьются за маток... Там места невысокие, большие покосы и потому, увидеть ревущего быка проще, чем в глухой тайге... Главное, чтобы зверя загодя не распугали охотнички. А нет, так мы можем на ту сторону Ангары махнуть, на один вечерок. Там тоже бывает хорошо. Зверя там много, надо только на водораздел подняться...
Он отхлебнул чаю и постепенно лицо его померкло и вновь превратилось в лицо доброго и умного пожилого человека. А ведь пять минут назад он весь светился, охваченный охотничьей страстью, воспоминаниями о сотнях удачных и неудачных охот в разных угодьях и разного вида тайгах...
- Лет тридцать назад, - Василий Васильевич, после небольшой паузы продолжил разговор - когда ещё железная дорога была на месте теперешнего водохранилища, бегал по ней такой голосистый паровозик... И вот, как осень настанет, и уже как ближе к вечеру, этот паровозик гуднёт пробегая по железке, под другим берегом Ангары, - тогда ещё водохранилища не было,-  так вся округа отзывается ему разнообразными звериными голосами...
-Так, что не понять было, сколько же их всего в округе. Паровозик, уже давно пробежит в сторону Байкала и давно уже колёса поезда отстучат по блестящим рельсам, а тайга, полная изюбрей, всё не может успокоится, всё поёт, ревёт на разные голоса оленья братия, и молодые и старые быки... Возбуждал их, этот громкий паровозный гудок очень сильно, заставляя напрягаться и петь свои песни веселее и громче...
... Допили чай, поднялись и стали прощаться. Егерь и Василий Васильевич договорились на следующей неделе переправится на другую сторону водохранилища и попробовать пореветь, а если повезёт, то и быка стрелить. Макс, конечно же захотел к ним присоединиться. Он был под впечатлением увиденного и услышанного и расспрашивая Егеря узнал, что у него тоже есть труба и что он пытается трубить, но губы пока некрепко натягиваются и иногда ничего не выходит...
Возвратились в Ерши в наступивших сумерках, наскоро поужинав легли спать и Макс устроился в прихожей в ватном спальнике, который дал ему Егерь. Там было просторно, свежий воздух и он подумал, что будет приятнее спать почти «на природе». Быстро заснув, Макс видел сны, в которых олени гонялись друг за другом, а он всё не мог в них выстрелить – то ружьё было не заряжено, а то случалась осечка...
На рассвете, он просыпался несколько раз, слыша, как в деревне пели первые петухи, перекликаясь деловито и привычно...
Через неделю, максим Соколов вновь приехал к Егерю и они, снова на лодке, отправились в Большую Речку...
Водохранилище лежало, перед быстро скользящей по воде лодкой неподвижным, прохладным зеркалом, отражая синеву неба и золотой цвет березового леса у береговой линии. Утренние заморозки, местами уже «побили» листву на осинах и берёзах, выкрасив её в разнообразные оттенки красного и жёлтого, да и трава поменяла цвет с зелёного на серо-коричневый. И только на покосах, оттава - вновь наросшая молодая травка - приобрела ярко – зелёный плотный цвет и манила своей мягкостью и свежестью...
 По ночам бывал уже плотный иней и температура доходила на рассвете до минус трёх – пяти, а днём стояла яркая, солнечная погода при синем небе и безветрии. Тайга прощалась с довольством и сытостью, говорила последнее «прости» замечательному теплу и изобилию, насыщающему короткое сибирское лето. Эти дни осенью, называют в народе «бабьим летом», подразумевая короткий расцвет женской зрелой красоты, за которым неумолимо следуют первые признаки увядания...
... В это время, олени – изюбри начинают беспокоится, взволнованно нюхают прохладный воздух, перестают есть и испытывая постоянную жажду, часто облизывают влажный чёрный нос длинным розоватым языком. Рога на их головах обретают серо-коричневый цвет, твердеют и становятся страшным оружием, состоящим из множества отполированных до блеска острых отростков. Похоть и сладострастие захватывают оленей – быков и порождаемая этими чувствами агрессивность, ищет выхода.
Всё остальное время года осторожные и пугливые, во дни гона олени словно сходят с ума, теряют бдительность, реагируют на любой лесной шум и бегут навстречу, подозревая за этими звуками либо пасущихся маток, либо крадущихся соперников. Матки в это время отделяются от своего стада и тоже ищут владыку и покровителя - самого сильного и красивого оленя самца в округе - от которого, после совокупления смогут получить гены для нового потомства...
... Быки, в это время, призывая на бой соперников, пробуют реветь, в основном ночью от заката до восхода солнца, пронзительно и яростно, тем самым показывая место, где они сами находятся. В Сибири, такие прерывистые «концерты» длящиеся около месяца, местные охотники называют изюбриным рёвом или гоном. Все половозрелые матки в это время года, бывают поделены между оленями – самцами, а у самых сильных и похотливых «быков», бывают «гаремы» по десять - пятнадцать маток...
... Василий Васильевич, как и в прошлый раз, увидев Егеря с Максимом обрадовался, забегал по избе, достал из «тайника», несколько труб, попробовал на звук и выбрав лучшую, спрятав её в само-шитый чехол, прихватив рюкзачок с небольшим «перекусом», и зашагал вслед за ребятами к заливу, немножко вразвалочку, часто переставляя во время ходьбы, ноги в мягких стареньких кожаных ичигах...
Он был среднего роста, немножко полноватый, за счёт возраста, но очень мягко двигающийся человек. Седые волосы ежиком торчали на его голове и лицо украшали синие весёлые глаза. Говорил он необычайно мягким и добрым голосом, совершенно и чисто по-русски, а слова употреблял народные, поэтически окрашенные... Слушать его было не только интересно, но и приятно. Ни о ком, никогда, он не говорил плохого и наверное поэтому, его все не только уважали, но и любили, как любят своих самых близких и родных...
Перед выходом из дома, Василий Васильевич, отлучился на минуту и возвратившись, вручил Егерю подарок, одну из своих труб, сделанную из хорошо просушенного куска ели. Егерь, конечно, обрадовался и искренне благодарил старого лесовика за этот «царский» дар - он сам  такую трубу сделать не   мог. Макс, про себя немного позавидовал Егерю, но и порадовался, что теперь самим можно будет подманивать зверя, а кто это будет делать, не так уж и важно. Та труба, на которой Егерь тренировался, уже потрескалась и иногда звук из неё срывался на фальцет... 
Много позже, Андрей стал понимать, что такие личности, как Василий Васильевич были приметой уходящего времени, эпохи войн и испытаний, в условиях которых воспитывались целые поколения после революции и во времена подъёма народного патриотизма и энтузиазма. Эти люди вынесли на себе все ужасы войны и тяготы послевоенного восстановления, и потому, мирная жизнь воспринималась ими как непрекращающийся праздник...
Их всегда отличала высокая требовательность к себе, обострённое чувство собственного достоинства и чести, и снисходительное отношение к грехам и проступкам окружающих.  Позже, в своей жизни, максим встречал несколько таких личностей и они все были из того поколения и такого склада характера, который позволял им совершенно ровно и дружелюбно общаться с разными людьми и вызывать у всех уважение и положительные эмоции...
... Когда отплывали от берега, Василий Васильевич весело помахал рукой вышедшей из ворот дома жене, а потом повернулся навстречу движению и не отрываясь, стал рассматривать пробегающие мимо берега водохранилища, расцвеченные в золото и багрянец осенней листвы.
Вода, под низкими лучами заходящего солнца искрилась и блестела словно расплавленное стекло, отражая золотое светило, дрожащим маревом необычайно яркого света ложащегося дорожкой от берега до берега. Пенные буруны от лодки расходились симметричными косицами вслед за лодкой и невысокие волны раскачивали тяжёлую, казалось уставшую за день, реку...
Пристали в глубине небольшого залива, куда крутой таёжный хребет, возвышающийся над водохранилищем протянул уже прохладные невесомые тени. Времени было достаточно и охотники, на песчаной отмели под берёзами, усыпавшими траву желтыми палыми листьями, быстро разожгли костёр и повесили над огнём закопчённый котелок, зачерпнув прозрачную воду прямо в заливе.
Потом, расстелив несколько газеток соорудили стол из деревенских закусок: солёного, ароматного с чесночком сала, несколько стрелок зелёного лука, деревенский пышный белый хлеб с хрустящей корочкой, домашнего сливочного масла, несколько варёных свежих яичек. Когда вода в котелке закипела ключом, Егерь добавил к заварке ещё и несколько веточек дикой смородины растущей в излучине заливчика. Чай получился необыкновенно вкусным и ароматным...
Не торопясь поели и во время еды, Василий Васильевич, рассказывал, что в этих местах, сразу после окончания Великой Отечественной, прямо в тайге был лагерь для восьми тысяч японских военнопленных, которые в составе дивизии валили здесь лес несколько лет и после, отбыв срок пленения, всем составом уехали в Японию...
– У них здесь, всё было как в армии – рассказывал Василий Васильевич, запивая еду горячим чаем: - Генерал был командиром дивизии, полковники командовали полками и так далее. Только жили они в бараках и вместо войны занимались лесоповалом. Была конечно и охрана, но небольшая, а в основном, японцы сами управлялись. Дисциплина была здесь железная. Именно благодаря дисциплине, большинство из них смогли уцелеть в этой суровой тайге. Бежать отсюда они не могли, по незнанию русского языка, своему внешнему виду и раскосым глазам, да наверное и не хотели подводить своих командиров, которых жёстко наказывали за это...
- Лесу, они тут повалили, -  дай бог сколько. И по сию пору, кое – где в логах лежат штабеля начавшего гнить сосново- лиственничного кругляка, распиленного на брёвна по четыре метра в длину. А ведь работали они только двуручными пилами и обычными топорами... Но народ они работящий и вежливый, при встрече кланяются хотя и молчат, потому что русский язык для них слишком труден...
Василий Васильевич вспоминая прищуривался, словно всматриваясь в далёкое прошлое...
- На этой стороне водохранилища, и по сию пору сохранились хорошие дороги, которые они сделали, и кое - где даже с песчаным покрытием и водосливными канавами. А на перекрёстках, иногда и сейчас ещё видны следы от беседок и лавочек, чтобы прохожие могли посидеть и отдохнуть...
Василий Васильевич, со вкусом пил чай маленькими глотками и по временам, замолкая, пристально всматривался в лесные чащи, спускающиеся по склонам прибрежного хребта к воде...
- В окрестностях, и во время войны, стояли воинские части – продолжин он. Командование боялось японских диверсантов и их диверсий на Кругобайкалке. Там ведь – он показал рукой куда то через таёжные хребты в сторону далёкого Байкала, - десятки тоннелей и стоит один взорвать, как железная дорога станет на недели, если не на месяцы...
- Как то недавно, на теплоходе, который ходит здесь по водохранилищу на Байкал, я встретил одного незнакомца, моего сверстника... Разговорились... Оказывается, он тут служил во время войны. Их целая пехотная бригада была на охране тоннелей Старо-Байкальской железной дороги и стояла отсюда всего километрах в сорока, если прямиком идти на байкальское побережье через тайгу.Там по гриве шла просека, по которой патрули в любое время суток ходили, как на границе...
Последовала длинная пауза, когда рассказчик словно вслушивался в себя вспоминая какими были эти окрестности в те далёкие и тревожные годы...
- Как этот мой новый знакомец волновался, когда мы здесь проплывали. Ведь самые светлые, лучшие молодые годы здесь провёл, несмотря на военные голод и холод... Молодость всегда вспоминается, как самое светлое время жизни...
Василий Васильевич, прервавшись, взглянул на солнце, повисшее над синеватым в тени, крутым лесистым склоном и сказал: - А нам мальчики уже пора! Зверь, наверное сейчас приготовляется и пока мы поднимемся на гриву, он, чувствуя приближение ночи уже и «запоёт»...
Охотники быстро вытащили лодку на берег, залили костёр и собрав остатки трапезы в рюкзаки, забросили их в лодку, а сами отправились вверх по распадку, на водораздел...
Тропа, заросшая травой и давно уже никем не пользуемая, полого, чуть в горку поднималась вдоль правого склона неглубокой пади поросшей по влажному дну большими кустами черёмухи, с чёрными спелыми ягодами на ветках. Побитые морозцем, они были сладковато вяжущими и очень вкусными – сейчас и зимой ими питались почти все виды птичек живущих в этих местах...
Пройдя километра полтора, Василий Васильевич в излучине распадка, перед небольшой мочажинкой, заросшей высокой травой и папоротником, остановился, показал туда рукой и пояснил:
- Раньше, здесь был замечательный солонец, на который звери, по весне, даже днём приходили... Помню, что добыл здесь несколько зверей и одного из них с такими большими пантами, что настойку вся семья пила несколько лет, да и соседям роздали не меньше...
Склон, по которому поднимались охотники, был обращён на север и потому, уже глубокая тень разлилась по пади, делая воздух прозрачным и синеватым. Тропа петляла на последней части склона, иногда круто взбираясь наверх. Поэтому, пока дошли до водораздела, Василий Васильевич часто и тяжело задышал, но крепился и только с надеждой посматривал на гребень – когда же этот подъём закончится?
На водоразделе, их встретило низкое, но ещё яркое и тёплое солнце...
Тяжело дыша, все трое опустились на мягкую траву. Василий Васильевич, не сел на землю, как его молодые приятели, а опустился на колени и стал осматриваться. Здесь, на перевале, была небольшая поляна поросшая сосняком вперемежку с берёзами и за этими деревьями начинался южный склон, полого, на протяжении нескольких километров спускавшийся навстречу заходящему солнцу, в долину небольшой таёжной речки Олы...
 Василий Васильевич вдруг закашлялся и чтобы не было слышно, снял с головы старую мятую, бесформенную шапку - ушанку и приложил ко рту, а прокашлявшись, сообщил нам шёпотом: - Тут могут уже и звери быть, матки или молодые бычки... Никогда не знаешь где они стоят или пасутся в это время...
Ещё раз глянув на солнце, опустившееся на вершины леса на противоположном хребте, старый охотник достал из-за плеча трубу на сыромятном ремешке, аккуратно снял чехол, продышался и глянув на нас внезапно ставшими серьёзными глазами произнёс шёпотом: - Ну с богом!
 Потом, приложив трубу к правому углу рта Василий Васильевич захватил мундштук крепкими губами и ровно втягивая воздух в себя затрубил, начав высоко и пронзительно длинно, среднюю часть песни проиграл в басах, а в конце ещё пару раз рявкнул, вкладывая в громкий звук всю силу своих лёгких...
Рёв – песня взлетела над таёжными хребтами и отдаваясь эхом в широких распадках спекающихся к речке, настороженно затихла. И тут же с водораздела, чуть справа и ниже по гриве, ответил неистово страстный рёв, только более живой, вибрирующий, низкий с басистым и коротким завершающим рявканьем. Охотники встрепенулись и Макс, вскочив на ноги побледнел от волнения и невольно задвигал руками и ногами - впечатление от этой переклички человека и зверя возбуждали сильные чувства...
... Переждав какое – то время, Василий Васильевич ещё разок затянул песню вызов - через несколько секунд ему ответил тот же яростный страстный рёв, только значительно ближе...
... Олень-самец, стоявший на опушке леса, метрах в пятистах от охотников, услышав призывный рёв вздрогнул, и немедля заревел в ответ, высоко поднимая тяжёлую голову с короной серых толстых рогов, на которых блестяще отполированные отростки торчали вперёд, как зубья нерукотворных вил.
В конце «песни», он выдохнул струйку пара из разгорячённого страстным порывом нутра, и замолчав облизнул длинным языком чёрно-блестящий нос. Постояв на месте ещё секунду, олень, с места в карьер бросил своё тяжелое, мускулистое тело вперёд и широкими прыжками, враскачку набирая ход, поскакал в сторону воображаемого соперника, вонзая острые копыта в мягкую пахучую землю поросшую высокой, подсыхающей травой...   
-  К нам бежит – шёпотом прокомментировал старый охотник и предложил: – Давайте, я пройду чуть влево и повыше и буду быку отвечать вон из той рощицы. А вы тут станьте... Только разойдитесь и ждите... Зверь обязательно на кого-нибудь из вас выйдет...
Василий Васильевич поднялся и осторожно ступая, обходя кусты ольшаника почти незаметно и неслышно ушёл влево, ближе к вершине холма. В своих кожаных ичигах он двигался мягко, шёл чуть согнувшись осторожно отводя ветки со своего пути...
Оставшись одни, охотники шёпотом договорились, что Егерь останется здесь, а Макс спуститься вниз, метров на сто и встанет в вершине распадка приходящего с юга... Так и сделали...
... Между тем, солнце наполовину опустилось за горизонт и последние его лучи освещали золотистым светом бесконечные таёжные просторы, с заросшими кустарником и молодым березняком падями и крутыми распадками, где по влажному дну зелёной, невысокой стеной стояли густые ельники...
Мягкая, прозрачна тишина повисла над тайгой и только громадный олень-бык предугадывая жаркую, полную страстной ярости схватку, скакал навстречу своей судьбе треща валежником и стуча рогами по веткам кустарников!
…Аккуратно ступая, Максим спустился в начало распадка и выбрав место с хорошим обзором затаился, настороженно прислушиваясь к окружающей таёжной тишине...                Осмотревшись, он ещё раз проверил пулевые заряды своей двустволки, встал за толстую сосну и замер...
... Время тянулось неожиданно медленно и казалось, что солнце неспешно катится вдоль горизонта, погружаясь в нечто громадное и невидимое человеческому глазу за далёкими лесистыми холмами.
Потом, желтый цвет закатного солнца постепенно сменился на бледно-алый, а деревья, трава и кустарники осветились бледно-розоватым светом...
В это время оттуда, куда ушёл Василий Васильевич, неожиданно громко и пронзительно запела - заиграла труба и тут же из соседней куртины сосен и берёз, уже очень недалеко ответил мощным, зычным рёвом раздражённый бык – изюбрь. У Макса, от внезапного страха и волнения задрожали руки и перехватило дыхание. Он крепко сжал в руках ружьё и начал пристально вглядываться в том направлении, откуда шёл навстречу засаде раззадоренный олень...
Вскоре, молодой охотник услышал впереди сопение и постукивание веток и в кустах, на той стороне неглубокого распадка, замелькало что-то бесформенно-серое...
«Ага – взволнованно подумал Макс – Бык решил обойти воображаемого соперника низом и потому не пошёл прямо по гриве, а движется в мою сторону!»
Он инстинктивно напрягся, приложил стволы ружья к дереву, чтобы не дрожали при прицеливании, и приготовился стрелять...
... Время тянулось невыразимо долго и кровь, тугими волнами двигаясь от сердца по венам, сотрясала тело и руки охотника. От волнения он перестал замечать, что – либо вокруг себя и сосредоточился на, движущемся в чаще, пятне.
Чем ближе, тем отчётливей  различал Макс силуэт оленя и наконец увидел его в прогале деревьев полностью – крупный Бык, почему – то серого цвета, с огромными рогами растущими широкой, острой короной на аккуратной, словно резной голове. На раздувшейся от постоянного желания длинной шее, висела густая грива почему-то больше всего удивила Максима, впервые видевшего так близко таёжного изюбря, во всей его мощи и красе!
Затаив дыхание, крупно дрожа от страха и азарта, сжав зубы Макс медленно прицелился ещё решая – стрелять или не стрелять - и совершенно неожиданно, импульсивно нажал на спуск...
Грянул сдвоенный выстрел, стволы от сильной отдачи взлетели ввер, и гулкое эхо пронеслось по тайге от края и до края, многократно повторяясь и затихая..!
Олень взметнул голову вверх, глянул на охотника большими, блестяще-выпуклыми глазами, в которых на миг отразилась боль внезапной смерти, а потом рухнул в траву и стал почти невидим, разлившись всем своим большим, ещё мягким и тёплым телом по земле, покрытой высокой травой. Над коричневым папоротником торчал только один из его рогов, словно серый многоотростковый сук...
Ещё не веря в случившееся, Соколов сделал несколько быстрых шагов в сторону убитого зверя, потом опомнившись остановился и зарядил оба ствола картечью. И лишь после, осторожно шагая, стал обходить лежащего изюбра по короткой дуге пока не убедился, что тот мёртв... Подойдя ближе, он долго рассматривал лежащего перед ним громадно-неподвижно зверя...
... Тут же, сверху спустился Егерь, на ходу громко спрашивая: - В кого стрелял!? Ты его убил!?
Отходя от пережитого шока, Максим, тяжело дыша тёр лоб левой рукой и потом, молча показал в сторону убитого оленя. Егерь приготовив ружьё, осторожно подошёл к лежащему зверю вплотную, отведя высокий папоротник в сторону потрогал круп оленя стволами и не удержавшись, но явно завидуя констатировал: - Крупный зверь! Вот Василий Васильевич обрадуется. Всё было так красиво, так быстро и закончилось без хлопот и беготни за подранком...
Почти неслышно, мелькая серым ватником среди молодых деревьев, подошёл улыбающийся Василий Васильевич и глянув на оленя, с восхищением похвалил Максима. – Вот это бык, так бык!
Потом всмотревшись с удивлением произнёс: - Да он же не коричневый как все изюбри, а сивый. Я такого первый раз в своей жизни вижу... Несколько раз, на Байкале, на марянах я видел светлых молодых оленей, но чтобы такого громадного, да с такими рожищами – это впервые!
Макс, волнуясь и сбиваясь, рассказал как это было...
– Я стою, а он как затрубит! Я спрятался за сосну и стою... Ружьё приготовил... Потом вижу, он идёт. Голову высоко держит и рогами ветки с дороги отбрасывает... Я как его всего увидел, так сразу прицелился, повёл его немного и на спуск нажал... Но почему – то оба ствола выстрелили... И отдача была сильная... По пальцу прицельной скобой ударило, но я и боли не почувствовал... Только удивился... Вот он был здесь, большой, страшный и красивый и вдруг никого не вижу. Только рог из папоротника торчит..!
- Ну молодец – ещё раз порадовался Василий Васильевич. - Такое везение, такой фарт редко кому приходит...                Егерь тоже внимательно слушал, но судя по его равнодушному виду был недоволен, что стрелял Максим, а не он сам...
Достав ножи, под руководством опытного Василия Васильевича, охотники стали разделывать оленя.   
 …Незаметно наступили сумерки и поднялся прохладный ветерок, зашумевший в кронах деревьев. Максим, впервые за это время огляделся и не узнал округи - ещё совсем недавно, природа радовалась и ликовала созвучно хорошей погоде, а сейчас тёмное небо стало покрываться мрачными тучами и лес надвинулся на охотников тревожной тайной, казалось с немым упреком...
От внезапной радости после удачного выстрела, в душе Максима не осталось и следа... Он думал уже, что может быть лучше было бы не стрелять или даже стрельнуть в воздух, чтобы вспугнуть и угнать Сивого.
Для себя, Максим, даже в воспоминаниях стал называть добытого оленя именем собственным - Сивый...                «Вот жил – жил Сивый в этой тайге, - размышлял удачливый стрелок - рос, набирался сил, стал вожаком большого стада, а тут пришли люди, обманом подманили его и убили... И всё, красивая сильная жизнь закончилась и одним красивым и большим оленем стало в природе меньше...»
Василий Васильевич, словно почувствовал это разочарование, понимая смущение начинающего охотника, постарался его успокоить.
– Ты Максимка не переживай, что добыл такую красоту. Ведь мы все умрём, и наши дети умрут, и внуки... Но главное, чтобы каждый из нас знал и понимал своё предназначение. Природа живёт по своим законам, которые некоторым людям кажутся грубыми и злыми. Однако, благодаря им - этим законам выживания, всё в природе вырастает в свою меру и со своим предназначением...
Василий Васильевич, сделал паузу и словно споткнувшись замолк на время, думая о чём то своём...
– А этот зверь умер мгновенно и в расцвете сил и потому, такой смерти можно позавидовать... А на его место, уже на следующую осень, придёт новый, молодой бык и продолжит существование оленьего стада в этой таёжке...
Старый охотник ещё помолчал а потом со вздохом завершил сказанное: – Дай бог каждому из нас так умереть...   
Однако, невесёлые мысли при воспоминании об олене Сивом, ещё долго преследовали Максима. Но со временем они потеряли переживательную остроту и на их место пришла гордость за то, что он добыл такой замечательный трофей, за которым охотники профессионалы иногда гоняются всю жизнь...
…Уже спускаясь, в темноте по опасной и узкой таёжной тропинке к заливу где осталась лодка, с мешком мяса привязанным к самодельной «поняге» сделанной из берёзовой рагульки опытным деревенским лесовиком Василием Васильевичем, молодой охотник взбодрился. Вытирая пот выступивший обильными каплями на лице, Максим мысленно утешал себя, вспоминая афоризмы из «Бхагават – гиты»: «Никто не убивает и не бывает убит без произволения Единого, того, кто правит миром живых и мёртвых».
Однако, повторяя про себя это древнее изречение, он совсем не испытывая облегчения от осознания древней великой истины...
... Водохранилище, переплыли уже ночью и причалив в заливчике рядом с домиком Егеря, перенесли мясо в сени и накрыли его брезентом...                Потом зажгли в домике свет и включив электроплитку, стали жарить на большой сковородке печень и куски филе, вырезанного из грудинки. Аромат свежеприготовленного, с лучком и чесночком сочного и вкусного мяса, распространился по дому. И уставшие, проголодавшиеся охотники сглатывая слюну, то и дело подходили к плитке и втягивали запах ноздрями.
«Мы сейчас, немного напоминаем наших диких предков, ожидающих раздачи еды, после охоты на мамонта – подумал Максим и невольно улыбнулся. Он глянул на похудевшее, озабоченное лицо Егеря. От переживаний этого вечера и тяжёлой работы по переноске мяса, лицо Максима тоже осунулось и в уголках глаз проявились мелкие морщинки...
А Василий Васильевич, чтобы заполнить возникшую паузу, стал вспоминать давно прошедшие времена, когда Ангара ещё была нормальной рекой, - быстрой, чистой и рыбной.
- Меня ведь и в армию не взяли во время войны из-за этой реки. Создали у нас в Большой Речке бригаду профессиональных рыбаков и мы рыбу ловили во все времена года. Это было нашей работой и попробуй не выловить сколько положено по плану. А план был по многу тонн и потому, река стала нашим местом жизни и работы. Вот тогда я и ноги застудил, отчего сейчас и маюсь. Бывало стояли в ледяной воде по целым дням. А зимой на льду сверлили дырки и опускали сети в воду, а потом следили чтобы «лунки» не перемерзали...
Василий Васильевич, сидя на одной из кроватей, откинулся к стенке и тогда стало видно, как постарело его лицо от перенапряжения и усталости, под глазами образовались тёмные круги, но он добродушно улыбался искренне радуясь общей охотничьей удаче и этому позднему ужину...
- Тогда ведь резиновых сапог не было, а были поршни сшитые из обработанной по специальной технологии лосиной кожи. Они были выше колен и потому, если были хорошо пропитаны нерпичьим жиром, то воду не пропускали. Мы в них заходили в реку выше колен и стояли там часами. А вода то была в Ангаре быстрая и ледяная даже летом. Иногда ноги так закоченеют, что из воды с трудом выходишь. Вот с той поры и стали ноги побаливать, а сейчас уже и ходить то трудно...
Он широко улыбнулся: – Разве что вот так на близкую гривку, на охоту сбегать сил хватает, особливо если с хорошими ребятами, да с добычей возвращаешься... 
 Когда наконец сели за стол, Егерь из своих запасников достал бутылку водки и разлил по гранённым стаканам...
- Ну, выпьем за первого добытого быка! Это настоящее событие в охотничьей жизни - улыбаясь произнёс короткий тост старый охотник и поморщившись, выпил содержимое стакана в несколько маленьких глотков. Максим опрокинул стакан одним махом и потом, закусывать горячей и вкусной олениной, глотал первые куски жаркого почти не жуя. Его сотоварищи не отставали - ели с удовольствием и хвалили вкус мяса...
Через несколько минут, выпитая водка размягчила натруженные мышцы тела, Макс внутренне расслабился и пожалуй впервые за весь вечер искренне порадовался удаче и даже загордился, что с первого раза добыл такой замечательно крупный экземпляр с прекрасными рогами, из которых Василий Васильевич, советовал сделать на стену чучело...                После второй рюмки водки, начались весёлые охотничьи разговоры, когда ни рассказчик, ни слушатели времени не замечают – настолько бывают увлечены воспоминаниями и новыми, пробуждёнными воспоминаниями, впечатлениями...
…Свет, ещё долгое время горел в маленькой избушке и охотники, допив водку и наевшись свеженины до отвала, неспешно пили чай и слушали рассказы Василия Васильевича, который вновь почувствовал себя молодым и увлечённо вспоминал множество случаев произошедших с ним на изюбриной охоте!..
- Однажды, я вот так же трубил на той стороне и задержался на гривке. Тогда, после войны, зверя в окрестных тайгах много было и во время гона можно было услышать по пять - шесть быков с одного места. В те времена мы охотой спасались от голода, да и родственникам в городе помогали...
- Ночи по осени не такие холодные, как по весне, вот я и решил заночевать, у ручейка. Развёл костерок, вскипятил чаю и пока пил чай да укладывался спать слышал, как пара быков пришли с разных сторон к моему костру и трубили каждый раз, как в костре стрельнет горящая ветка.
Я забеспокоился, отошёл от огня чуть в темноту и когда костёр потрескивал, мне тоже показалось, что это бык – олень крадётся в темноте. А тьма стояла вокруг чернильная - не видно было вытянутой руки и потому, при звуке яростного рёва быков, как-то страшновато становилось от их дикой страсти!
А быки-то «пели», в тот вечер, совсем рядом! Как один завоет-зарычит, так душа от страха в пятки уходит - столько страсти и ярости в этой первобытной песне. Второй ему отзывается так же страшно...
А тут ещё глухая тайга и кромешная ночная темень... Ведь в человеке этот животный страх ночи и темноты по сию пору сохранился. Даже сейчас, когда и ружья есть и сильные фонарики, которыми можно зверя в темноте высветить и стрелить, всё равно страх захватывает человека откуда-то из изнутри и поделать с этим ничего не можешь...
Василий Васильевич надолго замолчал, вспоминая ту приметную охоту…
- Ту ночку, я на всю жизнь запомнил!   Тогда, после полуночи быки вокруг словно взбесились и я слышал, как они схватывались между собой, стуча рогами и ломая ветки деревьев и кустарников...
Я, конечно, почти всю ночь не спал, а уже на рассвете вылез на гривку и спрятавшись за выворотень начал тоже трубить, быка подманивать. В этот момент, когда ещё не совсем рассветало я вдруг увидел, что метрах в двадцати от меня, за упавшей валежиной что – то большое и тёмное двигается и почти неслышно «плывёт» мимо. Я ружьё вскинул, а потом вдруг понял, что это не изюбрь. И меня словно огнём опалило!
Понял я, что это большой медведище подкрался ко мне, на мою трубу, надеясь изюбря словить, пока тот в такой горячке...
У меня руки - ноги затряслись и я стрелять не решился, а медведь наверное хватил мой запах и тихонько ушёл, словно растворился в рассветных сумерках… Я ещё долго там стоял весь сжавшись и готовился к нападению!                А потом, когда развиднело, решил к биваку возвращаться. Только я прошёл метров двести в ту сторону, тут на моё счастье молодой бычок из кустов как прыгнет и по склону давай скакать, от меня наискосок, в сторону вершинки крутого распадка.
Потом, он на мгновение остановился посмотреть, что вокруг делается, а я в этот момент его выцелил и стрелил. Он сразу и упал... У меня от радости сердце заколотилось. Я к нему бегом полетел через кусты и по высокой траве. Подбежал, а он лежит неподвижно!                Да справный такой бычишко оказался, килограммов на двести...
Я его обработал и давай мясо носить к берегу – там у меня гребная лодка была, в камышах спрятана. Тогда ведь моторов ещё не было и все гребями ходили и вниз по реке, и против течения... Помню, как жена обрадовалась, что я мяса для семьи добыл на целый месяц. Помню, до Рождества этого бычка хватило...
Василий Васильевич устало зевнул и закончил рассказ:
– Ну, а рыбы-то у меня в доме тогда не переводилось. Даже икра харьюзовая банками всю зиму до весны в подполе стояла...
Он снова зевнул потёр усталые веки шершавыми ладонями:
– Зарплата тогда, после войны совсем маленькая была, но жили мы хорошо, нечего сказать. Бывало если праздник в доме каком-то -  полдеревни пили и ели несколько дней. Еды на всех хватало да и самогона было достаточно. Водка это только в городах была...
Вскоре охотники легли спать и Соколов, по привычке, пошёл ночевать в сени...
Уже засыпая, он вновь и вновь, видел в воображении громадного быка – изюбря медленно идущего по тайге и разбрасывающего ветки кустарников своими большими, толстыми рогами.

                Сентябрь 2019 года. Владимир Кабаков

Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal