Малороссиянин из Дулебино

Пожалуй, нет среди российских писателей-классиков более таинственной фигуры, чем Дмитрий Васильевич Григорович. Не потому, что он длительное время прерывал свой творческий процесс – на протяжении почти двадцати лет не давал о себе знать, занимался чем-то другим. Тайна в другом – в семейной хронике, которая до сих пор не раскрыта.

Можно, конечно, списать сей факт на естественные обстоятельства: будущий автор «Деревни» и «Гуттаперчевого мальчика» рано лишился отца – в пятилетнем возрасте, и не успел, как говорится, прояснить ситуацию, то есть, законспектировать биографию своих предков, однако справедливо задать вопрос: почему он в зрелом возрасте не проявлял того же интереса, почему не поведал своим многочисленным читателям правду? Попутно всплывает и другой, вполне оправданный, вопрос: почему никто из российских жизнеописателей не стремился заняться исследованием корней мастера классической прозы?

Более-менее прояснена история матери Григоровича. «Природная южная француженка» Сидония Петровна, как писал о ней Соллогуб - дочь почтенной «madame Ledentu», воспитательницы дочерей симбирского генерала Ивашева, в России оказалась в возрасте четырех лет. А родилась от погибшего на гильотине роялиста де Вармона.

Драматизм, присущий французской революции, «madame Ledentu» «делегировала» в Россию: вторая дочь гувернантки, Камилла, стала идеалом для единственного господского сына, который настолько влюбился, что примкнул к противникам царского режима, и за участие в декабристском движении был сослан в Сибирь. Девушка последовала за ним…

Но это, если говорить о матери Дмитрия Васильевича. История отца покрыта тайной, и хочется предварить свой рассказ небольшим отступлением, которое раскрывает подоплеку моего обращения к его судьбе.

Я вспомнил знаменитого писателя, когда знакомился с архивными документами имперской эпохи. Это - 1891 год, статистические отчеты о собственниках земель в большом Лепельском уезде Витебской губернии. Надо сказать, увесистый и очень полезный сборник документальных свидетельств, составленный местной властью. В нем перечислены все административные единицы уезда, а также люди - собственники поместий, фольварков, застенков, мыз...

Я обратил внимание на Вороньскую волость. Не потому, что она считалась центральной в управленческой структуре - примыкала к Лепелю и охватывала северную часть большого Лепельского озера в междуречье: между Западной Двиной и Березиной. Нет. Вороньская выделялась тем, что, занимая приличный кусок территории, вмещала, в отличие от других, только три частных надела, и только три собственника – владельца распоряжались ее богатствами. Все они были дворянами-католиками. Кто же это конкретно?

Главным распорядителем считалась госпожа Фекла Иосифовна Селлява – наследница рода, который «прописался» на лепельской земле испокон веков. Я рассказывал о Селлявах в других материалах, не буду повторяться. Другим представителем был помещик Михаил Францевич Кустинский, личность незаурядная. Слово «помещик» к нему неуместно. Это был дворянин творческого склада ума, известный в ту пору историческими изысканиями, член Московского археологического общества. Он унаследовал мызу Завидичи на восточном берегу озера, фольварк Озерцы и застенок Стюденый Угол. А соседней считалась северная сторона, где наследственные права оформили на себя «малолетние дворяне Грегоровичи» (так в бланке отчета).

Наверное, вы сразу же подумали: я хочу привязать белорусских Грегоровичей к творческому роду великого русского классика, так?

Нет, конечно. Но именно факт неоперившихся собственников, да с богатой фамилией, дал повод обратиться к биографии знаменитого писателя.

Итак, что же выяснилось? Что унаследовали дети?

Сначала о самом поместье.

Главная усадьба – двор располагался в Жарах при полоцком тракте, называемом в то время официально «военно-торговой дорогой», в 22-х верстах от уездного центра. Каков состав надела, то есть сколько пахотной и сенокосной земли, сколько занято лесными угодьями и т.д., не будем уточнять, так как это мало о чем говорит, ничего особенного, заметим только, что более чем одна тысяча десятин - это крестьянский фонд, он выделялся отдельной строкой: помещики обязаны были указывать, сколько земли нарезано крестьянам (не будем сейчас анализировать, насколько она была качественной) под выкуп при содействии земельного банка.

Отметим далее, что в состав поместья входили два фольварка – Лапушница и Дудчина Стена, и два застенка – Устрень и Дудчино. Казалось бы, и тут чего удивительного? Как правило, крупные землевладения состояли из подобных единиц. Необычность в другом – все они по количеству земли не более полусотни десятин. А это уже говорит о многом – такова была политика "водворения русского земледелия", когда урезались наделы лиц католического вероисповедания, применялись ограничительные меры. 

Не будем сейчас строго судить сущность принятых законов – очень длинная история, с ней можно ознакомиться в других источниках. Речь не о том.

Что еще указал волостной старшина Игнатий Яковлев? Что земельное наследство «малолеток» в сумме составляло 1569 десятин и 4800 саженей. Не хило. Полторы тысячи с гаком!

Кто же и как заработал столь солидный кусок?

К сожалению, всю подноготную рода не узнать – она, естественно, не описывалась, не входила в анкетные данные. Хотя очень интересно: кто же стоял у истоков нажитого достояния?

Я попытался сделать это через польский Словник – географическую энциклопедию по истории славянских краев бывшей Речи Посполитой, выпущенную в 15-ти томах варшавским ученым сообществом еще в царское время. Так вот, в четырнадцатом томе, а это 1895 год, есть ссылка на Жары. «Собственность Станислава Грегоровича», - сказано. И всё, других сведений нет. Станислав, надо полагать, один из бывших малолетних наследников, запечатленный волостным старшиной и повзрослевший ко времени оформления энциклопедии.

Откуда же у меня возникли ассоциации с именем писателя-классика, откуда параллели?

О семейной жизни Дмитрия Васильевича сообщено очень мало. Одни намеки, косвенные свидетельства. Так, известный издатель А. Суворин, публикуя свой дневник, рассказал о зарубежных встречах с Григоровичем и вскользь упомянул супругу того, в скобках пояснив – «сбежала от него». Как они расстались, где она продолжила свое существование, темный лес. Ясно только, что родила дочь, а та, в свою очередь, двух девочек – внучек Дмитрия Васильевича.

Правда, хочется вскрикнуть: «они и есть малолетние жаровские дворяне»!

Не обязательно. Домашним «очагом» писателя считалось Дулебино - деревушка на левом берегу впадающей в Оку реки Большая Смедова, расположенной в Тульской губернии. Сегодня это Московская область, и в той деревне всего две улицы, одна из которых носит имя великого писателя. Именно ей, очевидно, посвятил Дмитрий Васильевич свою знаменитую повесть «Деревня». Можно было бы, конечно, сравнить две деревенских жизни – ту, в эпоху Григоровича, и нынешнюю, которую характеризует улица Дачная – как две вехи. Однако не будем этого делать, пусть кто-нибудь другой займется. У нас тема другая.

Дулебино приобрел отец Дмитрия Васильевича, и о нем в большей степени наш рассказ.

Известно, что родитель писателя – а звали его Василий Ильич - был человеком военным: «отставным майором» (по другим источникам – полковником), но характеризовался исключительно «по сельской линии»: будучи управляющим имения в Никольском, принадлежавшем матери другого известного прозаика - Соллогуба, зарекомендовал себя толковым специалистом, предельно точно разбирался в аграрных делах, крестьяне его побаивались, но обращались за советами. Спрашивается: откуда у военного человека, а сын называл его «кавалеристом», - столь глубокие деревенские познания? Где он мог постичь азы сельской жизни, почему влиятельные люди – господа доверяли ему управление своим хозяйством, и он снискал почет и уважение? Соллогуб отмечал в нем «непреодолимую страсть» к сельскохозяйственному делу.

К сожалению, более глубоких сведений у нас нет, повторимся, больше мы ничего не знаем об отце Григоровича, сын не распространялся на эту тему, хотя написал большое автобиографическое сочинение, назвав «Воспоминаниями». Но и там лишь намекнул об отце: «он был из малороссийских дворян».

Если рассматривать послевоенную жизнь – то есть «отставной» период Василия Ильича, освоение «гражданки», то складывается впечатление, что гусар стремился упрочить свое положение, словно пытался вернуть дворянские корни. Работая управляющим в Симбирской губернии, он копил средства, чтобы устроить независимую жизнь - приобрести собственный кусок земли, то есть, иметь свой двор. В конце концов это ему удалось – Дулебино, о котором я сказал выше, стало его именным приобретением, завершающим этапом жизни.

А что было раньше? Почему отцу Григоровича пришлось начинать с нуля, образно говоря, сначала сесть на коня, чтобы вымуштровать его для военных маршей, а потом «ходить за плугом», чтобы вспахать необжитый уголок земли и присовокупить к дворянскому имени собственный надел? Что было в его корнях? Почему он растерял нажитый господский титул?

Определение «малороссиянин» о многом говорит. Малороссия – это часть Украины, Польши, Беларуси, ставшие после присоединения окраинными областями Российской империи. Малороссиянин-дворянин - это «шляхтич»: так называли собственников земли в существовавшей прежде Речи Посполитой и ее изначальной части – Великом княжестве Литовском (ВКЛ). На территории ВКЛ было распространено так называемое чиншевое право, когда люди имели сельские дворы в вечном распоряжении. После преобразований, вызванных великороссийскими порядками, те, кто не мог документально подтвердить права на землю, теряли наследство и титулы. Вольности пресекались - императрица была с прусскими корнями, где строгий порядок составлял основу ее мировоззрения и претворялся в законы. Земля становилась средством капитала, наживы и прибыли.

…Этой весной я побывал в бывшем имении Грегоровичей, навеявшем образ великого писателя. От поместья, конечно, ничего практически не осталось. Двадцатиметровый двухэтажный кирпичный особняк во время последней войны разрушен, и только остатки фундамента да каменные глыбы погреба, вросшего в сырую землю, торчат наружу, словно взывают к осмыслению. Сохранилась, правда, величавая тенистая старая аллея, обсаженная устремленными к небу липами в два ряда и ведущая с большака в сгинувшее подворье. И заросший водорослями забытый пруд, приютившийся в конце аллеи, составлявший некогда единую наглядную композицию. Аллея и пруд – как ценные свидетели, как артефакты, воплотившие предпочтения хозяев: любить окружающее пространство, единиться с миром природы.

Может, из созерцания остатков дворянского наследия возник у меня образ Дмитрия Васильевича, посвятившего многие свои труды духовному миру человека.

Но неужели я хочу сказать, что его отец имеет отношение к Жарам, что предки Василия Ильича осваивали когда-то лепельский край?

Не один Гаврила в Полоцке! Если полистать весь сборник статистических отчетов о землепользователях, то найдем еще одну такую же фамилию с дворянским титулом. Это тоже католик, но, в отличие от наследственного положения, он приобрел землю уже за деньги, купил, и таким образом способствовал упрочению казны. Ради интереса, поясним, что тем покупателем стал Август Осипович Григорович, заимевший за деньги имение Усвея с церковным причтом в Улльской волости и фольварк Исаковщина в Усайской волости.

Писатель Дмитрий Васильевич тоже мог оказаться в числе обладателей лепельских наделов. Не только потому, что сан действительного статского советника (а он обладал им) позволял содержать помещичье имение. Примеров, когда люди подобного ранга селились на белорусских землях, предостаточно: только в Лепельском уезде я насчитал 43 администратора-чиновника, один из которых тоже писатель - Войт, получил ферму Заболотье и пахотную ниву в Большом Полсвиже «с Величайшего соизволения, на льготных правах».

Дмитрий Васильевич мог рассчитывать на царское «волеизъявление», так как имел вес во дворе, его там хорошо знали. Известно, что он читал лекции по истории искусства цесаревне, занимая должность секретаря Общества поощрения художеств. Более того, сам император приобретал у Григоровича раритеты, которые затем демонстрировались в залах Аничкова дворца. Если представить именно Дмитрия Васильевича господином жаровской усадьбы, то поставщиком древних раритетов ему вполне мог быть Михаил Францевич Кустинский – сосед.

Но что значило в ту пору слово «малороссиянин»? Клеймо. Люди, наделенные этим термином, вызывали неоднозначную реакцию. Слово «малоросс» приклеилось к жителям окраинных областей Российской империи, присоединенных после раздела Великого княжества Литовского и всей Речи Посполитой, и характеризовало их принадлежность. Как же смотрели на выходцев с перекроенных земель?

Сравнимо с тем, как смотрят сегодня из Москвы на украинцев. На присоединенных землях неоднократно вспыхивали крупные волнения и даже восстания. Царский режим, в союзе с западными державами, подавлял их.

Поэтому нежелательно было Григоровичу – успешному писателю, приобретшему чиновничий сан, во избежание кривотолков, распространяться о своем происхождении. Удовлетворяя любопытство читателей, он отвечал, словно оправдываясь: «как-то неудобно – даже противно говорить об умерших…».

Я думаю, он знал, как его отец оказался в российской глубинке. Сопоставляя время «гусарства» Василия Ильича с переменами на западном «полюсе» Российской империи, можно заключить: переломный момент белорусской истории отразился на его судьбе. Можно привести немало конкретных фактов, когда участники протестов и восстаний лишались земельного наследства и отправлялись в весьма отдаленные края, на казенные земли. Как правило, это были лица католического вероисповедания. Их места занимали выходцы из городов, мещане, либо те же дворяне-католики, но покорные власти.

Интересный факт привел Н.Слиж в статье на белорусском языке «Віцебская шляхта у маскоўскім палоне» («Витебская шляхта в московском плену»). Как известно, во время войны между Речью Посполитой и Россией войска Петра Шереметьева, после 100-дневной осады в 1654 году, овладели Витебском. Покоренные разделились. Те, кто присягнул на верность царю, сохраняли владения, и оставались на местах. А противники уводились в полон – их вывозили в разные российские города. В числе плененных назывался некто, близкий по фамилии к Василию Ильичу - “Грыгаровіч Петр”. Более глубокие сведения - из истории великокняжеских влиятельных лиц, называют одного из Григоровичей в числе первых полоцких воевод. Остик Станислав Григорович, крайчий, в 1519 году был избран на эту должность, но пробыл недолго - умер в том же году.

Известно, что белорусские Григоровичи (Грегоровичи) были беззаветно преданы государственному устройству, в котором обосновались, и всецело поддерживали на выборах королей, поощряя их избрание своими добровольными голосами. Так, документы за вторую половину семнадцатого века называют Яна и Станислава Грегоровичей представителями Минского воеводства, которые голосовали на выборах за польских владык Августа II и Старого Августа.

А в сборнике документов, касающихся административного устройства Северо-Западного края после присоединения, при императрице Екатерине II, упоминается некто «Владислав Грегорович». Виленский и гродненский генерал-губернатор князь Репнин предлагал в то время царскому двору утвердить проект переселения малороссов – представителей шляхты. План состоял в том, чтобы «всё чиншевое шляхетство» обратить в «поселян воинских». Из первых 4000 семей предлагалось устроить «поселенные полки, сообразно свойству и роду службы, которая найболее им прилична».

Почему именно в «поселян воинских»?  Потому что Речь Посполитая состояла из воеводств, и шляхетство зарекомендовало себя отменными способностями в воинской сфере. Достаточно назвать штурмы крепостей и замков, походы и сражения. Один только факт взятия Белого города – московского кремля рыцарским полком Яна-Петра Сапеги в Смутное время о многом говорит.

Могли предки писателя попасть в разряд перемещенных, с устройством в один из «поселенных полков»? Вполне. Последующая карьера Василия Ильича как военного – тому доказательство.

Конечно, насильственное перемещение, за которое ратовал князь Репнин, не делает чести царскому двору. Удаленные из родных мест, люди привыкали к новым условиям, но души их по-прежнему витали в родных краях, и не могли смириться. В то же время, нельзя не отметить положительную сторону вынужденного перебазирования. Малороссы – а это люди, впитавшие другой склад ума – несли с собой подвижнические, миссионерские мысли, новаторские идеи, и способствовали раскрепощению имперской сферы. В ряду с Дмитрием Григоровичем стоят другие выдающиеся личности. Можно назвать того же Владимира Соллогуба - выходца из литовского рода. А Федор Достоевский? Оказывается, его предки были представителями брестской шляхты.

О жаровских Грегоровичах, повторюсь, сведений нет. Одно лишь пока известно: что их круг породнился с графским коленом Забелло, а там обретались послы, профессора, публицисты…   

Я не намерен утверждать, что предки великого мастера русской словесности имеют отношение к лепельским Жарам. Фамилия распространенная, они есть также в списках дворян Могилевской губернии. И даже населенные пункты образовались под этим названием. А сколько их рассеялось по другим окраинам!

Мой рассказ – поведать о малоизвестных страницах нашей истории и обратить внимание на факты, давшие толчок мастерству замечательного писателя, каким был Дмитрий Васильевич Григорович. Читайте его произведения!

На снимках: старинная аллея в Двор Жарах - фамильном поместье дворян Грегоровичей; Дмитрий Васильевич Григорович, писатель, 1854 год; Владимир Александрович Соллогуб, 1843 год; француженка Камилла Ивашева, последовавшая за мужем в Сибирь; окрестности Дулебино, Московская область.
28.09/19