Гордость и предубеждение английской культуры

Не скрою, приступая к чтению, я испытывал большое предубеждение по отношению к роману (довольно толстому, листов в 15) который англичане с гордостью превозносят в качестве хоругви национальной литературы.

Не в силах скрыть я и то, что по прочтении хауптверка я стал испытывать предубеждение по отношению к островной культуре в целом.

Поскольку чтение романа изначально было для меня не удовольствием, а «делом» (за время чтения книги я прочитал 15 – 20 других довольно объёмных книг, а количество сэкономленного снотворного не поддается учёту) текст я изучал параллельно в двух переводах и сверялся с английским подлинником. Надо сказать, что и перевод Маршака-Jr и Анастасии Грызуновой не могут удовлетворить читателя с претензиями, но обсуждать их значит уйти в сторону от романа Остин как такового.

Разумеется, кощунственно сравнивать ГиП с уровнем, скажем, «Мадам Бовари» или «Анной Карениной». О качестве произведения косвенно говорит и факт первого перевода на русский спустя полтора века после появления оригинала (как и «Франкенштейна», например). Много и без меня написано о том, что этот типично женский (даже, девичий, а, точнее, стародевичий) роман высосан из пальца пожухлой невесты и, наивно препарирует вопрос «уж замуж невтерпеж» с разных точек зрения.

Литература за 50 лет от начала XIX века шагнула вперед примерно как кораблестроение, но все же многим не вполне ясно, за что именно можно превозносить ГиП, и почему он вообще сохранился в истории словно какой-нибудь «Беллерофон».

Прежде, чем объяснить это, начну с очевидных провалов романа, непростительных уже к началу XIX века (помним, что в XVII писали Мольер и Расин, в XVIII появился Фигаро, а также «эталон грации, ясности и остроумия «Кандид»»).

- Все ясно с самого начала.
- Роман пьесовый. Действий очень мало, диалогов через край. Они крайне затянуты и все время топчутся на месте.
- Действия происходят в комнатах, но даже в случае бала мы читаем пристенные разговорчики.
- Все диалоги ненатуральные и неестественные, больше для сцены, а не для чтения, хотя, слабы и для театра; фразы построены вычурно – до смысла приходится добираться кривоколенными переулками – люди так не говорят. Скажут, это такая манера автора, «английское остроумие», унаследованное от Шекспира. Но однообразие разговорных стилей героев (и само их изобилие) допустимо в драме, еще больше в опере; в конце концов, там внимание зрителя сконцентрировано на визуальном или музыкальном ряде, и характеры в существенной мере задаются сценическим образом: попросту, ясно, кто что произносит. Вдобавок, это кривоколенное остроумие никак не вяжется с характеристиками многих персонажей как дур(аков), и странно читать, какими заумными кренделями эти дурни изъясняются.  Если же персонаж не дура(к), странно, что он(а) изъясняется гирляндой придаточных с дурнем (как тот это может понимать?) – а дура(к) ещё и отвечает пятиэтажно! (Корявость этого абзаца призвана проиллюстрировать сказанное.)
- Несмотря на многоярусность слов и знакомств, персонажи плоские, и почти неотличимы друг от друга.
- Нет описания деятельности всех этих людей-персонажей. А чем они, собственно, занимаются, когда не устраивают личные дела??
- Это роман как бы серьёзный («замуж!!») но внутри романической жизни бесконечно жеманно подхихикивает тётка-автор. Все друг друга троллят, над этим клубится авторский стёб, а при этом читатель вроде бы обязан сопереживать. Сопереживать хороводу клоунов (а дирижер клоунов тоже паясничает) не получается: «пропадите вы все пропадом со своими наследствами, годовыми доходами и положением в обществе». Всё равно, все ходы автора искусственны, в романе происходят только нужные Остин события, а у персонажей отсутствует собственная мотивация. «Не верю!» – единственная реакция читателя на каждый чих (они там даже кашляют и болеют, когда надо писательнице – никак иначе).
- Вообще, двойная ирония – это непростительная литературная ошибка, грубый перебор (у понтёра на руках 25, а он требует сдать ещё). Ирония должна быть прерогативой либо автора (при повествовании от третьего лица), либо персонажей. В английской литературе эта ошибка утвердилась как фирменное тавро. Исключения есть, но они так и воспринимаются, как случайность.
- Чувствуется, что автор сама знает реальную жизнь описываемого слоя односторонне, поэтому скрывается за ёрничаньем, так её труднее уличить в некомпетентности. Автор – очевидный сноб (т. е. играет на понижение в культуре, хотя, возможно, неумышленно). Если некоторые исторические (в смысле, написанные давно) книги интересны не художественными достоинствами, а детальными описаниями тогдашнего общества, то у Остин почерпнуть что-либо невозможно: люди – гомункулусы гороховые, антураж – схема. Единственное исключение (оно всегдашнее) – это причудливая островная культура прав наследования.
- Стержень романа – как всегда в английских романах – это наследство. Всё, как всегда, построено вокруг специфического английского права – майората. Имение пяти дочерей владельца после его смерти наследует какой-то кузен-сектант. Думаю, лишне говорить, что за пределами Англии кого-то может всерьез волновать вся эта ахинея с пэрами, титулами и собственниками земель, – мир, где все с пелёнок думают о наследстве. Вне острова уже во время написания романа не жили столь феодально. (Тут нельзя это не подчеркнуть, речь о чистом феодализме, несмотря ни на какой технический прогресс; дело всегда именно в средневековом феоде.)
- Не только настоящее, но и прошлое героев совершенно провисает. Тут бухгалтерия буквальная. 5 (пять) штук дочерей на выданье – и все ждут одного соседа, в сущности, какого-то проходимца: понравилось место, снял дачку. Потом дочку. Хорошо, что сосед приехал с другом: 10 (десять) тыс. годового дохода по вступлению в наследство. А кабы бы он прошел мимо – так бы и сидели? Ясно, что если замуж пора уже и младшей, то старшая, что самая раскрасавица, так и просто засиделась в девках до неприличия. Мы совершенно не видим попыток пристроить её кому-нибудь раньше. Где предшествующие «романы» молодых девиц? Где ухажёры? Разбитые сердца? Сплетни? Они как будто только что вышли из комы (такое возможно в случае одной-двух штук, но пять?!) Одно лишь упоминание о 15-летней Джейн, как ей чуть было не сделал предложение какой-то старпёр – 2 строчки, мать рассказывает об этом, как о свинине; о чувствах же самой барышни ни слова.
- Сюжет до крайности искусствен: молодой человек арендует имение и закатывается в него с компанией столь же молодых родственников и друзей. Им, надо полагать, чуть больше 20, одна из сестёр замужем, но без детей, обсуждают ещё более младших, которым лет 14 – 15. Но ведут себя как взрослые и разговаривают при этом языком старых леди, даже мужчины. Потом в кучу-малу валятся какие-то офицеры. И пусть никого не мучит вопрос, откуда пошли свингеры. Оттуда.

Подобного рода романы-пьесы и их сочинительниц высмеял Чехов в рассказе «Драма». Помните, как он заканчивается: «...Присяжные оправдали его».

К 15-й главе (всего их 60) понятно, что это все по сути. Это некий памфлет (бестолковая жизнь высшего класса глазами среднего). Я не уверен, что Остин задумывала свой роман именно с таким пафосом, но в этом и только в этом случае он приобретает хоть какую-то осмысленность, достойную рассмотрения (15 авторских листов осмысления; но ведь богачи так и живут – по 30 – 40 листов, Форсайты, например). Именно в этом предположении я и буду дальше рассуждать о романном зубоскальстве, иначе надо бы тут же и бросить. Если посмотреть на английскую «литературу» честно в анфас, и та не успеет отвести глаз, то мы увидим добротно сколоченный типографский набор политических и социальных памфлетов от Чосера до Голдинга. Зашифровка подоплеки текущих событий всегда казалась англичанам остроумным времяпрепровождением. Тогда как на континенте писатели этим газетным ремесленничеством брезговали. Белинский и прочие революционные критики настойчиво попрекали современных им русских авторов недостаточной социальностью, по счастью, те не обращали на юных прощелыг внимания (по простоте душевной Гоголь обратил – и чем всё кончилось).

Английская литература выросла из памфлета, но памфлет не переросла. Шекспир, Шеридан, Дефо, Мильтон, Свифт, бесчисленные, бесчисленные тётки (Стародевичье кладбище)... а далее без остановок, как сговорились: Диккенс, Теккерей... бравый легион фантастов (Честертон, Уэллс, Хаксли, Оруэлл, Бёрджесс...) наконец, Голдинг – это все унылая череда воспитательных проповедей, которыми персонажи травят друг друга, а авторы наставляют читателей. Надо всем этим – то ли на троне король, то ли в короне тролль – пересмешник Черчилль. Даже гениальный Байрон этого не избежал: стоило его Дону Жуану доплыть до Англии, начался английский юмор.

Продукция эта напоминает бульдога: тяжеловесностью быка и хваткой пса, – и хватка эта – мёртвая. С вытьём. А ничего нет безысходнее, чем вой незамужней писательницы. Он злючный и бесконечный. Искусства в такой литературе нет, максимум, что может быть – гипотетическая практическая польза от назидания путем осмеяния. Скудоумие прячется за остроумием, агитация за сюжетами, изящная словесность за нагромождением придаточных и обратным порядком слов.

Превознесение книги Остин в Англии объяснимо – в конце концов, она входит в обязательные программы, и на ней поставлен государственный знак качества. Это, конечно, не культ Шекспира, но ещё и не вечер.

Английская романистика представляет собой не искусство словесности, а составление задачи: «дано – требуется доказать». Читателю предназначена роль ученика, приходящего строгим путем к единственно правильному результату. Конечно, литература – это не только искусство, но и наука, однако, когда остается одна лишь наука складывать слова в поучительные речи – чтение превращается в пересчитывание денег в романе «Что делать?»

А что делать, что делать? Убить пересмешника.