Сомовец

   Шумит листвой Михайловский сад. Он еще зелен и по-летнему густ, но осень уже в правах – увядшие клумбы, сырость недавнего дождя, одетые в теплые куртки туристы. Половина Китая здесь.
Ларьки, торгующие развесными орехами и водой, привлекают внимание невинным светом развешенных под козырьками лампочек. Там, возле этих стилизованных под кибитки будочек с момента их открытия – вечер, время уюта и ужина. Почему бы не погрызть фундука?
Может быть, после.
Мариша (Марина Владимировна, 2 через 2 в архиве БТИ, сорок семь, не замужем) направлялась в Михайловский Замок на выставку художника Константина Сомова.
Причин несколько. Главная – отвлечься изобразительным искусством от того, что происходит в душе. Тем более, что в Михайловском замке ни разу не была. Упущение, впрочем, простительное.
В душе у Мариши вторую неделю грубо ворочается обида. И кусает ревность, которая вызывает вполне определенное томление.
Она читала, что сексуальное возбуждение могут вызвать страх, гнев, умственное напряжение, созерцание казни, жгучая ревность.
Так и есть. Ей хочется его – Рому (Роман Сергеевич, пятидневка в музыкальной школе, пятьдесят один, женат). Прижаться, поцеловать, потом до гола раздеть. Начиная с брюк… Целуя волосы. На животе, на груди, бородку…
И никак от этой манящей картинки не избавится. Он приходит к ней. С ночевкой, с бутылкой вина, полный сил.  Они ужинают, за окном ветер и хлещет дождь, на столе свеча, бокалы, конфеты. Ромины темные глаза блестят, он улыбается. В его улыбке обещание. Играет его любимый Гайдн. Она делает вид, что спокойна.  На ней по-домашнему халат, под ним ничего.  Еще немного вина и потом… Потом не будет никогда. Ни раз неделю, как когда-то, ни раз в месяц, ни раз в полгода.
 С физиологической стороны не так уж оно и страшно, только бы, не как теперь. А с душевной? Да, за пять лет привыкла к чувству, что не одна. У нее «есть». Когда позволяет время, не одно лишь проявление пола -  разговоры о прочитанном, увиденном. Или без них, просто соитие. Никогда не хотела замуж – слишком скучно быть бездетной (детей у Мариши быть не могло) женой. С мужчины достаточно того, что он гость.
Улица Садовая забита автомобилями.
Художник Сомов располагался в нескольких залах первого этажа. Но перед этим медленный гардероб, обслуживаемый теткой-полуинвалидом. И зеркало: новая кофточка, удачно обтягивающие джинсы, вчерашняя стрижка. В ушах осторожно поблескивают сережки. Все только для себя, чтобы сама себе нравилась. Мариша поправила шарфик, подкрасила губы – нравлюсь!
Ее удивило и рассердило, что выставочные залы были полны. И дело не в том, что сегодня четверг, сейчас половина третьего, и ожидался покой разреженной музейной тишины – только она и картины! Возмутил состав многочисленной публики – сплошные бабы. Ее лет, немного старше, чуть младше. На любой вкус, больше дурной: худые, тощие, рыжие, блондинки, в штанах и юбках. Вот мы, берите! С деланно умными лицами, фотографирующие, фотографирующиеся. Но за версту чувствуется, с теми же проблемами - где взять мужчину? Потому что ревность, обида и гормоны взыграли: прижаться, впиться губами, потом…
Мариша ходила (толкалась, словно на рынке) и, стараясь не раздражаться, смотрела: это уже видела на репродукции, это впервые. Вот знаменитый портрет Блока. Отдалась бы она Блоку? Отдалась.  И еще этому голому мальчишке. Кто он? Б. Снежковский. Хорош! Не раздумывая. А вот «М. Лукьянову» себя не предоставила бы даже в темноте – что-то в нем неуловимо неприятное.  Портрет Кузмина просто отвратителен. Он сам, а не работа - помесь дикого черта с домашним конем.
Да, она бы любому мальчишке. А стал бы он ее? Нет. И Рома расхотел. Почему? Но, почему?!
И бабы вьются, как мухи. Ушло ваше время, девочки! Теперь только Сомов и остался.
А Сомову отдалась бы? Прекрати!
Мариша попыталась сосредоточиться на разглядывании похожих на иллюстрации картинок: парики, качели, увитые виноградом беседки, камзолы, пижмы, жеманные мальчики со шпагами. На одной из картин она увидела… Так не заметно. Но очень откровенно. Ай да Сомов!
Из всех полотен больше всего ей понравился портрет напоминающей Ингеборгу Дапкунайте востренькой «Дамы в шляпке» и «Вид из окна». Дама – как символ независимости от мужчин, окно – как идеальное воплощение мечты. Вечное лето, солнце, спокойный и тихий прошлый век. Веточка жасмина в вазочке, склянки с духами, книга. На ней остановившиеся часы – вот так сидеть в кресле, смотреть на яблоню, слушать жужжание пчел… И никто ни в каком виде не нужен. 
- Как замечательно! – кто-то негромко, но отчетливо произнес за Маришиной спиной.
Оглянулась – не молод, почти Роминых лет. Но стройней и выше. Глаза умны, губы улыбаются.
- Вот так бы и сидел! Там, на картине.
Она не успела решить, поддержать или нет, как он отошел, храня задумчивую улыбку и прямую спину.
И замер возле голого юнца.
А Мариша с радостной легкостью представила новый вариант. С этим. 
 Он приходит в гости, они пьют вино (красное, французское) и обсуждают Сомова. Зная, что это лишь маскировка. На нем бывшие Ромины тапки.
- Еще кофе? – спрашивает она, невзначай, касаясь его руки.
- Пожалуй, - отвечает он, облизывая взглядом ее фигуру.
Интересно, как его могут звать? Люди похожи на свои имена.
Она несколько раз на него поглядывала, но он, надолго возле картин замирая, ее больше не замечал. Ну и ладно!
Еще около часа она ходила по роскошным анфиладам замка. Вот здесь было пусто и просторно. Как недавно хотелось. Но настроение уже не то. На стульях дремали уставшие от сиденья смотрительницы. Тоже ее лет. И это странно. Она бы не смогла вот так сидеть, совершенно ничего не делая. И еще казалось, что жить в таком замке тоскливо. А император Павел – урод.
В сувенирной лавке Мариша купила значок с картинкой Сомова «Язычок Коломбины». На память. И на зимней шапочке он будет хорошо смотреться.
Охранник, ступени, тысячелетний диабаз двора, мост, арка, зеленый и мутный от бацилл пруд.  И синее, живое небо. Улететь и не возвращаться.
В саду ей опять захотелось орешков и снова китайцы вызвали придирчивое недовольство. Гортанной, похожей на ругань речью, бестолковостью, полным равнодушием к тому, что так торопятся запечатлеть на телефоны и камеры.
Мариша быстро прошла мимо устроенного возле Спаса на Крови балагана – раскрыв для подаяния чемоданы, пели, продавали сувениры, какой-то изображал серебряный памятник.
Прошлась по каналу, но домой не поехала, а пересекла Невский и заглянула в кафе.
И вот там они снова встретились. Мариша и тот человек с выставки. Совпадение или знак?
Он сидел и пил кофе. И ее сразу узнал, поскольку кивнул, приглашая сесть рядом.
С Ромой было очень похоже. Они познакомились в Малом зале филармонии. В антракте, оказавшись рядом в очереди в буфет. Иногда, вот как сегодня, она выходила в свет, резко и ненадолго меняя обстановку. Эрмитаж, Русский, Капелла… Для себя, для сердца, без всякой задней мысли. Но Рома задним мыслям научил. После Филармонии они гуляли. Через месяц переспали. Причем, она очень быстро привыкала к тому, что у Ромы есть жена. И что у него не всегда получается.
- Как вам Сомов? – спросил мужчина, заказав ей чай и пирожное.
- Великолепен.
- Вы знаете…
И пять минут Мариша слушала о Сомове. И все ждала, когда этот очень приятный (отдамся сразу!) человек представится. Вполне может быть Олегом. Или Виктором. Лицо интересное, как принято говорить, «одухотворенное». Может быть, тоже художник.  И одет прекрасно. И бородка ему очень пошла бы. Ну, назовись, наконец же!
Но он знакомиться не спешил. И взгляд его, на нее обращенный, оставался равнодушным, без признаков – так смотрят в окно, когда едут на трамвае.
Неужели она настолько непривлекательна?! Грудь, которой знала, многие завидовали. Шея без единой морщины. Ноги.  Неужели он не чувствует, что она сейчас в огне? И жаждет пламенем своим поделиться.  Хоть у себя, хоть у него. Пусть в отеле. Минута стремительной страсти, короткая уступка взбесившемуся телу, а потом будь, что будет! Жена, дети, отъезд в другой город. Или новая жизнь с ее сложностями и помехами. Но все-таки жизнь.
- А я пеку очень вкусные пирожки с капустой! – вдруг вырвалось у Мариши.
- О! – он как-то вдруг сжался, точно ему этот намек  не понравился.
- Это я так, не пугайтесь.
- А я и не боюсь, - он овладел собой. – Люблю пирожки. Но больше блины. И еще стихи. В частности, Михаила Кузмина. Прекрасный портрет! Глаза – гения. Меня, между прочим тоже зовут…
Долгожданная фраза прервалась – в кафе шумно вошел спортивного вида парень. Марише показалось, что он был слегка пьян.
-  Мишель! Ты где пропадаешь? Я тебе уже полчаса звоню.
Михаил виновато улыбнулся и полез в пиджак:
- А! Я мобильный не включил. Прости, Стасик.
- В следующий раз плюну – на Маришу Стасик внимания не обращал. И точно, был слегка пьян. 
- Мы же договорились на пять… – Михаил включил телефон. Убрал.
- А я уже давно освободился. Купи мне вина!
- Тише, Стас. – Миша перешел на шепот. - Куплю. Но не здесь.
- Тогда поехали?!
- Да.
Он положил на столик деньги, кивнул Марише, и они вышли. Стас порывисто-первым, Михаил за ним. Как песик за хозяином.
А она осталась. Красная от стыда, дрожащая от гнева, вдруг смертельно уставшая. Но эта внезапная нервная усталость нисколько не мешала Марише чувствовать желание опрокинуть стол или разбить сахарницей окно. Потом утопиться в канале Грибоедова.
                25.09.