Паломничество по Руси

В эту поездку я собиралась долго. Лежу ночью перед отъездом и почему-то думаю: моя мечта -  по возвращении так же лежать и здесь же.
Но всё по порядку.

Посадка должна была начаться в семь утра и через 15 минут закончиться. Автобус опоздал. В ответ на ропот толпы руководительница заявила, что это воля Божия: Он проверяет наше терпение - смиряйтесь. Иного ничего и не оставалось. Мы были в их руках. Вместо одного автобуса шло два. Так много набралось желающих. Я попала не в тот идеальный, в котором не ощущалось движения совсем, а в тот, где трясло, как на массажере в гимнастическом зале. Вдобавок трепетала и полка над головой.
   Ехало 46 человек. 6 детей от 6 до 12 лет, 10 мужчин всех возрастов, включая одного без ноги, 30 женщин тоже всех возрастов, громогласных и хохочущих.

Началось всё хорошо: руководительница читала молитва о путешествующих, акафист. Мы подпевали. Потом закусили. И только начали дремать, как она через микрофон: «Вы не спите?» И начала объяснять, почему в автобусе холодно. Он-де еще не переключился на зимнее время. Он это сделает на первой же стоянке, но она будет только за кольцевой дорогой.  Я не зябла.  Я одеваюсь очень тепло. Но народец дрожал. Она еще вела какую-то беседу.

Только она угомонилась и можно было задремать, автобус встал.  «Зеленая остановка» – то есть «в туалет» - значит, по кустам. Я вышла размяться, помахала руками, пошагала. Когда вошли в автобус, он уже нагрелся. Я сняла пальто и накинула его на себя, задремала было. Но тут оказалось, что наш автобус очень современный. В нем был телевизор для видео. Гид вставила кассету. То был фильм-воспоминание одной очень старой монахини. И полилась революционная музыка и образы вождей, и похабные музыка и песни. Еле остановили этот показ. Она оправдывается: такое было время! Один кричит: пусть показывает! Этого нельзя забывать. Другой кричит: безобразие!

Только успокоились: остановка. Эти остановки были каждый час! Чтобы спуститься к кустам, надо было преодолеть резкий спуск и при этом  не сломать шею. На обратном пути от кустов бабушки ползли вверх, цепляясь  за мелкую траву и за землю. Иные сочувственно подавали им сверху руку, но они бодрились: я еще сама могу! И карабкались.

Объявление: автобус проследует на заправку. Мы же постоим на базарчике у дороги. Стоим.  Пыль. Вонь. Крики. Наши паломники как будто не только что из дома и из Москвы, кинулись на товары, берут помидоры и яблоки и сразу их едят. Немытые. Я отвернулась.
Я дома все вымыла, вытерла и завернула в салфетки, чтобы в дороге не брать грязными руками, а держать за салфетку. Мы же все знаем, что у нас в дороге нет воды, хотя Россия самая водообильная страна в мире.
Наконец, едем.

Трясет и дребезжит.
Я смотрю в окно. Мне повезло успеть занять место у окна. Едем на восток. Замелькали деревни. Тянутся поля. Лесов очень мало. Свернули на деревенскую дорогу. Это мы приближаемся к Выше. Здесь давний монастырь на высоком месте: на выше. Сейчас там приют  для душевнобольных. Их бы давно надо выселить – и не только из-за святости места, а от жуткого впечатления от ободранных и полуразвалившихся домов, явно без всяких удобств внутри. Развалилась даже высокая когда-то каменная стена-ограда.
Как там внутри кто-то может жить? Для медперсонала, впрочем, выстроен чистенький домик. И то уж хорошо, конечно.

В церкви мы все заказали службы: обедню, молебен. Купили иконочки.
Церковь ухоженная. Чистенькая. Двор в цветах и елках. За оградой березы. Внизу – источник.
Я ушла в березовый лесок. Сверху чудный вид: невысокая березовая горка отражается в небольшом озере, как на картине Борисова-Мусатова  «У водоема». Там еще две девушки в старинных платьях сидят вот на таком пригорочке, и в воде отражаются мои любимые белые облака. Я сделала снимок. Походила, послушала тишину. Святой Феофан писал когда-то: «Вышу можно променять только на Царствие Небесное». Здесь это можно понять. Место глухое, отдаленное, тихое и чисто русское: поля, березы, озеро, пригорок.

Местный священник здесь живет, как и сто лет назад. Бревна и доски сложены,  как следует. Кричит петух. Где-то наверно корова пасется.
Мы уезжаем. Наш путь – дальше. По дороге в Дивеево обещано завезти нас в Санаксарский мужской монастырь. Оттуда до Дивеева 120 километров. Их мы преодолеем завтра. А сегодня надо добраться до Санаксар. Что это и где это – никто не знает. Там мы должны поужинать и переночевать.

Режим движения – тот же. Дремать некогда: то санитарная остновка, то громогласная беседа.  Но вот совсем стемнело. Дорога пошла совсем какая-то узкая и петлистая. Остановка. Не «зеленая». Никому не выходить и вообще молчать. Читаю надпись у дороги: «Во время движения не останавливаться! Предъявить документы». Это – зона. Здесь заключенные. Здесь очень большой лагерь: Мордовский. Через него надо проехать – другой дороги нет. Все подавленно молчат. Наш водитель поднялся на вышку к офицеру. После проверки документов поехали в полной тишине: нельзя ни петь, ни производить никакого шума. И ехали довольно долго.

Только я задремала – остановка. Приехали. Вышли из теплого автобуса, и нас охватил такой холод. Я-то его почувствовала только носом. А другие просто видимо дрожали. Дети жались к матерям. Еще никто не знал, что простоим полтора часа на этом холоде и ветре в ожидании  трапезы  - полмиски чуть теплой пшенной каши и еле теплого напитка не то киселя, не то компота. Еще прямо на столе без тарелки лежало несколько огурцов, а в миске – немного редиски.

Сама трапезная хорошая. Высокий потолок. Расписаны своды. Утром после литургии здесь кормят немногих нищих (их тут мало) и нас вместе с ними. Туалет (выгребная яма) на улице. И не просто на улице, а вне стен монастыря. Туда ночью нельзя ходить поодиночке и вообще нельзя ходить. Кругом зэки. Эта мысль меня очень страшила. Как же без туалета! А вдруг?!

Нас повели на ночлег. Это второй этаж двухэтажного дома. Две небольшие комнаты, где прямо на пол брошены тюфяки и страшные, невероятно грязные подушки. Думаю, их отдали из лагеря за ненадобностью. У меня с собой наволочки и простыня. Я брезгаю касаться этой подушки и просто сверху ее покрываю сначала наволочкой, потом простыней. Но главное оказалось не в этом. На каждом тюфяке нужно уместиться троим – так много народа и так мало помещения. Иначе – хоть  на улицу.  В итоге с шумом и криком и хохотом улеглись вплотную. Уже за полночь. 

Моя соседка справа лежала тихо. Я тоже не могла шевелиться от усталости. А соседка слева беспрестанно толкала меня локтями и коленями. Только утром я поняла, что она делала: она под простыней раздевалась  догола. Утром она начала одеваться, повернувшись  спиной. Я легла, в чем была. Да еще на голову надела пуховую шапочку. К нашему приезду натопили, а ночью остынет, голову простужу. Шапочка мягкая. И никак не могу уснуть. Со всех сторон храп, хрип, стоны, всхлипывания. И это не дети. Это женщины во сне. У меня заныл правый бок. Но повернуться нельзя. Впритык лежит другая.

Невольно вспомнился единственный до сих пор опыт такого же лежания. Это было на втором курсе МГУ. В 1957 году нас послали с 1 октября на месяц (а продержали полтора) в совхоз «Молочный гигант».  Жители этой деревни встретились нам ранним утром, когда мы с электрички шли в деревню, а они спешили на базар в Москву. Мы должны были выбирать картошку в земле после комбайна (или трактора), наклонившись и прямо руками. Без рукавиц или перчаток. Мне сразу открылась бестолковость и непроизводительность этого занятия. Мы работаем вместо других. Почему? И  много ли можем сделать? Но весь ужас открылся поздно вечером. Мальчиков, их было человек 8, поместили в свинарник. Доской отгородили свиней и на пол  бросили сено. Нас, девушек, привели в амбар. Мы будем спать на покатых крышках огромных сундуков и не пугаться летучих мышей, крыс, сов и так далее. Места на крышках мало. Спать впритык. Одна перевернется на другой бок – повернутся все. Поэтому лежите. После дождя ни обувь, ни куртки сушить негде.

На следующий день был 4 октября 1957 года. Помню эту дату потому, что вечером в тот день СССР запустил спутник. Торжество! Весь мир ликует  - отмечает нашу победу. У кого-то из мальчиков был транзистор. Передавали свист спутника.  Наши девушки обнимались. Они целовались и поздравляли друг друга. Кричали и требовали шампанского! Я тихо ушла из амбара. Если страна в состоянии сделать такое, то она может изготовить и картофелеуборочные машины или сделать так, чтобы деревня не ездила в Москву, а работала в поле. Это не современные мои мысли, а именно того времени.

В этих воспоминаниях я всё-таки как-то незаметно уснула. Но тут пришли те, которые после трапезы оставались там мыть посуду и пол. Русские женщины единственные в мире по выносливости. Они шумно требовали себе место и –о чудо - нашли! И все же я еще раз уснула. Открываю глаза -  не вижу стрелки на часах. Слышу шепот: «Сколько времени?» В ответ громкий бодрый голос: «Сейчас выйду в сени и увижу». И она встает и идет в сени. Иначе как через людей она идти не могла. Пятый час.

В начале шестого чувствую, что лежать уже не могу. Начинает казаться, что в спертом воздухе могу начать задыхаться. Торопливо встаю на колени, надеваю на себя всё, что есть: запасную блузку, на спину – платок. И скорее на воздух. Я лежала у самого выхода.
Я даже не помню про умывание. На воле хорошо. Воздух почти морозный. Дышать легко. Никого нет. Я одна. И это чудесно. Стою. Полная темь. Ни звука. Кричит петух. На самом горизонте показывается легкая розовая полоска. Я очень медленно обошла здание церкви. Постояла. Вышла за сломанную ограду монастыря. Оказалось – рядом, в 20 шагах, озеро или запруда. Вода. Берег усажен плотным рядом тополей и – еще одним рядом - берез. Но я рассмотрела это не сразу. Сначала ничего не видно.  И вдруг из полного мрака всё это начинает появляться, как на фотопленке в момент ее проявления в растворителе. Как из небытия возникают очертания деревьев. Потом их крупные ветви. Потом мелкие. Вот проявилась вода. Потом - берег за ней. Потом – что-то на том дальнем берегу. Днем узнаю: это город Темников! Старинный город! И вот он уже виден. Небольшие двухэтажные здания, растянувшиеся по склону возвышенности. Может быть, есть в нем и современные пятиэтажки, но их не видно. Сейчас видна историческая часть города, как она была и сто лет назад и раньше.
Темников – это город темника, командарма. Тьма – это самое большое войско: татарская армия. Тьма тем – это несколько татарских армий. В Темникове жил их предводитель.
Думаю: что осталось от России. История. Природа. И Церковь.

Постояв и увидев как бы первоначальное создание природы: деревьев, травы, воды, довольная, иду в храм.
Здесь много священников-монахов. Более 50. Всей братии около 200. Благодатное место. Вокруг монастыря ни одного дома мирян. Так и было задумано. Этот монастырь старше Саровского. Отсюда вышел основатель Саровского монастыря. Храм стоит на очень небольшом возвышении посреди заливных лугов. Вокруг – стада коров. Их очень много. Невдалеке – большая монастырская пасека.
До Темникова – несколько километров.

Видимо, права была наша руководительница, говоря: «Вы приехали сюда не за удобствами, а за благодатью». В комфортной гостинице я, наверное, долго бы спала и не увидела необыкновенного – в сущности, сотворения мира. До восхода солнца всё совершалось без цвета, без красок. В одном тонком  светло-сером свете, который усиливался так незаметно. Источника света не было вообще. Деревья и церковная ограда начинали существовать сами по себе, сотворяемые невидимой рукой Творца на моих глазах. Тонкая розовая полоска на самом краешке горизонта так и не увеличивалась.  Но на небе постепенно появились – выявились – серые облака, потом – более светлое, чем облака, чистое небо. А розовая полоска восхода совсем пропала. Солнце вышло к полудню.

         Монастырь создавался в середине 17 века. В плане – каре. В центре – огромное высокое здание храма красно-белого цвета. Но это не 18 век. Роспись мне непонятна. В нем два храма: верхний и нижний. Нижний давно действует. А верхний только что будет освящаться.
   В неудобствах для нас монастырь не виноват. Он не берет платы за ночлег и кормление и  не может принимать столько посетителей. За прибылью погнался тот приход в Москве, который нанял автобусы. А он тоже не виноват. Он восстанавливает храм в центре – там мало прихожан. Он не согласовал с монастырем количество приезжающих. Летом проще: никто не зябнет и всем хватает мест на чердаках, где есть нары. И на них спят все тоже вповалку, но много места. Однако сейчас чердаки не отапливаются.

     Когда мы приехали, кто-то из монастырских попросил нас пожертвовать наши спальные принадлежности монастырю. Иные везли с собой и одеяла. Я, конечно, оставила наволочку с простыней в «спальне». А столовую ложку я носила с собой в кармане в мешочке и не оставила.

     Перед тем, как идти в храм, вспомнила, что надо ведь умыться. Нашла железный рукомойник около туалета. Добрый человек налил туда воды, и можно было умыться. Мыло у меня с собой в кармане пальто. Вода ледяная. Зубы чистить? Даже мысль об этом не возникла. Скорее вытираюсь носовым платком.

Потом пошла в храм. Здесь много священников. Они вычитывают все имена за литургией, не торопясь. Что их привлекло в эту обитель? Думаю, пустынное место. Они внутри зоны. Пройти могут только автобусы с длительной проверкой на въезде и выезде. Здесь почти нет нищих и совсем нет праздношатающихся. А питание и восстановление монастыря прекрасно организовал настоятель. С ним я познакомилась заранее по газете «Труд», которую я никогда не беру, а тут почему-то купила, вспомнив о покойном свекоре Николае, который всю жизнь выписывал эту газету и только ее по обязанности профактивиста: он был постоянный член завкома.  Читаю заглавие статьи:  «Бог любит мастеровых».

Оказывается, игумен организовал лесное производство. Монастырю передано 6 000 гектаров леса на  49 лет в безвозмездное пользование с правом рубки и заготовки древесины. Здесь самая сильная лесопилка в Мордовии. Здесь делают из дерева всё – от досок до дверей. Это меняется на кирпич. Все храмы отстроены. Сейчас восстанавливается ограда – это мощное кирпичное сооружение для укрепления земляного холма, на котором стоит монастырь. Холм совсем невысокий. Но уже оползает та его часть, что близко к воде.

Здесь огромная пасека. Монахи подобрали все брошенные колхозные земли. Построили теплицы и распахали луга, засеяв травой.  Улучшили сад. Работают трудники (вроде послушников) и наемные рабочие за кров и питание плюс небольшие деньги. В округе же вообще нет работы. Но если они вдруг скажут плохое слово - им указывают на выход. Это наблюдал один наш спутник. На территории нельзя курить и браниться.
Здесь свои свиньи и коровы. Мясо братия не ест. Оно на продажу.
Свои грузовики и комбайны. И компьютеры с типографией. Швейный и обувной цеха. Цех по производству соевых продуктов. Я купила там и привезла с собой соевый майонез без добавок. Очень-очень вкусный! Сою покупают в Краснодарском крае, но собираются сами выращивать. Пекут очень вкусный хлеб и хлебцы с изюмом, орехами и ванилью. Я привезла с собой и не черствеет.

Всего «населения» без паломников несколько сот человек. Питаются по 200 человек в смену.
Игумен Варнава – крупный человек с очень озабоченным лицом.   Еще бы – такое хозяйство.
Монахи поднимаются в пять утра. В 6 все в храме и до 11 или 12. Затем обед. После него у каждого келейное правило: чтение молитв и священных книг. В 5 вечерняя служба до 9 или 10 вечера. Потом ужин в две смены. По кельям –вечернее правило.
Для принятия исповеди вышло 5 или 6 иеромонахов. К каждому очередь по 10 – 12 человек. Беседую спокойно. Оказывается, иные ради этого и ехали. Одна вышла потом и сказала: «Ну, всё. Юбку я надела. Все грехи рассказала!»

Замечательно вели себя дети. Тихо и терпеливо. Одна женщина говорит: «Их сейчас ангелы успокаивают». Не иначе.

Когда 9 лет назад сюда приехали первые монахи, они знали, что место здесь совершенно пустое. Но, войдя за ворота, они увидели впереди монаха. Удивились: кто здесь? Пошли искать, окликали. Потом поняли: это был сам Феодор, настоятель монастыря. 200 лет назад он преставился и всё советское время ждал восстановления монастыря. Его мощи обрели нетленными. Они сейчас в раке в храме. Много чудес исцеления совершается здесь. А много еще и нерассказанных.

Отец Федор из дворян. Молодым офицером он бежал в лес с царской службы при дворе после того, как при нем его товарищ совершенно неожиданно упал и умер.  Так Федор  стал отшельником. Потом его поймали и привели к царице Елизавете Петровне. Она его поняла и приказала при ней постричь в монахи.

   Как местночтимый святой здесь почитается знаменитый флотоводец Федор Ушаков, не знавший поражений на воде. Ему памятник перед монастырем и отдельная могила с памятником внутри монастыря рядом с храмом, он был племянником святого Феодора. На своих кораблях, которые он посвящал святым и христианским праздникам, он вводил устав не только корабельный, но и монастырский. Матросы читали и пели псалмы. Он всегда побеждал малой кровью. Когда вышел на покой, поселился недалеко от монастыря и благотворил.

     Как выйдешь из монастырских стен – глаза не могут насытиться просторами: во все стороны луга и за ними леса. Огромное небо с плывущими тучами темного цвета, иногда почти черными. Так и жди снега.
Стада на бескрайнем лугу кажутся символом сытости. Это оценили и местные крутые ребята и приехали  на лихих иномарках в монастырь за данью. Их тепло встретили, угостили квасом и закрыли на чугунный засов. По мобильному вызвали милицию. Пока ехала милиция из Темникова, несчастные за дверью бились и умоляли выпустить. На них внезапно напал неестественный ужас. Они колотили в дверь  и вопили! Милиционерам кинулись на шею и укоряли, что они долго ехали. «Вот так жди вас!» – сказали они. И больше не появлялись.  Об этом я прочитала в газете. В монастыре не рассказывали.

        После трапезы надо было идти к автобусу. Но его нет. Шофер поехал по селам искать картошку подешевле. Час нет. Два нет. Тогда нам предложили пойти на молебен с отчиткой – изгнание бесов. Молебен будет служить этот самый батюшка.  Люди  с сумками своими побежали. Тут автобус появился. Люди вернулись. Но он  не может нас везти. Он сломан. Шофер ездил по лесным дорогам и сломал что-то, чего нигде не может починить.  Женщины ропщут. Руководительница советует думать не об автобусе, а о спасении души. Все опять с котомками потянулись на молебен. Я и не собираюсь. Это жуткое явление: нечеловеческие крики. Ужас. И ведь изгнанный бес может вселиться в кого хочешь. Кошмар. Это не цирк.  Но решаю так: иду, стою до отчитки. Потом уйду. Так и сделала.

Пришла и подала батюшке записку о здравии. Я их дома приготовила. Слышу: он читает мои имена. Я и пошла прочь.

Потом рассказывали: девушка 17 лет говорила жуткие слова и кричала басом. А когда схимник отчитал ее, она заговорила своим тоненьким голоском.

Я стою, прохаживаюсь. Напитываюсь пейзажем. Свежий воздух. Дивное место. Вдруг слух: скорее всего, придется здесь ночевать. Меня мороз продрал. Нет! Только не это. Я отошла от людей и так взмолилась святому Феодору: спасай! Я не могу пережить здесь еще одну ночь!
Уж не знаю, меня ли он услышал. Но деталь сделали в монастырской мастерской. Дорого обошлась картошка нашему водителю.

Вспоминаю: папа рассказывал – моя бабушка уговорила дедушку ехать на лошади на богомолье в Саров к только что тогда в 1903 году прославленному Серафиму Саровскому. Дедушка не против. Но не терять же времени зря. И он взял с собой топор и прочее – на обратном пути заехать в лес. В ночь перед выездом св. Серафим явился во сне  бабушке и не разрешил ехать с топором и вообще попутно совершать что-либо. Дедушка послушался.
Может быть, потому он и не погиб позже в Порт-Артуре на японской войне в 1904 году при прямом попадании японской бомбы в подземный склад боеприпасов. Дед только вышел из него и отошел на некоторое расстояние – как прямое попадание. Он рассказывал мне: «У меня волосы на голове дыбом встали. Фуражка поднялась. Я только что оттуда. Что это? Случай или предательство?» А впереди  - новый склад. Надо спускаться. Как быть? Вдруг так же? А что делать? Подошел. Снял фуражку. Перекрестился. Сказал:  «Воля Твоя»  и начал спускаться. «Проверяю, ничего никому не говорю, а сам жду. Сейчас всех накроет и будет нам братская могила. Обошлось». Так он обошел и другие склады. Больше не было попаданий.

Если бы не бабушка, то и нас всех не было бы: мой папа родился в 1907. Как важно послушание: бабушка послушалась святого. Дедушка  - бабушку. И все живы.

Пора ехать. А некоторые наши приходские бабки не хотят уходить с молебна. Ждали часа два. В автобусе открылась дискуссия: важнее ехать или молебен. Я говорю: надо выполнять программу. Случай с молебном – отклонение от нее. Но раз все восстановилось, надо ее продолжать. Тем более, что в Дивееве у меня есть ночлег, а вас будут расселять по частным домам и теперь придется это делать ночью.  – Согласились. Но все равно приходится ждать.
Наконец пришли. Сели с воплями восторгов и криками ужасов.
Поехали. А я еще не верю, что удаляюсь…

Едем в Дивеево – не через зону.
Въехали в Дивеево. Не верится, что я опять здесь.
Знакомая колокольня. Автобус повез всех на определенную улицу расселяться. Меня потом повез на Покровскую к сестре монахини в ее новый дом. Но улица оказалась совершенно непроезжей и непроходной. Я пошла пешком к самому последнему дому на улице в полной тьме, скользя и лавируя между луж и упала прямо в грязь. У самого дома кто-то спросил: «Вы кого ищете?» То была Наталья. Мы обнялись. В доме она вымыла мои ботинки и поставила их сушиться. Меня накормили, напоили чаем и согрели. Я умылась в ванной (только без горячей воды, но мне они нагрели), стащив все слои одежды.
Последний пункт моего путешествия. О нем допишу позже.

Один день пожила так, как у нас живет 1 миллион человек (заключенных): поспала на тюремной постели (да еще на своей простыни) и поела из железной миски  (да еще своей ложкой) – и чуть не вышла из строя.
В доме Натальи почувствовала себя человеком. Она работает в коровнике. У нее 30 коров – доит дважды в день, кормит и моет.
Ложусь в чистую постель на чистое белье и почти не верю себе, что это так. Уснула мгновенно. И в шесть проснулась.
Меня напоили чаем. Хозяева – ни-ни: перед церковью.
Провожать меня к автобусу пошли все вместе. Но Наталье уже надо было на ферму. Шел дождь. Монахиня стояла  до последнего. И тут подошел наш шофер. Она перекрестила его и наш автобус. Шофер сказал: «Его благословите», кивнув на второй автобус. Оказывается: он сломался и серьезно: двигатель, придется всем ехать в одном, а он и так сломан – выдержит ли? Матушка подошла и помолилась, перекрестила. И он тут же, мгновенно завелся! Обыкновенное чудо.
     Мы сели и поехали.

Мы поехали – думаете: в Москву? Нет. На святой источник.
По дороге слышу, кто как ночевал. Местные хозяйки имеют договоренность с паломнической службой брать 25 р. за ночь с человека. Они зато предлагают спать вдвоем на кровати, чтобы за ночь взять с тюфяка 50 р. Женщины отказались и кое-что выслушали на свой счет и от хозяйки, и от нашей руководительницы. И возмутились. Иным предложено было спать на полу. Они говорят: позади кошмарная ночь, впереди – бессонная. И опять на полу.  А мужчины, чтобы не спорить, ночью пошли по Дивееву и прошли Канавку в три часа утра. Один там уже до них шел по ней на коленях.   

Когда приехали к источнику, в автобус вошел священник и объяснил, что женщины должны погружаться в воду только в длинной до пят рубахе и с покрытой головой. Одной женщин приснился святой и сказал, что он монах и к голым женщинам не подходит, а одетых исцеляет. Но наши женщины не готовы. Они решают хотя бы в бикини. После купания моя задняя соседка так дрожала и колотилась, что не могла говорить. Я стала спрашивать, что они испытывают они после купания в холодной воде: жар или нет. Мы в Иерусалиме после погружения  и последующего одевания были обданы таким жаром, что все расстегивались и развязывались. Здесь ничего подобного. После купания не холодно – говорят. Но во время погружения – очень холодно.

Дети бегали беспорядочно около автобуса и начинали драку. Я их организовала: устроила перегонки. Маленький отставал, так придумал: он бежал дальше. Да! «Они быстрее, а я  - дальше. Я вот уже где!»

Наконец – в обратный путь. Клонило в сон. А тут поставили кассету с покаянным каноном на полную мощь. Сонный автобус несется во всю силу. И над темными  пустынными улицами несется душераздирающий вопль о раскаянии. Я заткнула уши. Но это не помогло. При очередном витке раскаяния я молилась: когда же это кончится? Все спали наповал. А голос плакал. Умолял. Взлетал ввысь и пронзал  сердце и уши насквозь.  И не было от него спасения. Так длилось почти час. Я была на грани отчаяния. Что за кассета? Не бывает таких длинных. И ведь слова правильные. Но я не могла этого вынести и все же выносила ведь. И вдруг  - неужели? Неужели тишина? Не верю. Отпустила уши. Какое счастье. Такого счастья не может быть. Тихо. Тихо. Я обмякла и уснула, видимо.

Вдруг шорох. Шепот. Что еще? Автобус встал. Неужели опять санитарная остановка? Только уснула. Кто-то говорит: техническая остановка. Сломался? Вдруг голос шофера: «Чего тянете время? Выходите. Понтонный мост не выдержит автобус с вами». Спросонья ничего не поняли, но начали выходить. Кромешная тьма.

Ветер! Ветер на всем (не белом) темном свете. Вдогонку начальница кричит: «Только парами и только справа!» – Оказалось, пешеходная зона моста только справа и без перил, а только невысокое железное ограждение. Не за что держаться руками. Только внизу у самых ног слева  низенькая преграда от машин, идущих посредине. Какие пары. Только один человек может пройти по пешеходной части. И то  все время надо внимательно смотреть себе под ноги: мост из мелких неровных частей, неплотно подогнанных друг к другу. Того и гляди, споткнешься. Передо мной шел грузин – видно - романтик. Он старался идти вперед и смотреть назад – вдали там и сбоку далеко где-то виднелись огни. Так он чуть не упал. Но самое главное – ветер рвал и метал. Он несся со всех сторон сразу. Я натянула длинные рукава на руки и охватила ими голову поверх шапки. Мосту не видно было конца. Мы шли в полной тьме по раскачивающемуся мосту, особенно он качался, когда шла машина. Ограда справа была единственной опорой от ветра: чтобы не снес в воду. Потом установили: мы шли 20 минут. Мне показалось вечностью.

Наконец мост кончился. Ветер утих. Все как один кинулись вниз в кусты. Все продрогли. В автобусе кто-то спросил: все сели? Никто не остался купаться? В ответ так смеялись!
То была Ока около Мурома.

Дальше ехали молча. Уже за полночь. Я несколько раз просыпалась – не могла согреться. Потом чувствую: согрелись и думаю: теперь посплю спокойно. Но кто-то сказал: Таганка. Какая Таганка? Это же в Москве. Открываю глаза. Москва. Боже мой! Неужели?!!
Увидев огни рекламы в пять утра и ощутив их как райский свет, я поняла, что без города не могу. Заражена. А ведь знаю, что огни искусственные и реклама лжива. Метро родное.
В семь часов вошла в квартиру после отсутствия в течение трех суток и одного часа.
Вымыла ботинки и пальто. Приняла душ. Спала пять часов подряд.