От 2 до 7, или Мое советское детство

От 2 до 7, или Мое советское детство

Автобиографическая повесть


Вступительное слово

Летом 2001 года, когда мне было шестнадцать, я впервые прочел книгу Чуковского «от 2 до 5».
Иногда, читая чужое произведение, начинаешь вспоминать моменты из своей жизни. Обычно это происходит непроизвольно, эпизоды (а иногда просто ощущения, запахи и пр.) всплывают в памяти безо всякого труда, но накрывают как штормовая волна – с головою. Заложник воспоминаний тогда лишь получает свободу, когда поделится ими. 
Это и случилось со мной, когда я листал Чуковского летом 2001 года. Увы, того, кто мог бы выслушать меня, в ту пору не было, поэтому я решил доверить свои воспоминанья бумаге (компьютера у меня тогда еще не было).
Я записывал эпизоды из своего детства (от рождения до семи лет), в процессе записи вспоминались и другие, поэтому рукопись толстела на глазах. Где-то через недели две я закончил писать, рукопись была спрятана мною в шкаф и благополучно пролежала там до нынешнего времени.
Спустя 18 лет (прошла целая жизнь!) я случайно наткнулся на свои наброски и решил их набрать, немного доработав и дополнив. В честь Чуковского я решил назвать свои воспоминания следующим образом: «От 2 до 7», но, чтобы не было путаницы, придумал и вторую часть названия: «Мое советское детство».
Всё, что было до моего рождения и до двух лет, я описываю со слов моих родителей, мои личные воспоминания относятся где-то к двухлетнему возрасту, отсюда и начало названия: от 2-х. А в 7 лет я пошел в школу, и в моей жизни начался совершенно новый период.

Часть 1. Рождение. Жизнь дома

По срокам родиться я должен был в начале сентября.
Но, видно, очень уж мне захотелось появиться на этот свет летом, а не осенью, родиться под знаком Льва, а не Девы, поэтому и родился я на 2 недели ранее.
Или же это звездам так захотелось, чтобы родился я именно в тот день, когда православные христиане отмечают праздник Преображения Господня и Яблочный Спас: 19 августа.
Конечно, это шутки. Истинная причина – в другом: уж очень душным и жарким был тот августовский понедельник 19-го числа, в который мне было суждено явиться на свет.  Обычно в середине августа у нас в Беларуси прохладно и дождливо, но в том году в тот августовский день жара стояла аномальная.
Родители мои тогда находились в деревне. Когда матери стало дурно, все поначалу объяснили ее недомогание жарой и духотой, но мать с отцом все-таки приняли решение поехать в город.
Родители добирались в Минск в переполненном автобусе, дома матери лучше не стало, поэтому по приезде домой отец тотчас же вызвал «скорую помощь».
Мать и не думала о родах в тот день, поэтому очень удивилась, когда ей сказали о необходимости срочной госпитализации. Мать завезли в 5-ю городскую больницу. Там в 16:35 я и родился. Это случилось в 1985 году, 19 августа, в столице БССР – городе Минске.
По рассказам, я был похож на лягушонка: очень длинные были ступни. Но при виде меня, новорожденного, мать заплакала от счастья…
***   
В те дни в больнице был карантин, и отца не пускали к матери в палату, поэтому мать первое время показывала меня отцу из окна больницы.
Отец навещал нас каждый день. Однажды он принес маме арбуз, который из-за карантина пришлось передавать маме тайно: поднимая в палату на веревке. Палата была на третьем этаже, арбуз тяжелый, веревка не выдержала, порвалась, и арбуз упал, расколовшись на куски. 
***
Родился я 19-го августа, в понедельник, и ровно через неделю отец забрал нас с матерью домой.
Мамины родители, баба Таня и дед Степан, увидели меня только через месяц, в сентябре.
Зато мамина тетка, баба Таня Минская (я впоследствии так ее называл, чтобы не спутать с маминой мамой, которую прозвал бабой Таней Деревенской), из всей родни навестила нас раньше всех.
В деревне вовсю убирали сено, и тетка Таня, приезжавшая к нам, была красной от солнца и замученной от работы.
Тетка была старше своей племянницы (то есть моей мамы) всего на 8 лет, ее сыну Андрею было уже десять, поэтому на правах старшей тетка стала разному учить мою мать, в том числе и как пеленать ребенка. Пеленала баба Таня меня жестко, «чтобы ноги не были кривыми», и я, любивший полежать свободно, «лягушкой», разумеется, протестовал.
Через некоторое время к нам приехала баба Вера, мать отца, которая, увидев меня, сказала, что на отца я очень похож, что я такой же худенький и что фигура у меня вся отцовская.
***
По рассказам родителей одно время я перепутал день с ночью: днем отсыпался, а ночью бодрствовал. Прошло довольно длительное время, пока график моего сна не нормализовался. Мама в ту пору начала меня закалять: зимой оставляла в коляске во дворе нашего домика, где я спал, наслаждаясь свежим зимним воздухом. Однажды после полу бессонной ночи моя мама оставила меня во дворике, а сама легла вздремнуть. В итоге она проспала около часа. Спохватившись, мать выбежала во двор, в испуге подбежала к коляске, а мне было все по барабану: я мирно спал, только щеки мои покрылись румянцем от свежего зимнего воздуха.
Прошло время, и я научился стоять в кроватке. Отец мой часами крутил пластинки с песнями Высоцкого, под энергичные аккорды и выкрики которого я, тоже весьма энергично, плясал. Песни Высоцкого были, наверное, одним из самых первых и ярких моих впечатлений детства.
Поэзия и музыка проникли в мою детскую душу, потрясли ее и, как я понимаю, определили мое будущее.
Так я и рос: под любящими взглядами родителей и под песни умершего совсем недавно (в 1980-м году) гениального барда.
***
Как и все дети, я имел собственный словарь, состоявший из придуманных слов. Наверное, все родители с этим сталкиваются, многие записывают эти слова или просто их запоминают.
Например, я говорил не «плоскогубцы», а «плоскобубцы», машину называл «бибикой», автобус – «типтикой», рубаху – «бахой», штаны – «нани», а мотоцикл – «буняня».
Моих родителей умиляли эти слова.
***
Родился я коренным минчанином: у родителей к этому времени был уже в городе небольшой дом.
После мытарств по съемным комнатам, не без помощи своих родителей они купили частный домик в Минске. Конечно, он был не намного больше, чем дедовский сарай в деревне – но все же эта была недвижимость, дающая возможность закрепиться в городе.
Домик поначалу состоял всего из одной комнаты, с печкой в углу. Моя кроватка стояла возле стены, на которой висела фотография лошади.  До сих пор помню, как благородное животное добрым взглядом смотрело на мою кроватку, как бы охраняя и благословляя меня. Тогда в детстве мне казалось, что конь этот живой, бродит по комнате, когда я сплю, а под утро входит в стенку и становится фотографией.
***
Частный дом состоял из двух квартир. За стеной жили наши соседи, мы редко их видели, но часто слышали – стена была тонкой.
Сосед Коля среди ночи орал, следя за очередным хоккейным или футбольным матчем, не давая спать ни мне, ни родителям. Отцу не раз приходилось идти к соседям с просьбою не шуметь, но разве кто-то собирался его слушать?
***
Отец, окончив Политехнический в 1987-м, работал мастером на Велозаводе, а мать, после журфака, трудилась в заводской газете.
Жили тогда мы небогато.
Однажды я увидел, как отец растапливает печку дровами и в его отсутствие решил ему помочь: бросил в печь новые ботинки, которые тут же сгорели. Меня, двухлетнего, родители за это не ругали, но сильно расстроились.
***
Улица, на которой мы жили, мало напоминала город.
Вдоль дороги стояли двухэтажки, которые в конце 40-х выстроили пленные немцы. Напротив них располагался частный сектор: дома в нём были похожи скорее на деревенские, чем на дачные. В одном из них мы и жили.
Кроме дома у нас был небольшой огород, где росли вишневые и сливовые деревья. Некоторые наши соседи держали свиней, кур, индюков. Утром нас, живших в городе, будили своим пением петухи.
Вдоль улицы росли огромные деревья, делавшие её похожей на аллею. Улица была длинной, и частных домов по ней стояло много.
Говорят, после войны по нашей улице бродили волки. Это вполне вероятно: когда-то здесь было много лесов.
Некоторые наши соседи помнили войну. Например, Анна Карповна, дочь красного командира, чудом избежавшая расстрела. Другой соседке довелось побывать в немецком концлагере.
В соседнем доме и вовсе жила древняя старушка: она родилась еще в 1904 году, и я хорошо ее помню, ибо умерла она только в 2000-м.
Было как-то необычно смотреть на человека, родившегося при царе и пережившего революцию, гражданскую и Великую Отечественную войны, а также – советский строй.
***
Мои родители любили меня всей душой и на последние деньги покупали мне игрушки. Мне помнится зеленая машинка, в которой можно было сидеть и ездить. Стоила она, наверно, дорого, однако я так и не сумел ей толком попользоваться: соседние ребятишки, изъявив желание покататься, после моего простодушного согласия, доломали эту машину вконец.
Да, в детстве я был слишком доверчив и наивен. Таким, наверное, я и остался: хваткие и грубые люди часто пользовались моей добротой: мне – во вред, себе – во благо.
***
В детстве, как и многие дети, я отличался плохим аппетитом, не хотел есть, особенно по утрам. Родители, дабы я смог осилить тарелку каши, всячески пытались меня развлечь: рассказывали сказки, пели, чуть ли не плясали. А иногда делали так: заводили будильник, он звонил, я открывал от удивления рот, и в этот самый момент мама совала мне в рот ложку! Вот с такими трудностями и ухищрениями меня кормили в детстве.
***
Моей маме кто-то однажды рассказал способ, как определить, к чему у ребенка есть способности и кем, возможно, он в будущем станет: необходимо только положить перед ним ряд предметов, из которых он и выберет для себя самые интересные. Так со мной и сделали; я выбрал шариковую ручку и игрушечную флейту. Таким образом, я должен был стать музыкантом или писателем. Так впоследствии и случилось.
***
Я не любил одиночества, мне нравилось, когда со мною сидели и меня забавляли. Отец после ночной смены днем спал, и я терпеливо, а порой и не совсем, ждал, когда он проснется.
Отлично помню, как я научился ходить; помню это, возможно, потому, что мне впервые это было боязно сделать, ведь необходимо было оттолкнуться от одной стены и дойти самостоятельно до следующей, но я, несмотря на страх и волненье, все же сумел это сделать.
***
Самым первым другом моего детства был сосед Колька. Он был младше меня на год, с ним мы часто играли у меня дома. Его родители, отлучаясь, отводили Кольку к нам, чтобы за ним присмотрели, и мы вовсю играли, пока они занимались своими делами.
С Колькой мы дружили целых два года, пока не разошлись по разным детсадам; с той поры мы перестали видеться. Помню, мы встретились с ним, когда мне было лет десять, и, честно признаться, еле-еле вспомнили друг друга.
***
Не знаю, с каких пор начинает думать ребенок: наверное, с той же поры, как и говорить. А может быть и раньше.
Понятно, что ребенок не в состоянии мыслить на уровне взрослого, но то, что ребенок лишь плывет по течению и жизнь его сплошь безоблачна и безмятежна – это неправда. Да, дитяти все время помогают взрослые, но это не говорит о том, что ребенок не делает никаких физических, душевных и умственных усилий; а то, что катастрофы ребенка мелки перед катастрофами взрослых, еще не означает, что в его жизни вообще нет никаких катастроф. 
Ребенок старается мыслить и понимать происходящее, он живет и играет, и делает это все с величайшей серьезностью; он строит песочный домик так же серьезно, как впоследствии будет строить настоящий дом, и так во всем. Дети-ровесники общаются между собой, соревнуются друг с другом, и все это ничуть не меньшие победы и поражения, чем во взрослой жизни.
Интересно, что свое взросление, изменение статуса (был грудным, стал ходить в ясли, пошел в детсад, в школу) дети обычно переживают как нечто серьезное и значительное. Нередки случаи, когда ребенок пяти лет может сказать примерно так: «ну, это было, когда я был маленьким (в три года)» и тому подобное.
Помню, когда мне было четыре, моя мать при мне разговаривала с подругой по телефону и в ходе беседы назвала меня «малым». Это меня сильно задело, ибо я уже считал себя взрослым. Год спустя, когда я с родителями отдыхал в Сочи, помнится, местный фотограф сказал мне, пятилетнему, скрестить ножки, и мне это совсем не понравилось, так как показалось «детским». Таким «взрослым» порой бывает ребенок в свои 5 лет.   
***
Я не знаю, о чем я думал в свои три года, но то, что я думал в три года, это бесспорно. И я, и моя мать отлично помним один эпизод, имевший место, когда мне было как раз три. Я стоял, молча, в углу, а мать меня зачем-то звала. Когда мать нашла меня и спросила, почему я не отзываюсь, я ей сказал, чтобы она мне не мешала, так как «я думаю».
Со временем, года через два, когда я подрос, одним из моих любимых времяпровождений было залезть на дерево и думать о чем-то своем. Я в детстве очень любил деревья и любил созерцание. На нашей улице, как я писал выше, росло множество деревьев, и мало было деревьев, которые я бы не покорил. Вообще, у меня с деревьями в детстве была какая-то особая духовная связь.
Все это не говорит о том, что я, будучи ребенком, сторонился ровесников и жил в одиночестве. Склонность к мечтательности у меня была, но настоящим одиноким мечтателем я стал, наверное, лишь к годам 14, в детстве же я был, как и все: любил шумные игры, играл в футбол, дрался и прочее. Но обо всем этом стоит потом написать отдельно.
***
Я очень хорошо помню вечера своего детства.
Наверное, потому, что они были очень похожи друг на друга.
Обычно по вечерам я смотрел «Спокойной ночи, малыши», а затем нашу белорусскую «Калыханку». После просмотра мы с матерью провожали отца на работу (если ему выпадало выходить в ночную смену). Помню отца: в черном пальто, с красным, должно быть, колючим шарфом, молодого, худого и строгого, типичного советского инженера.
Часто по вечерам меня купали; помню ванночку, запах детского мыла, помню, как я вылезал из ванной, прыгал на кровать, как меня вытирали огромным мохнатым полотенцем…
***
Помню, когда мне было четыре года, родители подарили мне заводную машинку: я был на седьмом небе от счастья. Я возился с этой игрушкой, а затем пошел во двор, где ребята играли в войну. Меня приняли в игру, и кто-то из старших (кажется, его звали Сергей) решил надо мной подшутить; он сказал, что меня как пленного нужно запереть в подвале и там оставить, чтобы я там умер от голода и жажды. Мне стало страшно. Неужели меня, которого так любят мама с папой, которому подарили такую замечательную машинку,  – неужели меня запрут в подвале, я там умру, и никто ничего не расскажет моим родителям? В тот самый момент как раз Сергея позвали домой, и я, как мне показалось тогда, был спасен.
Вспоминая подобные случаи, иногда я думаю, что если бы я был сиротой и рос в детдоме, то со своей впечатлительной и тонкой натурой вряд ли бы вообще выжил.
***
Когда мне исполнилось 3 года, моя мама пошла на работу, а я – в Детсад.
Время до 3 лет, проведенное дома, я считаю счастливейшим в моей жизни: никто не рассеивал мои мечты и иллюзии, не навязывал мне правил казенных учреждений, никто еще не дал мне понять, что Дисциплина важнее Человека, – над всей моей жизнью в ту пору главенствовали Доброта, Любовь и Человечность.

Часть 2. Корни. Деревня

Деревня, в которой на момент моего рождения проживали дед Степан и баба Таня, называлась Пристромы, и находилась она в Минской области, Смолевичском районе, недалеко от Кургана Славы.
Родители моей матери были приезжие.
Дед, Степан Иванович Дедков*, родился на Могилевщине и, по его словам, имел русские корни; бабушка, Татьяна Ефимовна Черткова, имела могилевские белорусские корни. 
Окончившего Сельскохозяйственный институт, деда распределили в Минскую область, где он длительное время проработал председателем колхоза; баба Таня, получив диплом агронома, некоторое время работала у деда секретарем.
Дед пользовался большим авторитетом в той местности, где работал. Он был человеком честным, справедливым и общительным; был хорошо знаком с известным белорусским писателем Владимиром Юревичем, который родился под Минском и дружил в свое время с самим Янкой Купалой.
До того, как обосноваться в Пристромах Дедковы сменили много мест жительства: по долгу службы деду Степану приходилось часто переезжать.
У деда с бабушкой было двое детей: дочь Ольга (моя мать) и сын Сергей (моя дядя).
Моя мать окончила в 1979 году сельскую среднюю школу с золотой медалью, а затем поступила на журфак БГУ.

*Мамины предки, Дедковы, проживали в селе на границе с Россией, которая буквально была в ста метрах от села, за кладбищем, была так рядом, что дети из белорусского села ходили в российский магазин за конфетами. По семейной легенде Дедковы были выходцами из Сибири (прим. автора).

***
Родители моего отца, Василий Нестерович Ботяновский и Вера Федоровна Костеневич, были местные жители, белорусы (литвины).
Дед Василь родился в деревне Рудня (Прилепская), а баба Вера – в деревне Усяжа (Казенная).
В царское время, начиная, кажется, с 1816-го года, обе эти деревни принадлежали государству, их жители считались казенными крестьянами, то есть были лично свободны, но платили в казну налог.
Теперь, когда я пишу эти строки (в 2019-м году), я достаточно хорошо знаю свою родословную по отцу и могу многое рассказать.
В 18-м столетии, во времена Речи Посполитой, мои предки Ботяновские проживали на территории имения Прилепы, которое принадлежало в ту пору униатскому митрополиту Володковичу.
Ботяновские в то время относились к вольным служилым людям (боярам, земянам, стрельцам); положение представителей этой категории населения часто мало чем отличалось от положения дробной служилой шляхты.
Это обстоятельство, наверное, и послужило толчком к тому, что после разделов Речи Посполитой мои пращуры сделали попытку получить российское дворянство, которая длилась с 1816-го по 1823 годы.
Попытка успехом не увенчалась.
Между тем, Ботяновские неоднократно вступали в брак с представителями местных шляхетских родов (Скуратовичами, Заблоцкими, Загорскими и т. д.).
***
Василь и Вера были дальними родственниками: мать Веры, Антонина Петровна, тоже была из рода Ботяновских.
Отец Веры, Федор Демьянович Костеневич, был участником Первой мировой войны и до революции был довольно зажиточным крестьянином. Его сын, Федор, во время Второй мировой в 14 лет стал партизаном, имел боевые награды. 
Василь получил стандартное для своего времени образование (7 классов) и работал в колхозе (трактористом, водителем).
Вера, когда была в третьем классе (1940-е), на праздник Пасхи пошла в церковь, и ее из-за чьего-то доноса выгнали из школы. Вера всю жизнь потом проработала на ферме.
Василь рано умер: в 1977 году, в возрасте 45 лет.
У Василя и Веры было трое детей: Николай, Лилия, Леонид.
Леонид это мой отец.   
 
***
Эти две семьи (Ботяновские и Дедковы) сильно отличались друг друга. Прежде всего, разница была ментальная.
Степан Дедков был человеком открытым, простым, со всеми плюсами и минусами широкой русской натуры; Ботяновские были людьми сдержанными, аккуратными, но при этом сложными, противоречивыми, горделивыми. 
Дед Степан говорил на чистейшем русском языке, безо всякой трясянки и акцента,  белорусский знал слабо (понимал, но говорить на нем не умел).  А Ботяновские говорили почти на литературном белорусском языке, благо, что жили в Минской области (имеется в виду тот факт, что основой для литературного белорусского языка в свое время послужил язык жителей бывшего Минского уезда).
Все соседи деда Степана были местные и говорили, в основном, на родном белорусском языке.
Можно сказать, дом деда Степана была неким русскоязычным островком в море белорусскоязычия.
***
Отец познакомился с моей мамой еще в школе, они учились в одном классе. По словам матери, мой отец был с нею ласковым и добрым, часто дарил ей шоколадки и конфеты, но с учителями часто вступал в пререкания.
Ко времени окончания школы мои родители решили пожениться. После последнего звонка выпускники сельской школы поехали на Курган Славы, и мой отец, взяв мою маму на руки, поднялся с нею на Курган.
После школы отец отслужил в ВДВ. Однажды, прыгая с парашютом, он сумел достать бумажку и в воздухе написать на ней: «Оля, я тебя люблю».
Да, отец мой в молодости был романтик.
***
В детстве я был очень похож на деда Степана, отца матери. Однажды баба Вера, просматривая фотографии, где я был запечатлен маленьким, сощуренным на солнце, сказала, что я очень похож на деда Степана, когда… тот выпьет.
На самом деле лицо мое являло смешение черт довольно многих родственников: глаза были зеленые, как у матери, раскосые, как у бабы Тани, нос с горбинкой, как у отца…
Характер мой, полагаю, тоже был смешанным, как и внешность.
***
Я любил бывать в гостях у бабы Веры, мне нравилась ее белорусская речь, ее степенный характер, аккуратность.
В ее хате всегда пахло творогом. К моему с отцом приезду бабушка всегда старалась испечь булки: приготовленные в печи, булки были просто чудесны.
Каждый год, 19 февраля (на день рождения моего отца), баба Вера старалась приехать в Минск к нам в гости; часто она приезжала не одна, а со своей внучкой (моей двоюродной сестрой) – Катей. Отец к этому дню обычно покупал набор пирожных или торт «Птичье молоко». Приглашали мы бабу Веру и на мой день рождения, которое в ту пору мы чаще всего отмечали в деревне у деда.
***
Я любил гостить у бабы Веры, но так получалось, что я чаще гостил у деда Степана.
Объяснялось это тем, что мой дед держал большое хозяйство и нашей семье приходилось ездить в деревню к деду – помогать.
Естественно, в мои пять-шесть лет меня никто не привлекал к труду в деревне; в то же время мною никто не занимался. Мне часто приходилось скучать и томиться в одиночестве.
Однако, в силу своего безмятежного возраста, я, оставленный наедине с самим собой, в поле или в саду, сам выдумывал разнообразные игры и забавы, а в крайнем случае сидел и думал о чем-то своем.
***
Семья, собиравшаяся у деда Степана, была большой. Порядка ради, нужно было бы выделить отдельные семейства, которые входили в эту Семью.
Как таковых, их было три.
Первое семейство, это я с моими родителями, Ольгой и Леонидом.
Второе, это сестра деда, баба Таня Минская, с мужем Лешей и сыном Андреем (Андрей: 1975-го года рождения).
Третье, это сын деда, мой дядя Сергей с женой Натальей, тещей и дочерью Василиной (Василина: 1990-го года рождения).
***
Летом мы ездили в деревню почти каждые выходные.
Происходило это так: мы съезжались к бабе Тане на Уручье, дед приезжал на машине и забирал нас. Иногда, если в сборе были все три семейства, деду приходилось делать второй рейс, но и при этом все в машину не влезали, и кому-то обязательно приходилось ехать в деревню на автобусе.
До сих пор помню, как в машине, предназначенной для четырех пассажиров (кроме водителя), сидело порой пять или шесть человек. Когда мы проезжали мимо милиции, то мне всегда приходилось нагибаться, чтобы милиционеры нас не вычислили.
Несмотря на бедность, а может и благодаря ей, семья наша была дружной, работящей и, я бы сказал, веселой. Многие были молоды, у них вся жизнь была впереди.
***
Одно из первых деревенских воспоминаний: уборка сена.
Помню ослепительно яркий летний день, телегу, загруженную сеном, и себя, сидящего наверху, довольного как падишах. Сено свозили из поля во двор по нескольку раз за день, и я неоднократно приезжал во двор подобным манером. В итоге мне надоело ездить туда-сюда, и я зашел в дом, где бабушка внимательно выслушала мой рассказ о том, как продвигается работа, после чего угостила меня травяным чаем и булкой с медом. 
***
Деду Степану, как председателю колхоза, приходилось часто ездить на своей «председательской» машине в поля, на посадку, на уборочные и прочие работы. Иногда он брал меня с собой. Как я помню, в машине было некое подобие рации, и однажды, оставшись один в машине, я нажал на какие-то кнопки и сказал (кому и сам не знаю), срочно приехать в поле. Уж не знаю, приехали ли люди по моему вызову или это было только моей фантазией – но долгое время мне нравилось тешить себя мыслью, что я  самолично вызвал работников.
Вспоминается и такой комичный случай: за дедом срочно приехали по какому-то важному делу, деда дома не было, и я на вопрос «где Степан Иваныч» простодушно, как и положено ребенку, ответил: «Дед пошел по грибы» (что было абсолютной правдой).
***
Очень хорошо помню купание себя в корыте в нашем деревенском дворике солнечным днем. Летом подобное купание было регулярным.
Со временем меня стали брать в баню. Обычно это случалось в субботу, так как баню нужно было подготовить – а на это уходило почти полдня. До 2-х лет меня брали в женскую баню (мыла меня обычно мать), а со временем – в мужскую. Отлично помню жар где-то вверху, на полке, и себя, намыленного, внизу, в корыте. Обычно после бани меня, завёрнутого в полотенце, бережно нёс кто-то из старших в дом – нёс через двор, через кухню и прихожую в комнату, где сидели родственники: одни после бани, а другие в ожидании её. Я в те мгновения ощущал уверенность и защищенность: раз меня любит и бережет столько людей, значит, я точно не пропаду в этом мире.
***
Я был сильно привязан к своей матери.
Однажды меня оставили в деревне на несколько дней, кажется, по моему же капризу: мне хотелось помочь бабе Тане Минской собрать смородину. Трое суток я провел в деревне без родителей. Это было испытание моих нервов, и это было суровое испытание для меня, четырехлетнего ребенка. Когда машина с дедом, моими родителями, дядей Сергеем и его женой Наташей исчезла в пыли за поворотом, я почувствовал себя оставленным не только матерью, но и всем белым светом. Мне казалось, я больше не увижу моих родителей никогда. Долго смородина меня не заняла, мне было уже не до нее, я был в страшном волнении, в ужасной печали. Я никак не мог уснуть ночью, долго не мог успокоиться. Читать я тогда еще не умел, занять себя мне было нечем, я привык жить миром моего дома в Минске, моими родителями, но ни этого дома, ни мамы с папой рядом не было…
Наконец, через два дня в деревню прибыл мой отец, который кроме конфет и всего прочего привез также и удочки. Я расспрашивал отца о маме, радовался и не верил тому, что всего лишь через сутки увижу ее.
В ту ночь отец рассказал мне самодельную сказку об обезьянке, кротике, ежике и вертолете, сюжет которой я помню до сих пор (потом я эту сказку записал).
Назавтра я со слезами обнял мою мать, которая тоже не смогла удержать слез радости…
***
Ребенок отличается от взрослого, прежде всего, отсутствием жизненного опыта и своей наивностью; из-за них он постоянно набивает себе шишки. Но во всем есть свои плюсы: на мой взгляд, именно из-за своей наивности и из-за отсутствия опыта ребенок имеет такую свежесть восприятия жизни, какой нет ни у одного взрослого.
Ребенок очень ярко воспринимает происходящее, и это часто происходит потому, что многое он делает в первый раз: в первый раз залазит на дерево, садится на велосипед,  пробует мороженое, идет на рыбалку.
Я помню многие свои «первые разы», но опишу немногое, ибо не все достойно внимания.
Помню, как я в первый раз собрался на рыбалку. Мне было года четыре, и, в общем-то, не я собрался, а «старшие» – но по моей просьбе должны были взять и меня. На рыбалку нужно было встать в четыре утра, и мне с вечера сказали, что никто меня долго будить не станет и никто меня никуда не возьмет, если я буду утром сонным и капризным.
Поэтому, чтобы выспаться, я решил лечь пораньше, но, увы, мне так и не было суждено попасть на рыбалку в тот раз. Дело в том, что вечером на прогулке я увидел росшую вдоль дороги ежевику, которую раньше никогда не пробовал; я решил полакомиться ею, забыв о том, что есть немытое чревато: может схватить живот. Именно это и случилось со мною ночью: у меня так болел живот, что я не спал полночи, и заснул лишь тогда, когда пора было вставать. Так рыбалка прошла без меня. Днем я с завистью рассматривал солидный, сверкающий на солнце улов своих родственников-счастливцев, и с грустью слушал их рассказы о том, как интересно проходил процесс ловли.
Так в первый раз я не попал на рыбалку. Были и другие разы. Но стоит рассказать о том, как я впервые рыбачил, тем более, что тот случай достоин описания.
У моего деда был друг, фамилия которого была Ященко; кажется, он был цыган; этот Ященко (его так все и звали) вначале 1990-х купил небольшое озерцо, в котором, по рассказам соседей, водилось уйма рыбы. Однажды, будучи у деда в гостях, Ященко услышал от меня, что я ни разу не бывал на рыбалке и очень хотел бы на нее сходить. Ященко разрешил, и я с отцом, долго не раздумывая, на завтра же решили поехать порыбачить. С вечера мы накопали червей, настроили удочки; в общем, были во всеоружии. Дед в пять утра отвез нас на машине на озеро «заниматься ерундой», как он выразился, и мы с отцом начали рыбачить. Дико хотелось спать, но процесс ловли захватил нас так, что про сон мы быстро позабыли: клев был замечательный, мы только успевали забрасывать и доставать удочки, так нам везло. В итоге улов был следующий: 60 моих рыб и 30 папиных, вместе: 90. Когда дед забирал нас с отцом с рыбалки, я взахлеб делился с ним своими впечатлениями, удивляясь тому, что дед слушает меня как-то равнодушно.  Дома свой улов мы засолили, затем нацепили все 90 рыбешек на веревку и вывесили на солнце – сушить. Эти 90 рыбок мы ели целый месяц всей семьей. Такой удачной ловли у меня потом никогда не было!

Часть 3. Родня мамы

Я ранее писал о своей родственнице, тетке моей матери, бабе Тане.
Я прозвал ее бабой Таней Минской потому, что жила она в Минске и ее следовало было как-то отличать от другой бабы Тани, маминой матери, которая жила в деревне и которую я, в свою очередь, прозвал бабой Таней Деревенской. Была еще баба Таня, теща моего дядьки Сергея, которую я так и называл Тещей. Все эти три прозвища, которые я придумал в раннем детстве, впоследствии закрепились и стали широко употребляться в нашей семье.
Баба Таня Минская была родной сестрой деда Степана, отца моей мамы, и приходилась моей маме теткой, хотя была старше своей племянницы всего на восемь лет.
От моей хрупкой и утонченной матери, любившей поэзию, классическую музыку и писавшей стихи, она отличалась довольно сильно: была крепче, проще и, если так можно сказать, простонароднее. Одно время, когда я был совсем мал, она смотрела за мной как хорошая няня, потом про себя я с благодарностью называл ее Ариной Родионовной.
Мне почему-то врезался в память такой эпизод: вечер, мы с бабой Таней сгоняем овец в хлев и замечаем вдруг, что один наш баран прибился к чужой отаре, и мы вдвоем идем через широкое поле, ищем нашего барана, наконец, находим его и возвращаемся домой…
Запомнился мне и такой эпизод: лето, жара, баба Таня поливает из шланга помидоры и огурцы, я прохожу мимо, и баба Таня обливает меня холодной струей, а я, довольный, смеюсь вместе с нею.
Баба Таня была на редкость работящим человеком. Но была у нее страсть, как и у многих людей в то перестроечное время: зарубежные сериалы. Сериалов было много, всех перечислять не буду; те, кто застал то время, хорошо помнят такие названия как: «Богатые тоже плачут», «Просто Мария», «Дикая Роза» и прочие. Помню, как баба Таня спешила домой, готовая бросить любую работу, лишь бы не опоздать к началу очередной серии.
***
Сын бабы Тани, Андрей, родился в 1975 году; моя мать приходилась ему двоюродной сестрой. Иногда она сидела с братом дома, когда ему было года три-четыре. Я помню Андрея где-то с 1989 года, когда ему было четырнадцать лет, а мне четыре.  Его подростково-юношеская жизнь прошла отчасти на моих глазах: отлично помню, как он получил паспорт, как окончил школу и уехал на Урал учиться в институте (на Урале жил его дядя, брат деда Степана, дед Дима), помню его свадьбу в 1995 году.
В 12 лет Андрей чуть не погиб: он бродил босиком возле речки и наткнулся на змею, которая укусила его за ногу; нога распухла, пришлось вызывать «скорую помощь», Андрея еле спасли.
Андрей был типичный советский парень: собирал марки, значки, занимался спортом (тягал штангу), любил фильм «Неуловимые мстители», летом ездил в пионерлагеря.
Иногда по просьбе моей мамы Андрей заезжал после школы к нам домой, чтобы «посидеть с малым», то есть со мной. Андрей время не терял: строил на моих глазах разные самолеты и танки (он увлекался моделированием).
Порой Андрей своеобразно шутил: брал меня и слегка бил об стенку, но я не обижался.
У нас в деревне в гараже стоял старый доломанный мотоцикл, который всегда было непросто завести.  Андрей (где-то с лет шестнадцати) полюбил кататься на нем; он часто брал меня, дошкольника, с собой, садил впереди себя, и мы с ветерком начинали гонять по деревенским дорогам. Однажды Андрей, когда ему было лет семнадцать, остановился со мной в поле и закурил сигарету, взяв с меня «честное пионерское», что я никому не расскажу. Мы вообще часто с Андреем гоняли на доломанном мотоцикле; то, что мы с ним не убились тогда – сродни чуду.
В деревне, когда в доме было много людей, Андрей часто спал на матрасе в моей комнате, а перед сном травил анекдоты.
Андрей вообще любил пошутить. Как-то на День Победы он нацепил себе на свитер все значки, что только хранились у него дома, и в таком виде пошел в метро.
Однажды, уже в 90-е, будучи студентом, он решил прогуляться по рынку в бандитском виде, с детским (а на вид как настоящим) пистолетом в руке, чем вогнал местных бабок в страх.
Я умел играть в шахматы с пяти лет. В связи с шахматами мне запомнился такой случай. Как-то в деревне вырубили свет, и вся семья ждала, когда свет появится. Чтобы убить время, мы с Андреем решили при свечах сыграть в шахматы.  Андрей, в ту пору студент первого курса, сделал несколько ходов, и я, школьник семи лет, поставил ему мат…
Андрей любил поесть. Мы с родителями, любя, называли его Толстяком.
Кампанейский парень, он легко сходился с людьми, имел деловую хватку. Он любил жизнь; можно сказать, имел к жизни аппетит.
Впоследствии Андрей стал большим начальником.
***
Отца Андрея, мужа бабы Тани Минской, звали Шевелем Александром Федоровичем, хотя все почему-то звали его Лешей; сам я называл его дедом Лешей. 
Будучи выходцем из деревни, Леша очень любил природу; с детства  рыбачил, а в юности купил себе ружье. Как все рыбаки и охотники, он любил хорошенько приврать. Помню два случая, которые рассказал мне дед Леша, но до сих пор я так и не понял, выдуманные они или реальные.
Однажды вечером Леша возвращался с охоты без настроения: никого не подстрелил в тот день. Вдруг он остановился как вкопанный: вдалеке, напротив него стоял лось; вот так повезло! Леша прицелился и уложил лося с первого выстрела, однако, подойдя ближе, увидел, что лось был спутанный: коня застрелил!  Леша – бегом домой. Назавтра вся деревня говорила, что вчера, дескать, приезжали городские хлопцы и подстрелили колхозного коня.
Второй случай был такой: шли бабы вечером от колодца с ведрами воды, а Леша, спрятавшись в кустах, стал стрелять по ведрам дробью.
Леша вообще любил пошутить. Бывало, он шутил и надо мной.
Мне было семь лет; как раз праздновали мой день рождения; мы семьей сидели за столом, все взрослые пили спиртное, а я хлестал свой любимый лимонад. Леша втихаря налил мне в бокал шампанского; думая, что это лимонад, я залпом выпил полбокала.  С непривычки слезы брызнули из глаз, а взрослые всполошились: что со мной такое? Когда узнали настоящую причину, многие засмеялись: ничего, полезно глистов погонять. Так впервые я попробовал спиртное, причем не без пользы для своего организма.
Как-то вечером мы смотрели кино, и Леша предложил мне поесть перцы: они как раз сушились на подоконнике. Думая, что сушеные перцы такие же по вкусу, как и моченые из банки, я по наивности съел один: мне пришлось потом срочно бежать и пить воду из-под крана.
В деде Леше, даже когда ему перевалило за сорок, было что-то мальчишеское; как всякий деревенский хлопец, он вставал с рассветом и летом ходил босиком. Иногда играл со мной в войну, ходил на рыбалку, в лес.
***
Брата моей матери звали Сергеем Дедковым. Я, его племянник, так и звал его: Сергеем. Его дочь Василина потом тоже звала свою тетю, мою мать, по имени: Оля. Так повелось в нашей семье.
Хорошо помню свадьбу Сергея. Это был 1989 год, Перестройка, разгар антиалкогольной кампании.
Свадьбу праздновали в деревне, гуляли по деревенской традиции несколько дней.
На огороде поставили палатки, напоминавшие шатры. Было много еды. На столах стояли пластмассовые тарелки, вилки и стаканы. Было много кувшинов с яблочным соком. Был и алкоголь, который умело маскировали под сок и воду. На огороде у березы играл музыкальный ансамбль (в ту пору было модным заказывать на празднества музыкантов); мне посчастливилось постучать в барабаны. Мне также понравилось бегать за Наташей, невестой Сергея: меня привлекла ее фата.
Как всегда бывает на свадьбах, съехалось много разной родни, в том числе и далеко живущей. Приехали наши родственники из Могилева; с Урала прибыл с женою дед Дима, в то время уже подполковник. Помню, как с его женою, бабой Наташей, мы играли в прятки.
Кроме родственников приглашали и соседей, многим тогда, в 1989-м, было за восемьдесят; родились они еще до революции, и лишь со временем я оценил тот факт, что мне посчастливилось застать людей, которые практически были ровесниками двадцатого столетья.
Мне, как ребенку, полагались в подарок игрушки; помню, мне подарили несколько машинок и игрушечный пистолет. Счастливый, я носился с этими игрушками по всему дому.
С той свадьбы сохранилось одно фото со мной: меня, четырехлетнего ребенка, на руках держит сосед моей бабушки Веры – дед Иван (так я его называл). Однажды летом он, собираясь умыться, попросил полить ему воды на руки, а я, не поняв толком, что нужно делать, окатил его из полной кружки; дед Иван, однако, не обиделся.
***
У нас в деревне на стене постоянно, как я себя помню, висели две вышитые картины: одна изображала кота, а другая – всадника, Наполеона Бонапарта; картины были работами моей прабабки Марфы; именно от нее унаследовала моя мать талант к рисованию. Другим своим талантом, стихосложением, моя мать обязана другой моей прабабке – Евдокии, которая часто говорила не прозой, а рифмованными стихами.
***
В детстве в моем сознании большую роль играли ассоциации. Например, моя мама ассоциировалась у меня с Мариной Цветаевой (наверное, потому, что часто читала ее произведения и сама сочиняла стихи). Мамин брат, дядя Сергей, ассоциировался у меня с Сергеем Есениным (наверное, из-за совпадения имени). Отец ассоциировался с Владимиром Высоцким (возможно, потому, что постоянно слушал и напевал его песни). А мамин дядя, балагур Леша, своими шутками и пристрастием к выпивке напоминал мне киногероев в исполнении Георгия Вицина. Это только часть ассоциаций, которые рождались в детстве в моем мозгу. Большая часть, к сожалению, забыта.   
 
Часть 4. Родня отца

Своего деда Василя Ботяновского я не застал: он рано умер. Но мне посчастливилось застать своих прабабушек: Антонину Петровну и Ефросинью Иосифовну.
Антонина Петровна была матерью бабы Веры; ровесница двадцатого столетья, она родилась в 1901 году, ее девичья фамилия была Ботяновская, а по мужу – Костеневич.
Во время Второй мировой войны немцы очередью выстрелили по толпе людей и прострелили Антонине правую руку; рука перестала служить, из-за чего Антонина все хозяйские работы стала выполнять левой рукой.
Мне рассказывали, как после войны Антонина из своей деревни Рудни, что под Минском,  отправилась в Вильню покупать корову (там коровы стоили дешевле).  Несколько суток пешком гнала она ту корову из Вильни в Рудню.
Нередко Антонина ездила в Минск, где на рынке продавала яблоки, груши, тыквы, кабачки.
Несколько рублей в месяц пенсии и похвальные грамоты: вот, в общем-то, все богатство, которое Антонина накопила за время советской власти.
Я хорошо помню прабабку Антонину. В конце 80-х она уже была немощной; большую часть времени лежала на старой железной, кажется еще дореволюционной, кровати. Мне было жалко Антонину: на нее все кричали, но теперь я понимаю, что на самом деле с ней просто громко разговаривали: прабабка была глуховата. Меня она любила и ласково звала «Апанасик».
Умерла Антонина в 1990 году. Я хорошо помню похороны, это была моя первая встреча с таким явлением, как смерть. Честно говоря, ни ужаса, ни страха перед смертью я тогда не испытал; прабабка, аккуратно прибранная, лежала в гробу, родственники о чем-то спокойно беседовали; все было степенно, чинно и правильно, все было в порядке вещей: человек прожил долгую трудную жизнь, время пришло – умер.
Муж Антонины, отец бабы Веры, Костеневич Федор Демьянович родился еще в девятнадцатом веке; он являлся участником Первой мировой войны, был в плену, несколько лет жил в Германии; говорили, даже оставил там потомство. До революции Федор торговал, имел большое хозяйство; в старом его сундуке хранились сбережения – дореволюционные ассигнации, в которые потом, в 30-е годы «играли в магазин» моя бабушка Вера со своим братом Федькой.  Когда наступит Вторая мировая, Федька в возрасте пятнадцати лет уйдет в партизаны. Его партизанский отряд будет впоследствии окружен немцами, партизаны станут голодать, при прорыве из окружения Федька будет контужен. К концу войны Федор Федорович Костеневич будет награжден двумя медалями «За отвагу».
Как я писал выше, баба Вера школу не окончила, но я отлично помню, какой аккуратный и твердый был у нее почерк. Аккуратность, твердость, а также честность – вот отличительные черты бабы Веры и, посмею сказать, отличительные черты белорусского характера, кто бы что ни говорил о белорусской забитости и равнодушии. 
***
Женой моего прадеда Нестора Ботяновского была Журомская Ефросинья Иосифовна, которую все в нашей семье почему-то называли Прузынкой. Ефросинья была второй женой Нестора. Она была очень работящей, чего, однако, нельзя было сказать про Нестора: по рассказам, мой прадед, в основном, занимался тем, что сидел на крыльце и курил люльку.
Я застал прабабку Ефросинью. Она, как и Антонина, прожила почти 90 лет. Помню, как она меня угощала яблоками: у прабабки был большой сад, а также колодец (в деревне наличие сада и колодца считалось признаком зажиточности). К сожалению, дом Нестора со временем продали, как, кстати, и дом бабы Веры – после ее смерти в 2016 году.
Я очень ценю тот факт, что мне посчастливилось застать людей, которые практически были ровесниками двадцатого века, которые пережили царскую власть, гражданскую, а также две мировые войны.
***
Два моих двоюродных брата, Андрей и Дмитрий Батяновские, были очень талантливыми, но их таланты лежали совершенно в разных областях: Андрей занимался спортом, а Дмитрий сочинял песни. У Дмитрия была своя группа, с которой он периодически выступал, а Андрей играл в юношеском «Динамо» и ездил в Европу на соревнования. Играл он в одной команде с будущей звездой футбола, Александром Глебом, и даже одно время заменял его на посту капитана.
В деревне в поле стояли самодельные ворота, где летом мы практиковались в футбол всей мужской командой (Андрей, мой двоюродный брат Саша Макрицкий, я, дядя Коля, отец). Андрей блестяще забивал голы, а иногда просто тренировался с мячом: набивал очки ногой или головою.
Впрочем, все эти воспоминания несколько выходят за рамки названия моей повести «от 2 до 7», так как относятся где-то к середине девяностых, когда мне было уже лет десять.
В 1990-м году, в год смерти Антонины, Дмитрию Батяновскому было 13 лет, а Андрею – 9.
Андрей тогда еще не был восходящей звездой футбола; по рассказам, он не любил ходить в школу. Однажды, в конце августа, перед началом нового учебного года, Андрей, глядя на сельских коров, промолвил с грустью: «Родился бы я лучше коровой, тогда и в школу не пришлось бы ходить».
***
Помню Радуницу 1990-го года. На Прилепском кладбище, где похоронено большинство моих пращуров, собрались толпы людей – поминать своих предков. Поминали как всегда у славян: разложив на траве питье с едою. Я решил прогуляться по окрестностям, вдруг возле леска я услышал, как меня зовут по имени: «Апанасик». Это меня звали какие-то не знакомые мне люди; я подошел к ним, они налили мне лимонада и угостили конфетами. А тут как раз и отец мой подошел. Он мне сказал: «Это наша родня: бабы Верин брат, дед Николай, а это его жена, баба Лёня». Новые родственники мне очень понравились.
Дед Николай имел два прозвища: «Колодищанский», так как жил в Колодищах, и «рызыкант» (то есть склонный к риску человек); последнее название он оправдывал на все сто: до самой старости любил ездить на мотоцикле с большой скоростью. 
***
Из папиной родни вспомню также Тамару Нехайчик, тетку отца, сестру деда Василя. В детстве я ее немного боялся: она так любила детей, что не только их целовала, но и кусала за щеки; при встрече кусала за щеки и меня.
***
Такова моя родня по отцу. Она во многом отличалась от маминой.
Не скажу, что любили меня там больше, но все же там как-то внимательнее ко мне относились.
 
Часть 5. Духовное и мистическое
 
У меня с матерью была особая духовная связь, что, кстати, часто бывает между молодой матерью и ее малолетним ребенком. Мать часто угадывала мое настроение и даже мысли. А однажды случилось и нечто обратное: я узнал мамины мысли. Мы шли вместе из дома в магазин, мама о чем-то думала, а я ей сказал: «Да не бойся, взяла ты ключи, взяла». Мама потом кому-то рассказала об этом, не забыв упомянуть, что именно о ключах от дома она в тот момент думала.
***
В детстве многие дети духовно не защищены, но материнская любовь способна защитить и спасти душу ребенка.
Помню, с утра у меня ничего не клеилось, я по нескольку раз в день спотыкался, падал, что-то ронял. Наконец при матери я случайно разбил чашку, и мать стала меня ругать, тогда я признался, что весь день со мной случается что-то непонятное, странное, и мать меня тогда перекрестила, поцеловала, и все прошло.
Наверное, подобное возможно только в детстве.
***
В детстве я был сильно восприимчивым.
Я очень любил купаться дома в ванной. Однажды пришла соседка, увидела меня и удивилась тому, как я спокойно купаюсь. После этого случая я где-то месяца два боялся залазить в ванную, стал бояться воды; вероятно, меня, как говорится, сглазили…
***
В детстве я был очень впечатлительным.
Однажды в деревне я увидел, как отрубили голову петуху: обычное, в общем-то, явление; но меня, ребенка, тогда эта сцена просто шокировала, я закричал при виде «казни» петуха и долго не мог успокоиться, впоследствии по ночам несколько раз мне снилась отрубленная петушья голова с его посиневшим вздрагивающим клювом…
***
В детстве я очень боялся всего мистического и непонятного.
Однажды моя мама, придя домой с работы, неосторожно, при мне рассказала отцу о каком-то дяденьке, который был у нее в редакции и хотел напечатать в газете свою статью об инопланетянах, которых он якобы видел. 
Мама сказала об этом вскользь, мельком, но я крепко запомнил это и несколько последующих ночей долго не мог заснуть; как и многие дети, я боялся темноты, а из-за этого рассказа мой страх перед темнотой только усилился.
Помнится, в ту ночь после маминого рассказа я спросонья увидел какого-то человека в комнате, я сразу же включил свет, но оказалось, что это была всего лишь лампа. Этого, однако, мне хватило, чтобы некоторое время засыпать только при включенном свете.
Прошло время, страхи как будто прошли, но как-то Андрей, двоюродный брат моей матери, рассказал мне о летучих мышах-вампирах, из-за чего я опять долго не мог уснуть. 
Такие случаи, когда я засыпал лишь при включенном свете, стали слишком частыми.
С целью, чтобы это прекратилось, меня несколько раз возили к деревенским бабкам-шептухам, но положительного результата не было.
Закончилось все тем, что моя мать, по совету нашей верующей соседки, тети Сони, несколько раз сводила меня в церковь; новые впечатления были сильными, они вытеснили прежние, и мои страхи перед темнотой прошли наконец-то.
***
Тетя Соня жила в частном домике, с нами по соседству. Жила бедно, скромно, одиноко, тогда, в 80-е, ей было уже за шестьдесят, она была из тех соседей, которые хорошо запомнили сталинские репрессии и Великую Отечественную войну.
Тетя Соня была человеком «старорежимным», то есть дореволюционной закалки, не любила советский строй и, если не ошибаюсь, была из потомственной священнической семьи, по крайней мере, брат ее был священником и служил где-то в России. Сама тетя Соня была глубоко верующим человеком. Иногда она заходила к нам в гости, но никогда не переступала порога комнаты, где «работал» телевизор. Тетя Соня часто ходила в храм, соблюдала все посты, в доме ее висело много икон. На нашей улице таких людей больше не было.
Несмотря на то, что на дворе стояла Перестройка, отношение власти и общества к церкви было еще холодноватым. Родители мои решили крестить меня на дому, как это часто делалось в советское время. Священник, брат тети Сони, меня и крестил.
Моим крестным отцом стал друг моего папы, Александр Шиманович, который совсем недавно вернулся из Чернобыля, где был участником ликвидации последствий аварии. Крестной матерью стала Елена Фурсова, подруга и однокурсница мамы по университету, о которой потом я напишу подробнее.
***
Говоря о моем крещении, хотелось бы рассказать и о моем имени. Теперь, когда я пишу эти воспоминания (2019 год), стало модно давать детям редкие имена. Родители, назвав меня Афанасием, несомненно, опередили свою эпоху. В советское время и в девяностые на фоне «стандартных» имен и имя мое, и я сам сильно выделялись: мое имя, как и меня самого, можно было любить или не любить, но игнорировать – было нельзя.
Имя пришло как-то само, сверху, мама говорила, что оно ей приснилось еще до того, как я родился, даже до того, как она узнала, что родится мальчик. Мама мне потом рассказывала, что во время беременности я ей приснился, причем именно таким как я стал выглядеть потом в 2 года.  В этом, конечно, есть что-то удивительное. Но, откровенно говоря, и сам факт моего рождения был несколько удивителен: по медицинским показателям у моей матери не было шансов забеременеть, у нее были серьезные проблемы со здоровьем, и она, как и многие женщины в подобных случаях, много молилась Богу, выпрашивая ребенка. Так я и родился на свет: чудом и вопреки прогнозам.
Имя мое маминой родне не понравилось, меня предлагали назвать Ефимом в честь прадеда, Ефима Черткова, но мои родители все же отстояли то имя, которое я ношу теперь.  А вот бабе Вере, матери моего отца, имя показалось вполне достойным: «Хай будзе Апанас». Так баба Вера и звала меня, на белорусский манер, хотя чаще всего звала ласково: «Апанасик». 
***
Я говорил выше, что из-за моих детских страхов перед темнотой моя мама одно время водила меня в православный храм.
В детстве я сильно верил в Бога, но Бог мой был какой-то не церковный, домашний, свой. К счастью, я не страдал галлюцинациями, как некоторые верующие; я не видел и не слышал Бога, но иногда ощущал незримое божье присутствие и часто в мыслях обращался к Богу, как будто он был рядом со мной, хотя ответов я не слышал. Это была какая-то детская игра, но игра не простая, а религиозно-сказочная.
Находясь в церкви, я также ощущал присутствие Бога, однако батюшек боялся: своими черными одеждами, бородами и строгими взглядами меня, ребенка, они вводили в робость. Вообще я воспринимал батюшек не совсем как людей, скорее, как полусказочных персонажей, и однажды очень удивился, когда увидел случайно, как из-под рясы священника выглянули обыкновенные человеческие брюки с ботинками, а на руке блеснули часы фабрики «Луч».
Не забуду такой эпизод, когда отец во время службы держал меня на руках, чтобы я не только слышал, но и видел происходящее, не забуду и реакцию одного батюшки, который строго приказал моему отцу поставить меня на пол, потому что «ребенок уже не маленький». Неоднократно вспоминая этот эпизод впоследствии, мне казалось, что тогда, в детстве, я оказался свидетелем так называемой священнической гордыни.
Помню также двух девушек в платочках, которые шептались, поглядывая на меня, и все не решались, но потом все-таки осмелились сказать мне, как правильно креститься.
Мои родители ходили в храм редко, но в то время (Перестройка) относились к Православию с большим уважением, как к частице другой, дореволюционной жизни. Вообще, интерес к дореволюционной стране у моих родителей выражался не только в легкой форме религиозности, но и в большой любви к песням в исполнении Александра Малинина и Жанны Бичевской, а также (если говорить о матери) в любви к творчеству Ахматовой, Гумилева и прочих поэтов Серебряного века.   

Часть 6. Мое счастливое советское детство

Первые 6 лет моей жизни выпали на последние 6 лет существования СССР. Время это вспоминаю с теплотой (наверное, потому что это было детство).
Жили мы скромно, но нам были доступны те простые советские радости, которые тогда были доступны практически всем.
Праздники случались редко, но это были настоящие праздники. Праздниками были все события, что как-то возвышались над серыми буднями: Новый год, день рождение (мое, мамы, папы), походы в театр, зоопарк, цирк…
Праздниками также являлись покупки хороших книг, просмотр любимых передач и фильмов, цитаты из которых в советское время не повторял только ленивый.
…Цирк я страшно любил; с трепетом наслаждения я ожидал похода в цирк и с благоговением смотрел на билеты, купленные отцом; обычно билеты стояли в стакане на книжной полке.
Когда я в первый раз попал в цирк, меня сильно испугали слоны своим трубным гласом; я с детства был очень чувствителен к громким звукам, и я даже закрыл руками лицо, но вскоре успокоился. 
В следующие разы после окончания программы я не хотел уходить из цирка: так мне нравилось там находиться.
В советские времена мы жили скромно, но денег на классический набор пирожных (на день рождения), на такси (после цирка), на сок и мороженое в кафе и на прочие невинные радости – хватало.
***
Советское время я помню хорошо: это было спокойное время. Да, люди в большинстве своем жили небогато, но в их жизни была стабильность, люди не боялись завтрашнего дня.
Кроме скромных граждан встречались и зажиточные, но они как-то не высовывались, не хвастались своим богатством и не унижали тех, кто был бедней.  В то время как-то больше ценились образованность, воспитанность и начитанность, чем деньги. Мещанство было, но оно порицалось.
***
Из детства мне крепко запомнились походы в магазины, прогулки по Заводскому району. 
В память мою врезались витавшие в воздухе района запахи мороженого и разливного пива…
В заводских магазинах продуктов хватало: пролетарии и их соседи должны были хорошо питаться.
Я очень любил сладкое, чем потом, кстати, и испортил себе зубы. Заходя в магазин, сразу брал бутылку лимонада и становился ближе к кассе, ожидая родителей, которым ничего не оставалось, как ее купить. Колы тогда не продавали, иногда в магазинах встречались пепси и фанта, но чаще продавались (помимо минералки) распространенные тогда напитки: «Крем-сода», «Дюшес», «Буратино» и прочее. Одно время продавали такие действительно качественные напитки как «Байкал» и «Тархун».
Отец приучал меня к полезной еде, часто покупал грецкие орехи, курагу, изюм, но я, конечно, предпочитал им лимонад.
Вообще с детства советских людей приучали правильно питаться, выбирать полезное, пить молоко, кефир, что и хорошо; лимонад пили и сладкое ели редко: для всего этого был должен быть какой-то повод.
Наличие небольшого (в сравнении с теперешним) выбора удовольствий предусматривало наличие в жизни определенной аскетики. В этом были свои плюсы: в человеке вырабатывались терпение, смирение, выдержка. Кроме того, небольшое количество праздников делали праздник Праздником; пусть праздники бывали редко, но от этого они становились только ярче.
Теперь праздников и развлечений стало больше, богатых людей – тоже, но, встречая среди них много печальных лиц, я понимаю: бедные почему-то умеют радоваться празднику сильнее, чем богатые.
***
Пластмассовых бутылок тогда практически не было, использовались стеклянные (неважно с чем: с лимонадом, с пивом и т. д.), бутылки можно было сдать, получить деньги и купить на них что-нибудь (например, колбасу).
Газ был дешевый, и цена его была одинаковой, что летом, что зимой.
Некоторые продукты были дефицитными, но если что-то удавалось найти и купить, то сразу много, так что ели потом целую неделю.
Помню, как мы с отцом несли из магазина банки с гранатовым соком, и отец в дороге спрашивал меня, верю ли я в Бабу Ягу.
Мне тогда было пять лет. Не знаю, верил ли я тогда в Бабу Ягу, но я точно верил в то, что жизнь наша будет радостной и счастливой.
***
Первые годы моей жизни, как я помню, мы с родителями ютились в одной комнатушке, но со временем стали жить лучше. Отец, который раньше учился и подрабатывал, получил, наконец, диплом инженера-механика, пошел работать на ставку и стал нормально зарабатывать; мать трудилась журналистом в заводской газете.
Моим родителям надоело жить в тесноте, со временем им захотелось жить… просторнее. Они затеяли стройку; наши родственники и папины друзья с работы, как могли, по выходным помогали нам в строительстве дома. Так за несколько лет были пристроены: спальня, кухня, ванная, туалет, а впоследствии гараж с сараем. Помню привычную картинку из того времени: наши соседи балдеют, отдыхают, готовят шашлыки, а наша семья работает.
Жить стало действительно просторнее, просторнее стало дышать и мыслить. Но некоторые неудобства остались: например, в частном секторе по вечерам иногда вырубали (по разным причинам) свет; соседи из обычных домов вечером отдыхали, смотрели телевизор, слушали музыку, а мы, жильцы частного сектора, как какие-то наказанные, сидели в темноте и жгли свечку.
***
Несмотря на наличие разных бытовых неудобств мне все же нравилось жить в частном доме: можно было выйти в собственный дворик, подышать свежим воздухом, не выходя из собственных владений.
Один дворовый товарищ, помню, пытался запретить мне гулять в общем дворе, потому что… я жил в частном доме. Не знаю, может, он действительно смотрел на меня как на отсталого, а может, в нем заговорила элементарная зависть: много кто был бы не против жить в частном доме, иметь свой двор, огород, гараж…
Большинство наших соседей, обитавших напротив частного сектора в обычных двухэтажных домах, жило в тесноте, и пристроить себе одну-две комнаты не имело возможности.
Например, в квартире моего друга Карася была такое непростое положение: в двух комнатах жила первая семья (из 6 человек), а в третьей комнате – вторая семья (из 3 человек); кухня была общей; по сути, это была коммунальная квартира.
Помню, дяде Володе (дяде Карася) много лет пришлось работать дальнобойщиком, ездить в Европу, чтобы накопить для своей семьи на отдельную однокомнатную квартиру. 

Часть 7. Братья наши меньшие

Говорят, что детство это, когда кот старше тебя. С этим не поспоришь, такое случается.
Когда мне было четыре года, нашему деревенскому коту Тимофею было где-то уже семь лет. Это был рыжий матерый кошак; никто не смел его прогнать или оттаскать за хвост безнаказанно. Но, что удивительно, то, что он не прощал взрослым, он прощал мне: я неоднократно тягал старого степенного кота за хвост, а тот смиренно терпел, наверное, понимал, что я еще ребенок. Когда дед Леша однажды решил повторить то, что сделал я, кот Тимофей мгновенно отреагировал: оцарапал Леше руку.
Совсем состарившись, Тимофей ушел умирать в лес; говорят, многие деревенские коты так делают. 
***
Кроме кота Тимофея из раннего детства я помню пса, который носил имя: Барсик. Но помню я Барсика смутно.
Вообще, собаки в деревне у деда плохо приживались: всех этих Барсиков, Жюльбарсов и прочих псов нещадно косила чумка.
***
Любимцем бабы Тани Деревенской был терьер Тишка, старый почтенный пес, с седой мордой, которого моя мать звала уважительно: Тихон Петрович.  Однажды мы всей семьей поехали на озеро, взяли и бабушкиного любимца.  Мы здорово поплавали; все искупались, даже бабушка, ноги не замочил один только Тишка. Как мы не звали пса – в воду он не лез. Тогда мы решили его разыграть. Мы закричали: «Бабушка тонет! Бабушка тонет! Тишка, спасай бабушку!»
Тишка, встревоженный, бегал, бегал вдоль берега, а потом разбежался и прыгнул в воду.
Тишка не оставил свою хозяйку в беде: бабушка была спасена.
***
Если бабушкиным фаворитом был Тишка, то дедовым любимцем был Пират. Почему его так прозвали – непонятно: в Пирате ничего пиратского не было. Наоборот, это был очень осторожный, можно сказать, робкий пес. Он всех сторонился. Кроме деда.
Дед в то время был на пенсии и подрабатывал на заправке. Вместе с ним на заправку ходил и Пират.
Однажды в пятницу дед пришел с работы грустный. Объяснил он свое состояние тем, что его любимец, Пират, исчез. «Наверное, собаки разорвали», – высказал дед свое предположение.
В понедельник, после выходных дед открыл двери заправки, и первое, что он увидел, был Пират. Пират с безумными глазами пронесся мимо деда, подбежал к луже и начал из нее жадно пить. Было лето, было жарко, Пирата мучила жажда. Двое суток пес был без воды.
Дед был рад: Пират – жив!
***               
Из всех псов самое долгое время у деда прожил Джек, среднеазиатская овчарка. Это был довольно флегматичный пес; летом беднягу донимали мухи, они нещадно, до крови терзали его, а Джек смиренно терпел, лишь иногда лениво-обреченно пытался смахнуть их со своей головы.
По ночам Джек выл на луну, а потом днем отсыпался. Однажды я был сильно зол на Джека (не выспался из-за его ночного воя) и решил его наказать: на мирно спящего пса вылил кружку ледяной воды. Джек вскочил, отряхнулся, а затем через десять минут опять заснул.
Конечно, я теперь сожалею, что облил Джека, ведь выл он на луну не от хорошей жизни. Однако мой поступок на наши взаимоотношения не повлиял: Джек не был злопамятным, он по-прежнему вилял хвостом, только завидев меня у калитки.
Джек был смирным и послушным, но, как и все псы, пьяных не любил: не раз он облаял деда Степана, когда тот был под хмельком, а выпившего деда Лешу однажды хорошенько цапнул, когда тот попытался сесть на него верхом.
Под старость Джек мог не узнать кого-нибудь из нашей родни, особенно издалека и особенно, если кто-то был в новой шапке или незнакомой одежде.
Джек в старости серьезно заболел и страшно мучился, дед из милосердия решил застрелить его из ружья.
Дед повел Джека в поле, и тот, по словам деда, смиренно пошел за ним, отлично понимая, куда и для чего он идет. 
Вот так закончил свою жизнь пес Джек, не один год верой и правдой отслуживший нашему дому.
***
Напротив нас в городе жила собака, которую хозяева звали ласково Чапа, а мы, ее соседи,  звали Чапцом. Собака была довольно вредная; это был просто комок злости. Когда Чапец выходил во двор, он раздраженно фыркал и рыл землю ногами: это был настоящий зверь.
Однажды я стоял на крыльце, а Чапец проходил мимо; поравнявшись со мной, пес совершенно неожиданно вцепился зубами в мой сапог, хотя я ровно ничего ему не сделал.
Однажды мы с другом соорудили шалаш, а Чапец сходил туда по нужде как в туалет. В общем, Чапец был  еще той сволочью.
Но Чапец был не простой собакой, а с историей.
Чапа был моим ровесником. Когда мне было 7 лет, столько же было и Чапцу, но, если учесть, что у собак возраст имеет иное значение, чем у человека, то Чапец был меня много старше.
Его прежние хозяева мне неизвестны. Однажды, как нам рассказали, они решили поехать в Крым, а собаку отдали своим родственникам – нашим соседям. Две недели отдыха прошли, хозяева вернулись и забрали собачку. Чапа прожил неделю и… пропал.
Хозяева Чапца не знали, что делать, но несколько дней спустя в их квартире раздался телефонный звонок – это звонили наши соседи: Чапец был у них!
Пес, голодный, измученный, плутал по улицам и, наконец, нашел квартиру наших соседей, людей, которые ему так понравились. Его оставили, он прижился.
С тех пор Чапец – наш сосед!
За эту историю я ему многое простил.
А к концу жизни Чапец обрюзг, стал вялым и больным, теперь он давно уж как умер.
*** 
У нашей соседки Зинаиды Ивановны за все время было три собаки: две постоянно и одна временно. Но абсолютно все три не прижились.
Первая собачка (сучка) была очень вредной: полночи выла, а днем отсыпалась. Я, справедливости и мести ради, днем чем-нибудь стрелял в ее будку, и бедная собака,  путаясь в цепи, лезла на забор от страха. Так как собака лаяла часто, то мои обстрелы будки повторялись. Соседка не раз жаловалась моим родителям, что из-за меня «собака чуть не повесилась». Впрочем, вскоре она попала в опалу у своей хозяйки: к собачке начали бегать кавалеры, изрыли половину огорода, и ее пришлось отдать.
Вот такими жестокими бывают дети, и я не исключение.
Второй пес, Грэй, был среднеазиатом, суровым и агрессивным; он тоже полночи лаял и мешал мне спать. Меня он не любил, и я отвечал ему взаимностью. Однажды я пульнул в него ледышкой, а Грей схватил ледышку зубами и, непонятно почему, проглотил. Бедняга осип и несколько дней не лаял. Помню, однажды к соседке приехал старый хозяин Грея, он вывел пса на прогулку, и я был поражен, увидев, каким ласковым и добрым был Грей в те мгновения!
Грэя вскоре тоже кому-то отдали.
Третьего песика, французика по имени Жан, каждое лето на две-три недели соседке отдавала ее дочь, когда уезжала на юг. Жан был милым, но бегал по всему огороду, по помидорам и огурцам, из-за чего оказался у Зинаиды Ивановны в немилости. С ним бы я мог подружиться, но Жан становился нашим соседом лишь на несколько недель.   
***
У наших соседей-цыган был замечательный пес – Мутя. Мутя был очень умный, мы его сильно любили.
Каждое утро, когда моя мама шла на работу, Мутя, как верный поклонник, ее провожал; провожал и меня, когда я начал ходить в Садик. Мутя шел с нами рядом, вместе переходил дорогу. Попрощавшись с нами, он останавливался возле светофора и, дождавшись зеленого света, шел вместе с людьми через дорогу – к себе домой.
Мутя любил поесть. Однажды вечером мама дала мне хлеб с котлетой, и я угостил Мутю: он проглотил котлету мгновенно. Я пошел за новой котлетой, чему мама сильно удивилась: в то время я не отличался большим аппетитом; думаю, читателю стало понятно, кому на ужин пошла очередная котлета.
К сожалению, Мутя в скором времени пропал. Говорят, его украли: умная собачка кому-то приглянулась.
***
После Мути соседи-цыгане завели овчарку по имени Джуля. Когда Джуля была щенком, один наш сосед, дядя Валера, сказал, что любого щенка нужно бить по морде, чтобы он не любил чужих.  Я сам был готов ударить дядю Валеру за такие слова! Но, наверное, Джулю никто по морде никогда не бил, так как Джуля выросла очень доброй. Она отличалась также незаурядной сообразительностью: не один раз на моих глазах, встав на задние лапы, открывала калитку. По ночам собака часто скулила: от тоски и от голода. Помню, моя мать иногда ночью вставала и кормила голодную Джулю; моя мама вообще постоянно подкармливала местных четвероногих, чаще всего Джулю, которую соседи почти не кормили. Впрочем, то было время, когда голодали не только собаки, но и люди.
***
У моего товарища по двору, Сергея, была замечательная кошка сиамской породы, которую, как и соседскую собаку, звали Джулей. Помню, как я шел в школу, а она сидела у окна и провожала меня взглядом. Ее хозяйка Света постоянно ее одеколонила, так что кошка пахла как барышня. Как-то Джуля залезла на дерево и не смогла слезть, тогда Сергей полез за нею следом – спасать. Однажды я был свидетелем такой сцены: здоровенный пес подошел к Джуле, та выгнула спину и неожиданно дала псу по морде; собака, получив от кошки пощечину, заскулила и убежала. Джуля многим нравилась. Помню, мы гуляли во дворе, а мимо проходила молодая семья с дочкой. Со словами «какая милая кошечка» ребенок взял Джулю на руки и уже было отправился с нею дальше, но я сказал, что это моя кошка, и тем самым помог Джуле остаться у прежних хозяев. Со временем Джуля все-таки пропала: видимо, кому-то из прохожих она приглянулась, а никого из соседей поблизости не оказалось. 
***
Однажды было такое. Дворовая кошка долго ходила толстой и, наконец, родила. На свет появилось два котенка; со временем они окрепли, подросли и стали ходить к нам на крыльцо кушать. Один котенок был серенький, другой черненький. Тот, что посерее, был посмирнее, тот, что почерней, был понаглей. Мне надоело смотреть, как черный первым кидался на еду, обделяя серого. Я стал отгонять черного и кормить вначале серого, который был посмирнее. Так, хотя б на дворовом уровне, восторжествовала справедливость.
***
У нашей соседки, бабы Раи, жил кот Васька; кот отличался отменным аппетитом, причем ел абсолютно все, что давали: и суп, и батон, и даже кексы. Вообще это был матерый кот, я бы сказал, котяра. В детстве я давно вел на него охоту, всё хотел в него чем-нибудь запустить. Однажды зимой я увидел, как Васька спокойно лежит на пороге дома и хитро на меня посматривает. Я решил кинуть в кота снежком, но потом подумал, что лучше обойти двор и сделать это с другой стороны, чтоб уже попасть наверняка. Тихонько я обошел дом, зашел с другой стороны и…увидел, что Васьки и след простыл. Васька, хитрая бестия, разгадал мой маневр и оставил меня в дураках.
***
У меня самого в детстве (в разное время) были собачка, черепаха и попугай. Собачку нам отдала мамина коллега по работе; пса звали Жаном, но вскоре выяснилось, что это Жанна. Долго Жанна у нас не задержалась: то скулила по ночам, то к ней бегали четвероногие кавалеры (Жанна жила во дворе в будке), в итоге мы отдали ее кому-то в деревню.
С черепахой история была интереснее. Однажды летом я увидел в моем дворе черепаху, откуда она приползла – неизвестно. Я поместил «Тортиллу» в картонную коробку и пошел обедать. После обеда я узнал, что черепаха совершила побег; за время, пока я ел, она успела вылезти из коробки и проползти пять метров: солидное расстояние! Через день мы с родителями поехали в деревню, захватив с собой, разумеется, и черепаху. Ночью она выползла из коробки и стала медленно, по-черепашьи прогуливаться по дому: топ-топ, топ-топ… Бабушка утром нам сказала: «Заберите эту черепаху, я ее боюсь!» Мы вскоре отдали черепаху двоюродной сестре моего отца, в их семье очень любили всякую живность, и приняли они черепаху с радостью.
Попугая (самочку) звали Чикой. Это невинное создание, как только вставало солнце, начинало чирикать во всю птичью мочь: так Чика встречала новый день, так радовалась жизни. Однако ее оды солнцу и новому дню мешали мне по утрам спать, поэтому я накидывал на клетку покрывало, и Чика, оказавшись в темноте, мгновенно замолкала (наверное, думала, что вернулась ночь). Чика прожила у нас три года.

Часть 8. Сын десантника и поэта

Отец в молодости был крепким парнем, он сам попросился в десантные войска. В свои 18 лет он мог подтянуться 15 раз, сделать, как минимум, 5 подъём-переворотов, пробежать 30-35 километров с полной боевой выкладкой.
Среди многих фото из армейской жизни сохранилась, например, одна, где мой отец ребром ладони разбивает кирпич.
Подготовка в советской армии была серьезной; шла война в Афганистане, солдат целенаправленно готовили к войне. Некоторые друзья отца попали в Афган и не вернулись: например, Игорь Боханович. Мой отец потом будет часто вспоминать Игоря и неоднократно ездить на годовщину гибели друга к его матери.
***
Служить в ВДВ было почетно, но трудно и рискованно; отец мне рассказывал, как при прыжке один сослуживец разбился; однажды у отца самого запутались стропы, и он чудом остался жив.
Служил отец в Пскове; к нему часто летала его мать (моя бабушка Вера), а также невеста Ольга (моя будущая мать).
Был случай, когда к отцу в Псков приехала моя мама, а ему необходимо было оставаться в части. Тогда отец прыгнул со второго этажа прямо на асфальт, чтобы встретиться с моей мамой.
После 2 лет службы отцу дали направление в военно-десантное училище, но моя мать его отговорила, отец не стал военным, о чем впоследствии жалел. 
***
Моя мама с детства имела творческие задатки; но деревня не город, кто там будет искать таланты и с ними работать? А ведь моя мать могла бы стать хорошей художницей или актрисой.
Впрочем, таланты свои мать не зарыла: поступив на журфак, она станет играть в Народном Театре, а впоследствии, после развода с отцом, будет писать и картины. Но это совсем другая история.
***
Моя мама очень любила поэзию; читала Ахматову, Гумилева, Есенина, и сама писала довольно талантливые поэмы и стихи. Писала она и сценарии, так как подрабатывала на телевидении (об этом я напишу позже).
Честно говоря, я до 12 лет никаких стихов вообще не воспринимал; в мир поэзии я влюбился, уже будучи подростком.
Вообще в детстве мне была присуща такая странность: то, что впоследствии я любил всем сердцем, я вначале отторгал. Так было со многим: с поэзией, с морем, со скрипкой…
***
Родители мои были совершенно разными людьми. Эти два разных человека как-то сосуществуют во мне. Неудивительно, что от подобного соседства двух совершенно разных натур в моем характере со временем обнаружились противоречия.
Порой мне казалось, отец не любил мамины черты во мне, а мама (во мне) папины.
***
Воспитание со стороны матери было полно любви и такта. Мама старалась сделать так, чтобы дом наш был крепостью, в стенах которой царили бы покой и уют.  Мама говорила, что жесткости и дисциплины и так в жизни в избытке, что неуюта хватает и вне дома, поэтому в самом доме должны царить доброта, любовь и душевное тепло.
Сама хрупкая и болезненная, моя мама считала, что человека нужно любить, жалеть, помогать ему.
***
Метод воспитания отца был другим.
Для отца идеалом совершенства был армейский порядок его юности.
Мой отец с детства меня муштровал, дрессировал как породистого щенка. Он постоянно говорил мне замечания: правильно ходи, не косолапь, не щурься, не дрыгай ногой и прочее. Сам он в детстве любил, кстати, болтать ногами под столом. Его бабка однажды ему заметила: «Лёник! Перестань! Не колышь чертову колыску!» Отцу эта фраза запомнилась на всю жизнь.
Отец старался выработать во мне выдержку и терпение, чувство долга (нужно трудиться «через не могу, через не хочу»). 
Отец мог при всех высмеять меня, сравнить с другими, при этом сравнение было зачастую не в мою пользу.
***
От матери я унаследовал порывистость характера, впечатлительность, поэтичность натуры, склонность к богатой внутренней жизни. Отцу как будто не совсем нравились во мне эти черты. Он был сторонник «внешней» жизни и не понимал, как, например, можно читать целый день книгу, размышлять или рисовать.
Я часто уходил в себя, прятался, как улитка, в раковину собственного мира, а отец брал на себя обязанность возвращать меня в реальность.  Именно он, если что, вел меня к врачам, которых я в детстве боялся (прежде всего, стоматолога), именно он, обнаружив у меня плоскостопие, заставлял меня делать упражнения для ног и т.д.
После ночной смены отец обычно спал полдня, а я старался сидеть смирно, чтобы ему не мешать. Я, конечно, скучал, но скучать дома было приятнее, чем в Саду. Когда отец просыпался, я прямым текстом говорил ему: «Развлекай меня!». И отец развлекал меня как мог: мы играли в моей комнате в футбол (как-то, помню, разбили лампу), в прятки (однажды разыграли маму, спрятавшись с отцом в шкафу), резались в настольные игры. В пять лет я научился играть в шахматы, вместе с отцом мы устраивали целые турниры.
Отец старался мною заниматься: научил плавать, ездить на велосипеде (в 7 лет я уже смело ездил на раскладном), играть в бадминтон.
В детстве я винил судьбу за то, что у меня не было игровой приставки и видеомагнитофона, а у моего друга Шуры они были. Но с другой стороны у Шуры не было рядом отца, как у меня.

Часть 9. Немного о себе. Разное

Был ли я в детстве белой вороной? Конечно. Я не вписывался в общий формат и отличался многим: редким именем; тем, что жил в частном доме, верил в Бога, носил крестик и т.д.
Чего-то одного уже было достаточно, чтобы быть изгоем. Мне действительно потом встречались дети, которые говорили мне нечто вроде: я дружил бы с тобой, если бы не твое имя… или: крестик… и т.д.
Что касается соседей, то за долгое время общения со мной они ко всему этому привыкли.
***
Свое имя я всегда любил. Афанасий – означает бессмертие. У меня действительно всегда был интерес ко всему бессмертному: к искусству, религии, философии.
Мое имя в то время (время «совка») было редким; это сейчас мода давать детям редкие имена; родители мои, назвав меня Афанасием, несомненно, опередили свою эпоху.
Меня в детстве по-разному дразнили; звали Нафаней, Афиногеном, не зная, а может и зная, что это совсем другие имена.
Я бы сказал: мои родителям имели мужество дать мне это имя, а я имел мужество его носить.
***
Лермонтов писал, что в душе человека, рано испытавшего влюбленность, много музыки. Значит, я был музыкантом с ранней поры. Первый раз я влюбился в возрасте трех лет в свою свояченицу, Настю, причем (в ту пору) взаимно. Мы познакомились в квартире у бабы Тани Минской, Настя была племянницей деда Леши. Помню, мы с ней решили пожениться, и по дороге домой (мы ехали с родителями на машине) беседовали о том, сколько будет у нас детей, как мы будем их растить и воспитывать. Я обещал приехать к ней в гости, и мы действительно однажды с мамой сходили в гости к ней (она жила от нас недалеко). Мы с ней потом встретились, 6 лет спустя, на свадьбе дяди Андрея, когда нам было уже по 9 лет. Но это совсем другая история.
***
В детстве я очень любил лесть и был очень хвастлив. Помню, в лет пять я ехал с родителями в трамвае и держал перед глазами газету, делая вид, что читаю; мне хотелось произвести впечатление на людей: вот, мол, карапуз пяти лет, а уже умеет читать.
Однажды я шел с мамой и говорил ей что-то на непонятном, выдуманном языке. Потом мама спросила, зачем я это делал, и я ответил, что мне очень хотелось, чтобы люди подумали обо мне, что я владею иностранными языками.
Я любил розыгрыши. Однажды в магазине я застрял возле манекенов, замер, лицо и взгляд сделав неподвижными: настоящий мальчик-манекен! Две женщины, проходя мимо, потрогали меня за кофточку, что-то друг другу сказали, и тут я зашевелился и заговорил; женщины испугались, а я был рад, что сумел притвориться так ловко.
Свое имя в детстве я любил и в то же время готов был его скрывать: меня раздражали лишние вопросы людей. Однажды зимой на горке я подружился с одним рыжим мальчиком; тот спросил, как меня зовут, и я назвался Павлом. Потом этот мальчик несколько раз мне повстречался на районе; наверное, он до тех пор думал, что мое имя – Павел.
Иногда я умел хорошо, четко ответить. Помню, кто-то из детей спросил меня, почему у меня такие большие уши (уши были оттопырены). А я сказал, что уши у меня большие потому, что у меня особенный, музыкальный слух. Это, кстати, подтвердилось впоследствии, когда я стал заниматься музыкой.
***
В раннем детстве я был впечатлителен. В то время по телевизору постоянно показывали заседания депутатов и политические дебаты. Однажды, сидя у телевизора, я взял игрушечные кубики, приделал к ним спички (микрофоны) и посадил перед кубиками разных игрушечных человечков. Так я придумал для себя новую игру: игру в депутаты.
Политика в ту пора просто витала в воздухе, ею было пропитано всё; о политике, об истории говорили постоянно, все и везде; даже дети, подражая взрослым, что-то пытались сказать по этой теме. В голове у меня был беспорядок: одни люди были за красных, другие за белых; я толком не знал, за кого я сам; с одной стороны, я обожал фильм «Неуловимые мстители», а с другой стороны любил песни Александра Малинина и Игоря Талькова. Всё-таки, наверное, я был за белых; как-то я сказал бабе Тане Минской, что Ленин был дурак, а та испуганно зашептала, что Ленин это наш вождь, наш дедушка, которого надо любить и уважать. Это был, кажется, 1990-й год.
В связи с Перестройкой многие слова и термины как бы воскресли; так, из забвения стали выплывать такие слова как: царь, священник, купец, дворянин…Слова эти звучали в советскую пору и до Перестройки, просто теперь они стали получать иное, положительное значение; в этом и заключалось их «воскрешение». Кругом стало появляться много людей, вспоминающих о предках-священниках, дворянах, купцах…
У нас в деревне по соседству жила одна такая, бабка Надя, которая имела дворянское происхождение. Ничем от соседских крестьян она не отличалась, разве только была более прижимистая и хитрая. Она любила к нам заглянуть в гости, попариться в баньке.
Пришла она к нам и тогда, когда мне исполнилось 6 лет. А случилось это ровно 19 августа 1991 года.
С утра стояла холодная, ветреная погода; родственники были хмурые и растерянные; новости по телевизору с утра были неутешительные, в стране пахло смутой и кровью.
Кровью пахло и в прямом смысле слова: в этот день дед заколол кабанчика, я вместе со всеми его чистил и сильно порезал палец; пошла кровь, и баба Таня Минская сказала, что это не к добру (имея в виду московские события).
А в это время баба Надя сидела у нас в гостях. Сидела полдня, и у нас во дворе уже стали поговаривать, что пора уж соседке и честь знать. Я вошел в дом; тетка Надя пила рюмку за рюмкой (при этом говоря «буде», то есть «хватит»), и я, простодушное дитя, слово в слово сказал то, что говорила во дворе наша родня. Соседка к моему удивлению заторопилась, засуетилась (дворянка сказала: «ой, я ж корову забыла подоить») и пошла домой. Такой вот комический случай в трагическое время.   
Помню, ее внуки очень гордились своим дворянским (по женской линии) происхождением; впрочем, помнится, это не помешало им очистить нашу сливу, и не раз.
***
По сравнению с детьми пролетариев я, сын инженера и журналиста, был очень хрупким и изнеженным. Помню, зимой стоял такой мороз, что я был вынужден надеть две пары рукавиц, но мне все равно было холодно, а мой друг Карась был вообще без рукавиц, и казалось, его пальцы не знают, что такое мороз!
***
Жить среди взрослых, которые матерятся и не материться самому – большое испытание для маленького человека.
В мое время взрослые старались следить за своим языком при детях, но иногда нехорошее словцо все же срывалось с их языков. В этом плане я был совершенно невинен: мои родители не матерились, и я тоже. Но матерились соседи, и (иногда) их дети.  Разумеется, детей за это ругали и наказывали, но детишки удивлялись: почему взрослым можно, а детям нельзя?
Однажды я услышал от своего товарища Сергея незнакомое мне слово «проститутка»; так сказал Сергей, мальчуган двенадцати лет, провожая взглядом красивую девушку. Слово мне показалось звучным, и я решил его запомнить, чтобы щегольнуть им при случае.
Вскоре случай подвернулся: мне исполнилось семь лет, и я с мамой отправился записываться в школу в 1-й класс. Красивая девушка-секретарь задала мне несколько вопросов, я ей ответил, мои данные записали, и мы с мамой пошли домой. Дома отец спросил, как все прошло, и кто меня записывал, на что я простодушно ответил: «Какая-то девушка, проститутка».  Отец удивился и спросил, знаю ли я, что это слово означает и от кого я его услышал, и я сказал, что это слово я услышал от своего товарища Сергея, а о значении его даже не догадываюсь. Тогда отец сказал мне никогда не использовать в разговоре те слова, в значении которых я не разбираюсь, и я пообещал. О значении вышеупомянутого слова («проститутка») я узнал намного позже.

Часть 10. Двор. Мои друзья и товарищи

Вся наша жизнь в то время проходила на виду; все всё друг про друга знали. У многих были прозвища: дядю Валеру называли мопсиком, мою маму Афонихой, дядю Сергея – Бутылем.
***
Мы, чье детство прошло в 90-е, в отличие от современных детей жили реальной, а не виртуальной жизнью.
Мы много времени проводили на воздухе. Видеомагнитофоны, компьютеры и игровые приставки в ту пору были у немногих, и это считалось признаком роскоши. Иногда у кого-то из товарищей на время появлялась приставка, и тогда эти счастливцы «зависали» за играми. Они играли, а мы, остальные, сидели рядом и, глотая слюну, завистливо наблюдали за игровым процессом.
***
Большая часть дворовых игр и развлечений приходилась на зиму и лето.
Впрочем, в переходные сезоны мы особо не скучали: осенью пекли картошку, а весной пускали кораблики по воде.
В детстве я очень любил зиму. Выпадение первого снега для меня было сродни празднику. Как зачарованный, я смотрел из окошка на белое покрывало во дворе.
Однажды в середине июня я вытащил санки во двор: так мне вдруг захотелось зимы, так захотелось прокатиться с горки. То, что вокруг стояло лето, я не желал брать в расчет. Извинением в этой ситуации мне служит то, что мой возраст тогда был около трех лет.
Зимой развлечений было много: мы строили снежные крепости, ездили с горки на санках, лыжах.
Иногда (когда нам было уже лет по семь-восемь) мы с ребятами залазили на крышу моего сарая, разбегались и прыгали в огромные искристые сугробы.
***
Летом игр было уйма.
Играли «в ножички», «в квадрат», в прятки, в войну…
Из всех игр я бы выделил такие.
Футбол. В него мы играли часами; помню, однажды играли на жаре полдня, а в перерывах пили воду из трехлитровой банки; играли иногда до 11 часов вечера (благо, темнело поздно). Играли мы изо всех сил, азартно, страстно, до истерик, как будто от результата игры зависела наша жизнь. Хорошо, азартно играл мой друг Шура; помню, он однажды играл в сандалиях и ушел после игры с носками, красными от крови.
Мама не понимала, почему я так сильно расстраивался, если проигрывал. Она мне говорила: «Ты что, корову проиграл?» А мне тогда казалось, что, если я проигрываю в малом деле, значит, потом буду проигрывать и в крупном; именно из-за этой мысли я и расстраивался. 
Любили мы играть и в бадминтон. Иногда просто били по волану, желая набить как можно больше (помню, мы с отцом набили 946 раз – так, что потом шеи болели двое суток); иногда устраивали целые турниры. Я играл хорошо и обычно выходил в финал.  Играли моими ракетками; однажды Лешка сломал ракетку, я разозлился и сказал своей матери, что пусть Лешины родители платят за нее, но мама моя оставила это дело без последствий.
Не прошли мы и мимо рогаток; у меня была замечательная рогатка, у Карася тоже. Мы с ним часто устраивали облавы на бродячих собак, пугая их выстрелами; иногда ставили в ряд пластмассовые бутылки и соревновались в стрельбе: кто окажется лучшим стрелком.
Любили мы также фехтовать.
Мы делали себе из прутьев и палок шпаги и фехтовали, рискуя выколоть глаза (как-то раз мне, кстати, случайно ткнули «шпагой» в глаз). Со временем эта игра многим разонравилась. Ее «переросли», записав в детскую, но я был ей верен довольно долго. До 13 лет у меня дома хранилась моя «шпага». Над моей страстью к фехтованию иногда во дворе подшучивали, считая ее какой-то манией. Но я так не думал, я считал, что мне просто нравится любительское фехтование.
Позже я познакомился с одним историком, Константином, мать которого в молодости занималась фехтованием и на даче у которой до сих пор хранится спортивная шпага. Однажды летом на этой самой даче я со своим другом Сашей и отцом Кости, Сергеем Ивановичем, устроили шуточные бои на шпагах и сделали фотосессию; тогда мне и вспомнилась моя любовь к фехтованию. Сашу, к слову, в свое время также не минула сия «зараза»: у него, сотрудника института и кандидата наук, по сей день лежит дома деревянная сабля, вырезанная в детстве из доски…
***
Особой темой было коллекционирование. Коллекционировали всё: марки, монеты, значки, обложки от шоколадок, фантики от конфет и от жвачек, наклейки, этикетки и крышечки от бутылок…
Мы играли на всё это. Особенно на фантики от жвачек.
Я хранил свои фантики в железной банке от халвы. Когда я открывал банку, фантики разлетались во все стороны. Мои товарищи услужливо бросались помогать мне их собирать, а сами лихорадочно засовывали многие фантики себе под майку. Я тогда и не догадывался, что меня обворовывают: я искренно благодарил своих товарищей за помощь.
Ребята часто обменивались фантиками, но чаще – играли на них. Мне, как правило, в игре не везло. Я не умел играть. В процессе игры я так горячился, что терял голову, руки мои тряслись, а дыханье сбивалось. Казалось, я играл не на фантики, а на деньги – так волновался во время игры.
Однажды я крупно проиграл. Я сильно расстроился, и мой друг Шура решил помочь мне отыграться, в результате чего я вернул почти всё, что проиграл до этого.
Мальчики собирали не только фантики. Однажды ребята постарше спрятали в дупле клена коллекцию эротических фотографий, сказав, что отдадут коллекцию тому, кому удастся ее найти. Все мальчика двора искали эти фотографии, а нашел их я, которого они тогда меньше всего интересовали. Помню, я отдал коллекцию старшему товарищу, Сергею, в обмен на две потертые литовские монетки.
***
Летом во дворе моего дома половина улицы каталась на качелях и качалась в гамаке, за вход ко мне во двор ребята давали мне кленовые или каштановые листики. Потом, когда отец построил во дворе сарай и гараж, для катания и качания ребятам пришлось искать другое место.
***
Однажды летом во дворе, напротив нашего дома сломалось и упало дерево. Оно сначала сильно наклонилось, и мой отец, помню, сказал мне и моим друзьям, чтобы мы возле того дерева не гуляли, так как дерево скоро упадет. Так оно и случилось.  Было ощущение, что половина ребят нашего района собралось у нас во дворе посмотреть на сломавшееся дерево, попрыгать на нем и с него. Событие это было ярким и осталось в памяти детей надолго.
***
Лучшим моим другом среди товарищей по двору я считал Юру, которого все (как и я), называли Карасем.
Одним из любимых занятий Карася было что-то пилить: в основном, он пилил деревья. Еще Карась любил разводить костры; он доставал из дома спички (если везло – целый коробок) и вместе со мной (или в одиночестве) разводил небольшой костер где-нибудь в окрестностях своего дома. За эту любовь к огню соседи прозвали Карася Пожарником.
Но ни костры, ни что-то другое не пленяло нас с Карасем так, как деревья; не было ни одного дерева в округе, на которое бы мы с ним не залезли или не пытались залезть. Мы могли часами сидеть на каком-нибудь дереве, разговаривая и обозревая окрестность.
Теперь, спустя много лет, я понимаю, что любовь к деревьям, к кострам для нас, городских детей, было своеобразным проявлением любви к Природе. То время, когда я лазил по деревьям или палил костры, я не считаю потерянным. Вообще стремление к единению с Природой я не считаю пустым стремлением; созерцание как таковое очень многое может дать душе ребенка, не менее чем поэзия или музыка.
***
Летом мы также любили что-нибудь выжигать увеличительным стеклом.
Если было слишком жарко, мы, наполнив пластмассовые бутылки водой, обливали друг друга.
Но и в дождливую погоду мы не скучали: шли ко мне домой, рисовали или просто что-то раскрашивали.
Возможно, наши развлечения покажутся незатейливыми, но таковы были развлечения многих наших сверстников. Дети умеют наполнять глубоким смыслом самые простые свои занятия, которые нам, взрослым, кажутся примитивными и несерьезными.
***
Не обходилось и без проказ.
Один наш сосед по частному сектору держал свиней. Днем у свинок был «тихий час», они мирно спали, а мы с Карасем хулиганили: шумели и будили этих хрюкающих товарищей. Несколько раз нашему соседу пришлось ходить к моим родителям разбираться и требовать, чтобы мы с другом не пугали кабанчиков, не мешали им спать и спокойно накапливать сало.
Деревьев в округе было много; в том числе и плодовых: росли яблони, груши, вишня, алыча. Многие деревья были посажены еще представителями старшего поколения: родителями моих сверстников. У каждого дома был свой «набор» деревьев. Мы неоднократно делали набеги на «соседские» деревья.
***
Хулиганили мы по-разному.
Иногда мы с Карасем звонили в чужие квартиры и потом убегали.
А накануне школы, когда мне было около семи, мы с Карасем решили написать… письмо нашим соседям. Карась диктовал, а я писал. Должен с прискорбием заметить, что половина слов была матерными.
Мы написали несколько таких писем, закинули их в почтовые ящики и пошли играть в свои игры. Помню, мы играли «в лошадку»; я накинул на своего друга скакалку, исполняя роль возничего, а Карась бежал впереди меня, изображая лошадь. С диким восторгом он кричал «о-го-го» и бежал как можно бодрее.
Но долго нашей игре не суждено было продолжаться: мы увидели, как на крыльце собралась целая компания соседей, которые с серьезным видом… читали наше «творчество». Мама Карася быстро разобралась, что к чему, подозвала Карася и…тут пригодилась моя скакалка. Мне же повезло: все поняли, что я лишь записывал, не вникая в смысл; кроме того, в гостях у нас был мой дед Степан, который, узнав, что произошло, лишь рассмеялся, ибо и сам любил крепкое словцо.
Был и другой случай, немного похожий на предыдущий. Мы с Карасем однажды решили… вызвать дух пьяного ежика. Для этого, как мы узнали, необходимо было записать тринадцать матерных слов на бумажку и спрятать ее под кровать. Карась так и сделал, но пьяный ежик почему-то не пришел.
Зато пришла мама.
Прошло несколько дней, мама Карася делала по дому уборку и нашла под кроватью бумажку с матерными словами. Догадавшись, чьих рук это дело, мама вызвала сына к себе в комнату и устроила допрос с последующей расправой. С той поры Карась остерегался вызывать духов. 
***
Вообще, проказы мы устраивали гурьбой, но отвечать за них почему-то приходилось Карасю.
Однажды мы всей дворовой компанией залезли на соседскую алычу и подвергли ее опустошению; в разгар опустошительного действа вдруг появился сосед-старичок, который, как я понимаю, эту алычу когда-то и посадил. В руках у соседа была здоровая палка. Мы все быстро спрыгнули с дерева, но Карась замешкался, и ему пришлось получить за всех нас несколько горячих.
С этим дедом была связана и другая история. Однажды старший товарищ, Сергей нашел кодовый замок. Несколько часов он потратил на то, чтобы подобрать правильный код к замку, после чего, довольный, вышел во двор перед нами похвастаться.  Затем Сергей прикрепил замок к дереву и отправился по своим делам. Не знаю зачем, перед этим он назвал нам код.
Никто, разумеется, не собирался этим кодом воспользоваться, так как за это от Сергея можно было хорошо получить. Тут и вышел на арену действия наш знакомый сосед-старичок. Он крутился возле замка, как кот перед колбасой, он пытался подыскать правильный код, но тщетно. И тут Карась сдуру подсказал деду нужную последовательность цифр. Дед, счастливый, как ребенок, пошел к себе в квартиру со своим приобретением.
И тут вернулся Сергей. Узнав, что случилось, он пообещал избить Карася смертным боем, если до вечера тот (не важно, каким путем) не вернет его замок. Карась пошел в соседский дом, поднялся на второй этаж и позвонил в нужную квартиру. Мы, собравшись внизу, в подъезде, слышали, как Карась что-то пролепетал вроде «позовите дедушку», но что было дальше, не услышали; что бы там ни было, кодовый замок к вечеру был вернут законному владельцу.
Как-то мы решили обстрелять тихие владения нашей соседки – тети Сони. Мы устроили мощный обстрел ее дома и сарая: стреляли яблоками. Неизвестно, что подумала тетя Соня; учитывая ее религиозность, не исключаю, что тетя Соня приняла нас за бесов, которые ломятся в ее келью. Как бы то ни было, вскоре мы увидели тетю Соню с плеткой в руках. Мы уносились от нее сломя голову.
Был и такой случай. Мне было лет шесть-семь. Сосед из 3-й квартиры Валентин сидел у себя в комнате, а дверь была открыта во двор. Пацанята кидали на порог квартиры каштаны, кидал и я. Но так получилось, что именно мой каштан закатился дальше всех, прямо в комнату Валентина. В комнате началось движение, и на пороге появился сосед; он не был зол, но я все равно испугался. Что есть мочи я побежал под горку, а сосед спокойным шагом следовал за мной. Он, видимо, не собирался мстить, а лишь хотел разобраться, зачем я кинул в него каштаном. Впоследствии, год или два я боялся ходить мимо квартиры Валентина, боялся с ним встретиться, хотя он, скорее всего, уже давно про этот случай забыл. 
***
Дедовщина существовала всегда, и не только в армии: дедовщина есть и в школе, и в детском саду, и в любом дворе. Старшие всегда любят покомандовать младшими, это неистребимо.
Старшими в нашем дворе были Сергей и Дима. Сергей жил в 1-й квартире, а Дима в 7-й (вместе с Карасем, которому он приходился двоюродным братом).
Конечно, Сергей и Дима любили испробовать на нас, малолетках, какие-нибудь приемчики из карате и самбо. Но было бы ложью сказать, что мы никогда не давали отпор. Вообще, я теперь понимаю, любой, даже слабый человек, доведенный до бешенства, способен дать серьезный отпор кому угодно, я в этом не раз убедился. Меня самого однажды загнал на дерево один противник, намного слабее меня, схвативший кол в руки, но это совсем другая история.
Когда-то в 8-й квартире жило два брата-паренька, которые были намного старше Сергея и Димы – старше и сильнее. Они взяли меня под крыло (кажется, из-за киношной фразы «Афоня, ты мне рубль должен»), но со временем переехали в другой район. Этих двух парней в свое время Сергей и Дима сильно боялись, и впоследствии я иногда напоминал о них Диме и Сергею, когда те говорили, что, дескать, никого не боятся на свете.
Когда Сергей и Дима чересчур наглели и задирались, приходилось идти жаловаться родителям; иногда старшие сами вмешивались в наши ребячьи разборки.
Однажды Дима запустил в Лешку огрызком яблока, и мой отец, увидев это, сделал Диме замечание. Не знаю, что тот ответил моему отцу, помню лишь, как Дима отчаянно убегал, но отец мой все равно настиг его и надрал уши.
***
Какие бы ни были отношения между младшими и старшими товарищами, существовала некая дворовая солидарность и, если было необходимо, взаимовыручка.
Однажды проезжала дорогая машина, явно «нового русского», и кто-то из ребят (кажется, Лешка) кинул камешком в ее сторону, при этом случайно попал и сделал на машине царапину.
Дальше все было серьезно: машина резко остановилась, дала задний ход, и из нее вылез толстый дядька, злой как черт. Надобно сказать, за это время Лешка сообразил, что к чему, и пулей убежал подальше от места преступления. Лешка жил совсем рядом, но при допросе дядьки все ребята заявили единодушно, что Лешку они плохо знают и вообще, он неизвестно где живет. Дядька почертыхался и уехал. В общем, все обошлось.
***
Когда мне было 7 или 8 лет, у меня украли велосипед. Это был не первый случай кражи, до этого был еще один случай (велик вытащили прямо из нашего гаража), но с этим велосипедом случилась иная история, более обидная.
Все произошло почти как в «Денискиных рассказах»: паренек со слезами на глазах мне рассказывал о том, что отец его при смерти, что ему нужно съездить за лекарствами, что ему позарез нужен мой велосипед. Минут двадцать он меня уламывал, я колебался, а стоявший рядом Карась (даром, что был младше меня на 2 года!) вполне резонно мне шептал: «Не давай, украдет». Но я все-таки дал тому парню прокатиться: доброе сердце меня подвело. Парень сел на велосипед, разогнался и… поминай, как звали. Обидно, что велосипед у меня украли прямо в двух шагах от моего дома.
История эта имела продолжение. Отец, после того, как все случилось, спросил у меня, запомнил ли я внешность вора, и я по памяти назвал черты того парня. Где-то через месяц мы с отцом прогуливались по району; вдруг я увидел шумную компанию, идущую прямо нам навстречу. Среди парней, как мне показалось, шел и тот угонщик.  Молча я указал на него моему отцу, тот понял, подошел и крепко взял парня за руку. Разобравшись, что к чему, тот паренек начал отнекиваться и истерить, в итоге мы его отпустили ни с чем, так как доказательств не было. Через несколько месяцев, осенью, когда я гулял с другом Шурой на соседской площадке, к нам подошло несколько человек, которые, как я запомнил, были в той компании. Один из них спросил меня, нашелся ли угонщик, и я сказал, что нет. Мне стало тогда как-то неуютно, зябко, я подумал, что меня, чего доброго, изобьют или убьют эти молодчики, и я поспешил домой.
Некоторые мои знакомые потом говорили мне, что видели на районе мой велосипед, только перекрашенный, но я на эти предположения махнул рукой: у меня уже был новый велосипед: моему отцу, который работал на Велозаводе, в ту пору зарплату выдавали велосипедами. 
***
В 4-й квартире соседского дома жили Андрей и Лешка.
У Андрея была странность: иногда он заходил домой, брал бутерброд и потом ел при всех во дворе, при этом никогда ни с кем не делился; наверное, от этого он получал дополнительное удовольствие.
У Лешки были свои заскоки: постоянно после игр в войнушку он убегал, не желая отдавать мне мои пистолеты (игрушки в играх обычно использовались мои).
При всем этом Лешка был довольно смел; если я залазил на деревья и сидел на суку где-то на уровне второго этажа, то Лешка забирался намного выше. Помню еще, как Лешка не боялся лазить под бетонные плиты, которые за сараями оставили строители. Эти плиты держались на слабой подпорке, которая могла в любой момент упасть, соответственно, плиты могли придавить паренька и превратить его в лепешку.
Вообще Лешка был характера дерзкого и непокорного. Помню, Дима за какую-то провинность тыкал Лешку лицом в песок, а тот отплевывался, но продолжал ругаться на Диму.
Из всех ребят нашего двора Лешка был самый слабый и маленький. Но интересно отметить, что много лет спустя, когда настало время идти в армию, у Сергея обнаружились проблемы с сердцем, Дима и Андрей вовсю учились, Карась оказался гипертоником, а у меня нашли плоскостопие. В общем, никто в армию с нашего двора не пошел кроме…Лешки. Из всех нас лишь он отдал родине долг, лишь он, как говорится, оказался настоящим мужиком. 
***
Хочу немного (что помню) написать о соседях, родителях моих товарищей.
Отец Карася, дядя Сергей, был родом из Литвы (как, кстати, и мать Карася – тетя Алла).  В молодости дядя Сергей служил в Москве; неплохо играл на баяне, работал электриком. Его мать, бабушка Карася, как я знаю, в войну была малолетней узницей концлагеря. Дядя Сергей был человеком добродушным, но имел распространенный в моем районе изъян: любил выпить. Пили периодически все соседи, но он пил чаще всех, за что его за глаза называли: Бутыль. Как-то он даже перепутал вечер с утром: вечером пожелал мне «доброго утра».
Однажды случайно я сильно его облил. Это произошло одним летом. Было очень душно и жарко; мы, ребята, традиционно обливались водой из пластмассовых бутылок.  В тот раз Карась обливал ребят, выйдя на балкон, и делал это довольно успешно. Мне от Карася сильно досталось, я был мокрый с ног до головы, и я решил до Карася добраться и ему отомстить.
У меня был коварный план, я зашел на второй этаж, позвонил в дверь, но…дверь открыл не Карась, а его отец. Я был к этому абсолютно не готов и не осознанно, а больше по инерции, надавил на пластмассовую бутылку. Из продырявленной пробки ударила мощная струя холодной воды. В общем, я довольно исправно облил отца Карася водой, но пока он приходил в себя, я был уже во дворе с ребятами.
Как-то отец Карася приобрел мотоцикл с коляской; выпив на радостях, он решил меня с Карасем покатать по району. Мы проехались по улице и… наткнулись на милицейский патруль. Дядя Сергей сразу отрезвел, стал хмурым, дал свои данные, но в итоге мотоцикл у него все-таки конфисковали.
***
Родители Сергея из 1-й квартиры, дядя Толя и тетя Галя, были обычными работягами, но это были люди с неким пролетарским кодексом чести, люди принципиальные и честные. Сам дядя Толя был токарь, жена его крановщица, однако дочь их, Света, с отличием окончила школу, а затем ИнЯз. У дяди Толи было много здоровых хобби; помню его, довольного, идущего в высоких черных сапогах с рыбалки с неплохим уловом; ходил он также по грибы и ягоды.
В связи с этой семьей мне запомнился такой случай: Сергей как-то сильно обидел Карася, он пожаловался матери, и та пошла к тете Гале, матери Сергея. На крыльце устроили «судилище»: тетя Галя, накричав на Сергея, дала ему при всех несколько оплеух, а тот все время смиренно молчал, соблюдая субординацию.
***
Отец Лешки и Андрея, дядя Валера, воспитывал сыновей в строгости.
Помню, как вечером их загоняли домой: первым, получив подзатыльник, входил в подъезд Андрей, затем, как правило, ловко увернувшись, прошмыгивал Лешка.
Два брата были приучены к порядку: с детства ходили за продуктами в магазин, выносили мусор, в выходные делали по дому уборку, во дворе выбивали ковры.
***
Каждую осень у нас в районе традиционно проходил марафон бегунов. Участниками осеннего пробега были бегуны-любители, за возможность выиграть телевизор или магнитофон боролись люди разных возрастов: от детей до стариков. Бежали они все как могли: кто спокойно и привычно, кто задыхаясь и побагровев от натуги, а кто и вовсе босой…
Участники марафона всегда пробегали по нашей улице, мимо наших домов. Помню традиционную сентябрьскую картину: бегуны рвутся из последних сил, а на крыльце, прищурившись и попыхивая сигаретами, стоят в тапочках дядя Валера с дядей Толем и с видом знатоков обсуждают «красивый любительский бег».

Часть 11. Кино и мультики

Перестройка была удивительным временем: то, что недавно было под запретом, стало доступным; появились в продаже запрещенные книги Солженицына, Гумилева, Пастернака (и многие другие), по телевизору стали крутить западные боевики и комедии, стали продаваться жвачки, сникерсы, баунти и прочие заморские сласти. Попробовать их для детей было чуть ли не делом чести; в общем, изголодавшийся по свободе советский народ получил доступ к мировой цивилизации.
Многие фильмы и книги, которые были известно капстранам давно, до нас дошли с большим опозданием. Устав от железного занавеса, люди жадно набрасывались на всё без разбора.
Что касается меня, то в ту пору я был слишком мал, чтобы оценить творчество Гумилева или Ходасевича – я открыл их для себя уже в «нулевые» годы, когда был юношей. Всё, к чему я мог прикоснуться в ту пору, сводилось к вышеупомянутым жвачкам, сникерсам, боевикам и, конечно, мультфильмам.
Я, как все, смотрел диснеевские мультики, многие из них мне очень нравились; но из всех зарубежных мультфильмов мне больше всего нравились следующие: «д’Артаньгав и три пса-мушкетера», «Пчелка Майя», «Приключения Тома Сойера» (последний мультфильм это удивительный пример японского аниме на основе американской классической литературы).
Первый в списке мультфильм был самым моим любимым. Когда вечером появлялась заставка с бодрой песенкой о псах-мушкетерах, я, ребенок пяти лет, просто начинал балдеть…
Из советских мультфильмов я больше всего любил мультики про Карлсона, Винни Пуха и пингвиненка Лоло.
Мы, дети, рожденные в 80-е годы, смотрели в равной степени как зарубежные, так и отечественные мультики. Дети, рожденные в 90-е (даже те, что были младше меня и моих друзей всего лет на пять), смотрели, по моим наблюдениям, преимущественно западные мультфильмы. Если можно судить о людях по их любимой анимации, то нас, детей Перестройки, можно было еще считать советскими детьми, но дети 90-х… это уже было совсем другое, постсоветское поколение.   
***
Просмотр западных мультиков у нас, детей, со временем был вытеснен просмотром западных фильмов.
В то время среди детей и молодежи в моде были фильмы с участием Шварценеггера, Сталлоне, Брюса Ли и прочих актеров-легенд; посмотреть фильмы с их участием не брезговали и взрослые люди, они смотрели их с не меньшим интересом, чем мы, дети.
Я и все мои товарищи собирали жвачки с наклейками, изображавших наших кумиров, многие фильмы с их участием пересматривали многократно, для нас все эти актеры были культовыми личностями, на них мы старались ровняться.
Люди, объединенные чем-то, постепенно духовно роднятся между собой, и это естественно. И всегда неприятно не вписаться в общий формат, оказаться изгоем. Поэтому я старался не отставать от других и следовал моде на западное кино. Между тем любил я и советские фильмы.
Помню, был период, когда на постсоветском пространстве существовал настоящий культ Америки, существовало некое слепое преклонение перед Западом. В ту пору хвалить советское кино было признаком дурного вкуса. Между тем (как я впоследствии узнал) советские комедии смотрели все мои товарищи и смеялись над ними не меньше, чем над западными.
***
В те времена был очень распространен слух о так называемом «25-м кадре»; дескать, людей через телевизор зомбируют, разрушают их нравственность и психику.
Моя мама не была сторонницей данной идеи (которая, кстати, напоминает паранойю), не была противником западного кино, но, помню, часто говорила мне и отцу, что не всё «импортное» следует смотреть подряд, что нужно фильтровать фильмы, стараться игнорировать сцены насилия, пошлости и жестокости.
Что касается моих товарищей, то многие из них действительно смотрели всё подряд, сидя перед телевизором по несколько часов, особенно если за окном была дождливая погода.
Заканчивалась одна мыльная опера, начиналась другая, «Рабыню Изауру» сменяли «Богатые тоже плачут»; за ней следовала «Просто Мария» и «Санта Барбара»; от мала до велика зрители жадно следили за приключениями жителей Бразилии и Мексики, с не меньшим энтузиазмом, чем за жизнью соседа Коли (Васи, Пети и т.п.). Вопрос, бросит ли пить Мейсон, волновал жителей СНГ ничуть не меньше, чем пьянство соседей по этажу.
***
Выше я назвал мои любимые в детстве мультфильмы; что касается фильмов, то меня сильно впечатлил один сериал, который крутили в то время: «Наполеон и Жозефина». Мне так он понравился, что я сказал своей маме, что если женюсь, и у меня будет дочь, то я обязательно назову ее Жозефиной.
С отцом мы очень любили смотреть фильмы о боевых искусствах («про драки», как говорил отец). Одно время каждое воскресенье показывали фильм о монахах Шаолиня.
Помню, нам с отцом очень понравился фильм «Лучший из лучших», который мы впервые посмотрели в Сочи. Приехав в Минск, мы с отцом дважды ездили смотреть его в минском кинотеатре.
Я даже собирался пойти заниматься в школу каратэ, но не сложилось.

Часть 12. Религиозные дебаты

Дети заводчан, преимущественно, были атеистами, и это нормально.
Я родился в городе, жил в Заводском районе, но атеистом не был. Моя мама старалась привить мне веру в Бога. В свою очередь, религиозностью она была обязана своей бабушке Евдокии; под ее молитвы она просыпалась утром и засыпала вечером. По маминым рассказам, бабка Евдокия и дед Иван каждое утро, умывшись, становились к иконам молиться; молились и перед сном. Их дети, выросшие в советскую пору, в Бога не верили, но так получилось, что дед и бабка, не сумев научить вере детей, передали веру своей внучке Ольге, моей матери.
Я с детства носил крестик, в те времена это многим не нравилось. Помню, когда я был в школьном лагере, нас, детишек, водили в бассейн, и я немного стеснялся своего крестика, ибо кроме меня его никто не носил. Один мальчик, старше меня года на три, помню, устраивал на меня в бассейне целую охоту: он плавал за мной и пытался меня утопить. Понятно, он шутил, но шутка эта была злая и явно антирелигиозная.
Мне запомнился еще такой случай: однажды в деревенской бане раскаленный крестик прижался к моей груди и оставил на ней клеймо. Мне тогда показалось это чем-то необычным и даже символичным.
Что касается каких-то религиозных споров, то они имели место быть между мною и моими товарищами, но заканчивались всегда ничем: каждый оставался при своем мнении. 
***
В период советской власти советские люди трудились в поте лица, экономили и ущемляли себя, стараясь положить лишний рубль на сберкнижку, чтобы им самим и их потомкам жилось потом легче и проще, чтобы их дети и внуки не начинали свою жизнь «с нуля», а имели материальную базу, хороший старт. Увы, в 90-е случилось то, что случилось: вклады «сгорели», и советские люди остались ни с чем. У некоторых наших родственников и знакомых пропало много денег, но мои родители сильно не пострадали: они еще не успели ничего накопить.
После таких событий граждане постсоветской страны потеряли к государству последнее доверие. Энтузиазм, на котором в СССР все держалось, сменился скепсисом и пофигизмом.
***
Крепкое крестьянское хозяйство, которое держал мой дед, в общем-то помогло выжить нашей семье в нестабильные 90-е. Да, я не мог долгое время выехать к морю, летом томился в деревне от скуки, донашивал одежду старших, не имел видеомагнитофона, по телевизору дома имел лишь четыре канала… Но питался я качественно, ел и шоколад, и фрукты, а продуктов из деревни даже хватало, чтобы помочь другим.
***
Во время Перестройки кроме певцов, которые развлекали народ, были и певцы, которые старались разбудить народ от духовной спячки.
Я отлично помню тот день, когда погиб Игорь Тальков. Я много слышал об этом певце от моего детсадовского друга Сергея; вместе со старшим братом он любил слушать его песни.
Я был знаком лишь с несколькими песнями Талькова; в ту пору мы с родителями слушали преимущественно Высоцкого, Окуджаву, Малинина.
Друг Сергей часто напевал мне Талькова. Еще из детства я помню строчку: «Кончен бал, погасли свечи…»
Когда Тальков был убит, многие обсуждали это событие: и воспитательницы в Саду, и мои родители дома, и соседи. Мой друг Сергей в тот день был болен, и я потом при встрече сказал ему об этой трагедии, но он уже был в курсе.
Культовым певцом в то время был Виктор Цой. Помню, после его смерти в течение многих лет на стенах многих домов мне встречались надписи поклонников: «Цой жив».
И Талькова, и Цоя по-настоящему я открыл для себя много позже, когда мне было лет тринадцать-четырнадцать. Теперь я понимаю: это были не простые певцы, а, я бы сказал, певцы-пророки.

Часть 13. «Рискованные» случаи

Всякий человек хрупок, ребенок – особенно. Маленького человека, наивного и плохо приспособленного к жизни, постоянно подстерегают разные напасти.
Сколько раз я падал с ног, с велосипеда, с санок, как часто срывался с деревьев, как часто разбивал себе губу, зарабатывал ссадины и царапины! Всё не перечесть, всего не помню, но что-то мне врезалось в память крепко.
Помню, как мать зовет меня, чтобы дать мне шоколадку, и я, радостный, бегу к ней, но спотыкаюсь о ковер, падаю и разбиваю себе подбородок. Помню, как еду, счастливый, с горы на санках, не могу остановиться, врезаюсь в столб и разбиваю себе губу.
Когда мне было лет пять, мне подарили перочинный ножик, и я в первый же день сильно порезался.  Помню, как, зажимая свой окровавленный палец, я подальше бегу от дома, чтобы меня никто не увидел; мне не страшно, что я поранился, мне страшно, что мои родители увидят мою кровь, испугаются и заберут мой ножик навсегда.
Было и такое. На горке, возле моего дома стояли качели; на них ребята «крутили солнышко»: абсолютно все, кроме меня. Однажды днем, когда никого не было, я решил самостоятельно поупражняться в этом деле, чтобы при всех потом показать свое умение и доказать, что я не хуже других. Я залез на качели и стал раскачиваться: все сильнее и сильнее. Помню только, как все полетело вверх тормашками, и я оказался на земле. Но ни царапин, ни ссадин, ни шишек у меня не было: я, так сказать, отделался легким испугом.
Однажды летом среди белого дня у соседей украли джинсовую куртку, которая сушилась во дворе; в то время джинсы стоили дорого и были далеко не у всех. Тётки пустили слух, что по району гуляет маньяк, из-за чего многим детям, в том числе и мне, запретили в тот день гулять на улице. Хотя, если подумать, маловероятно, что маньяк стал бы тратить свою время на покражу чьих-то джинсовых курток, пусть даже и очень модных.
Один случай мне сильно запомнился.
Стояло лето, я гулял во дворе один, неожиданно ко мне подошел какой-то мужчина, взял решительно за руку и повел с собой. Я помнил (мне говорили), что в таких случаях следует звать на помощь, но я будто онемел. Мужчина завел меня в соседний дом и позвонил в квартиру; открыла женщина, взглянула на меня и отрицательно мотнула головой. Оказалось, она попросила своего гостя отвести ее сына домой, а он, обознавшись, отвел не его, а меня.
Однажды летом возле магазина ко мне подошел дядька, который как будто кого-то ждал, но не дождался. Он всучил мне стаканчик мороженого и ушел. Я откусил, но затем мне пришла в голову мысль, что я делаю что-то неправильное и, встревоженный, пошел домой. Во дворе я встретил друзей и рассказал им об этом. Те сказали, что мне выпала халява, и я со спокойной душой отдал мороженое одному из товарищей – Диме, который мгновенно его и съел. Дома мне все же было не по себе, и я успокоился, лишь когда рассказал родителям про свое приключение. Родители сказали мне впредь никогда ничего не брать от незнакомцев, так как среди них иногда встречаются плохие люди. Я обещал.
Мы, дети, лазили по всем деревьям в округе, совершенно не страшась высоты. Бывало, мы срывались с деревьев и падали. Однажды ко мне в гости пришел мой товарищ Сергей. На огороде у меня росла вишня, и Сергею очень хотелось полакомиться ее плодами. Дотягиваясь до очередной ветки, Сергей сорвался и упал в заросли крапивы, при этом обжег себе ноги и руки. Казалось бы: подумаешь, крапива! Но не в этом заключалось самое страшное: он упал в тридцати сантиметрах от забора. Которым были железные острые прутья. Жизнь Сергею спасло чудо.
Зимой детям раздолье: санки, салазки, лыжи…
Но зимой свои опасности.
Однажды с ребятами я пошел кататься с одной горы, где точно кататься было нельзя: спуск выходил прямо на проезжую часть. Однако скорость спуска там была бешеной, поэтому катание в том месте для детей казалось делом соблазнительным. В тот день, когда я катался, все обошлось. Но через месяц там случилась трагедия: какой-то школьник погиб под машиной.
Частный сектор, где я жил, находился в низине, прямо напротив нас располагалась горка: туда кататься приходила ребятня с окрестных улиц толпами. Обычно середину горки поливали на ночь водой, так что к утру был готов ледяной спуск, и с утра до вечера счастливые дети спускались с горы: кто на санках, кто на салазках, кто на своих двоих.
Однажды вечером, когда вокруг не было никого, я тоже отважился съехать с горы на своих двоих. Но мне не повезло: я упал прямо лицом вперед и ударился о лед ногами. Сказать откровенно, я совсем перестал чувствовать свои ноги, как будто они у меня отнялись. Испугавшись, я пополз (именно пополз!) к себе домой; мать в это время спала, поэтому ничего не увидела. Через минут пятнадцать я стал ощущать свои ноги, я снова стал ходить – но испугался я здорово! 
Однажды я ехал с горки и застрял на полдороге. Я не мог никак встать на ноги: было скользко. А в это время на меня на санках летела ватага кричащих здоровых подростков. Ситуация была опасной. Но я сообразил в последний момент подскочить и упасть на санки и ребят. Так обошлось без увечий.
Другой раз я катался с другом Шурой и опять застрял на полдороге. Шура, ехавший на салазках, врезался в мои санки и…перелетел через меня как мячик: было и смешно, и страшно.
***
Тогда, в пору моего детства, все время вокруг происходило что-то жуткое. Конечно, подобное происходит и теперь, просто в детстве впечатлительность у меня была выше, чем сегодня, и жутковатые фрагменты жизни в детстве сильнее врезались в мою память.
Помню такие случаи: учительница в нашем районе принимала ванну и, лежа в воде, читала под лампою книгу, но лампа упала в воду, и женщину убило током.
Рассказывали, как одна школьница сосала леденец и попросила мать достать ей с полки книгу; та попросила показать, какую, девочка запрокинула голову, и леденец попал «не в то горло»: девочка умерла.
Мы, люди, существа недовольные, нам все время хочется чего-то большего, мы завидуем другим. А между тем вокруг постоянно что-то происходит что-то поважнее: одни заболевают, другие тонут, третьи разбиваются, кто-то попадает в тюрьму. Мы забываем о том, что вокруг происходит столько печальных и страшных событий; свое здоровье и благополучие мы считаем нормой, а между тем – должны радоваться, что дожили до своих лет целыми, невредимыми и более-менее здоровыми.
За то, что цел, за то, что свободен, за то, что живу и дышу – за всё это я благодарю Бога, и всем советую следовать моему примеру.

Часть 14. Лазаревское. 1990

В 1990-м году мы решили «поехать на юга, погреть кости», как выразился мой отец. Половину путевки нам оплатил профсоюз. На море мы ехали впервые.
Мы долго собирались, волновались, складывались, пересчитывали деньги; сохранности ради, зашили некоторую сумму в тайный карман чемодана и в майку отца. Кроме полотенца, простыни, плавок и прочих необходимых вещей мы взяли с собой шахматы и книгу «Легенды и мифы Древней Греции».
Ехали мы на Кавказ, в поселок Лазаревское, что возле Сочи.
Выехав ночью поездом, через двое суток мы были на месте.
***
Нас поселили у одной пожилой дамы, бывшей учительницы, довольно строгой особы, как нам показалось. Например, она не разрешала пользоваться своей кухней. Мы долго ломали головы, в чем причина, а оказалось, что на кухне ее был страшный беспорядок, о чем мы однажды узнали, рискнув туда заглянуть.
Обедали и ужинали мы в столовой, а завтракали обычно дома, на балконе. В столовой еда была сильно перченой, что вообще распространено на Кавказе; именно с той поры я и полюбил кавказскую кухню.
Завтраки и перекусы на балконе я помню очень хорошо; помню стаканы с горячим чаем, банки сгущенки, кучу муравьев, которые, почуяв сгущенку, «атаковали» и нас, и липкую сладость.
***
Кроме нас у хозяйки проживала одна женщина с ребенком; ей было лет под сорок, а мальчик был моим ровесником. Как-то вечером наша соседка рассказала нам, что якобы является дальней родственницей известной советской актрисы Пельцер. Мы ей поверили.
Относясь к еврейской нации, наша соседка вместе с сыном в скором времени собиралась эмигрировать в Израиль. Сына ее звали Митькой. Он был рыжий и часто ожесточенно чесал свою голову: впоследствии выяснилось, что он подхватил вшей в доме нашей суровой хозяйки. Впрочем, хозяйка оказалась не такой уж и суровой: мне с Митькой надавала кучу детских книжек с картинками, которые я со своим товарищем листали по очереди.
Несмотря на страшную жару, Митька ходил в свитере: наверное, его мамаша приучала его к израильскому климату. Чтобы больше приобщить сына к восточной экзотике, она катала Митьку на ослике: был такой детский аттракцион.
Прошло недели две и Митька со своей матерью уехали.
Интересно, как сложилась потом у них судьба?
***
Мы выехали в конце августа, а домой вернулись лишь в конце сентября.
Мы попали на так называемый «бархатный сезон». Мы застали такие фрукты как виноград, дыня, арбуз, инжир.
Инжир сильно полюбился моим родителям, это была экзотика, у нас в Минске его не продавали; а мне инжир не понравился совершенно, я предпочитал виноград.
Я полюбил виноград с раннего детства. Однажды, когда мне было года три, моя мама дала мне веточку винограда «поиграться», а я ее хорошенько почистил, то есть съел.
***
Вначале я очень боялся моря.
Да, когда мы только приехали, бескрайняя блестящая морская гладь меня просто поразила, на море я смотрел с восторгом и благоговением, не веря собственному счастью – счастью находиться возле этого чуда.
Но войти в море я долго не решался: холодные волны сурово и безжалостно хлестали меня по ногам. Отец, зайдя в море, звал меня к себе, а я пугался и кричал…
Я боялся моря, казалось, никогда в него не войду, но тут случилось чудо: появилась незнакомая женщина, которая спокойно и ласково взяла меня за руку и помогла войти в море.
С тех пор я полюбил море, полюбил навсегда.
***
В то нестабильное время моему отцу, работавшему мастером на Велозаводе, иногда зарплату выдавали велосипедами.
А моей маме, работавшей в редакции, часть зарплаты выдавали книгами. В основном, это были приключенческие книги, книги о боевых искусствах, книги по йоге, о медицине и т.д.
Предприимчивая мама взяла с собой на Юг эти книги, чтобы их там продавать. 
Продавала обычно возле пляжа; помню, особым спросом пользовались книги о «Тарзане».
Отец мой стеснялся этого бизнеса, но благодаря ему мы могли себе позволить лишний раз поесть дыню или виноград.
Однажды мои родители сильно поругались: мама, заработав продажей книг денег, купила себе сапоги, отцу это не понравилось, а мать говорила, что заслужила сапоги по праву.
***
В Черном море водились мелкие акулы. Помню такую жутковатую картинку: висит вниз головой акула, с нее на камни капает кровь, а девушка делает фото.
Часто море впечатляло штормом; волны были просто огромными, они вызывали во мне одновременно испуг и восхищение. Видя разгул стихии, я проникался каким-то благоговейным, священным чувством к морю.
Помню, один дядька в шторм полез купаться; на нем были очки, и эти очки в самом скором времени были разбиты бешеной волною.
Как-то во время небольшого шторма полез в море и я. Я был с кругом, но удар волны оказался таким сильным, что накрыл меня с головою. Несмотря на круг, я не мог некоторое время всплыть. Помню бурлящую воду и камни в ней. Когда я стал задыхаться, меня все же вытолкнуло на поверхность. Помню бледное лицо моего отца.
***
Мне помнится, как на море я «изобрел» физический закон: налив в стакан воду и заполнив стакан камнями, я пришел к выводу, что камни, заполнив стакан, вытесняют воду. Я был очень огорчен, узнав, что нечто подобное открыл Архимед много раньше меня.
Помню, мои родители познакомились на пляже с одной женщиной, матерью-одиночкой, а я подружился с ее сыном. Однажды он заплыл на круге очень далеко: наверное, решил доплыть до кораблей. После этого случая его мать запретила ему плавать в море; это было жестоко: мы все плавали, а он сидел и смотрел…
Как-то нам самим довелось поплавать на небольшом корабле. Помню, родители запаслись лимонами, чтобы не укачало. Был небольшой шторм; я запомнил бездну морской воды за бортом. Некоторых пассажиров тошнило, но мне плохо не было: наверное, помогли лимоны.
***
Мне сильно запомнилась моя поездка с родителями из поселка Лазаревского в город Сочи. Там отдыхала мамина подруга, сокурсница по журфаку, моя крестная – Елена Фурсова; отдыхала она с мужем Леней и дочерью Наташей.
В Сочи мы посетили замечательный парк, впервые вживую увидели бамбуковую рощу.
Мне запомнился такой эпизод: в парке я увидел большого белого гуся, которого я захотел покормить печеньем. Оказалось, что это был никакой не гусь, а лебедь, лебедя же я видел в жизни впервые. Мама мне стала говорить, что лебедя лучше не трогать, что он старый, сердитый и вероятно кусается. Но я все-таки подошел к гордому лебедю, который стал на меня шипеть. Я сжал кулаки и ступил вперед, решив проучить заносчивую птицу, но мама меня вовремя оттащила. Этот момент был запечатлен на одной из наших «южных» фотографий.
Моя крестная была любительницей приключений; благодаря ей мы сами пережили небольшое приключение: проехались на канатной дороге. Канатная дорога представляла собой трос, протянутый от одной башенки к другой, от другой к третьей и так далее. Людей перемещали в небольшом вагончике, который продвигался по тросу. С высоты можно было наблюдать прекрасный вид на море.
Местные, однако, говорили, что были случаи, когда трос обрывался и вагончик падал вместе с людьми. Правда ли это, не знаю. В любом случае и без подобных рассказов моя мать не была настроена кататься, так что мы еле ее уговорили.
Мне было немного страшновато: вагончик имел два выхода, двери были похожи на двери в вагоне поезда метро. Мне все время казалось, что двери в самый неожиданный момент откроются и мы все упадем. К счастью, этого не случилось.
Кстати, поездка на канатной дороге запечатлена на одном из фото: на нем видны мои родители, я и моя крестная, смуглая, как дикарка.
Мне сильно запомнились безалкогольные напитки, которые мы купили в городе; они были красного и зеленого цвета, у нас в Минске в ту пору я таких не встречал.
В Сочи я также попробовал какое-то странное водянистое мороженое, у нас в Минске тогда не продавали такого.
В Сочи мы купили одну забавную игрушку с названием «веселый мешок»; это, по сути, был диктофон: в него говорили, а он записывал и повторял. К сожалению, по приезде в Минск он быстро сломался, и я не смог ни перед кем похвастаться этой игрушкой.
Перед отъездом в Лазаревское случился курьез: мой отец чуть не заехал в Сухуми; он пошел занимать места в электричке и случайно перепутал направление.
После поездки в Сочи осталось мало фотографий, зато дядя Леня сделал много слайдов, которые мы потом переделали в фотографии. На них запечатлены, наверное, лучшие моменты моего детства.
***
Я был влюблен в Лазаревское, в природу, в море. Но важным минусом было то, что почти все пляжи были с галькой. Я не любил гальку: по раскаленным на солнце камням было больно ступать босыми ногами, путь от простыни к морю, пусть и недлинный, был для меня болезненным и трудным.
Долго лежать на простыне под солнцем я не любил, а вот что мне нравилось, так это плавать: плавал я тогда еще с кругом, плавал в буквальном смысле до посинения (вода в июне была еще холодной). Обычно я находился в воде до того момента, пока отец не кричал мне: «Вылезай!». Отец позволял себе плавать дольше, чем мне, и я, справедливости ради, кричал ему требовательно тоже: «Вылезай!»
Мама также любила купаться (как с кругом, так и без него); плавала она обычно «собачкой», при этом смешно надув щеки.
После купания мы все принимали солнечную ванную; отец задался целью получить хороший загар. Вытянувшись, он терпеливо лежал на простыне, похожий на римлянина-стоика.
Так мы проводили дни.
Темнело в Сочи рано, так что вечера были длинными.
Вечера наши были благородны: отец читал мне вслух книгу «Легенды и мифы Древней Греции», а затем мы играли в шахматы или шашки.
***
Наша путевка включала в себя 24 дня отдыха, но, когда дни были на исходе, мой отец решил продлить отдых еще на пять дней. Был разгар Перестройки, советская империя доживала свое, это уже понимали многие. Что будет дальше, никто не знал, готовились ко всему. О туманной перспективе страны догадывался и мой отец, поэтому он и выступил с инициативой продлить наш отдых. Мы с мамой горячо его поддержали. 
Билеты на поезд мы сдали в кассу и взяли 3 билета на самолет.
Через пять дней рано утром нас разбудил будильник, и мы отправились в Адлер.
***
Я был сильно удивлен, когда по прибытии в Адлер на аэродром сразу не увидел самолета: оказывается, нужно было вначале пройти осмотр. Зато какое впечатление произвел на меня самолет, когда он предстал перед нами! Я впервые летел, все для меня было ново.
Сев в самолет и подождав немного, я спросил у отца, почему мы стоим на месте, и тот молча указал мне на иллюминатор; через него я увидел, как земля постепенно отдаляется от нас, а люди на ней уменьшаются. Наблюдая все это, я почувствовал, как заныли мои внутренности (наверное, укачало). Через некоторое время я увидел за иллюминатором облака, а также трясущееся на ветру крыло (наши места были недалеко от левого крыла), так я понял, что мы уже в полете. Я был рад: я лечу в самолете, значит, будет чем похвастать перед друзьями!
Одно лишь меня огорчало: «воздушных» конфет, о которых я столько слышал от своих товарищей, нам почему-то не раздали.
***
Сильно впечатлило меня то, как мы пролетали над морем. Море предстало перед нами (точнее: под нами) во всем своем величии и блеске. Глядя на море, я почувствовал себя пигмеем. Думаю, эта, если так можно сказать, пустыня воды поразила не только меня.
В тот самый момент, когда я восхищался морем, я услышал объявление от стюардесс, что в случае непредвиденных обстоятельств нам раздадут спасательные жилеты: можно было подумать, что, если самолет упал бы в воду, то эти жилеты смогли б нам помочь.
Мы летели, я смотрел в иллюминатор, страшно не было; по крайней мере, на Колесе Обозрения сидеть было намного страшнее.
***
Меня очень впечатлило то, когда я увидел, как под нашим самолетом пролетает другой самолет. Но это случилось лишь один раз; в основном, картинка была одинаковой: я наблюдал облака, плывущие то под нами, то рядом с нами. Я сделал для себя открытие: оказывается, облака — это не кисель и не вата, как я думал ранее: облака — это туман, только туман этот витает не на земле, а высоко в небе.
Больше из интереса, чем из нужды, я решил сходить в самолете в туалет. Именно тогда, когда я проходил через самолет, я почувствовал, что я и самолет находимся в воздухе; в сидячем положении я ощущал это не так сильно.
Пролетая над деревнями Минской области, я увидел дорогу и маленький, как будто игрушечный автобус, ехавший по знакомому маршруту: из нашей деревни в Минск. В этот миг я вспомнил, как однажды возле нашего деревенского дома прямо в поле сел вертолет. Вот было бы здорово, если бы и наш самолет сел где-нибудь по соседству с нашей деревней, можно было бы и в гости к деду зайти. Я сказал об этом своему отцу, но отец меня разочаровал, сказав, что самолет летит прямо в аэропорт и садиться в деревне не станет.
Чем ближе подходило время посадки, тем сильнее все начинали волноваться; я вспомнил слова отца о том, что самое опасное в полете на самолете это не взлет и даже не сам полет, а именно посадка.
Когда самолет пошел на снижение, я почувствовал небольшую резь в животе: я догадался, что это из-за перегрузок.
Сели мы благополучно, и все облегченно выдохнули: напряжение, возникшее при снижении самолета, исчезло.
Мы проделали путь из Адлера в Минск за 2 часа полета. На поезде на это ушло бы двое суток.
***
Минск встретил нас сырой осеннею погодой; казалось, мы прилетели не из Сочи в Минск, а из лета – в осень.
Наши шорты и майки выглядели одеждой не по сезону; мы срочно надели куртки, затем вызвали такси и поехали домой.
Наш частный домик встретил нас спертым воздухом, дом показался неуютным, холодным и каким-то не родным.
Целый год мы вспоминали эту чудную поездку в Сочи.
Хорошенько прогрев свои кости, мы потом целый год ничем не болели.
***
История со вшами у моего рыжего товарища Митьки, к сожалению, имела продолжение.
Приехав домой, мы с отцом не раз вспоминали, как Митька ожесточенно чесал свою рыжую вихрастую голову: у Митьки были вши. Подхватил он их, скорее всего, в квартире нашей пожилой хозяйки, и так получилось, что я подхватил вшей от своего товарища.
Узнал я об этом вскоре по приезде домой. В пятницу мы по традиции поехали к бабе Таней Минской, чтобы на завтра от нее поехать в деревню. Тогда-то и обнаружилась у меня проблема: я стоял у зеркала и, ощущая зуд, активно чесал голову расческой. Баба Таня обратила на это внимание, а затем обнаружила вшей.
Мне чем-то напшикали голову, а затем одели мне женский платок. Тихо, смиренно сидел я в этом платочке, ожидая худшего: стрижки налысо.
Назавтра мы приехали в деревню и сразу зашли на работу к бабе Тане Деревенской: в то время она работала в буфете. В буфете всегда пахло печеньем и пряностями, мне нравилось туда заходить: я знал, что там мне всегда дадут детское пюре или пряники, которые я очень любил.
В деревне меня тоже чем-то пшикали, обрабатывали волосы, но без толку: по приезде домой родители приняли решение отвести меня в парикмахерскую и постричь налысо.
С оттопыренными ушами мне было неловко идти в Сад, я знал, что надо мной там будут смеяться, но иного выхода не было.

Часть 15. Лазаревское. 1991,1992 годы

Советская империя продолжала существовать, войны не наступило, и мы решили съездить в Сочи второй раз.
На этот раз мы поехали в июне.
Накануне поездки я, встречая во дворе знакомых и друзей, всем хвастливо заявлял, что собираюсь на море. Мои родители не одобрили этого хвастовства; они сказали мне, что говорить о поездке не следует, это опасно, что, если все будут знать, что наш дом будет оставлен без присмотра, то его могут ограбить. К счастью, мое хвастовство не имело последствий.
***
Нашими соседями в купе поезда были бабушка с внучкой; девочка была старше меня года на три. Помню, мы всё лазили друг другу на полки: она на мою, а я на ее.
У девочки, сказала бабушка, выпала пломба, и внучку обязательно после Юга поведут к стоматологу. Я в то время еще не понимал, что такое пломба, мне казалось, что это такая заразная болезнь, и я боялся заразиться.
Бабушку эту и внучку ее мы потом несколько раз встретили в Лазаревском.
В соседнем с нами купе ехали деревенские; они набрали с собой картошки, лука, огурцов, и на протяжении всего пути ели всё это.
Мы кроме еды взяли с собой три пластмассовых бутылки воды. Отец думал, что это соки, но оказалось, что это лимонад. От сладкой воды меня потом стало немного мутить.
В другом, соседнем купе ехала семья с детьми: девочкой и мальчиком. Я подружился с мальчиком; помню, на второй день дороги он по секрету мне сообщил, что сестра его объелась казинаками и ее сегодня тошнило.
***
На одной из станций к нам в купе подселился один кавказец по имени Сурик (Шурик). Направлялся он, кажется, в Сухуми. Друг его, тоже кавказец, ехал в соседнем купе.
Помню, Сурик рассказывал нам о восточных традициях и обычаях, о том, как мужчины и женщины должны сидеть за столом отдельно, о том, что муж имеет право за непослушание избить жену плетью.
Выслушав все это, моя мать сказала, что у нас, у славян, женщины менее покорные, чем на Кавказе, и, если бы у нас муж избил жену плеткой, то она его потом бы ночью зарезала.
После этих слов Сурик предпочел провести ночь в купе у друга: наверное, испугался маминых слов. А мы в свою очередь боялись: вдруг горячий кавказец за такие слова нас ночью зарежет?
Где теперь этот Сурик? Погиб ли на кавказской войне или жив? Один Бог знает. Никого из наших спутников я потом не встречал, да и, встретив, вряд ли узнал бы.
***
Как и в первый раз, мы ехали по путевке; к сожалению, к «нашей» хозяйке заселили других людей, а нам досталось место в горах.
Мы долго шли в гору, родители тащили за собой чемоданы, я ныл, да и родители сильно устали. Наконец мы решили остановиться на полпути и послать «в разведку» отца.
Отец нашел нужный нам дом, но был разочарован: получалось, от пляжа до дома было далеко идти, к тому же хозяев дома не было, соседи сказали, что они на даче. Это было последней каплей. Отец разозлился, стал говорить, что он плюнет и поедет домой, в Минск и прочее.
Мама стала его успокаивать; она сказала, что нужно идти в город, найти квартиру, где можно было бы снять комнату на время. Мама сказала, что это не проблема: многие южане сдают комнаты, для них это дело обычное. Отец, скептик и консерватор по природе, долгое время не соглашался, но потом все-таки сдался. Мамин план оказался эффективен: мы быстро нашли квартиру, в которой сдавали комнаты жильцам.
***
Наших хозяев звали Виктором и Ниной, у них было двое сыновей: Саша (старший) и Юра (младший). Нина была домохозяйкой, а Виктор работал фотографом. В те времена, когда для простых людей личный фотоаппарат с цветной пленкой был роскошью, профессиональные фотографы неплохо зарабатывали. Все фотографии с нами, сделанные в Сочи, были сделаны профессиональными фотографами и, надо сказать, сделаны добротно.
Помню, по пляжу ходил один кавказец и смешно спрашивал: «Кто хочет сфотографироваться с обезьяном?» Я сфотографировался с его мартышкой у куста с цветами. Потом, 9 лет спустя, в 2000-м году, когда мы вновь отдыхали в Лазаревском, я сфотографировался на том же месте, только уже без мартышки.
***
Не все фотографии были удачны. Помню, моя мама хотела отдать фотографу свою фотографию, где она получилась «с большим носом», но в итоге все же не отдала.
Мне запомнились два случая, касающиеся фотографов.
Один кавказец, как я писал выше, ходил с мартышкой.
Однажды он с кем-то разговаривал, а возле него в колясочке сидел ребенок и ел банан: ел медленно и неохотно. Мартышка долго-долго наблюдала эту картину, а потом, когда малыш зазевался, неожиданно выхватила банан и съела его.
Был и такой случай. Один ребеночек, совсем маленький, сидел в коляске, а мартышка смотрела-смотрела на него, а потом вдруг подошла и обняла ребенка: наверное, в обезьянке проснулся материнский инстинкт.
***
Хотя мы жили в квартире не по путевке, но питались мы по путевке, по талонам в местных столовых. Блюда в них были сильно перчеными, что не нравилось моей маме, но нравилось мне: я видел в этом экзотику. Запахи сочинских столовых, запахи перца и шашлыков – мне их не забыть никогда. С детской поры я полюбил кавказскую кухню; всякий раз, слыша запахи шашлыка, я вспоминаю детство в Сочи, и в это мгновение мне в груди становится тепло.
***
В Лазаревском стояли необычные южные запахи, запахи фруктов и растений, которые пьянили голову.
Но субтропический климат давал себя знать: дышать было тяжело, стояла высокая влажность, такая, что полотенце и одежда, вывешенные сушиться утром, к вечеру оставались мокрыми.
Ходить по жаре было тяжело, особенно мне, ребенку. А ходили мы с родителями много: то на рынок, то в столовую, то на пляж. К вечеру мои ноги страшно болели. Я тогда считал, что на рынок и в магазин родители должны ходить сами, без меня, а со мною ходить только на море и в Луна-парк. 
Дом наших хозяев находился на возвышенности, приходилось долго подниматься в гору, и это была неплохая физическая разминка. Мы часто по дороге заходили в парк, где, как помню, однажды меня укусила ящерица.
На пляж мы ходили утром и вечером. После пляжа обычно прогуливались; мы часто заходили в беседку с небольшим прудом, где водились головастики и пиявки; помню, один мальчик упал в этот пруд и его вытаскивали.
Каждый день мы ели местное сочинское мороженое; оно отличалось особым вкусом, было скрипучим и сильно уступало нашему, белорусскому, но другого не было.
Днем родители, устав от жары и длительных прогулок, обычно спали, а я скучал: днем я никогда не спал, читать еще не умел, и делать мне было нечего. Однако скучал я с надеждой, что вечером мы все же сходим в мой любимый Луна-парк; иногда родители устраивали мне подобный праздник.
Мой отец мне говорил, что «на Юге нужно наслаждаться морем, что аттракционы будут и дома, а вот моря дома уже не будет».
Я катался на многих аттракционах, особенно любил ездить на машинках. Правда, после того как меня хорошенько подтаранили и я, врезавшись в другую машинку, разбил губу о руль, кататься на машинках я уже не рвался.
***
Настоящая беда была со шлепанцами; из-за того, что мы одевали их небрежно на ногу или оставляли на покрывале, несколько раз их смывало в море. Интересно, что то же самое море их потом и прибивало к берегу, правда в места, далекие от места пропажи. Шлепанцы теряли многие туристы, не только мы. Иногда мы наблюдали на берегу десятки шлепанцев, выброшенных волнами; так, кстати, среди чужих шлепанцев мы находили и свои.
***
Если первый раз мы поехали в Сочи в августе, второй раз – в июне, то третий раз мы поехали в июле.
В этот раз нам крупно не повезло с погодой.
Половину нашего отдыха шел дождь.
Дождь лил с неба, а вдобавок с гор текла мутная вода, она вливалась прямо в море, которое от этого становилось тоже мутным.
В довершение ко всему волны выбрасывали на берег разные коряги, которые, вероятно, принесло с гор потоками воды.
***
Потрясающая природа Кавказа явила нам другую сторону.
В ту поездку мы застали смерч. О нем говорили в Новостях, и наши родственники за нас сильно переживали.
Смерч был ужасен.
Холодная мутная вода на улицах достигала колен. Несколько дней мы сидели дома. К тому же я вскоре заболел.
Заболел я после того как нас прямо на пляже застал сильный дождь. Мы бежали домой, накрывшись простынями, но и это не спасло нас: мы промокли до нитки. А назавтра я проснулся с ужасной головной болью, которая не проходила несколько дней. Голова раскалывалась так, что мне было трудно ее поднять, у меня была высокая температура и меня подташнивало.
***
Все дни болезни, совпавшие с непогодой, я играл с Юрой: заводил игрушечный мотоцикл и пускал его под кроватью к Юре, а тот потом отправлял мотоцикл ко мне.
О Юре стоит написать отдельно.
Юра был младше меня на год. Поначалу он сторонился меня, но потом мы подружились. В 1992-м, когда мы приехали к Нине и Виктору во второй раз, Юра, из-за большого наплыва постояльцев, не сразу смог меня вспомнить. Чтобы он меня впредь не забывал, мы решили вместе сфотографироваться у моря: я, мама, папа и Юра.
Мы часто брали Юру на пляж или в Луна-парк, угощали Юру фруктами.
Днем Юра меня спасал: я играл с ним после обеда, когда мои родители спали. Но иногда Юра вместе со своей семьей уезжал на дачу, и тогда мне действительно приходилось туго: все время дневного сна родителей я сходил с ума от скуки.
Юра любил смотреть допоздна ужастики. Нервы у него были железные. Иногда родители его уезжали на дачу, и Юра в одиночестве смотрел фильмы ужасов, которые я и в компании не всегда решался смотреть. Досмотрев очередной ужастик, Юра, один в комнате, а временами и один в квартире, спокойно засыпал, нередко в том самом кресле, в котором смотрел ужастик.
Юра отличался умением здорово нырять и плавать, что, впрочем, неудивительно для мальчугана, живущего возле моря.
При этом Юра имел странности: постоянно глотал жвачки, вместо того, чтобы их выплюнуть; также почему-то мочился на ковер, за что мать его нещадно драла.
***
Хозяева, Виктор и Нина, давали нам в квартире полную свободу: пускали нас на кухню и в ванную, и вообще были очень благожелательны. Когда мы были в третий раз в Лазаревском, моя мама привезла Нине в подарок красивую женскую сумку, за что хозяйка угостила нас вареньем из инжира. Правда, родителям оно понравилось, а мне – нет.
***
Каждое лето (с 1993-го по 1997) я сильно тосковал: меня тянуло к Югу, к морю, но в те лихие 90-е материальных средств для поездки моим родителям явно не хватало. Мой друг Шура, помню, по приезде домой, постоянно ругал Крым: дескать, там бедно, скучно и грязно. Но мне подобные слова казались наглостью: в то время отдохнуть в Крыму для меня (и не только для меня) было б за счастье.
Некоторое время летом я проводил в деревне. Там у меня друзей было мало, если вообще только они были. Соседская детвора была младше меня года на три, а в детстве это большая разница. Вообще мной мало кто занимался в деревне, родители и прочая родня приезжали в деревню не отдыхать, а работать: приходилось как-то выживать в то тяжелое, постсоветское время. Иногда получалось выехать на озеро, но, увы, порой в нем было запрещено купаться, и мы довольствовались дедовской баней.
Теперь я понимаю, что мои беды и печали детства были ничто перед бедами и печалями людей, переживших в то время безработицу, нищету и голод. Но ребенок, желающий получить от жизни побольше удовольствий и радостных впечатлений, понять это не в состоянии.
А вообще мне в детстве казалось, что я готов был жить и бедно и трудно, и голодно, лишь бы только возле моря.

Часть 16. Стоматология, или Кошмар моего детства

В возрасте трех-четырех лет я знал о существовании стоматолога, но ужаса перед ним не испытывал: зубы у меня тогда еще не болели.
Когда я проверял зубы, кариеса не было, не было боли, поэтому не было и страха; жужжание (по соседству) бормашины меня даже забавляло. Но в пять лет у меня начались проблемы: я любил лимонад, вообще любил сладкое, сладким я и испортил зубы.
Мы были первый раз на Юге, когда у меня заболело сразу несколько зубов; боль началась после того как я поел халвы. Теперь я знал: после отдыха меня поведут к «зубному».
Честно говоря, зубы ныли еще до Юга, но я наивно полагал, что зубы пройдут. Конечно, чуда не случилось. На Юге я раскаивался за свое малодушие: пошел бы к врачу до поездки, не пришлось бы томиться теперь!
Перед второй поездкой на Юг ситуация повторилась: за несколько дней зубы «схватило» так, что я вынужден был сказать об этом отцу. Времени перед поездкой было в обрез. Отец стал психовать, он сказал мне, что мы вообще никуда не поедем, мол, с больными зубами ехать рискованно, а вылечить их теперь мы уже не успеем. Однако мы все-таки пошли к стоматологу, и это было прямо в воскресенье.
Меня помучили, расковыряли зуб до крови, а назавтра, в понедельник, положили мышьяк, сказав обязательно зайти после поездки. Так что ехал я на Юг с беспокойным чувством: знал, что после отдыха от зубного врача мне уже не отвертеться.
***
Обычно поход к стоматологу проходил так: отец говорил мне, что мы идем в магазин, твердо брал меня за руку и…. По маршруту я догадывался, куда мы держим путь на самом деле. Так было, когда мне было лет пять.
Позже отец переменил тактику: прямо с утра, когда я просыпался, отец ставил меня перед фактом: идем к стоматологу. Он не говорил, что мы идем лечить зубы; нет, отец говорил, что мы идем их лишь проверять. Но я отлично знал, что проверкой зубов дело не ограничится.
Дорогу к врачу я выучил хорошо; я знал наизусть каждый поворот автобуса, каждую тропинку. Когда мы выходили на нужной остановке, я вспоминал: вот Детсад, вот мы сейчас пройдем вниз и увидим пятиэтажки, вот за углом мусорка, вот небольшая аллея и за ней дорога, а через дорогу вот и оно, ненавистное здание!
Иногда, чтоб меня задобрить и подбодрить, перед походом к врачу родители покупали мне какую-нибудь игрушку.
Честно говоря, я не столько боялся боли, сколько всего того, что сопутствовало лечению: медицинских запахов и звуков (жужжания бормашины).
Уровень советской стоматологии оставлял желать лучшего: материалы были плохие, а об обезболивании никто и не думал (обезболивание применялось только при удалении зуба).
Я испытал все «прелести» лечения зубов в советское время. Что со мной только не делали: сверлили вживую почти все зубы, в том числе и передние; тыкали в зуб иголкой, удаляя нерв: в общем, за свою любовь к сладкому я расплатился сполна!

Часть 17. Детсад. На чужой планете. Будни

Для того чтобы попасть в Детсад, необходимо было пройти медкомиссию.
Не скажу, что я был избалованным ребенком, но я был ребенком с характером.
Окулист, довольно нервная женщина, накричала на меня за то, что я смотрю не туда, куда надо (можно подумать, трехлетний ребенок, впервые пришедший к окулисту, должен знать, куда ему смотреть!). Я, не привыкший к подобному обращению, ударом ноги перевернул столик, после чего женщина-окулист заявила моим родителям, что никогда нам не поставит росписи в документе, и моим родителям пришлось роспись подделать.
У стоматолога я был впервые. Когда женщина-врач полезла мне в рот, я испугался и, так получилось, слегка укусил ее за руку. Однако врач оказалась умной и доброй женщиной: пострадав намного больше, чем окулист, она без всяких упреков поставила нам роспись.
Пройдя всех врачей, я наконец «поступил» в Садик.
***
Фильм «Кин-дза-дза» я впервые посмотрел, когда мне было лет девять. Я почти ничего тогда не понял, но запомнил то щемящее чувство тоски, которое вынес после этого фильма. В фильме я понял главное: люди попали на чужую планету, им плохо, и они хотят домой. Вот точно такое чувство я испытал в 3 года, когда попал в Детский Садик.
После культа в семье любви и доброты, после определенного комфорта я попал в систему, в которой культивировалось совсем другое.
***
Будни того периода моей жизни были почти одинаковы.
Моя мама вставала в 7 утра, шла на работу, а я – в Садик (Садик для меня в то время был чем-то вроде работы).
Будучи с детства индивидуалистом и бунтарем, я не понимал, зачем мне так рано нужно вставать, когда сон такой сладкий и крепкий, зачем не спать, когда хочется, и зачем потом спать в Саду, когда совсем не хочется.
Зимой родители тащили меня в Сад на саночках, а летом я шел туда обычно в компании соседской собачки Мути.
***
В детстве я много обращал внимания на запахи; одни запахи меня вдохновляли (например, запахи юга: фруктов и растений), другие – угнетали (например, запахи Детсада: гречневой каши и постельного белья), а запахи стоматологии и вовсе вводили меня в ужас. В детстве я был, можно сказать, заложником запахов.
Как только я переступал порог Садика, мне становилось тоскливо от запахов утренней каши, а также от мысли, что мне предстоит провести в этих чужих стенах целый день. Но я очень надеялся, что кто-то (папа или мама) перед тихим часом заберет меня домой. Иногда это случалось.
Утром первым делом, нас, детишек, отводили в зал, где мы, надев чешки, делали зарядку. Иногда, раз в несколько месяцев, в зале для родителей делались показательные выступления, где мы, малышня, демонстрировали некоторые свои навыки: прыжки, бег, приседания и прочее.
После утренней зарядки наступало время завтрака.
На завтрак вместе со всеми я ел кашу (обычно гречневую), пил чай и шёл затем играть. Ел я обычно без аппетита, но старался поесть как можно быстрее. Дело в том, что количество игрушек было ограниченным, а количество любимых игрушек тем более. Помню, у нас, мальчиков, одно время был культ игры в водителей и милиционеров; все хотели быть водителями, а количество игрушек (имеется в виду руль) было ограниченным. Кто съедал кашу быстро, тот успевал взять руль не только себе, но и своим товарищам: в общем, был стимул наворачивать кашу в ускоренном темпе. Я ел медленно, и поэтому обычно успевал лишь к середине игры.
Перед прогулкой нас, детишек, обычно сажали за столы, и мы что-нибудь лепили или рисовали. Я неплохо рисовал, но не помню, чтобы воспитатели в Саду хвалили меня за рисование. А вот на уроках пения музрук хвалила меня и очень часто, она говорила, что у меня хороший слух. Помню, музрук даже посоветовала моим родителям отдать меня в музыкальную школу, что и случилось в 1993 году, но это было прежде всего мое желание, а потом уже родителей.
Рисовали мы разное, иногда на свободную тему, иногда на заданную.
Однажды к 8-марту каждому ребенку дали задание нарисовать свою маму. Мой рисунок был оригинален: я нарисовал сценку из моей дворовой жизни: на переднем плане было нарисовано, как я бьюсь с друзьями на деревянных мечах, а на заднем плане, вдали я изобразил, как с работы идет моя мама. Помню, что мой замысел не оценили.
За окном была Перестройка, но воспитывали нас еще по старинке, с оглядкой на советское прошлое. Однажды нам дали задание срисовать с картинки крейсер «Аврора», и перед этим сказали несколько слов о Ленине и об Октябрьской революции. Просто срисовать крейсер мне показалось делом примитивным, и я, дав волю фантазии, изобразил целое морское сражение. Причем подрисовал к крейсеру отдельную, внушительного вида башенку, где во время взятия Зимнего, по моему представлению, и сидел, отдавая приказы, Владимир Ленин. Воспитательницы мою работу забраковали, сказав, что ничего подобного не было, и я пришел домой огорченным. Дома я спросил отца, командовал ли Ленин крейсером во время Октябрьской революции, на что отец ответил, что Ленин крейсером не командовал, а если вообще и командовал, то не из крейсера, а из своего кабинета, и вообще Ленин ни в каких в сражениях никогда не участвовал. «Если так, значит, Ленин трус», – подумал я, поменяв свое мнение о Ленине в худшую сторону.
Однажды нам на уроке рисования сказали нарисовать что-то, используя простой карандаш. «Простой карандаш» – для меня это словосочетание было незнакомым, необычным, странным; все мои карандаши были цветные, я хорошо знал, что такое красный или зеленый карандаш, но что означает «простой карандаш» я был тогда понять не в состоянии. Поломав над этим вопросом голову, я использовал в рисунке черный свет, решив, если будут вопросы, назвать черный карандаш простым, так как сложных карандашей в мире не бывает. 
Я любил рисование, но музыку любил еще больше. Музыкальные инструменты всегда меня интересовали. Помню, у нас в детской комнате среди разных игрушек имелось также небольшое игрушечное фортепиано, на котором я иногда «музицировал». Но это было детское пианино, которое я не воспринимал серьезно. А вот в зале стояло большое настоящее пианино: к нему я относился с благоговением. Помню, одна девочка в моей группе сказала мне, что ходит в музыкальную школу и учиться играть на таком, большом пианино. Я с уважением на нее взглянул: музыка казалась мне чем-то недоступным и таинственным. Помню, эту девочку часто забирали с тихого часа и отвозили на уроки музыки. О том, что я вскоре сам стану играть (и на фортепиано, и на скрипке), я даже не догадывался.
***
Если дождя не было, нас, детишек, обычно отправляли во двор на воздух. Там мы играли в песочнице или участвовали в каких-нибудь коллективных играх. Но чаще мы играли отдельно, объединившись в свои компании.
Ссоры и драки были делом обычным.
Наказанных за плохое поведение ждала веранда, где за время прогулки, как правило, собирались целые компании, при этом дети особо не скучали: рисовали, разговаривали, играли… Зон для игр, если не ошибаюсь, было четыре: для каждой группы своя; за все время я перебывал во всех четырех.
Мамина работа (редакция) находилась недалеко от Детсада, и я с тоской смотрел в её сторону, надеясь, что после обеда придет мама и меня заберет.
***
Мы играли на улице примерно до половины первого, но всегда было два-три человека, которые раньше всех уходили в здание Сада: это были дежурные. Задача их была накрыть к обеду столы. Здесь необходимо упомянуть такое обстоятельство: на некоторых тарелках был изображен довольно милый поросенок; всем, естественно, хотелось, съев обед, увидеть его изображение, однако количество подобных тарелок было ограничено. Дежурные, которые накрывали столы, старались поставить тарелки с изображением поросенка для своих друзей; они знали, кто где сидит, и не могли ошибиться.
Когда дежурил я, то всегда ставил «блатные» тарелки своим друзьям, а когда дежурили мои друзья, я всегда, съев обед, находил изображение поросенка на своей тарелке.
В Саду кормили довольно хорошо. Из еды я не любил только суп с клецками на обед и драники на ужин (в Саду драники всегда подавались холодными, какими-то синими и явно не сегодняшними). На полдник нам всегда выдавали фрукты (в том числе и бананы). Каждый день давали сок; я любил все соки, кроме томатного.
Одно мне было не понятно, почему за обедом нам запрещали доставать и есть сухофрукты из кружек с компотом; у меня даже зародилось подозрение, что повара использовали сухофрукты для компотов неоднократно.
После обеда очень хотелось уйти домой. Родители часто обещали, что заберут меня после обеда, и я, поев, шел в раздевалку. Там дети раздевались и шли затем спать, а я, не раздеваясь, садился на скамейку и ждал родителей. Обычно они сдерживали слово и забирали меня, но бывали случаи, когда, прождав полчаса, я раздевался и шел спать, как и все. Бывало, чьи-то родители приходили за своими детьми прямо в середине тихого часа, дети одевались и шли с родителями домой, а я с завистью смотрел на них и думал, а вдруг произойдет чудо и за мной сейчас тоже придут.
***
Время дневного сна в Саду было временем мучений.
Я не имел привычки спать днем; 3 часа тихого часа казались мне вечностью. Спать я хотел всегда утром и c удовольствием перенёс бы три часа дневного сна на утро, превратив три часа дневных мучений в три часа утреннего блаженства.
Трехчасовое ожидание подъема это было страшно, но страшнее был запрет не ходить во время тихого часа в туалет. Объяснялось это тем, что, дескать, дети спят и их сон нельзя тревожить. Честно говоря, объяснение это было формальным и глупым, потому что воспитательницы во время дневного сна иногда между собой разговаривали, и голоса их звучали громче, чем шуршание наших сандалий, когда мы направлялись по нужде.
Не я один не спал в Саду днем, и не я один хотел по малой нужде. Иногда несколько детей одновременно вставало и шло в туалет: вместе было не так страшно. Но чаще было так: товарищи трусили, и я среди мертвой тишины вставал, надевал сандалии и направлялся в туалет один.
Необходимо сказать, что дети не молчали, они неоднократно жаловались родителям на то, что их не пускают в туалет днем, и родители имели с воспитательницами беседы. Но те делали удивленные глаза: дескать, что за бред, никто не запрещает детям вставать в туалет на тихом часу. Родители успокаивались, но на следующий день все оставалось по-прежнему.
Однажды одна воспитательница сказала всей группе перед тихим часом, что в туалет нам ходить запрещает, а если мы так сильно хотим по малой нужде, то можем смело писать в кровать: мол, вам ничего за это не будет.
Один мой товарищ, Артем, понял эти слова буквально: с чистой совестью он надундил в кровать, после чего воспитательница пожаловалась его родителям: дескать, большой мальчик, а такое себе позволяет. Когда же Артем при ней сказал родителям, что воспитательница сама разрешила ему это сделать, воспитательница радостно добавила: «Так он еще и лгун!»   
***
О наказаниях, которые ждут злостных писальщиков, мы слышали много: мол, кого-то когда-то отправили с мокрой простыней идти к прачке со словами извинения, а кого-то, якобы, и вовсе голого провели по всему Саду. Все это были байки; возможно, в какие-нибудь дремучие годы (в годы сталинского режима, например) нечто подобное и случалось, но в мое время это были лишь слова угрозы, не более.
***
Во время сна я лежал и думал о чем-то своем. Иногда у меня ныли зубы, и я тогда жевал свою серебряную цепочку от крестика, чтобы унять боль. Иногда от скуки я прислушивался к беседам воспитательниц, но чаще всего поглядывал на стенные часы или смотрел в окно, завидуя тем людям, которые в это время не лежат в постели, а что-то делают.
Наконец время подъема наступало. Дети вставали: кто-то зевал, потягивался, кто-то будил спящего соседа.
После сна мы переходили к водным процедурам; выстраивались в очередь, проходили по деревянным рейкам, массажируя босые ступни, а затем ступали в тазик с водой. Потом становились на небольшой резиновый матрас, на котором отпечатывались наши ступни: нас проверяли на плоскостопие.
Помню свой страх вдруг оказаться с дефектом, свой страх выйти из толпы, оказаться вне остальных. 
(Да, в советское время у многих, не только у детей, был подобный страх: страх оказаться «особенным», «другим», «не таким, как все». Страх этот идет еще со времен 30-х, когда «не таких, как все» (дворян, священников, верующих и пр.) подвергали травле и уничтожали. Страх этот впитывали с молоком матери). 
Потом мы ужинали, а после ужина играли. Играли, так сказать, до упора, то есть пока мама с папой не заберут; иногда родители приходили в самый разгар наших игр: за это мы и не любили вечера.
Мы уходили домой, а назавтра все повторялось сначала.

Часть 18. Детсад. Друзья и враги

Когда мне было года три, моя группа (ясельная) располагалась на первом этаже. Няней у нас была тогда одна женщина, которую я помню до сих пор. Звали ее: Люся Яковлевна. Я запомнил ее потому, что она хорошо ко мне относилась. Наверное, ей нравился мой опрятный вид: родители всегда отправляли меня в Сад причесанным и в выглаженной одежде. Люся Яковлевна позволяла мне то, что другим не позволялось: например, ходить во время дневного сна в туалет.
Я никогда не спал днем в Саду, но однажды все-таки заснул. Никто меня не будил (няня не позволила). Помню, я проспал подъем, зарядку и проснулся к тому времени, когда дети уже заканчивали ужин.
***
В Саду многие долго не могли привыкнуть к моему имени, дети меня дразнили: «Афанас, Афанас, лови нас!». Я отвечал им в рифму: «А где ваш ананас?».
Помню, нас попросили принести горшочек с цветком, и я принес фиалки; на горшочке стояло мое имя. Одна воспитательница долго ломала голову: что это за разновидность фиалок со странным названием.
В детстве меня часто дразнили: у меня были оттопырены уши. Я не считал это недостатком, и очень обрадовался потом, узнав, что в древности оттопыренные уши считались не дефектом, а достоинством: например, в Древней Греции оттопыренные уши считались признаком одаренности человека в области философии, поэтому философы часто набирали себе учеников с подобной внешностью. У корейцев оттопыренные уши являются символом процветания, богатства и красоты. Бытует мнение, что оттопыренные уши человека являются также признаком музыкального таланта.
Любопытна также следующая история: однажды известному актёру Уиллу Смиту (снимался в таких фильмах, как «Люди в чёрном», «День независимости», «Аладдин» и др.) предложили сделать пластику ушей (они у него изрядно похожи на локаторы). Он отказался, и сказал, что любит себя таким, какой он есть. Между прочим, оттопыренные уши не помешали ему стать самой высокооплачиваемой звездой Голливуда в 2008 году.
***
Я давно пришел к выводу, что дедовщина — это не только армейское явление: дедовщина встречается в любом мужском коллективе, даже в школе, даже в Детском Саду.
Когда я пришел в Сад, мне было три года, и меня в товарищи мальчики приняли не сразу. Некоторое время я был предметом насмешек, у меня было много врагов. Среди обидчиков особенно выделялись двое: Женя и Сергей. Среди мальчиков они считались самыми крутыми, при этом будучи совершенно разными: Сергей – белобрысым толстяком, а Женя – наоборот: худым брюнетом. До драки дело пока не доходило, но ко мне они цеплялись постоянно. Я, конечно, собирался дать моим обидчикам отпор, но ждал переломного момента: когда меня ударят первым. Только случись это – я хорошенько бы ответил  любому (первым же бить я не хотел принципиально). Мои недруги, наверное, приняли мою выжидательную позицию за трусость, но вскоре я дал им понять, что они сильно ошибаются.
Как-то после завтрака нас, детишек, посадили за столы, при этом столы были так поставлены, что некоторые дети сели друг к другу спинами. Так получилось, что я оказался в положении спина к спине как раз к своему недоброжелателю Сергею. Сергей только этого и ждал: он активно стал работать своими локтями, стараясь пхнуть меня как можно больней.  Итак, враг перешел границу (я только и ждал этого момента), теперь я мог с чистой совестью дать сдачи. И я несколько раз от души врезал Сергею в живот, да так, что тот согнулся, густо покраснев от боли.
После этого состоялось рыцарское объяснение с заверениями в вечной искренней дружбе.
Сергей рассказал назавтра о драке со мной Жене (в тот день Жени не было).
Вот так у меня появились первые друзья.
***
Итак, я подружился с Сергеем и Женей после того, как подрался с Сергеем: такое начало дружбы (ссора, драка) вообще характерно для мужских компаний (достаточно вспомнить д’Артаньяна и трех мушкетеров), и здесь ни возраст, ни эпоха не властны над представителем мужского пола.
Я, Сергей и Женя стали закадычными друзьями, стали в некотором смысле тремя мушкетерами. Мы решили идти по жизни благородно: всем помогать и всех защищать, по крайней мере, тех, кто в этом нуждается. Мы решили взять под свою защиту маленьких и слабых, и карать тех, кто им наносит обиды. Это была игра и одновременно не игра: в нашей группе было, как минимум, четыре настоящих хулигана, которые не раз дали нам повод для драки. С ними, нашими «врагами», мы часто устраивали нешуточные сражения (один раз мне выбили молочный зуб, а Сергею разбили губу).
Однажды, сидя в песочнице, я рыл тоннели для игрушечных машинок, и вдруг увидел, как на веранде вовсю орудует «преступная четверка»; наши враги отобрали у малышей игрушки, детишки подняли крик; тогда я кликнул друзей, и мы пошли в атаку.
Это был как раз тот случай, когда Сергею разбили губу, а мне выбили зуб.
***
Мы с Сергеем иногда напевали друг другу песни: я – Высоцкого, а он – Цоя. Разумеется, не целиком, а фрагменты; многие слова мы не знали, многие вещи не понимали, и, как мне теперь кажется, мы часто перевирали текст.
Однажды я попробовал Сергея разыграть: посмотрев какой-то мультик, я рассказал Сергею его сюжет, при этом главным героем сделал самого себя; в общем, все события, показанные в мультфильме, рассказал так, как будто произошли они в реальности и со мною.
Сергей, наверно, меня раскусил, так как назавтра попытался проделать со мной тот же трюк, рассказав сюжет мультика, который я посмотрел накануне.
***
Кроме Сергея и Жени у меня было много знакомых в Саду, но это были больше товарищи, чем друзья.
Помню одного мальчика, которого, кажется, звали Артемом. Он был какой-то весь неаккуратный, вихрастый, зато потрясающе рисовал. Часто во время прогулок мы шли на веранду, доставали чистые листы с фломастерами и начинали рисовать; рисовали на свободную тематику, в основном персонажей из каких-нибудь мультиков или фильмов.
*** 
Здание Детсада было двухэтажным и имело два крыла; существовало разделение на разные группы. Уже тогда в моем сознании существовало разделение на своих и чужих: дети из моей группы были мне своими, а дети из других групп – чужими.
Попасть из одной группы в другую, из первого этажа на второй, или с одной стороны здания на другую – было целым событием в жизни каждого дошкольника. Перевод целой группы на другой этаж было делом обычным, менялась лишь комната для игр, а не товарищи, но попасть в чужую группу дети страшились, это было бы для них большим стрессом. Одно время я сильно боялся, что меня и моих друзей распределят по разным группам, но этого, к счастью, не случилось.
Однажды наша воспитательница заболела, и меня с несколькими товарищами на время переселили в левое крыло; там я никогда раньше не был, и все там было чужим для меня. Я тоже был для всех чужой: и для детей, и для воспитательниц. Меня особенно там не жаловали, и я все время ждал, когда уже выздоровеет моя воспитательница и меня переведут назад, в родное правое крыло.
***
Я боялся попасть в другую группу, а однажды чуть было не попал в другой Сад.
Дело было вот в чем.
До четырех лет я не умел выговаривать букву «р». Все дети «рычали», лишь один я картавил. Воспитательницы взяли это на заметку и спустя некоторое время начали поговаривать о том, что меня необходимо перевести в другой Садик – «логопедический». Там, говорили они, со мной будут делать разные упражнения, благодаря которым я научусь правильно выговаривать букву «р».  Но я не хотел оставлять «свой» Сад, не хотел покидать друзей. Для меня уйти в другой Садик было равносильно тому, чтобы отправиться на другую планету. Как-то нас водили в соседний Сад проверять зрение, и мне там очень не понравилось, так как все было мне чужим, незнакомым. Но сходить в чужой Сад в гости это ерунда, а перейти в другой Сад – действительно страшно. Но именно это мне предстояло в скором времени. Однажды воспитательницы так меня замучили разговорами о «логопедическом» Саде, что я пообещал им: к завтрашнему дню я научусь «рычать», то есть выговаривать букву «р», не хуже других. 
Придя домой, я стал упражняться. Я упорно старался «рычать», но, увы, ничего не получалось. Я передохнул. Потом продолжил упражнения. Потом опять сделал перерыв.
К концу часа, когда я уже отчаялся, когда силы были на исходе, я наконец «зарычал»!
На завтра я сказал воспитательницам, что ни в какой «логопедический» Садик не пойду, потому что уже научился «рычать». Воспитательницы восприняли мои слова с недоверием и усмешкой, но, когда я выдал им блистательную трель, они посмотрели на меня с уважением. Я торжествовал: я остаюсь с друзьями, я остаюсь в своем Саду!

Часть 19. Мой последний год в Детском Саду

Последний свой год пребывания в Саду я и мой друг Сергей провели на втором этаже на правом крыле.
Наши опасения, что нас разлучат, поселив отдельно, к счастью, не оправдались.
На новом месте я устроился неплохо. Моя койка на тихом часу стояла возле окна, а совсем рядом, внизу, располагалась койка Сергея. Жени с нами не было: он был на год старше нас и пошел с сентября в школу.
Мы с Сергеем пошли учиться только через год и поступили в разные школы; так я и распрощался со своим другом. Но это случилось в 1992 году, а пока мы имели возможность целый год дружить и общаться.
На тихом часу я не спал, иногда не спалось и Сергею, и тогда мы шепотом вели беседы. Иногда я устраивал целые представления. Дело в том, что возле стены, где была моя койка, хранились небольшие куклы, предназначенные для детсадовских кукольных представлений. Когда воспитательница отлучалась, я показывал небольшие сценки Сергею, и он веселился, краснея от хохота.
Когда Сергей спал, я смотрел в окно и думал о чем-то своем. Я стал старше, наблюдательнее, и скучал на тихом часу меньше, чем раньше.
Вид со второго этажа открывался красивый. Помню, как-то зимой мне выпала возможность полюбоваться красногрудыми снегирями, сидевшими на деревьях…
Бывало, если кто-то из детей простужался, его отправляли в медпункт на процедуры. Иногда, если простужалось несколько ребят сразу, дети ходили в медпункт целой компанией. Это было намного веселее, чем лежать в постели и делать вид, что спишь.   
***
Не все ребята в Саду спали на тихом часу. Когда воспитательница уходила, многие дети разговаривали, несмотря на угрозы воспитательницы отрезать язык всякому, кто будет шуметь.
Теперь каждый понимает: подобные угрозы детям недопустимы и вообще возмутительны. Но в те времена о правах ребенка и не заикались.
Однажды воспитательница ушла и отсутствовала довольно длительное время. Детишки были довольны: наконец-то они смогут поразговаривать, погалдеть и попрыгать! Ребята веселились вовсю, и тут – в самый разгар веселья – вернулась воспитательница. Она схватила одного мальчика за руку и выставила его перед всеми. Затем, как будто решив привести давнюю угрозу в действие, взяла в руки ножницы. Малой заплакал, и тогда воспитательница оставила его в покое, сказав, что в следующий раз точно кому-то отрежет язык, если будет повод.
После тихого часа дети испуганно перешептывались: действительно ли воспитательница хотела отрезать язык мальчику. А я, услышав их разговор, сказал, что все это болтовня и пустые угрозы. Дети мне не поверили.
А вскоре случилось вот что.
…Однажды воспитательница как всегда ушла по делам, оставив детей без присмотра.
Вся детсадовская группа стояла на ушах, а мне приспичило сказать своему другу Сергею что-то очень-очень важное, но меня не было слышно. Вдруг наступила мертвая тишина. Я подумал, как мне повезло, и начал вслух делиться мыслями не только с Сергеем, но и с остальными ребятами.
Я говорил-говорил, а Сергей все бил и бил меня рукою в бок, но я так и не понял для чего. И тут ко мне подошла…воспитательница! Оказывается, мертвая тишина наступила не потому, что детям захотелось меня выслушать, а потому, что… пришла воспитательница.
Воспитательница приказала мне встать с постели. Затем взяла меня за руку и вывела на середину комнаты.
При оглушительной тишине дети с замиранием сердца следили за происходящим, гадая: что будет дальше?
А дальше было вот что.
Воспитательница взяла ножницы и поднесла к моим губам. Помню, какими холодными показались мне эти ножницы.
Надо отдать мне должное, я не дрогнул, не заплакал и унижаться не стал: плакать и умолять о пощаде было для меня еще страшнее, чем потерять язык.
Воспитательница поняла, что меня не пронять, поэтому пообещала отрезать язык в следующий раз, а пока отправила спать – целого и невредимого.
***
Несмотря на то, что в некоторых ситуациях я мог проявить твердость и силу духа, я был немного сентиментален. Как у многих детей, у меня была страсть к игрушкам, причем, если кому-то нравились большие игрушки (плюшевые мишки, львы, чебурашки и прочее), то мне почему-то нравились игрушки маленькие. Я вообще любил собирать миниатюрные предметы: значки, машинки, солдатики и так далее.
Помню, у меня был значок с изображением ежика. Этот ежик был мне близким другом. Я часто брал его в Сад с собою, он грел мне душу. Другим «игрушечным другом» являлся резиновый Микки Маус, которого мне подарила мама. Для меня он был частичкой матери, и я всегда брал его с собой в Сад как некий талисман. Я очень боялся его потерять. Помню, одна воспитательница (сам не помню, за что) забрала у меня Микки Мауса и целый день терроризировала меня тем, что не отдаст. Я, который мог в иной ситуации повести себя твердо и мужественно, тогда чуть не плакал. В итоге игрушку мне вернули, но сколько же крови мне попортили!
Кстати, Микки Мауса я потом все-таки потерял! Я перерыл весь дом, но так его и не нашел. Значит, игрушку украли! Я грешным делом подумал на своего товарища – Кузьму, и даже хорошенько поколотил его, но без толку: Кузьма, чтобы откупиться, вынес мне из своего дома несколько своих плюшевых друзей, но Микки Мауса среди них было.
Микки Маус нашелся через три года в кармане моих старых брюк: выходит, зря я поколотил своего дворового товарища! Но извиняться перед ним спустя три года все-таки не стал.
***
Родители в пору моего детства часто называли меня Фунтиком: наверное, в честь одноименного героя мультфильма про поросенка. С той поры я стал относиться к поросятам с нежным чувством.
Однажды воспитательница нам, детишкам, дала задание сделать поделку и принести ее к завтрашнему дню в Сад. Поделка представляла собой поросенка. Нужно было аккуратно выпить содержимое куриного яйца и затем приделать к скорлупе сделанные из пластилина ножки, глаза, хвостик и пятачок. Мы с родителями сделали эту поделку, но забыли главное: выпить содержимое яйца. Получилось, что на следующее утро я принес в Сад не просто поросенка-поделку, но и (одновременно) целое, не выпитое куриное яйцо. Я, ребенок шести лет, сроднился душой с этим поросенком и носил его с собой на прогулки постоянно. Понятно, что игрушка эта была хрупкой и должна была разбиться. Так и случилось: куриное яйцо разбилось, игрушечный поросенок приказал долго жить.
Воспитательница увидела разбитое яйцо (это было на веранде), отругала меня и сказала навести уборку.
А я с грустью смотрел на то, что осталось от дорогого мне друга…   
***
Помню, за год до школы нам, дошкольникам, дали задание срисовать какие-то точки и переписать предложение. Через некоторое время нам дали задание нарисовать человека и написать рядом: «Он ел суп». Каждый нарисовал что-то свое. Помню, я нарисовал человека с лопатой. Эти рисунки, как я потом узнал, вклеили в медицинскую карту каждого ребенка.
***
Как я хотел встретить своих друзей потом, после Детсада! Увы, я встречал многих знакомых по Детсаду, в том числе и «врагов», но ни Сергея, ни Жени так и не встретил!

Часть 20. Детсад. Разные случаи

Мне вдруг вспомнилось, как я впервые познакомился со стихами.
       
Мне было года четыре. Шла подготовка к Новому году. Нас, детишек, собрали в актовом зале, и воспитательницы сделали для нас объявление: все мы будем читать на новогоднем утреннике стихи, а пока – репетиция. Я тогда и не знал толком, что это за явление такое – стихи, поэтому почувствовал растерянность. Выстроилась целая очередь чтецов, дети благополучно читали стишки и отходили в сторонку, а я стоял растерянный и не мог ничего придумать. Я не знал, что читать. Я не знал ни одного стихотворения наизусть! Очередь уже подходила, как вдруг какой-то толстый мальчуган подошел ко мне и посоветовал: «Прочти так: «Муха села на варенье, вот и все стихотворенье!» Я так и сделал. Дети рассмеялись, и тот мальчик – громче всех. Воспитательница с гневом взглянула на меня, и я, опозоренный, отошел в сторону. Наверное, из всего детсада впоследствии только я один и стал поэтом.

***
Первое мое стихотворение я написал лет в пять. Мой друг Сергей влюбился в одну девочку из нашей группы – Катю. Он хотел подарить ей свои стихи, но, к сожалению, не был рожден стихотворцем. Он не мог сочинить ничего путного, поэтому по его просьбе я придумал такое четверостишие:
Катя, Катя, Катерина
Уши греет на перине.
Катя, Катя, Катя-душка
Уши греет на подушке. 
Стихотворение это, в силу его странности, я запомнил на всю жизнь. Впрочем, об ушах здесь сказано не только ради рифмы: написал я этот «шедевр» зимой, а уши тогда действительно мерзли.
***
В детстве я часто бывал задумчив и рассеян. Одна воспитательница, старой, еще сталинской, закалки, ко мне особенно «благоволила»: осенью и зимой завязывала мне шарф так туго, что я потом еле дышал (дело в том, что однажды я забыл надеть шарф и простудился).
Как я уже писал, в детстве я был очень впечатлителен. Однажды произошёл один курьёзный случай. Какое-то событие в Саду так меня впечатлило, что я на несколько часов потерял способность говорить. Лишь когда пришла моя мама и стала со мной разговаривать, голос мой постепенно вернулся.
А ещё в детстве я был очень влюбчив. Проблема моя заключалась в том, что дама сердца у меня была не одна – их было несколько. При этом мои кумиры об этом ничего не знали, ибо я был робок и никому в любви не признавался.
В общем, на Дон Жуана не тянул!
***
Однажды я влюбился в одну молоденькую воспитательницу, кажется, практикантку. Ради нее я старался вести себя хорошо, все делал четко и правильно, из-за нее я чуть не влюбился и в сам Садик. Увы, в Саду она долго не задержалась, и моя любовь к Садику закончилась не начавшись.
***
В детстве я очень любил зиму. Когда выпадал снег, нам давали лопату и просили убирать снег. Это было не наказание, а поручение. А для меня и вовсе наслаждение, и я обижался, если для меня не хватало лопаты. Иногда на время прогулки нам выдавали лыжи, но их число было ограничено. Зато снега хватало на всех: мы строили крепости, делали снеговиков, кидались снежками. Морозный зимний воздух нас радовал и бодрил.
***
Жесткость наших воспитательниц порой переходила в жестокость. Помню, как одна девочка замешкалась в гардеробной, и воспитательница за это попыталась ее, плачущую, запереть в кабинке. Помню, как воспитательницы, решив нас проучить за что-то, в течение нескольких минут отдавали нам команды: сесть-встать, сесть-встать…
Однажды за обедом мне досталась ножка курицы, я обрадовался и похвастал этим. Тогда воспитательница забрала у меня ножку и взамен дала крылышко: наверное, чтоб не хвастал и, конечно, чтобы не радовался.
Никогда не понимал, почему некоторых взрослых так огорчает искренняя детская радость.
Воспитывали жестко; одно утешение: не пороли.
***
За стеной нашего Садика находился другой Сад. Для нас это была всё равно, что другая планета или параллельная вселенная. Помню, летом один товарищ всё бросал и бросал за стену камнями и в итоге разбил какому-то мальчугану голову. Воспитательницам пришлось вызывать «скорую помощь».
Помню, был случай, когда три мальчика пытались из Сада убежать, но их вовремя остановили.
***
Один раз мальчик Дима обругал меня матом. Я, недолго думая, ударил Диму в лоб. Дима пошел жаловаться воспитательнице. «Зачем ты ударил Диму?»  –  спросила она меня. – «Дима обругал меня матом», –  ответил я. – «Ну, так и ты обругай его матом!» – посоветовала воспитательница.
***
Можно припомнить и случаи несправедливого отношения со стороны старших.
Помню такой случай. Мальчик Коля, который учился во 1-м классе, как-то пришел к нам, дошколятам, в Сад. Коля был старше и сильнее многих, ему явно хотелось показать свое превосходство, наверное, поэтому он и стал приставать к дошкольнику Максиму. Назрела драка, но Максим струсил. Тогда я заступился за Максима и в драке разбил Коле губу. Коля побежал жаловаться воспитательнице. В итоге она наказала одного меня (отправила на веранду), не разобравшись толком ни в чем.
***
Вообще, в Детском Саду, как и в любом другом социуме, нужно уметь постоять за себя. К сожалению, не без применения физической силы.
Группа мальчишек как-то решила подшутить надо мной. Когда я повернулся к ним спиною, кто-то сильно сзади меня ударил. Я обернулся, но так и не понял, кто мой обидчик. Помню, все громко смеялись. Когда я снова повернулся к толпе спиной, повторилась та же история. Тогда я с силой ударил первого попавшегося мальчугана. Тот закричал, что это был не он. «А мне все равно», – ответил я. Больше ко мне не приставали.

Часть 21. Детсад. Разные мысли

Перед тем как закончить свой рассказ о моей жизни в Саду, я хотел бы поделиться некоторыми моими мыслями о советском воспитании.
***
Детский сад был советским, воспитатели были советскими, советским было и воспитание.
Чтобы понять, что такое советское воспитание, необходимо понять, что такое СССР.
СССР это была атеистическая империя, чем-то напоминавшая языческую (а по сути, тоже атеистическую) Римскую империю с ее культом силы, здоровья, дисциплины и с отсутствием многих христианских добродетелей (таких как доброта, жалость и милосердие).
Христианские качества, конечно, встречались в некоторых советских людях, но в самом обществе, увы, не культивировались. Вера в Бога отсутствовала. Зато процветали бестактность, жесткость и жестокость.
***
В Саду было всякое, воспитательницы были разные, были и хорошие.
Но сама Система нам, детям, прививала стадный инстинкт и отвращение к жизни.
Вообще в те времена, времена «совка», всюду царствовал такой принцип: максимум усилий и труда и минимум радостей и удовольствий. От такого принципа очень легко было впасть в уныние.
Однако детская натура такова, что постоянно тянется к свету и к радости, к тому же отличается отходчивостью, поэтому никто из советских воспитательниц так и не смог вытравить из нас, детей, любви к жизни.
Впрочем, справедливости ради, хочется добавить, что, наблюдая нынешний культ гедонизма, разлагающего человека, понимаешь, что и в вышеупомянутом советском принципе была положительная сторона: труд, испытания и в разумной мере аскетизм, закаляют человеческую душу.
***
Но все же многое мне претит в советском воспитании.
В Саду, как и вообще в советском обществе, культивировались здоровье, сила, бойкость. Казалось бы, это хорошо. Но…не всем было место в таком обществе. 
Советские воспитательницы, в основном, любили детей здоровых, румяных, беспроблемных. Я же был задумчивым, бледным и впечатлительным, то есть проблемным. Беспроблемных поощряли, проблемных не любили.
На мой взгляд, при таком одностороннем подходе к человеку, когда в первую очередь ценятся дисциплинированность и здоровье, а духовность и внутренняя жизнь человека никого не интересует, в итоге побеждают не самые талантливые и умные, а самые здоровые и приспособленные к Системе.
***
В заключение своих рассуждений я хотел бы сказать следующее. Давно нужно принять как аксиому, что детей нужно любить, что с детьми нужно обращаться мягко, снисходительно – не так жестко, как со взрослыми. А воспитателю следует знать детскую психологию, детскую душу – и для этого следует много читать и над собою работать.
Увы, вспоминая детство, я догадываюсь, что некоторые мои советские воспитатели не читали ни Сухомлинского, ни Корчака, ни прочих светил мировой педагогики… 

Часть 22. Моя крестная. «Калыханка»

Моя мама работала в заводской газете и подрабатывала на телевидении (писала сценарии, снималась как актриса). Ее однокурсница, Елена Фурсова, работала на телевидении постоянно и была одной из ведущих известной в ту пору детской передачи «Калыханки». Елена была моей крестной матерью (я упомянул ее, когда писал об отдыхе в Сочи).
Подрабатывая на телевидении, моя мама написала большое количество сценариев, немалая их часть была использована в «Калыханке». Конечно, я не помню сюжеты этих сценариев, скорее всего, не помнит их и сама мама, но я хорошо помню их атмосферу – атмосферу доброты и сказочной таинственности.
Кстати, несколько пухлых тетрадей со сценариями до сих пор лежат у нас дома в полочке в шкафу.
***
Моя мама часто придумывала внешность своим героям. Помню, она как-то сшила несколько куколок (ежика и овечку) для одной из постановок по своей идее.
Помню мамину сказку про бабу Ягу, маленькую и добрую, которая со сломанной метлой чуть было не погибла в лесу, но которой помог местный ежик, дав ей использовать для полета свой волшебный пылесос.
Я хорошо помню героев «Калыханки» той поры: Буслика, Тимошку, Зайку, Деда Барадеда…
Я наивно полагал, что все эти герои существуют не только на экране, но и в реальности.  Конечно, я слышал, что куклы мертвы и что ими управляют актеры, но мне куклы все же казались живыми существами, и каково же было мое удивление и огорчение, когда я, будучи на телевидении, увидел моих знакомцев, пылящимися в костюмерной!
«Калыханку», будучи ребенком, я смотрел каждый вечер. Передача прочно ассоциируется у меня с детством: с традиционным купанием, запахами шампуня, большим мохнатым полотенцем, которым меня вытирали, которое потом расстилали на кровати и на которое я потом становился, чтобы одеться.
Вспоминая эту передачу теперь, я сразу вспоминаю себя в 3–4 года и всё то, что меня тогда окружало: родителей, наш частный домик, фотографию большого доброго коня на стене, шум деревьев за окном на улице…а также небольшой телевизор, по которому я смотрел свои любимые мультики: «Малыш и Карлсон», «Винни Пух», «Остров сокровищ».
***
Дорога на телевидение была дальней, дорогу я не любил, зато само здание телевидения всегда вызывало во мне трепетное чувство. Оно напоминало мне храм. Здание телевидения казалось величественным, сказочным и немного таинственным, ведь там зарождалось то, что потом смотрели дома по телевизору люди всей республики!
Помню три лифта с просторной площадкой, огромное количество студий, в которых почти везде шли (или готовились) съемки.
Я несколько раз снимался в массовке, присутствовал на съемках с участием моей мамы.
На телевидении я узнал всю кухню съемочного процесса, некоторые его секреты: например, я увидел, как в кадре делается дождь (актеры просто льют воду из обычной лейки). Я узнал, что картинка, которую использовали в передаче в качестве заставки, на самом деле была маленькой, а большой ее делали благодаря видеокамере…
Несколько раз мы с мамой брали на съемки (в качестве зрителя) Андрея Шевеля.
Помню, после съемок традиционно мы всей компанией заходили в кафе и брали себе по порции мороженого или желе.
Таким образом, всякое посещение телевидения превращалось во что-то праздничное и торжественное.
***
А ещё мне два раза посчастливилось сняться в главной роли.
Несколько вечеров перед этим мы с мамой репетировали, я заучивал текст, а затем наступил и сам день съемок.
Текст был небольшой, да и сценка тоже, но снимали ее более двух часов. Наверно, тогда я осознал, сколь труден хлеб актёра. Мне, ребенку, было тяжело высидеть под жарким слепящим светом, мне надоедало постоянно смотреть в видеокамеру (когда зажигалась красная точка это означало, что камера включена), сильно мучала жажда, хотелось в тень и в прохладу, несколько раз я спутал текст… Но в итоге получилось вроде бы неплохо.
После того как меня показали в «Калыханке», в Саду я стал героем: почти все дети смотрели тогда эту передачу.
Мне запомнилось, как дети в Саду меня, побывавшего на телевидении, расспрашивали: живые ли куклы или все-таки они мертвые? Я никого не захотел разочаровывать и сказал, что, конечно, живые.
Передачу с моим участием потом крутили несколько раз. Думаю, многие советские белорусские дети ее видели. Честно говоря, я был сильно удивлен, когда в деревне одна соседка, моя ровесница, в разговоре неожиданно вспомнила эту передачу и узнала меня, и таких случаев (случаев узнавания) в детстве у меня было несколько.
Мне всегда было приятно, когда меня узнавали, но, вспоминая каторгу съемочного процесса, я задавался вопросом: а хотел бы я сняться еще раз? И не находил ответа.
***
После участия в телепередаче и дети, и воспитательницы стали относиться ко мне намного благосклоннее, чем ранее.
Помню одну рыжую воспитательницу, чей сын ходил в Сад в одну группу со мной. Как-то она переговорила с моей мамой, и вскоре я узнал, что мы с ее сыном будем вскоре вместе сниматься в очередной передаче.
На телевидение мы поехали на машине, за рулем был отец моего товарища, мы ехали, а я, немного задаваясь, рассказывал им о процессе съемки, ведь они ни разу на телевидении не были.
По сценарию мы с моим напарником должны были в одной сценке разыграть ссору: будто мы не поделили машинку и из-за этого подрались. Сценка долго не получалась, все нервничали, но наконец нас «прорвало» и мы неплохо сыграли. Как часто бывает при съемках, нас попросили повторить. Мы повторили и при этом так хорошо вошли в роль, что подрались по-настоящему! В результате мы разбили настольную лампу (ее сдали потом в реквизит), зато дубль получился удачным!
***
Помню, как потом с этим мальчиком мы решили проехать на самокатах наперегонки вокруг здания Сада. Это была середина августа 1992 года, мы знали, что скоро пойдем в разные школы и вряд ли потом увидимся.
Мы оба гнали на самокатах изо всех сил, гнали так, как будто от результатов нашей гонки решалась наша судьба.
Я приехал первым.
Я знал, что через две недели пойду в школу, и дал себе слово стать первым учеником в классе.
В сентябре 1992 года я поменял свой статус дошкольника на первоклассника, так начался в моей жизни «школьный период».
Но о «школьном периоде» стоит написать отдельно, ибо эта тема выходит за временные рамки нашего повествования.
***
Таким было мое детство. А точнее: мое дошкольное детство. Целая жизнь прошла с той поры. Но воспоминания живы. Воспоминаний столько, что их хватило на целую повесть. Даже не верится, что я помню так много…
При этом что-то из моей детской жизни я помню отчетливее, ярче, чем многое из того, что имело место быть лет 5-10 тому назад. Это наверняка означает, что детство мое было ярким. Ярким и счастливым. Иначе оно бы стерлось из моей памяти. Иначе 80 страниц текста не набралось бы.
Я думаю, человек, чье детство было счастливым, сможет выдержать многое: это как прочный фундамент, который выдержит надстройку любой сложности. Счастливое детство будет отпечатано на человеке, как поцелуй и благословение Бога; как рука Ангела-Хранителя, оно будет вести его по жизни; как величественный храм, будет оно стоять за его плечами.
На этот храм, храм детства, человек сможет оглянуться в любой момент: и когда ему будет хорошо, и когда ему будет плохо.
Когда душа его будет зябнуть и трепетать, воспоминания о детстве станут согревать его, они не дадут ему пропасть в холоде и мраке, они придадут смысл его существованию, они вселят в него Веру, Любовь и Надежду.

Приложение

Сказка моего отца

(Рассказана в 1990 году)

               Жила на свете обезьянка. Были у нее друзья: ежик и крот. Жили все они в лесу. И вот однажды пригласил их к себе в гости гномик на конфеты и на чай. А жил тот гномик далеко: на другом конце леса. Но обезьянка недавно купила себе вертолет. Сели зверята в этот вертолет и полетели к гномику. Летели, летели они, как вдруг началась гроза. Молния ударила прямо в вертолет, и друзья стали падать. Обезьянка собралась было прыгнуть с парашютом. Дала парашюты и своим друзьям. Но кротик и ежик посмотрели из окна вертолета на землю и испугались высоты. «Прыгай одна!» – сказали они. «Нет!» –  ответила обезьянка, – друзей в беде бросать нельзя! Без вас я не прыгну!» Вертолет тем временем упал на лужайку. Так как он упал на листья, то наши друзья остались целы. Оказались они возле какого-то домика. А это была избушка Бабы-Яги. Баба-Яга была злая, но хитрая-прехитрая. Увидала она сломанный вертолет со зверятами и поняла, что будет у нее, чем пообедать завтра. Пригласила Баба-Яга  зверей к себе домой, напоила чаем, угостила вареньем. Друзья преспокойно заснули, а баба-Яга перенесла их, спящих, в свой сарай, заперла на ключ и пошла на кухню ножи точить. Поточила ножи и спать легла. А тем временем ежик проснулся. Проснувшись в темноте, он сильно испугался и разбудил своих товарищей. Увидели зверята, что они в сарае заперты, догадались, что их ждет и горько заплакали. Но тут крот рассмеялся и сказал: «Не бойтесь, друзья! Я ведь крот. Вырою подземный ход, вылезем мы наружу и убежим от Бабы-Яги!» Вырыл крот туннель, и вылезли зверята из сарая. Только что дальше делать? Кругом темный лес, а в лесу разные лешие, русалки, кикиморы… Тут ежик неожиданно сказал: «Интересно,  а на чем  Баба-Яга летает? Что она там у себя в сарае хранит?» Полез крот посмотреть и увидел, что у бабы-Яги в сарае новый вертолет стоит, вместо старой ступы и метлы. Вытащили наши друзья тот вертолет, сели в него и полетели. А тем временем Баба-Яга проснулась, пошла в сарай, чтоб зверят скушать, а их там не оказалось! Закричала  Баба-Яга диким голосом, села в сломанный вертолет, решив вдогонку за зверятами лететь, а вертолет не работает! Так ни с чем Баба-Яга и осталась! А ежик, кротик и обезьянка прилетели к гномику в гости. Сели они вместе за стол и стали чай пить с конфетами. Рассказали друзья гномику о своих приключениях. Как хорошо, что все так благополучно завершилось!
 ***
Данная автобиографическая повесть была начата в июле 2001 года; дополнена и доработана летом (1 июля – 10 августа) 2019 года.

Афанасий Ботяновский