Сумеречный Восход. Окончание

Продолжение данных работ
http://www.proza.ru/2019/08/18/1285 1
http://www.proza.ru/2019/09/06/1650 2
http://www.proza.ru/2019/09/11/1035 3

-
Сумеречный Восход. Карабухов.

Ох... Сколько ни рассказывай, сколько ни вспоминай, а к концовке заветной всё равно подходится придётся. Вот и мы с вами уж много словес замолвили за героев наших. Настало же время окончить историю нашу о войне великой с ханом Бинбаши. Не буду я расписывать на сотни страниц про вторжение страшное. Буду лишь итоги подводить, да лишь о главном слово молвить. Одно скажу.... Страшные времена тогда настали для Москанской земли. Едва потерял государь Крашич, друга своего бесценного Варфоломея, как вторглись полчища ханские в земли Черемухинска. Посадник местный, Дмитрий-пьянчужник, не успел за подмогой послать. Беда нахлынула на волость его несчастную. Не было у Дмитрия нашего воинства достойного. Как узнал, что ордынцы идут в числе большом, так и возопил он в сердце своём и задрожал. Прошло воинство Чугудай-полководца и ханского убивца по многим деревням и сёлам. Всё посжигали они на своём пути. Жителей местных, кого в рабство угнали, а кого и вовсе в реке затопили. Дмитрий наш войско из стрельцов пограничных послал. Но разбиты были стрельцы у реки Завошь. Пал и воевода их храбрый и все начальные люди. Чугудай же-разбойник приказал стрельцов пленных схватить и из луков перестрелять. Глядел он на пленников бедных и ухмылялся от тёмного злорадства. "Так-то вы, стрельцы, из ружей-то ваших и залпу не дали", - хохотал во весь голос Чугудай, "Теперь же знакомьтесь с луками нашими". Выставили ордынцы стрельцов в шеренгу большую, и айда палить по ним из самострелов и луков. И столько они стрел и болтов по несчастным выпустили, что когда умерли мужи москанские, то тела их в ежей оборотились. Те, кто ещё жив остался от стрел ордынских, забиты были ятаганами и тесаками. Лично Чугудай убил тогда до пятисот воителей. Саблей разрубал своей и сапогами коваными глотки ломал. Смеялся он в лица убиенных и приговаривал со злобою великой. "Так-то познали вы луки наши, окаянные москанцы", - слышался голос его по всему полю боя, "И сабли булатные познали". Поводил Чугудай саблей по телам черемухинцев. Видит, стрелец один, живой ещё. Ударил он того саблей по голове и линию кровавую начертил на черепе его. Кровь же обрызгала тогда Чугудая. Облизнуть решил полководец ханский клинок свой багровый. Скривился при вкусе москанской крови и выплюнул её вскоре наземь. "Даже кровь ваша поганая... Как и весь ваш род", - с презрением великим рыкнул прислужник ханский. Позвал он слугу своего тогда, ордынца юного. Подбежал к нему юноша с волосами длинными и поклонился. В миг развернулся Чугудай и полоснул саблей своею юнца. Тело ордынца мигом на две части раскололось. Взглянул он на клинок багровый снова, осмотрел его с эфеса до лезвия, и как прежде, языком по нему поводил. "А наша кровушка сладка и приятна", - с усмешкою злобной Чугудай прошептал, "Не то, что ваша, москанская. Наша кровушка мёдом пахнет. Ибо сами мы люди верные и чистые". Обернулся он потом к воинам своим. О победе великой долго молвил, хана Бинбаши расхваливал и богов тёмных до небес возносил. Говорил он, что Черемухинск уже близко, и надлежало ордынцам взять городишко поганый, да порезать там всех до единого.  Дмитрий же, посадником будучи, велел жителям Черемухинска оружие в руки взять. Пушек в городе было мало, всего-то три. Да и ружей запасы к концу подходили. Ведь разбили тогда стрельцов у Завоши и стрелять уж было некому. Ополченцы одни воевали при Черемухинске.
 Чугудай же двинул своё войско к городу и в кольцо его взял. Поначалу велел он обстреливать его из камнемётов и бомбард простых. Посоветовал ему один из нойонов лестни да башни готовить, да не согласился с ним полководец ханский. Полоснул он нойона своего по шее клинком и кровь слизал с лезвия багрового. "Никаких походов на стены", - говорил тогда Чугудай воинству ордынскому, "Будем обстреливать город из орудий, пока стены его не рухнут. Хватит уже чистую кровь ордынцев проливать. Беречь надо нам каждого воина!". Лицемерил и лгал ордынский негодник. И не думал он никогда про то, как воителей своих сберечь. Не пускал он такие мысли в голову свою очернённую. Просто приказ получил он от хана Бинбаши, чтоб ордынцев не тратить впустую. Черемухинск же был ещё не Москаном, а лишь волостью приграничной. Седмицу целую работали орудия, и обрушивались ядра и камни на городские стены. Не выдержали вскоре стены и дрогнули. Посыпалась кладка каменная, да башни могучие обвалились. Влетели тогда ордынцы на конях своих в пределы городские. Никого они в тот день и не пощадили. Дмитрий же-посадник дружинников своих согнал к хоромам белым. Выстроились дружинники и обороняться готовились. До последнего сражались они в тот день. До последнего воина бились, молодцы храбрые. И Дмитрий сам с клинком могучим рубал ордынцев. Выпил он тогда немало мёду и браги, но не сразила его хмель-матушка как медведя молнией, а силушки придала мускулам тугим. Так и рубил он на части степняков проклятых, головы сносил, да конечности отсекал. Но заметил его Чугудай в гуще сражавшихся. Вынул он иглу отравленную и всадил со всей силы в горло посадника бедного. Схватился посадник за горло своё, боль великую чувствую. Вырвало его тогда на землю черемухинскую кровью и органами внутренними. Долго рвало его в тот день, да так рвало, что тело его трещинами покрылось, да в труху оборотилось. Ибо яд тот, что у Чугудая имелся, вовсе не с мира нашего прибыл, а от Цербера окаянного. Бинбаши-хан желал страданий великих людям москанским. И желал, чтоб гибли они в мучениях страшных. Вечером того же дня до тла решили ордынцы Черемухинск сжечь. Повелел Чугудай в каждые дома по факелу кидать. И к ночи превратился город великий в обитель пламени яркого и смертоносного. Долго ещё горел Черемухинск. И долго слышались вопли несчастных, что из пламени адского выбраться не сумели. Опосля отослал Чугудай гонцов к Бинбаши и сказал, что покончил с москанцами. Бинбаши же обрадовался подвигам полководца своего и повелел ему продвигаться дальше. "Скажите визирю моему и военачальнику, чтоб дальше в Москан углублялся", - говорил хан ордынский гонцам Чугудаевым, "Я же к Шацку выдвинусь с войском большим. Наёмников много примкнуло ко мне, да дикарей. С двух сторон будет Москан разрушать. Не успеет Колька Крашич одно войско бросить, чтобы нас остановить, как новые рати приходить будут, да царство его в пепел превращать". Кланялись гонцы ужасному хану в ноги, целовали туфли его, а затем следовали к Чугудаю обратно в Черемухинск.
 В Москане же ужас великий возник, когда прибыли посланники с вестями тяжкими. Сразу же ко двору Николая, государя нашего, пожваловали. Били ему челом посланцы из волостей пограничных, да не смели глядеть в лицо самодержца. Ибо знали, что самодержец горе великое перенёс, и скорби предавался. Холоден стал Николай и бледен. И не говорил ни с кем после смерти друга своего, Варфоломея. Вот и прознали посланцы эти про горе царёво, и даже взгляд на него не смели бросить. Но вести тяжкие передать должны были, так как к закату солнце Москанское клониться начало, и царство огромное под угрозой исчезновения оказалось. И Симеон и Файдулла его ненаглядная, и все военачальники были тогда во дворце государевом и слушали они слова гонцовские. "Не вели казнить, правитель, вели слово молвить", - в ноги падали посланники волостные к царю нашему, Николаю, "Горе случилось в землях Черемухинска. Горе и бедствие. Пришла орда Степная, да город сожгла весь. Селения уничтожили, да люд простой забили. Стрельцов гарнизонных от Дмитрия-посадника всех перебили стрелами". Страхом озарилось тогда лицо Николая. А после гневом могучим. И Симеон с героями нашими хмурым стал и угрюмым. Помрачнели тогда, словно тучи грозовые, военачальники москанские, ибо знали они, что напасть великая обрушилась на царство. Гонцы же молвить продолжали, и слёзы горькие из их глаз заструились. "Убили всех ордынцы поганые", - слышались вопли посланников по всему тронному залу, "Саблями зарубили. Копьями закололи. Топорищами на части разделали". "А что ж вы здесь-то делаете?" - заговорил тогда Андрей Крашич, сын государев и первый полководец, "Отчего не остановили ордынцев? Они ж люди дикие, со стрелами и копьями воюют. А мы цивилизованны... Пушки и ружья уже давно у нас в почёте. Где же ваши-то пушкари? Неужто стрекоча дали, да в леса дремучие убегли?". Возопили тогда послы волостные и едва не затрясли головами. "Да какие ж, батюшка, пушкари, коли ордынцев там двести тысяч пришло. Наёмники с ними из восточных земель, да из южных. Чугудай-подлец за седмицу Черемухинск взял. А Бинбаши же к Шацку движется. Посадники все воинства бросили, да побивали их ордынцы, как псов позорных. Молим государя нашего, чтоб воинство прислал большое. Не можем сдержать мы силы ханские". Живо тогда вскочил Николай с трона, да посох свой со всей мощи о пол обрушил. Гнев великий и необузданный поселился в душе его. Слишком много он натерпелся в последние дни. То Хунхар проклятый убить его пытался и крамолу разнести, то друг его верный пал от магии чёрной. "И ещё, государь", - заговорил один из гонцев, что длинною бородою выделялся, "Ханское войско видели мы. Бинбаши же стяги сменил. Да козу дьявольскую на знамя водрузил. С демонами связался проклятый степняк. Всех он нас в могилу загонит, коли не отбросим его из Москана!". Снова ударил тогда посохом Николай могучий, да так ударил, что посох его царский потрескался. "Не бывать приспешникам Мрака на земле Москанской!" - вскрикнул государь наш великий во весь голос. И крик его едва не оглушил военачальников и придворных, что собрались в его тронном зале. "Не бывать негодяям на земле нашей! Бинбаши же заплатит за всё! Высокую цену заплатит!".
 В день же тот повелел Николай Крашич воинство великое со всего Москана собирать. Вызвал он на совет военный всех, кого знал и ценил, как братьев своих и сестёр. Обещал он народу москанскому и посланцам волостным, что хана к ответу призовёт. На совете же молвил, что не станет терпеть ордынцев на земле родной, и что изгонит он их как можно скорее обратно к Ушкуй-гамбре. Никогда ещё прежде не видывали герои наше столь грозного государя. Впервые в жизни своей предстал он пред ними, не как мягкосердечный властитель, а как воитель страшный и буйный. Гневом озарились великим очи Николаевы. Ярость так и пылала на лике его царственном. Как козу помянули посланники, так и переменился правитель Москанский. Вспомнил он, как умирал на смертном одре друг его верный. Вспомнил про то, как про козу он дьявольскую молвил, и Цербера окаянного лихим словом поминал. Чуял государь наш, что Бинбаши и никто иной - виновник убиения товарища его храброго. Варфоломей храбрым мужем слыл среди воинов Москанских, до маршала первого дослужился и власть его едва ли не вседержавной была. Ценил и любил его Николай как друга преданного и старинного. Тогда же на совете утверждал Николай, что должно отмстить Бинбаши за гибель товарища его верного. "Ты точно уверен, отец, что именно хан имел дерзость умертвить нашего возлюбленного маршала?" - вопросил в тот день Андрей батюшку своего самодержавного, "Неужто и правда, Бинбаши с Мраком связался? Да так связался, что проклятия насылать вздумал?". "Коза...." - ответствовал на это могучий Николай, "Коза демоническая - ключ ко всему. Если Бинбаши и не насылал проклятья, он всё равно виновен. Он верует в того, с кем мы боролись долгие годы. Церберу Изначальному не воцариться в нашем мире! Азис не слышит мои молитвы... Значит, сами управимся. Пойдём войной на Бинбаши и изгоним его из земель наших. А после... Отыщем виновника торжества". Слушали речи царские остальные военачальники и головами кивали. Согласились с самодержцем и Симеон с возлюбленной своею, Файдуллой. "Дело говоришь, властелин", - послышался голос Симеона Чопорийского, "Бинбаши хотел войны ещё давно... Это он заслал к тебе Хунхара проклятого. Крамолу пытался в землях князей твоих устроить! Он хотел войны... И он получит её!". И Файдулла государю хвалебные речи вознесла. Говорила она владыке своему, чтоб скорее он воинство сбирал, и ордынцев прочь из земли Москанской изгонял. Вспомнила тогда Файдулла про мучения свои в Орде. Ведь степнячкой она родилась и множество бед постигла. Так и мучалась бы она до сих пор в гаремах ханских, если бы не удача великая.
 В следующие три дня готовилось воинство Москанское для отправки на войну. Андрея Крашича государь великий поставил руководителем силы великой. Андрей наш давно уже был в генералах и в маршалы метил. Но на битву не стал отправлять сына своего Николай. Оставил он его как командующего в столице. В Черемухинск же было велено отправиться гетману козацкому, Краеву-Скирос. Помогать ему надлежало воеводе Зарецкому, что к дочерям царским стыд имел приставать. Не люб он был для Николая и даже не мил за буйные нравы и ярость необузданную, но храбрость Рогволда была безгранична, и потому чин высокий имел этот муж и славу на всю страну. Войско из тридцати тысяч собрали москанцы. Было из них половина казаков Блажковских. Симеона же и верных товарищей его также оставили в столице, ибо ценными они были более всего для Николая. Не желал государь расставаться с верными друзьями своими. За Краева-Скироса же он беспокоился не сильно, ибо знал, что гетман этот и в аду сумеет выстоять и победу достать. Зарецкий же был государю не мил, и потому решил Николай, что лучше будет, если Рогволд в новой битве себя проявит. Выдвинулось войско из столицы и двинулось со всей скорости к краю Черемухинскому. Отдыхали они совсем редко, ибо понимали, что привалы частые на пользу противнику пойдут. Чем быстрее доберётся воинство Москанское до ханской орды и чем быстрее с ним в битву вступит, тем лучше будет для всей земли государевой и для всего его славного народа. Промедление же могло на гибель обрести державу великую. Не дремал ведь ордынский салтан, а с каждым часом всё глубже и глубже продвигался по землям Москанским. Настигли вскоре воинства Зарецкого и Краева-Скироса силы степные. Чугудай-разбойник Черемухинск и окрестные селения в пепел превратил, и двигаться решил к Карабуховску. Но вовремя подоспели богатыри москанские. Дали они бой ордынцам у Карабуховска на равнине просторной. Чугудай же бросил конницу свою на врагов, уповая на быстроту жеребцов степных и стрелы ордынские. Но не вышла у степняков победа в тот день. Краев-Скирос же отступление ложное сделали. Завёл он ордынцев в леса глухие, да в такой капкан завёл, что не выбрались супостаты живыми. Конников всех казаки порубали да постреляли. Затем же Зарецкий богатырей своих и гусаров на иные ордынские части двинул. Испугались степняки, да в бегство обратились. Чугудай же в ярости дикой взвыл. Велел он воинам своим спасаться. Сам же бежал, подобно трусу окаянному. Даже оружие с собою не взял. Летел со всей скорости в ханскую ставку. Чуял, что не жить ему вскоре, ибо не любил Бинбаши новостей плохих. Но должен был он доложить властелину о поражении. Радовались в тот день Москанцы и ликовали. Громко кричали они от счастья необъятного. Сумели ордынцев поганых отбросить! Пир великий устроил Краев-Скирос в честь победы великой. Зарецкий же более всех ликовал, да так обпился в день тот победный, что целые сутки подняться не смог. "Вот так-то братцы" - говаривал гетман козацкий соратникам своим, чарочку вина подымая над головой, "Вот и сумели мы поганцев отбросить. Вот так и пали они без чести и славы. Вот она силушка-то богатырская какая! Не сломать её ятагану степняцкому!".
 Послали потом сообщение царю-самодержцу в столицу. Сказал Краев-Скирос, что воинство ордынское разбито, а полководец его Чугудай с поля боя спасаться изволил. Называл он Чугудая не воином, а псом позорным и трусом окаянном. Весть благостную голуби быстро в столицу доставили. Радовались тогда военачальники столичные, что победу удалось одержать при Карабухове. Славили все отважного Краева-Скироса, что разбить сумел степняков распроклятых и в бегство обратить. Но не устраивал пиров никаких государь Москанский. Выслушал он новость от Симеона и Файдуллы, верноподанных своих, кивнул головой, а потом лишь в светлицу свою отправился и более не выходил до другого дня. Ликованию предались москанцы и союзники их, но не было у Крашича в душе чувства отрады. Знал он, что враг чудовищный ещё не повержен. Знал, что хочет супостат весь мир себе забрать, и люд простой в мигилу свести. Не говорил почти ни с кем государь великий. Ночами молился он всем Богам, которых знал. И Азиса Безупречного призывал на помощь народу Москана. Но как и прежде, не слышал его Азис и не отвечал на зов его. Не являлся ему даже во снах. Не понимал Николай, отчего старый знакомец его на помощь не идёт. Горесть его сильною становилась. Порою настолько горесть одолевала его, что не спал Николай совсем, а ночами бессонными лежал на кровати своей в одиночестве, да очами скорбными в потолок глядел. К царице своей приходить перестал. И царица сама тоже не радовалась. Понимала она горе мужа своего возлюбленного, и лишь молилась за душу и здоровье его. Молилась она страстно и долго, порою также ночами глаз не смыкала. Вот что творилось тогда в царстве Москанском. Вот до чего Цербер окаянный властителей достойных довёл.  Прошло ещё пара дней, и повелел Николай Крашич новое воинство отправлять, ибо услышал, что Бинбаши-хан уж к границам Шацка продвинулся. Карабухов и Черемухинск были отбиты военачальниками доблестными, и от ордынцев проклятых не осталось там никого. Но воинства Ушкуй-гамбры всё ещё по Москанской земле ходили. Не должно было допускать такое, что супостаты по родине гуляют, как в степях своих диких.
 Позвал к себе Николай Андрея, сына своего, и велел ему лично воинство возглавить. Решился и сам Николай в доспехи снарядиться, да следом выступить за отрядами передовыми. Симеон же и Файдулла сопровождать должны были царя Москанского и грудью его прикрывать. Пришли как-то двое героев наших к государю отважному слово держать о народной молве и настроениях в войске. Выслушал их доклады Николай и закивал головой. Узнал, что народ духом воспрянул, и готов был ордынцев крушить. Многие уж стали в ополчения и солдаты приходить, да службу свою предлагать. Позволил себе тогда улыбнуться могучий Николай, ибо знал, что народ его за царя выступает, и супостата проклятого бивать хочет. Однако недоразумение странное в той беседе возникло. Файдулла же речь молвила о полиции царской и о воеводах могучих, что в столице солдат собирали. И только хотела она речь свою закончить и поклониться государю до пояса, как рухнула она без сознания и едва не расшиблась. Отнесли Файдуллу лекари в палаты великие, где знахарством и исцелением занимались. Беспокоился сильно за возлюбленную свою Симеон. Не знал он, что с подругой его приключилось. Вскоре знахари и лекари царские вышли к воителю чопорийскому. "И как же моя лебедица?" - вопросил их тут же Симеон, ибо сердце его разрывалось от волнения, "Что с ней? Отчего она без сознания?". "Сознание возвратилось к ней", - ответствовали лекари и поклоны отвешивали, "Да не может она более в царёвой полиции службу служить. Не сможет ни клинок держать ни из пистоля палить. Дитя она под сердцем носит. Месяцев шесть пройдёт, и чадо твоё, боярин, на свет появится". Вздрогнул тогда Симеон от волнения сильного. Побледнел и покраснел. Но вскоре улыбка лучезарная на устах его воцарилась. "Слава Богам!" - вскрикнул от радости великой Симеон, "Неужто... И правда? Сын у меня родится или дочка". Побежал он потом к ладе своей в обитель лекарскую. Только увидел её в сознании и давай целовать и в губы и в щёки и в руки её. Улыбалась тогда Файдулла, как и возлюбленный её. Но не радовало лишь одно воительницу храбрую, что не сможет она ордынцев молотом крушить и из пистолей по ним стрелять. Рвалось её сердце в бой, да лекари воспрещали ей на царёву службу выходить. Молвили они, что в покое должна быть воительница, и чадо своё беречь до дня рождения его. Услыхал и Николай Крашич про Файдуллу. Пришёл он к ней тогда и освободил на время от службы в полиции царской. Симеону же он велел беречь возлюбленную свою как зеницу ока. Помолился он за здравие их, и вскоре вернулся обратно в покои свои. Горесть царёва улетучиваться стала. Порадовался он за героев наших. И даже скорбь его сильная с души спадать начала. Но всё же война оставалась войною. И надлежало царю Москанскому действия свои продумывать. Ибо Бинбаши зловредный, Церберов прислужник, не желал счастья на земле Москанской.
 Сказал сыну своему Андрею государь в тот день. "Воинство великое сбирай, но Файдулла и Симеон останутся в столице", - говорил он отпрыску возлюбленному, "Не следует им в битву идти". "А по что же не следует?" - удивлялся тогда царевич, "Недаром же зовут их лучшими из лучших. Должны они отчизну свою защищать и хана проклятого на колени поставить!". "Файдулла дитя под сердцем носит" - ответствовал на то Николай, "Не должно ей в битвах участвовать. И Симеону не должно. Нужно ему с подругою своею рядом быть, пока сын не родится. В столице им будет лучше. А мы же с тобою на войну отправимся, да Бинбаши поганца к ответу призовём. Вот что скажу тебе я, сын мой". Понимающе отнёсся к словам батюшки своего Андрей. Вечером того же дня послал поклон Симеону и Файдулле. Пожелал, чтобы чадо их родилось в спокойствии и радости, и чтобы в мире и покое семья их жила, и ссор и крамол не знала навеки. Поклялся, что лично прикончит хана и негодников его, дабы не смогли они вред причинить земле Москанской и людей её со свету сжить.

Сумеречный Восход. Затмение

 Симеон с Файдуллою в столице остались. Наказал государь Крашич Симеону за городом следить. Городским головой того сделал, да в звании повысил за отвагу и храбрость того. Сам же властитель с сыном своим к Шацку двинулся. Намеревался опередить он хана Бинбаши, да бой ему дать, не доводя злодея до стен городских. Взяли с собою они армию могучую, в сорок тысяч молодцев. Послание отправили в Карабухов к Краеву-Скиросу и товарищу его, Зарецкому. Надлежало им выступить из Черемушского края в Шацкую сторону. Едва послание получили герои москанские, сразу же войско снарядили и айда идти на зов государев. Хан же проклятый продолжал двигаться по всем восточным землям Москана. По пути разорял он селение за селением. Никого не велел щадить он в те чёрные дни. Устраивали ордынцы там бойню кровавую. Всех, кто на пути попадался, под клинки степняцкие ложились. Рассчитывал Крашич-государь хану наперерез выйти. Велел властитель и другие послания рассылать. Голуби залетали тогда по всей земле Москанской. Задействовать велено было все имеющиеся части. Гусарских молодцов, уланских и гренадёрских, что на дальних рубежах в квартирах своих сидели. Не должно ордынскому злу на землях святых расхаживать. Так и писал государь наш в посланиях своих. Молвил, что надобно войско со всей державы сбирать, да бивать степняков и заставить их прочь убираться, да более не соваться в земли эти. Ближе к концу седмицы повелел Николай сыну своему Андрею передовые отряды готовить, да вовремя к Шацку добраться. Остановились они тогда в Калашине, да совет держали. Вызвал к себе царевича властитель и молвил ему множество приказов своих. "Ты, Андрейка, воинов бери тридцать тысяч, да к Шацку двигайся, меня опережая", - говорил тогда Николай Премудрый сыну своему, "В битву с ордынцами не вступать старайся. А коли наткнётесь на них, так действовать осторожно надобно. Шацкий воевода Вратецкий уж предупреждён об орде. Ежели Боги позволят, в город войди, да оборону его приготовь". "Слушаюсь тебя, отец",  -ответствовал Андрей Крашич, голову склоняя, "Оборону приготовим. Да такую оборону, что ордынцы на неё как суда рыболовные на рифы наткнутся. Не позволим поганым по земле нашей расхаживать!". "Береги и себя, сын мой", - говорил тогда царственный отец его, "Прости, что не пойду я с тобой, но должно нам город спасать. Ежели к Шацку будем вместе двигаться, могут и ордынцы преуспеть. А нам не надобно, чтоб город великий, в котором я при молодости своей мать твою встретил, в пепелище превращался. Я следом пойду, а ты вперёд двинься. Опереди поганых супостатов". Кивнул тогда головой Андрей, слова отцовские запомнив и уяснив. "Сделаю, как велишь, мой царь", - слышались слова царевича Москанского, "Береги и ты себя. Верую, что вместе с тобою одолеем мы супостатов, а хана ихнего на колени поставим, да прощения просить заставим у всего народа нашего". На утро же взял он тридцать тысяч своих и из Калашина выдвинулся. Николай же оставался в городе ещё полдня и ждал, пока подойдут к нему подкрепления из иных селений Москана. Набрав себе мужей и дев с Калашина, да подмогу подождав, выдвинулся вскоре и государь наш Москанский на Шацкую битву.
 А пока воители наши в битву вступить торопились, двигался хан Бинбаши по землям священным, да разбой продолжал чинить. Услыхал он уж про неудачи Чугудая, полководца своего и визиря. Прискакал Чугудай-разбойник с выжившими своими. В ханскую ставку близ Даниловска прибыл. Знал полководец ханский, что не любит его властитель известий горестных. Пал на колени пред Бинбаши в шатре его и ноги айда целовать злодею. "Прости же, господин мой, что подвёл тебя", - возопил в тот день Чугудай, туфли ханские губами целуя, "Войско наше при Карабухове разбито было. Краев-Скирос и казаки его в ловушку нас заманили. А мы и не думали, что враги умны настолько. Черемухинск мы разорили, да сожгли. Но отступить были вынуждены. Готов я вину свою искупить пред тобою. Только приказ мне дай". Сидел тогда хан Бинбаши с наложницами своими, да трубки всякие заморские курил. Посмотрел он на визиря своего свысока и усмехнулся злобно. "Что ж, искупи свою вину, Чугудай", - заговорил властитель вскоре, "Признаться ж, не сильно опечален я поражением в Черемушском крае. Ведь главная цель моя - не Черемухинск был. Ты достойно потрепал москанцев, так зачем же мне сильно гневаться? Но приказ мой исполнишь. Возьмёшь наутро лучших воинов своих-батыров, приведёшь ко мне.... Клинок возьмёшь из рук моих и заколешь их всех. После вытащить их сердца и бросишь к камню, который шаманы мои притащат. Вот и будет тебе искупление". Задрожал тогда Чугудай и затрясся. Да так задрожал, что глаза его едва из отверстий не выкатились. "Властелин, но зачем же воинов лучших убивать?" - в недоумении воскликнул визирь степной, "Может пленных москанцев взять, да их сердца в жертву принести?". "Делай, что сказал твой господин", - грозно вспыхнул хан распроклятый, увидев страх на глазах прислужника своего, "Бери воинов своих лучших, да завтра на жертвоприношение веди. А откажешься, пытать тебя велю. Вначале конники мои тебя к жеребцам привяжут и прокатают, а после будут кожу твою сдирать ножами кухонными". Задрожал тогда ещё пуще Чугудай и голову свою опустил низко-низко. "Слушаюсь тебя, великий хан", - ответствовал разбойник и убийца, "Сделаю, как велишь ты. Полагаю я, что неспроста ты в жертву их задумал". "Непроста", - послышались затем слова Бинбаши, "Увидишь ты, зачем я вздумал это делать". Так и порешили ордынские негодники. На утро же, как и велено было, притащил Чугудай к хану своему сотню воинов своих. Раздеть он их велел донага и выставить пред повелителем. Оглядел их тогда Бинбаши и подивился мускулам их. Велел потом позвать своих шаманов, в волчьи шкуры облачённых. Привезли шаманы камень огроменный, да письменами загадочными исписанный. "Действуй же, друг мой", - грозно рыкнул Бинбаши, глядя на визиря своего, "Клинок бери, да сердца их вынимай. К камню затем бросай их. Остальное уже я сделаю. И колдуны мои". Сотворить пришлось Чугудаю злодеяние сие. Взял он клинок из рук шаманов дьявольских, да иссёк им воинов своих обнажённых. Вынул их сердца окровавленные и к камню колдовскому побросал. Улыбался зловещий Бинбаши, видя как прислужник его с воинами своими расправляется. Улыбался, да зубы скалил от злорадства невиданного.
 Когда сердца воителей ордынских к камню были брошены, взмахнул руками зловещий Бинбаши. И вторили ему в ответ шаманы его степные. Били они в бубены свои изо всех сил, да вопили по-птичьи и по-звериному. Загорелись в миг сердца воителей, и пламенем алым вспыхнули. Зажмурился от пламени яркого Чугудай, и воины его, рядом стоявшие так же зажмурились, ибо не могли они свечения этого перенести. Одни лишь шаманы с Бинбаши с руками поднятыми возвышались над камнем колдовским. И пламя возникшее всё ярче и ярче светило, да разрасталось с каждым мгновением. Засиял тогда камень и затрясся, да так затрясся, что земля под ним содрогаться начало. Туча чёрная на небе воцарилась, и вылетела из неё молния колдовская. Ударила молния о камень волшебный, и вспышка великая сердца убиенных испарила. Не лежало уже и не кровоточило никаких сердец ордынских у камня зловещего. Пламя же стихать не думало, а разрослось настолько, что едва ли не неба достигло. Столб сей огненный клубился над воинами ордынскими и правителем их. "Слышит ли меня мой союзник и друг?" - воскликнул тогда Бинбаши, подняв руки свои ещё выше над головой, "Говорит с тобою одна из великих сущностей Цербера. Изначалью Слава! И Мраку Первородному Слава!". И тут же голос зловещий и тёмный послышался из пламени колдовского. "Слышу я тебя, друг мой и союзник", - грохот раздался из вихря огненного, "Думал я, что ты мёртв. И что частички тебя не осталось в этих мирах". "Ошибался ты, о Караджиос, и ада короли, что на тронах Первородной восседают, так же как и ты не ведали о возвращении моём", - ответствовал хан ордынский, "Войско ваше мы призываем в этот мир. И сами придите". "Воинство пришлём", - слышался голос того, кого Караджиосом именовали, "Но сам ступить на землю эту не могу. Не смогу, пока не очистишь ты всё здесь от Света Неугасимого". "Хорошо раз так", - согласился с товарищем своим проклятый Бинбаши, "Но воинство своё пришли. Слышал я, что сын Николашки Крашича, местного царька и ублюдка, двигается к нам наперерез. Останови его. А я пока с войском город здешний захвачу. Хочу я Николашку в могилу загнать. Ибо знаешь ты, о Караджиос, и знают ада короли, что Крашич и товарищ его не раз мне вредили и боль доставляли. Хочу отомстить им". "Будет тебе воинство", - слышалось в ответ рычание жуткое, "Сыны Песнеродовы к бою готовы всегда! И да явятся они наперерез врагам твоим, Цербер. Ждать я буду, пока окрепнешь ты. И тогда явлюсь в этот мир с собратьями моими, королями миров Теневых!". Вскоре исчезло пламя колдовское, а вместе с ним и голос дьявольский. Поклонился огню уходящему Бинбаши. Обернулся он потом и взглянул на шаманов своих. Шаманы уж мёртвыми лежали. Не выдержали они столь сильного чародейства, из ада самого исходящего.
  Чугудай же крепок был, и хоть и кровь струилась из носа его, оставался он всё же живым. Подошёл Бинбаши-хан к соратнику своему и визирю. Дал ему руку, и поднялся тот с земли. Снова кинулся он ноги правителю своему целовать. "Странно же", - говорил потом Бинбаши полководцу ордынскому, "Не каждый знает, кто я на деле. Давно ведь ты прознал, что не человек я. И не из плоти и крови сотворён. Частичка я большого могущества, что Цербером Изначальным зовётся. Так отчего же ты, Чугудай, человек простой, всё ещё служишь мне? Будь я на месте твоём, давно бы сбежал отсюда подальше. Зачем же тебе с демонами путаться?". Поднял тогда голову свою Чугудай и оглядел хана степного, что и ханом-то никаким не являлся, а зла порождением слыл. Решил он сознаться властителю своему во всём, ибо боль великая внутри души его давно поселилась и уходить не желала. "Когда-то родню мою убили Москанцы", - отвествовал покорно Чугудай, глядя на властелина степного с благоговением, "Сестру в чернавки отдали к Василию Грозному. А родню остальную прикончили. Стрельцы москанские забавлялись. Пришли в селение наше, разграбили, часть в полон увели, другую же мечу предали. Но я-то живым остался. Вот и решил, что не успокоится душа моя, пока Москан до тла не сгорит. А что до тебя, великий хан, то будь ты хоть Цербер, хоть Бог иной.... Ежели с Москаном воюешь - за тебя биться буду до смерти". Погладил тогда рукою своей могучей Бинбаши по волосам Чугудая-разбойника. Взглянул на него не со злобою и не с ненавистью лютой. Казалось тогда Чугудаю, что понимает его хан степной и сочувствует ему. "Не бойся, друг мой", - заговорил вскоре хан, высоко подняв голову свою, "Я дам тебе возможность увидеть Москан пылающим. Вместе мы превратим его в факел. А родных твоих увидишь вскоре". "Если позволишь мне родных увидеть, буду и после смерти своей тебе предан", - ответствовал Чугудай-полководец. Руку ханскую целовать он изволил. И понял тогда он, что не дрогнет более никогда, и сомнениям никаким не предастся. Порою охватывали душу его сомнения и мысли всякие о том, чтобы хану изменить, да в бега податься. Мысли те были от Бога посланы, и может и следовало бы полководцу ордынскому сделать это, только вот душа его уже пеленою была окутана. И даже если бы задумал Чугудай бегство от властителя своего, вернула бы его пелена эта обратно в Церберовы лапы.
 Андрей же наш, государев сын, ехал с воинами своими по дороге, на Шацк ведущей. Ехали они ехали, почти на привал не останавливались. Только воеводы Андрею об отдыхе запросят, так царевич же наотрез им отказывает. "Куда уж вам отдыхать-то, бояре?" - с усмешкой говорил Николаев сын, "Вот порвём ордынцев на части, все отпускные получат". Потом же серьёзным и хмурым лицо его делалось. "А покуда война идёт, нечего даже на мгновенье останавливаться. Так ещё остановимся, а Бинбаши уж и в Шацке будет". На что воеводы кланялись царёву сыну и покорно приказания его исполняли. Тяжко было для воинства без остановок двигаться. Почти и не спали они, всё шли, да шли, стараясь ханскую орду нагнать. Особенно тяжело пушкарям было вести на коняшках своих орудия громадные. Жаловались порою пушкари, да ругались словами бранными. Только вот брань свою не на царя возносили, а на хана степного, что с мечом и огнём в землю Москанскую прибыл. На царя же хулу возносить не смели, ибо знали, что нет более правителя славного, чем Крашич Николай. Нет, и не будет наверное уже никогда во всей этой славной стране. Из Шацка же приходили вести по почте голубиной. Вратецкий слал новости недобрые. Говорил, конницу поместную послали к Даниловску. Даниловский же воевода тегиляйные роты выслал против ордынцев наступающих. Тегиляев же побили в пух и прах, а командующего их на кресте степняки распяли. Конница же поместная, что к Даниловску выдвинулась, в засаду попала в лесах. Напали со всех сторон на неё ордынцы поганые, да многих мужей перебили. Остальные же возвратились в Шацк в поражении и печали. Велел тогда Андрей Крашич сообщение составлять для Шацких, что двигается воинство большое из Москана на выручку Вратецкому. В тот же день голубей и отправили. Ехали они ещё три дня, и скоро пришли вести новые, ещё более мрачные. Глянул на письма Андрей и едва с коня своего не рухнул. Сообщалось там, что Даниловск уж взят ордынцами проклятыми. Писал воевода, что не сдержал он наступление войска бесчисленного. Молвил он, что наёмники Бинбаши заряды пороховые подорвали у ворот даниловских. Пока согнал воевода солдат, дабы ворота они починили, уж ордынцы показались в пригородах. Бинбаши с Чугудаем полчища свои вели. Город живьём взять желали, да так и сделали. Разбили они войско поместное и ополченцев перебили. Потом в Даниловск вступили, да ратушу городскую в пепел превратили. Писал ещё воевода, что в Шацк он отправился поспешно, бросив товарищей своих под клинки ордынские. И не радостны были новости эти для Андрея. Ведь трусом себя показал посадник Даниловский. Надобно было ему до последнего, как Дмитрий Черемухинский стоять. Не любил Андрей подобных мужей и не жаловал. Лишь только презрение к ним испытывал.
 Прочитав все письма, порвал их царевич тотчас же, а затем к войску своему обратился. Велел он подчинённым своим двигаться ещё быстрее. Даниловск уж был взят ордынцами, а впереди уж Шацк стоял. Не выдержит Вратецкий полчищ степных. Ханского воинства там тысячи и тысячи, а в Шацке дай-Бог хоть полк отыскать. "Отныне никаких привалов!" - грозно командовал воинами своими Андрей и руку свою могучую ввысь подымал, "Даниловск захвачен подлыми дикарями! Не допустим же мы, чтоб и Шацк в их руки упал!". "Не допустим, царевич!" - слышались голоса витязей москанских, "Всех на копья посадим! А Бинбаши самого на костре сожжём!". Разъярились солдаты в тот день, едва услышав про Даниловск. У некоторых из них были там и родичи и товарищи. Те, что потеряли родных своих, мрачнее тучи выглядели. Готовы они были хоть прикладами от ружей вражину бивать, лишь бы загнать её навеки в пекло адово, дабы никогда она не подымалась уже на ноги. Однако удача не сильно сопутствовала витязям могучим. Удача она такая... То взглянет на тебя оком своим, а то и отвернётся. И хоть ты нагишом иди по земле Москанской и пляски плеши, не взглянет она на тебя, а так отвёрнутой и простоит. Странная она женщина, эта удача. Так и с нашими богатырями случилось. Скакали они тогда, едва коней не губя. Уж и на миг не останавливались нигде. Миновали они и сёла и городки разные, что ордынцами пока не были взяты. Лишь бы только к Шацку скорее прибыть. Да вот не вышло у них скорее. У Даниловска самого бедствие с ними случилось великие. Поначалу полки уланские, что впереди следовали, на разбойников ордынских напоролись. И не ордынские это разбойники правда были, а наёмники подлые, что за копейку и мать родную на базаре выставят, а уж земли свои давно продали. Из Мульгаши были наёмники, кожа чёрная как земля, глазища же злобные-презлобные. В доспехи облачились они стальные. Набросились на уланов с самопалами и копьями. Бросил один из них яблочко пороховое, да алым пламенем взорвались уланы москанские. Больше сорока богатырей прикончили. Но вовремя подоспели гусары-молодчики с саблями наперерез. Гусары же нагнали наёмников поганых, да саблями своими к земле пригвоздили. Только уж было обрадовались москанцы, что наёмников перебили. Так нет же... Новая напастушка возникла. Куда более страшная.
 Ехал тогда Андрей на своём жеребце вороном, да боярами себя окружил храбрыми. И вдруг почуял он, что неладное движется на воинство его. Глянул он в небеса над собою, и видит, как птицы сваливать начинают в разны стороны. На стаи они разбивались, и кто куда стрекоча давали. Со скоростью бешеной летели и крыльями взмахивали. Взволновались пташки небесные, да так взволновались, что кричать начали во все глотки. Боярин один вельможный подъехал к царевичу и кивнул в сторону пташек на небесах. "Созданьица божьи беспокоятся", - заговорил боярин с предводителем своим, "Не к добру". "И правда загадка какая-то", - сказал на это Андрей, пожимая плечами, "Давно так птицы не волновались. И перед грозой-то не так шумят". "А грозы-то никой и нету", - кивнул головою соратник, "Только в воздухе недобрым пахнет. У меня как было... Ведьма одна лесная Церберу душу продала, да спаривалась со статуями его и с идолами. Бегала голышом по селению нашему, да слова чёрные болтала. А я, сынок боярский, всегда её приходы ощущал. Как в височках моих застучит, так и ведьма сразу прибегала и делишками тёмными промышляла. Вот и сейчас, в височках-то у меня постукивает. Да сердечко подпрыгивает. Лиходейством попахивает... Уж я лиходейство с детства чуять умею". Взглянул на него Андрей с непониманием диким. "Неужто ты колдун у нас, боярин?" - спросил он с усмешкою лёгкой. Но не ответил ничего ему воитель москанский. Закатились глаза его, да рухнул тот с коня наземь. Ужаснулся царевич тогда. Подумал вначале, что в обморок рухнул товарищ его. Подбежали к нему гренадёры царские, пощупали шею и голову, да признаков жизни не сыскали. Умер боярин москанский, и душа его в небеса устремилася. Потом же крики послышались с воинства идущего. Полки гренадёрские и стрелковые ударам подверглись со всех сторон. С небес огроменные камни на них обрушились. Один из них с такой силой по землице ударил, что целую роту стрелков к праотцам отправил. Второй же в гренадёров-ребятушек устремился. Не успели даже отпрыгнуть молодцы москанские, как камень этот их в прах обратил, и от тел их могучих следов не оставил. Тут и третий камушек с неба упал, да конников храбрых передавил. "Всем строй держать!" - закричали тогда воеводы царские, "Не поддадимся ужасу и страху! Кто мы с вами? Витязи Москана? Или дикари хаттушские?". Не успели оправиться от камней летящих, как новая напасть настигла воинство Андреево. Из отверстий громадных, что камни оставили, вылетели сущности странные. Все огнём объятые были, да дымом чернющим. Выхватили они клинки свои пламенные и давай богатырей москанских рубить на части. Слышались всюду крики и вопли солдат ужаснувшихся. Не поверил тогда Андрей наш глаза своим. Думал поначалу, что сон ему привиделся. Но как заметил он бестию огненную перед собою, так сразу же и очнулся. Налетела на него тварина адская с двумя клинками горящими. Выхватил Андрей пистоль свой драгоценный, да выпалил в гада проклятого. Здесь и солдатушки подоспели на помощь. Принялись палить они по вражине этой, дабы царевичу жизнь спасти. Повалился потом наземь гадёныш с воплями дикими. Вспыхнул он звездою пламенной, да в пепел оборотился.
 Чудом наш царевич от вражеской гадины спасся. Повезло ему в тот день сильно. Даже не ранен был. А вот воинство его тогда поредело и не на шутку. Вырывались из неизвестности твари адовы и крушили всё вокруг. Всё, что двигалось, разрубали они на части и разрывали. Худо стало, когда повылазили чудища куда крупнее клинконосцев пылающих. Вылез из ямы громадной циклоп восьмиметровый. Ростом был едва ли не с терем боярский. Взмахнул кувалдою своею и двадцать молодцов в небеса отправил. Взлетели те молодцы бедные в воздух, да со всей силы о землю ударились. Ударил вражина ещё разок и пушкарей восьмерых разбросал. Вместе с орудием их в воздух отправил. Орудие это приземлилось вскоре, да не на землю-матушку, а на тридцать гусаров-храбрецов. Повалило оно их наземь вместе с конями. И долго ещё швы кровавые землю Москанскую наводняли. И коней раздавило и людей. Всюду внутренности, да конечности раздробленные валялись. Палили по циклопу из ружей воины москанские. Пытались демона поганого в ад обратно отправить. Из самострелов по нему стреляли, из луков и пищалей. Из всего, чего можно, стреляли. Пушкари одни кулеврину громадную приготовили и давай палить по вражине. Выстрелили они разок, да по своим попали. Выстрелили другой - и голову ему снесли. Походило ещё тело безголовое по полю, помахала кувалдою своею, а затем и наземь повалилось. Кровью оно не истекало, а сразу в пепел оборотилось. Умирали демоны эти без крови и внутренностей. Лишь груды песка после них оставались и ничего более. Ещё одна образина вылезла после. Глотку свою разинула зубастую. Схватило двоих гусарчиков-молодцов вместе с конягами. Сбросило москанцев хоробрых с жеребцов их, а самих жеребцов в пасть затолкало. Завопили и заревели жеребята бедные от боли невыносимой. Но ничего поделать не могли они против твари Церберовой. Проглотила вражина вскоре коняжек и за гусарчиков принялась. Схватила она обоих молодцев сразу, стукнула их друг о друга и в пасть свою отправила. Как закончила она пиршество своё, взорвался желудок её от переполненности. Раскололось тело её громадное, да вылилось всё его содержимое наружу. Вылетели кишки здоровенные на землю Москанскую. И в кишках этих останки молодцев храбрых и коняжек их оставались. Некоторые из них даже двигались ещё и обрубками взмахивали. Видел царевич все эти ужасы, и страхи великие душу его наводнили. Ни разу ещё не сталкивался Андрей наш с Церберовым отродьем. "Боги помогите", - зашептал тогда тихо царевич Москанский, "Спасите воинов моих. Не за себя прошу, но за других. Хоть бы войско сохранить, что на помощь Шацким воеводам идёт. Хоть бы войско сохранить". Не за себя испугался в тот миг Андрей, а за соратников своих. Знал он, что демоны эти посланы были ханом проклятым, дабы помешать силам Москанским к Шацку пройти. Чувствовал, что магия злобная поработала здесь. Боярин, что перед боем предупреждал о лиходействе, дело говорил. "Спасите воинов моих, Боги великие", - повторялись слова Андреевы, "Не за себя прошу я вас, но за товарищей моих. Явите милость свою. Спасите нас от тварей Церберовых".
 Вдруг взглянул наш Андрей в небеса высоко. Вспышка великая возникла над воинством Москанским. И не только воители храбрые вспышку эту видывали, но и чудища Церберовы, коих всё больше и больше появлялось. В миг над сечей кровавой сфера колдовская проявилась. Да такая огромная сфера была та, что казалось Андрею, будто б всё царство она покрывала. Снова вспышка возникла ярчайшая. И молнии синие из неё заструились. Ударили молнии яркие по демонам Церберовым. Глянули чудища на небо переменившееся и возопили в сердцах своих чёрных. Ужас великий нахлынул на бестий проклятых. Не думали они уже о добыче сладкой, а бежать пытались с поля брани, дабы хоть какое укрытие сыскать. Да вот не было никакого укрытия на поле этом. Сплошная равнина была без единого деревца. А молнии всё били и били со всей своей мощью по тварям поганым. Вскоре уж ни единого чудища не осталось. Все они в ад устремились, призывая на помощь Богов своих тёмных, да вот не слышали их Боги тёмные и не внимали им. Вспышка новая появилась над полем кровавым. Вспыхнула она звездою перерождённой. После же лик возник в небе загадочный. Поглядел на него царевич наш Москанский, да и вспомнил он очертания лика. Видел он когда-то монету Наргонскую времён уже давних. Был там когда-то властитель могучий, что имя Азиса носил. Азис Безупречный, он звался. Так называли его и сторонники его и враги презлющие. Видел монету Андрей, на которой Азисов лик запечатлился. Глянул тогда он снова в небеса. Посмотреть желал он почётче да повнимательнее. Но лика того уже и не было в небесах. Вспышки исчезли в то же мгновенье, а вслед за ними и молнии колдовские. Словно бы и не было лиходейства этого. Словно б и не появлялись ни молнии ни вспышки светоносные. "Азис....", - только и произнёс тогда царевич Москанский. Но никто ему не ответил. Не сказал ни единого слова. Обернулся он и взглянул на товарищей своих. Поредело воинство Москанское. Убиенных были многие тысячи. Но не дрогнули воины государевы и готовы были ордынцев поганых бивать. Ибо увидев игрища светоносные, решили они, что сами Боги за них вступились и покарать решили демонов адских и всех прислужников Церберовых. А уж если и демоны пред ними дрогнули, так ордынцы ж и вовсе ниц упадут, да пощады молить начнут, руками главы свои закрывая. Не верил тогда очам своим Андрей Крашич. Всё ещё где-то думал, что сном он забылся. Ехал на коняжке своею в походе, да заснул от волнения. Однако вскоре он понял, что давненько не видывал сна, ибо ехал с воинством своим, не смыкая очей. "Азис....." - снова услышал царевич великое имя. Чуял он сердцем своим, что на помощь пришёл им Азис Безупречный. И сокрушил он молниями своими воинство Церберово. Ибо крушил он когда адовых тварей жезлом своим колдовским и в ад отправлял их тысячами. Многих отродий демонических он на колени поставил! Слыхал Андрей историй немало об Азисе великом. Николай же Крашич часто рассказывал ему про товарища своего давнего, великого колдуна. И силу колдун этот настолько могучую имел, что города мог в прах одним лишь взмахом превращать. Говорили, что после смерти своей, Азис к Богам был приравнен и подобен им стал.
 Вскоре сочли воины Москанские погибших своих. Десять тысяч полегло на поле брани близ Даниловска. Множество витязей отважных демоны к праотцам отправили. Но не стали горевать тогда сильно богатыри Москанские. Решились идти они дальше к Даниловску, дабы Шацка скорее достичь. Павших было велено хоронить на том же поле. В спешке собрали Москанцы копальщиков с сёл соседних и вырыли множество могил. До самой ночи священники государевы павших поминали, да благословляли их на путь к миру загробному. Андрей же весь вечер сидел в лагере разбитом и к воинам своим не выходил. Долго он размышлял о том, что случилось на поле брани. Вспомнил он и отца своего в тот вечер. Николай же много раз говорил про Азиса. Утверждал, что Азис и вовсе его не слышит, как бы ни обращался тот к нему, и как бы ни молил его о скорейшем прибытии. Затем же воспоминаняими своими погрузился Андрей и в битву недавню. Вспомнил про то, как взмолился он Богам всем известным, и не за себя он молился в тот час, но за воинов своих. Даже если б и погиб Андрей тогда, не страшно бы для него это было, но страшнее было воинство своё потерять и на помощь товарищам не прийти. Подумав до самой полуночи, вызвал к себе Андрей воевод своих и генералов. Велел он лагерь тут же сворачивать и выступать на новую битву. Осталось их всего двадцать тысяч, но воины эти знали, какие силы за них вступились. И духа боевого множество у них имелось отныне. Надлежало теперь покарать Бинбаши и злодеев его, что Москанскую землю кровью решились окропить. "Не будет Бинбаши пощады за магию смерти, что учинил он на поле близ Даниловска", - говорил тогда воеводам своим Андрей, "Мы заставим его заплатить за все беды, что претерпели люди наши". "Уверены ли вы, ваше благородие, что именно хан - виновник вызова демонов?" - вопросил один из бояр, всё ещё в сомнениях пребывающий, "Неужто он достиг такого могущества?". "Я знаю, что это он", - ответил на это царевич Москанский, "Чувствую сердцем своим. Но чувствую и другое. Если есть Цербер, значит и Боги Света тоже есть. И кто как не они вступился за нас сегодня? Верую я, что победу великую мы найдём. И хана проклятого изгоним в мир иной! И вы поверьте, товарищи мои! Коли и вы поверите, сила наша необъятна станет. А вера непоколебима!". Закивали тогда головами бояре и воеводы Москанские. Ибо знали они, что без веры крепкой не выстоять им в этой битве. Лишь вера... И только лишь вера.... Их самый надёжный защитник.
 
 Сумеречный Восход. О демоноверцах.

И так... Победили демонов поганых, Цербером призванных. Отбросили воинство нечистое и изгнали его с мира людского. Вот, что случилось в те дни, братья и сестры. Вот, что творилось тогда в землях Москанских. Думали, что не было так до Церберова вторжения? Думали, что до того, как зло посягнуло на мир сей, не было здесь ни демонов ни служителей их? Если и молвит кто, что не случалось подобного здесь, не верьте тому и гоните за тридевять вёрст. Правду же услышать извольте. Москан же единой державою слыл не всегда. Было и время, когда множество княжеств расползалось по земле государевой. И не властвовало здесь ни государей ни государынь и единение общее сказкой считалось. И княжества эти друг с другом войны вели. Было такое за столетия до Николая Премудрого и до воителей его храбрых. Правил некогда в княжество Южноборковском князь один, Лихославом зовущийся. И было у него воинов много-премного. Конницей своею славился на все державы окрестные. Было дело, когда Луховицкое княжество и Североборковское сговаривались супротив Лихослава. Направляли они на него воинства свои бесчисленные. Вставал по утрам Лихослав, да известия мрачные получал от мужей и дев своих. То Луховицкий князь ратников пришлёт, да пару селений отхватит. То Северо-борковчане нагрянут с тысячами своими. То Курганцы набеги сотворят, то степняки из Радомовска. Посылал Лихослав конников своих на битву. То одно селение отобьёт, то второе освободит. А вернётся обратно в столицу свою Калашинскую, да услышит, что уж рать враждебная к обители его подступает. Решил Лихослав к волшбе обратиться, ибо не мог он врагов своих на колени поставить. Желал самодержец к ответу их всех привести и в рабов своих оборотить. Слыхал, что колдун один, Карагачем зовущийся, в лесах недалече проживал. Чародейства великие творил, мёртвых к жизни призывал, больных излечивал мановением рук и порчу насылал на неугодных ему. Разыскать решил Карагача Лихослав. Собрал мужей своих храбрых и двинулся в путь. Прибыл князь вскоре с воинами своими в сторожку лесную. Видит, как старец один брёвна на себе таскает, да у дома своего складывает. Велел тогда Лихослав помочь старцу и вместе с воинами своими подсобить изволил. Отблагодарил тогда старец князя Южноборковского. Пригласил к себе в сторожку чаю горячего отхлебнуть и сыра с хлебцами откушать. Вопросил за обедом князь старца, где же колдун обитает, Карагачем зовущийся. Ответил ему старец, что Карагача в лицо знает, но лишь избранному дозволяет глядеть на себя. Сказал ещё старец, что если желает князь вопросы какие задать или помощи попросить, пускай озвучит желания свои. Молвил тогда князь Южноборковский, что хочет он защиту вокруг княжества своего выставить, да такую защиту, чтобы ни один ворог не прошёл на землю его. Старец улыбнулся в ответ ехидно и отлучился из сторожки своей. Вернулся он не меньше чем через час, и поведал, что согласен Карагач Лихославу помощь оказать. Но взамен попросил его Божеству новому поклониться, а веру старую навеки искоренить. Думал тогда Лихослав, думал, до самой полуночи в сторожке сидел. К утру же решил Карагачу довериться. Вызвал к себе старца того, и сказал, что согласен на помощь колдовскую. Тогда признался старец, что он Карагач и есть, и что должен Лихослав всех старых Богов с земли его изгнать. Идолища разрушить надлежало, а жрецов староверных навеки прогнать, а если и не прогнать, так зарезать их всех до единого. Пригласил Лихослав Карагача к себе в столицу свою, Калашин. Прибыли они вместе потом в город великий. Первым же делом велел Лихослав жрецов всех старых к себе привести, и в сарае громадном разместить. Дружинников своих вооружил он прежде мечами и топорищами. И как зашли староверцы в сарай тот, так и набросились на них дружинники князевы и изрубили их на части. Потом же конники Южноборковские долго по селениям разъезжали с факелами большущими. Швыряли они факелы эти в храмы старые, да поджигали их. Недовольства потом начались по земле Южноборковской. Волнения докатились аж до Калашина, до столицы самой. Неугодно было подданным княжеским веру новую принимать. Не нравился им бог зловещий, веру в которого насадить желали. Ибо Бог тот, что Карагачем восхвался, три головы здоровенных имел, да три пасти клыкастых. Цербером называл его Карагач. Утверждал, что создан был Цербер Сущностью Неназываемой во времена оные, и велела Сущность эта, чтоб творению его вся вселенная поклонялась. Ибо Боги старые на зов являлись редко, а порою и вовсе не являлись. Но Цербер же, едва обратиться к нему, сразу же слышал подданных своих и немедля на помощь приходил. Тем и смущал народ Южноборковский Карагач зловредный. Лихослав же обряд кровавый совершил, дабы богу зловещему продаться. Принесли служители Карагачевы камни громадные ко двору княжескому. Велел колдун Лихославу кровь на них пролить и свою и воинов преданных. Схватил Карагач клинок огромный и полоснул им князя по шее. Затем то же самое и с дружиною его сотворил. Лежал тогда на землице князь Южноборковский долго с соратниками своими. И ни к мёртвым его причислить не можно было и ни к живым. На утро же прочетал заклятия Карагач и поднял князя и воинов его с земли. Вздохнул тогда снова Лихослав и силушка нечистая поселилась в нём. Щёлкнул он пальцами узловатыми, и дворец его княжий в пепел оборотился. Щёлкнул второй раз, и крепость каменная возникла с памятниками зловещими, да со шпилями острыми. Так и правил Лихослав целый месяц с мёртвыми своими дружинниками и колдуном демоноверцем под боком. Вскоре дошли слухи о том, что творится в Калашине до князей окрестных и самодержцев. Собрались тогда князья на совет великий. Говорили они о Лихославе, что к Мраку обратился и с колдунами дьявольскими душу связал. Долго совещались на совете властители, и долго не могли они к общему мнению прийти. Вскоре решили они на время мир меж собою заключить и единство создать против супостатов, что в землях Южноборковских поселились. Воевали тогда княжества Москанские и дружбу лишь в целях своих использовали. Но на миг тот, не велено было им крамолу творить и не велено было друг с дружкой драться. Решение о единстве принято было князем могучим, что давно уважение и почёт вызывал у соратников своих. И даже враги его почтение испытывали пред князем этим и за силушку его богатырскую уважали. Ибо умел владыка тот медведя одними руками своими на землю уложить. Звали того князя Златославом Крашичем, и был он предком дальним нынешнего государя Москанского, Николая Премудрого и сына его Андрея. Собрал Златослав войско единое из соседей окрестных и дружинников собственных. Тысяч двадцать воинов набралось, и все готовы они были вражин поганых на копья насаживать. Вторгся Златослав тогда в земли Южноборковские. Селяне же, что супротив князя своего настроились, к Крашичу перебежали. Никому уже не любо было мракопоклонникам клятым службу служить. Златослава же все желали самодержцем видеть не только в землях его, но в и в княжестве Южноборковском. Узнал Лихослав, что соседи его против него сговорились, да воинство выслали. Узнал и про восстания на земле своей и про укоры народные. Не желали люди простые и знатные тёмной силе продаваться и веру новую принимать. В ярости тогда Лихослав пребывал. Взмахивал руками своими огненными и избы с сараями поджигал в Калашине. Карагач же велел князю войско своё в спешке собирать, да бой давать Златославу. Но не откликнулись воины его на зов княжий. Ибо и дружинники и бояре Южноборковские с народом во мнениях сходились, и не желали они присягать на верность силе колдовской. Тогда Карагач решил ратников своих из ада самого вызвать. Взмахнул он посохом своим громадным и о землю со всей мощи ударил. Открылось тогда кольцо пламенное в Калашине, и вынырнули из него рыцари чёрные, и свечением алым окутанные со всех сторон. Приказал им Карагач на Златослава идти, и откликнулись на зов его рыцари тёмные. Златослав же уже к Калашину подходил с войском тридцатитысячным, ибо влились в ряды его селяне Южноборковские, с князем своим порвавшие. Битва тогда случилась страшная у стен столичных. И пало в ней множество воителей храбрых и мужей достойных. Но удача за Крашичем закрепилася. Прорвал Златослав оборону рыцарей чёрных. Порубал он множество их клинком своим благословенным. Вскоре были уже воины светлые за стенами Калашина. Пробиться удалось Златославу ко дворцу князя Южноборковского. Долго бились они друг с дружкою на мечах громадных. И срубил Златослав голову у Лихослава. Рухнуло тело безголовое наземь, да в прах оборотилось. И дружинников чёрных Златослав порубал. Всех мраковых служек зарезал и в бездну отправил. Карагача же так и не сыскали воины храбрые. Сбежал колдун проклятый в дали неизвестные. Весь город обыскали воители Златославовы, но так и не удалось им супостата зловещего к ответу призвать. На утро же после битвы народ Южноборковский перед Крашичем могучим склонился. Признали они его князем их и владетелем. Согласился Златослав над землями Южноборковскими воцариться. Разрушить повелел он крепость Лихославову до основания самого. Сел он на троне тогда в Даниловске и столицей этот город провозгласил. Калашин же был перестроен вскоре и очищен от всякой скверны. Но до сих пор ещё призраки чёрные бродят там. И поговаривают, что жив остался дух Лихославов, и мщенья великого и поныне жаждет. Так что ежели кто задумает сказать вам, братья и сестры, что не было чародейства никакого на землях Москанских до Николая Премудрого и мужей его, то не верьте тому глупцу вы, и гоните прочь его, дабы глупец сей с вами более в разговоры не вступал. Вернёмся же тепереча мы к героям нашим Москанским, Николаю Премудрому, государю нашему, и сыну его Андрею, и к Симеону Чопорийскому и возлюбленной его, Файдулле.

Сумеречный Восход. Шацкая битва

 Николай же Крашич, государь Москанский, войско своё пополнив, из Калашина выдвинулся. Тридцать тысяч воителей его с ним было. И много было там славных молодцев добрых. И гусарчики-хлопчики и уланчики-мальчонки и стрельцы пограничные и конники поместные и драгунские храбрецы и егеря-охотнички. С севера же двигались и другие силы Москанские. Краев-Скирос с товарищем своим, Рогволдом Зарецким, объединился с подмогою чопорийской и крестьянами черемушскими. Почта голубиная на славу работала. Вызвала она на помощь Москану воинов из империи Гераклианской. Гераклианские же цари охотно согласны были подмогу прислать, ибо знали, что царство союзников их в опасности великой. Наргонский же император Зелимхан, Заррагену сокрушив, двигался к Ушкуй-гамбре с войском огроменным. Заррагенцы уж головы пред ним склонили, ибо пал их эмир Акбар Худощавый, и более Бинбаши не был товарищем для них. Часть заррагенцев даже в открытую Зелимхана поддержала и союз его с Москаном. Двигались воинства со всех сторон на Орду Степную. Но этого-то и нужно было для подлого Бинбаши. Державы он издревле любил друг с дружкою сталкивать. Играться великими государствами было для него всё равно что песочница для ребёнка. Порою брал он одно княжество, и на другое направлял, а сам сидел в стороночке, да поглядывал, как там мужи и девы храбрые друг друга побивать станут. Так и здесь сотворил поганый Цербер. Крамолу напустил прежде, а затем в войну кровавую весь мир людской вверг. Всюду, где Цербер ни появлялся, смерть приходила и кровушка человечья лилась. Не было у Цербера забавы слаще, чем на земли людские усобицы напускать.
 Крашич же Андрей, царевич Москанский, услыхал о событиях в мире окрестном. Докладывали ему соглядатаи его записками почтовыми о том, что отец его царственный, выдвинуться из Калашина изволил. И о Наргонской империи докладывали ему, о Зелимхане, что Заррагену сокрушил, и о подмоге с держав остальных, что явиться желала на зов государев. По всему миру уж молва ходила, что Бинбаши войну развязал великую, и царство Москанское прибрать захотел. Слухи же ходили не только по державам известным, но и по мелким княжествам, что и дела не имели с Крашичем и правительством его. Андрей же понимал отчётливо, что державе великой гибель грозит. Видел он очами своими чудовищей страшных, Цербером посланных. Ежели же Бинбаши и правда Цербера Изначального частица, то не только царство Москанское под ударом, но и все остальные державы, что в мире людском стоят. Двигался царевич наш к Даниловску, что разорён был прежде ордынцами. Прибыли москанцы в Даниловск и возопили от горести в сердцах своих. Воевод и посадников здесь уже не было. Да и дома людские сожжены были до тла, и даже основ от них не осталось. Всё ордынцы проклятые спалили. Жителей же местных на куски изрубали. Глядел на картины жуткие государев сын, да за грудь хватался от отчаяния и бессилия. Всюду и везде тела раздробленные валялись. Много покрошили ордынцы славных мужей и дев. Глянет Андрей на улицу одну, и вся она мертвецами завалена. Глянет он на другую, и там груды тел обезображенных. "За такое не жить Бинбаши", - яростно зарычал тогда Андрей Крашич, "Не жить ни ему, ни племени его злобному". Ярость великая в москанских сердцах поселилась. И стала она ещё пуще той, что до битвы Даниловской их преследовала. Готовы были воины москанские ордынцев и зубами и ногтями разрывать. Вот до чего довели их злодения хана степного.   "К Шацку!" - громкие команды раздались Крашича-младшего, "Выступаем к Шацку!". Саблю свою длинную в воздух царевич поднял, и грозными очами оглядел он воинство своё. "Не забудем и не простим!" - слышались ответы воинста москанского, "За Даниловск и другие наши селения, что сожжены были и разграблены, мстить будем!". Вышли вскоре силы Андреевы из Даниловска спалённого. Двигались они всё быстрее и быстрее к Шацку. Спасти стремились они город великий и не дать поганым до тла его сжечь. Сохранить они жизни людские желали.
 Вратецкий же воевода ждал-не дождался, пока воины москанские на спасение его жителей явятся. В гневе он пребывал великом, когда Даниловский посадник к нему в крепость прибыл. Ибо знал Вратецкий, что посадник этот - не воин, но трус несчастный, и бросил он воинов своих и жителей местных на произвол судьбы. Едва увидел воевода Шацкий посадника Даниловского, тут же и велел его допрашивать, что же в городе недалече случилось. Посадник же умолял о пощаде и молвил, что ордынцев было столь много, что сдержать их возможным не представлялось. Тогда Вратецкий в гневе великом обрушил секиру свою на соратника бывшего. Трусов он никогда не любил, и порою считал их намного более худшими тварями, чем те же убийцы ордынские. Разрубил он напополам посадника трусливого, а тело его велел собакам скормить. "Покуда образины такие, как этот изменник будут на земле нашей", - говорил тогда Вратецкий свите своей, указывая на останки посадника Даниловскго, "Не бывать нашему царству победителем. Все мы должны до последнего драться с угрозой великой". Слушали его придворные и головами кивали. И внутренне страшились они воеводу своего за нрав буйный и за презрение к слабым. Сутки же спустя, прибыли к воеводе Шацкому гонцы из селений недалёких. Один из них, хлопец белобрысый, с коняшки своего спрыгнул, да на колени к Вратецкому бросился. "Не трусы мы", - говорил он за себя и за товарищей своих, "Но не сумели спасти селения. Павленково и Сумрачево сожжены ордынцами были. Идёт сюда Бинбаши проклятый с воинством степным. Двести тысяч их прибыло". Слушал их воевода, да гневно зубами скрипел. Желал выяснить он, сколько же осталось городу Шацку до начала осады. "И когда ж прибудут проклятые?" - вопросил потом Вратецкий подданных своих, "Сколько уж разведчиков наших пало от рук прислужников адских!". "Дня два или три", - со скорбью великой отвечали посланники, "Двести тысяч их идёт. Орудия при них. Наёмники же пушки им дали, и стреляют эти пушки не хуже наших". "Сколько же нас в городе?" - вопросил тогда воевода дружинников своих могучих. Обернулся он к охранникам громадным и грозно взглянул им в очи молодецкие. "Не больше семи тысяч", - отвечали с печалью дружинники, "Не сдержим мы ордынцев. Подмога нужна". Велел тогда Вратецкий немедля оборону городскую готовить. Пушки, что имелись были на стены водружены. Ружья со всех складов похватали да раздавать начали не только частям регулярным, но и ополченцам простым. Желал Вратецкий, дабы каждый из жителей Шацких на битву с ордынцами вышел. Призвать решил он не только крепких мужей, но и дев, что оружием владеть умели. "До последней капли крови биться будем",  - говорил тогда Вратецкий подданным своим, "Не сдадимся врагу. И не бросим в беде товарищей наших".
 Бинбаши же поганый двигался уж к городу самому с силами бесчисленными. Рассчитывал он, что удастся мульгашцам и демонам-союзникам его Андреево войско сдержать у Даниловска. Но не вышло у демонов Цербера и не вышло у наёмников-мульгашцев. Донесли ему гонцы его вести недобрые. Андрей же Крашич с войском двадцатитысячным в Даниловск, как утверждали они, вошёл, да к Шацку направился, дабы победу отнять у ордынцев. Выжили в схватке кровавой воины его и сражаться готовы были снова. Отмстить желали они степнякам за гибель мужей их славных. Услышал новости эти проклятый Бинбаши и в ярость великую пришёл. Тут же он гонца того, что недобрые вести принёс, схватил за грудки и сердце его бьющееся вырвал. Подержал в руках своих чёрных сердечко людское Бинбаши, да бросил его наземь и сапогами раздавил. Затем и второго своего гонца прикончил, разрезав того на части саблей. Облизал Бинбаши кровь человеческую с клинка, да на воинов своих грозным взглядом посмотрел. "Не вышло у нас Андрейку Крашича у Даниловска в капкан заманить", - гневно молвил тогда хан ордынский, "Но не беда. Нас здесь двести тысяч. А москанских крысоедов и тридцати не наберётся". "Но если же Крашич не разбит, то сзади он нам ударить может", - заговорил тогда один из нойонов степных. "Наше войско итак разбито в Черемухинске. Неужто опять придётся воинов терять по тысячам?". Звали его Хубилаем, и был он славным воякой в бою. Не раз проявлял он себя в сражениях страшных. Но не любо было ему уже за хана нечистого биться.  Выследил его в ряду военачальников своих Бинбаши и тотчас метнулся к нему с саблей обнажённой. "Думаешь, что он потрепать нас сможет?" - яростно брякнул правитель степной, "Полагаешь ты, что не справлюсь я с Москаном?". Хубилай же не устрашился гнева ханского, и грозно на владыку своего поглядел. "Не кажется ли, что кровушки ордынской много льётся?" - послышался в ответ голос военачальника степного, "И не только ордынской. Заррагенцев в войну с империей Наргонской ввергли. И сами в Москан вторглись без объявления войны. Не только вражья-то кровушка льётся, но и наша, великий хан. Того и гляди ордынцев-то не останется никого. Неужто ты решил ханство степное в целях своих использовать? Ходят слухи, что ты вовсе не правитель наш истинный, и не человек, а сам дьявол. И что играешься нами, как детки игрушками. Играешься, дабы мир наш в кровавую баню окунуть. А как наиграешься с родом людским и пищу свою получишь, так и на другие миры переключишься. Злодей ты, говорят, и мерзавец, с демонами спутавшийся". Загорелись тогда пламенем алым очи у хана нечистого. Взмахнул он саблей своею пред ликом Хубилая, и отбросил его на тридевять вёрст от себя. "Отныне никто перечить не станет мне!" - в гневе великом хан прокричал, "А если кто и посмеет, смерть его ждёт! Я ваш владыка законный! А вы все... чернь!". Замолчали тогда военачальники степные, и говорить ничего не стали. Но многим из них высказаться хотелось. И не любо было им видеть, как хан их казнит, что врагов своих, что подданных. Лишь Чугудай один поддерживал владыку своего и верил в него всем сердцем своим. Нечего было делать воинам ордынским. Послушались они хана своего, да дальше к Шацку продвинулись. Но усталось от войны в сердцах их появлялась, да недоверие великое к правителю их нечистому.
 И пригнал хан Бинбаши к городу москанскому воинов своих. Темники его согнали с ордынских земель всех, кто попадался под руку. Были здесь и млады воины, что мускулами двигали и старые, что уж и копьё-то поднять не могли. Всех согнали по ханскому приказу. Но едва подступили ордынцы к Шацку великому, как воинство Крашича появилась в лесах и равнинах. Успел наш царевич хана опередить и не дать ему город старинный огню предать. Ибо Боги сами Светлые за воинов Москана стояли, и не желали они, чтобы царство великое в пепел превратил поганый Цербер. Успели москанцы-ребятушки на помощь своим собратьям прийти. Вот только было их куда меньше, чем врагов распроклятых. Узрел Андрей Крашич, сын Николая, воинов ордынских, и столь многочисленно их войско было, что возопил принц москанский в сердце своём и затрясся. Ведь привёл он на битву лишь тысяч двадцать, а вражинам же числа не имелось. "Что делать будет, светлейший?" - слышался голос одного из боярских советников Андрея, "Их орды бесконечны. А нас тут раз-два и обчёлся". Не знал, что ответить боярину своему Андрей Крашич. Пожалел он, что отца родного с ним рядом не было. Ибо Николай ещё в Калашине был, а если бы даже и здесь находился, то не мог бы сражаться, как в прежние времена. "Биться надо всё равно", - вскоре раздался голос царевича москанского, "Если отступим, позор навлечём". Понимал Андрей, что отступление сулит карой великой за трусость ото всех Богов, что властвуют над нами. Не должно было воинству москанскому с поля брани отступать. Ибо ордынцы могли превосходство своё почуять, да и признать себя величайшими из воителей во всех окрестных землях. "Если отступим - смерть", - повторил свои речи Андрей, "Не жить нам, братцы, коли побежим.... Хоть их и много, лишены они порядков военных и знаний. Беспорядочной толпой переть будут. А у нас же воинство обученное. С лучниками конными пушки поработают. А с пехотинцами щитоносцы будут воевать. Да и мы не на их земли пришли, а они на нашу ступили! Так будет до последнего родину защищать!". "В случае таком, велю готовить я орудия немедля", - сказал один из воевод, что ехал рядом с принцем. Убедившись, что Крашича сын согласен во всём и головою кивает, развернулся боярин на коне своём и взглянул на пушкарей, что орудия тащили с собою на клячах закорузлых. "Пушки готовить к бою!" - раздался приказ по всему полю брани, "Биться с ордынцами будем! Не дрогнем мы пред дикарями! Кто мы с вами? Москанские воины? Или холопы неумелые?". "Есть, пушки готовить к бою!" - слышались ответы канониров москанских, "Сегодня наш день! День наших братьев и сестёр!".
  Ордынцы же встали тогда и ждали себе, пока москанское войско к бою приготовится. Щедрость решил свою показать хан Бинбаши. Мог бы сразу напасть, как увидел москанцев, но решил подождать немного. Не думали воины Крашича, что за сбродом, собранным Бинбаши, последуют всадники могучие и обученные, что в ханской страже лучшими слыли. Подарок прескверный приготовил для москанцев хан степной. и потому восседал он на лихом жеребце и улыбался. Москанцы же построились в порядки боевые и пушки приготовили. Было их столь мало, что подивились ханские темники, как ещё биться они решились. "Великий хан", - молвил Чугудай, ханский визирь и мастер по убийствам, "Неужто и правда решили сечу справить? Их же куда меньше! Я-то думал, что москанцы - трусы, да и сразу стрекоча дадут!". "Не стоит недооценивать их", - сказал на это Бинбаши, даже не глядя на советника своего, "У них ведь царём Крашич поставлен. А он и не с такими как мы сражался. Но сегодня его войско ждёт поражение. Я поставлю Москан на колени. И данником сделаю. Хочу, чтоб Колька Крашич приполз ко мне на коленях и молился мне, аки Богу, о пощаде. Хочу, чтоб башмаки мне вылизывал да так, чтоб чистотой они сияли. Хочу, чтоб царица его ноги мне омывала утром и вечером, а сын родной конюхом прислуживал". И рассмеялся во весь голос хан могучий. Наслаждение великое получал он от сказанных слов. "Сегодня день, когда Москанское царство.... станет улусом Степной Орды! Я сожгу их города, а жителей обращу в рабов, которые будут строить мне дворцы из обломков собственных селений! Да здравствует Хан Бинбаши!" - крикнул во весь голос свой степной владыка, да так кричал, что воины его в округе вздрогнули. "Да здравствует хан Бинбаши!".
 Построил Андрей-царевич воинства свои по всему полю в порядки боевые. Перендняя же линия была за стрелками государевы. Далее следовали уже пикейщики, алебардщики и щитоносцы могучие. По флангам поставил он стрельцов пограничных с бердышами и самопалами. Конников пара тысяч в лесу близлежащем спряталась. Надлежало всадником бравым проникнуть в тылы ордынского войска, да сумятицу внести. Пушки же были размещены на холме невысоком. Ордынцы же беспорядчною толпою готовились наступать. Видит Андрей Крашич, как первые их линии в битву двигаются. Пустил Бинбаши сброд свой имеющийся на ряды москанские. Толпы конницы и пехотных его сил вперёд двинулись с улюлюканьями дикими да с криками птичьими. Затрубили тогда горнисты со всех сторон. "Первая шеренга приготовиться!" - слышались приказы Крашича по всему воинству москанские, "Ружья к бою!". Поскакал он потом на коне своём вороном к лучникам и самострельщикам. Оглядел он лесовиков москанских, что стрелы уже для боя подготовили. "Огонь не прекращать!" - крикнул царевич лесовикам своим, "До последней стрелы палите! Да так, чтоб дожди смертоносные супостатов укатывали! И не было супостатам пощады от железа москанского!". Завопили тогда от ярости боевой лучники да самострельщики. Царю и отпрыску ему хвалу великую вознесли. Пушкарям же велел Андрей Крашич палить без устали, как и лучникам. Тяжёлая работёнка у канониров москанских выдалась. Подготовили они кулеврины свои для боя и почистили их накануне от сора. Потом же ядра в них погрузили, да огненный шторм на вражин поганых обрушили. Летели со всех ног на битву воины ордынские. И была их куча кученная, да тьма тьмущая. Бегут они, вопят во все глотки, и вдруг видят они, как небеса чернеть начинают. Стрелы в них появляются, да болты. И ядра огненные вместе с болтами и стрелами появляются. Обрушилось множество огня и дыма в тот день на воинов ордынских. Кишки и их внутренности долго по полю широкому разлетались. Стрелы булатные в первые мгновенья тысячи три уложили. Опрокинулись наземь воины ордынские, кто уж мёртвым с ног валился, а кто живой ещё щитом своим плетёным отгородиться пытался. Но не спасали степняков поганых ни щиты их ни вопли боевые. Москанцы же бравые палить продолжали без устали. И не знали орудия их пощады для супостатов в тот день. Ни пощады ни жалости не ведали.
 Но вскоре заметил царевич наш, что неладное творится на поле брани. Уж сорок тысяч убитых было ордынцев от стрел и ядер пушкарских, а вражины всё не кончались и не кончались. Наступали воины степные на порядки москанские. Дошло уже затем и до стрелков государевых. Выбежали стрелки вперёд пикейщиков тогда, на одну ногу присели, и айда палить по ордынцам подступающим. Ордынцы же страху не ведали, а напролом летели с криками жуткими. Воевода же гусарский увидал такое дело, да к Крашичу, командиру своему, на коне подскакал. Оглядел он царевича москанского взглядом недобрым. "Что-то странно ордынцы ведут себя, ваше высокородие", - слышался голос его через выстрелы, "Другой бы супостат уже дёру дал от такого-то залпу. А они всё чешут и чешут на нас". Крашич же обернулся в сторону воеводы, и побледнело в мгновении лицо его храброе. "А если они так и желают, чтобы мы пули на них израсходовали?" - вздрогнул тогда царевич москанский, и скулы его задрожали, как от холода лютого, "Неужто хочет Бинбаши, чтобы ядер у нас и стрел не осталось?". "Пули у нас не бесконечные", - ответил на то гусарский воевода, "А подмога от государя когда подойдёт - неизвестно". В миг тогда бросился государев отпрыск к офицерам и командирам своим. Первым делом велел он силам пушкарским огонь прекратить. Возмущались в ответ канониры царские и не ведали, зачем их просят пальбу остановить, и только лишь потом дошла до них правда-матушка зловещая. Совсем скоро приказы Андреева и до остальных доходить стали. Лучникам же велено было стрельбу остановить, да ждать случаве подходящих. Увидел Бинбаши, как огонь прекратился со стороны москанцев, и понял, что раскусили его супостаты. Подскакал хан ордынский к нойонам и полководцам своим. Вид у него презлобный имелся, ибо не любо было Церберовой частице, когда задумку её дьявольскую вражины прознавали. "Догадались поди, что воинства эти для прикрытия созданы", - грозно заговорил тогда Бинбаши, к полководцам своим обращаясь. "Что ж.... Будем давить их не только числом, но и умением". "Может всё же отзовём наши силы?" - послышался голос одного из нойонов степных, "Или задумал ты, хан, всю сотню тысяч угробить? Не лучше ли прежде и нашим орудиям поработать, да обстрелять москанцев издали? Хватит уже кровушки степной напрасно проливаться. Не жалеешь ты ни своих ни чужих!". В ярости дикой взглянул тогда хан на военачальника. Выхватил он саблю свою острую из ножен, да полоснул полководца по шее. Кровушку же его потом быстренько с лезвия слизал. Увидели это остальные военачальники, да мигом замолкли, чтобы хана своего не гневать. "Приказы здесь только я раздаю", - прорычал тогда Бинбаши, грозно оглядывая полководцев своих, "И коли кто ещё задумает поперёк воли моей идти, раздавлен будет". И слугу своего, шедшего позади, разрубил хан распроклятый. Не виновен был слуга тот ни в чём, а лишь под ярость салтанскую попался.
  Последовал потом Бинбаши к стражникам могучим, что силы могучие в войске ордынском составляли. Чугудай же командовал мужами этими, и велел он прежде воинам приказам ханским следовать и ждать подходящего случая. Не должно было богатырям ордынским в битву вступать поначалу, ибо предназначались они для последующих ударов. Желал Бинбаши, чтоб москанцы все пули свои на ополченцев его угробили, а лишь потом познали ярость ордынскую и дрогнули пред рядами витязей степных. Чугудай же в доспехах боевых на жеребце лихом восседал и покорно, как пёс, салтанскую волю ожидал. Явился владыка степной к богатырям своим, оглядел их ещё раз взором своим неистовым и отдал приказы им боевые. Удивился тогда Чугудай, отчего хан зловредный задумки свои меняет. "Раскусили меня подлые москанцы", - говорил тогда Бинбаши визирю степному, "Так что планы мои нарушились. Но не стоит горевать из-за того, мой друг. Всё равно одолеем мы их. Нас здесь полчища великие, а их лишь горстка". Чугудай же заметил, как зрачки ханские сужаться начинают да багроветь. Задумал что-то новенькое господин его степной, что-то крайне зловещее и лихое. "И что же делать мы будем?" - вопросил тогда Чугудай владыку своего, "Неужто все силы сразу на них кинем?". "Именно!" - ответствовал Бинбаши, очами презлющими сверкая, "Все силы сразу. Мы раздавим их как чёрных муравьёв. Вели орудиям наших палить по москанцам!". Поначалу улыбнулся Чугудай, так как понял, что скоро в битву ему выйти предстоит, но как последние слова хана степного услышал, так и замер в оцепенении лютом. "Помилуй меня, властелин, но где москанцы там же и наши воины", - послышался голос его дрожавший, "И так много наших уже убито!". "Согласен с тобою", - сказал на то хан распроклятый, "Орудия наши по своим попадут. Но и по москанцам ведь тоже! Воинство у меня будет скоро бесчисленное, так зачем мне всё это холопьё неразумное? Пускай уж погибнут за властителя степного. И врагов наших в могилы утащат". Повиноваться пришлось Чугудаю приказам властителя своего. Не желал он расстраивать владыку степного, да гнев его вызывать. С горестным ликом он голову преклонил пред ханом ордынским, затем же коня пришпорил и к военачальникам орудийным поскакал. Велел он пушкарям и камнемётным расчётам пальбу открыть немедля. Не поняли приказов пушкари поначалу и заволновались. Пришлось Чугудаю пристрелить двоих канониров ордынских из пистоля своего. Другие же, увидев гибель товарищей, мигом бросились приказы ханские исполнять. Более не смели они прекословить воле властителя степного. И хоть приказы эти преступными были поистине, решились они выполнить их, да пальбу начать по воинству москанскому. С ликами жуткими нацелили пушкари орудия на гущу сражавшихся. Раздались потом залпы громовые по всему полю брани. Вылетели ядра пламенные из орудий ордынских и целые тысячи в прах оборотили.
  Завидел Крашич, как степняки пушки свои в ход пустили, да камнемёты громадные. Влетел один из камней вражеских в ряды гусарские. Тридцать хлопчкиков славных передавил вместе с коняшками их. В полверсте пролетел от Андрея-царевича. Второй же камушек такой в ордынцев самих врезался и сотню их цельную раздробил. Задел и москанцев-ребятушек, с щитоносцами бок о бок стоящими. Затем и ядра пушечные полетели, да непростые, а взрывательные. Одно такое ядрышко злобное щитоносцев множество раздавило, а затем и рвануло со всей своей мощи. Случилось это несчастье в нескольких саженях от царевича. Взорвалось ядрышко пламенем алым, и осколками от него множество ребятушек славных ранило. Воеводе, что рядом с Андреем скакал, пол-головушки богатырской снесло. Посочились жидкости зеленоватые из раны его страшнейшей, и рухнул тогда полководец москанский наземь. Коняшку же его тоже пришибло осколком, и шейка лошадиная кровью обмазалась. Жалобно заржала коняшка бедная и захлебнулася жидкостями своими. Видел то зрелище Крашичу и мысленно Богов отблагодарил, что ядрышко мимо него пролетело. А то мог бы Николай Премудрый без сына своего в тот день остаться. Но миловали Боги Андрея, и оградили от смерти ордынской. Глянул тогда царевич наш во все стороны. Всюду вокруг него тела обезображенные валялись, дымом и пламенем окутанные. Кровь же реками текла по травушке-муравушке. И конечности валялись богатырские и головы и внутренности их. Дышать уж тошно стало на поле этом кровавом. Конь же Андреев едва в кишечниках не запутался. Начал он яростно вопить во всю глотку, ибо не нравилось жеребцу тому по останкам воителей проходить. "Ордынцы пушки свои задействовали!" - слышался крик боярина одного, что первым после Крашича в воинстве был, "И своих и наших побивают! Надо и нам наши орудия в ход пустить!". Пришпорил тогда Андрей коня своего и вскоре у боярина того оказался. "Так чего же вы медлите? Пушки к бою готовьте!" - крикнул царевич во всё горло своё. "Огонь из всех орудий!". После сего последовал он прочь от бани кровавой к расположениям конников своих. Пока на убитых смотрел он, мысль ему годная в голову подкралась. Решил он орудия ханские вырубить. В лесах же его конники драгунские стояли, да приказов царевича ждали. Желал Андрей наш покончить с пушками Бинбаши, и понял он, что вылазку надо сделать, да такую, чтоб не заметили его пособники ханские. Оставил он бояр своих силами москанскими командовать, а сам же решился на подвиг великий. Не устрашился он смерти, что не так давно едва не схватила его лапами чёрными. Добрался государев сын вскоре до драгунов своих в лесочке, объяснил затею о пушках ордынских и лично возглавил ребятушек в битве грядущей. Пистолет он на сечу взял с собой, да не обычный, а скорострельный, чтоб ордынцев мог десятками косить.
 Пробирались они по лесочкам и полянам не меньше получаса, но знали они, что ежели не преуспеют, то горе великое на воинство Москанское обрушится. Преимущество было лишь в знаниях. Знавал Андрей-царевич земли эти, как пять пальцев своих, и с закрытыми глазами мог дорогу сыскать. А ордынцы же здесь чужими были и местности почти не ведали, разве что только по картам и чертежам, кои составлены были людьми не сведущими и не научного дела мастерами. Удалось Андрею и драгунам его до расположения канониров ордынских добраться. Увидали они их ещё на скаку. Хан же Бинбаши и не думал, что вылазку москанцы совершат, ибо рассчитывал владыка степной на двести тысяч воинов своих. Москанцы же появились внезапно, словно саранча хаттушская. Вынырнули драгунчики из леса Шацкого и на бомбардиров десятками хлынули. Ордынцы же в ужасе были, едва увидели они, как драгуны Москанские с саблями и пистолями на них скачут. Похватали степняки ружья свои и самопалы старинные. Палить принялись супостаты по солдатушкам Андреевым. Но драгунчики те не простые были, а в кирасах стальных и кафтанах подбитых. И носились москанцы-ребятушки по всем позициям ордынским. Стреляли они и саблями рубили, а в орудия ханские яблочки пороховые кидали. Взрывались тогда пламенем алым орудия степные, и не представляли они угрозы более для воинов государевых. Чугудай же-разбойник и помыслить не мог, что вылазку задумают москанцы и в тыл к ордынцам залезут. Пришпорил он конягу свою да саблю могучую выхватил. Андрей же завидел Чугудая в пылу схватки. Дёрнул за поводья жеребца своего могучего и ринулся в битву лихую. Не честно сражаться решил полководец ордынский. Выхватил левой рукой пистоль, выпалил в государева сына. Андрей же-молодчик сумел увернуться,  и пуля лишь щёку его оцарапала. Не стал царевич наш пистолеты в бою сем использовать. Выхватил саблю булатную из ножен и готовиться начал к выпадам вражеским. Выстрелил Чугудай из другого пистоля, и снова пуля его мимо цели своей прошла. Тогда решил он саблей острейшей голову царевичу отсечь, и выставить её потом на блюдце серебряном пред ханом своим. И снова удача оставила Чугудая-разбойника, ибо не на светлой стороне он сражался, а за властителя презлобного, колдуна распроклятого. Разрубил его в тот же миг Андрейка Крашич. Напополам рассёк он тело разбойника. Верхняя половина Чугудаева с коняшки слетела, а другая же с ногами его длиннющими и кишками продолговатыми, скакать продолжала по полю кровавому. Так и кончились дни Чугудая-разбойника. Пал он в ту битву от руки храброго царевича москанского. Как увидели ордынцы, что визирь их и полководец разрублен напополам, так и бросились они в бегство к лагерю ханскому, что поставлен был неподалёку. Не стали их преследовать тогда москанцы, а снова в леса направились, дабы к воинству своему вернуться вскоре.
 Вратецкий же воевода со стен Шацких за побоищем наблюдал. Далеко была битва, да видна с башен городских. И дым от орудий стрелявших едва ли не до неба подымался. Сеча шла там великая и кровавая. Знал же воевода, что Андрей, государев сын, явился на зов подданных своих с воинством Москанским. Наблюдал Вратецкий за битвой из подзорной трубы, да глядел он за расположениями воинства государева. Много было бьющихся на поле. Тысячи и тысячи молодцев храбрых без жалости друг друга со свету сживали. Пули летели всюду и стрелы. Сабли звенели и топоры. И тут-то пришла светлая мысль в головушку Вратецкому нашему, что не должно хоробрам Шацким в городе отсиживаться. Легко же отвагой кичиться за стенами громаденными, а ты поди шашку свою обнажи, да за стену выйди с ворогом биться, тогда-то и проверится отвага твоя. Подумал об этом немало Вратецкий и обернулся в сторону соратников. "Так чего ж мы-то сидим?" - возопил он тогда во всю глотку горластую, "Наших там валят из всех орудий, а мы значит... здесь? За башенками отсиживаться станем?". Посмотрели бояре на Вратецкого в недоумении великом, затем и на друг дружку. Заговорить решился боярин один, с длиннющей бородёнкой до пояса. "Так чего ж нам за стену-то, батюшка воевода?" - заворчал он тогда и косо на владыку своего поглядел, "Ребятушек-солдатушек понапрасну тратить? Пусть мы и кинемся, а ежели Андрейку Крашича разобьют? На нас же потом пойдут холопы ордынские, а мы город свой в беде оставим!". "Значит струсить решил?" - гневно вскрикнул в ответ воевода, да за пистоль свой схватился, "Мы что... Будем ждать, пока наших воинов там порешат? Ждать и смотреть? И ничего не сделаем? Не это ли предлагаешь ты?". Выхватил пистоль свой Вратецкий, да ринулся на боярина того и к горлу его дуло приставил. "Да я скорее тебя собаку пристрелю, чем брошу в беде товарищей наших", - рассвирепел тогда воевода Шацкий, и в медведя едва не оборотился. Боярин же в ужасе отпрянул от командующего своего и покорно головушку опустил. Юнец один, что каптенармусом служил в гарнизоне, пойти против воли посадника пытался, да не вышло у него глупого. "Но ведь прав боярин-то", - раздался затем голос каптенармуса того, "Нас там всех перебьют. А город у Бинбаши как на ладони окажется". Хотел ещё что-то сказать юноша тот, но не успел и звука вымолвить. Выстрелил ему в голову Вратецкий. Яростью озарилось лицо его богатырское. "Так-то вы государя нашего цените?" - заревел тогда посадник во всё горло своё, "Андрей там бьётся... А мы здесь прозябать останемся? И не спасём сына Николаева? Николай же Премудрый жизнь за нас всех отдавал! С Цербером поганцем воевал! А мы его сына в беде оставим?". Оглядел он ещё раз воителей своих и бояр, стоявших рядом. Рыкнул он злобно и зубами заскрипел, словно бы волком родился на свет. "Раз не желаете, сам пойду!" - послышались слова его грозные. Тут же бросился он в конюшни свои посадничьи, вскочил на коня лихого, да ринулся к воротам городским.
 Но не стали бросать его в беде бояре Шацкие и молодцы храбрые. За ним же все побежали скорее, дабы не бросить в беде ни царевича Москанского ни воеводу своего. Взгромоздились храбрецы Шацкие на коняшек своих и айда вперёд на помощь государеву отпрыску. Ружья похватали и пистолы, а кому не хватило, те за самострелы взялись и за луки обыденные. Вылетела конница Шацкая из ворот городских и в битву устремилась. Вратецкий же не забыл по пути в оружейную свою заскочить, да копьё захватить с наконечником звёздным. Помнил он, как сам государь, когда дочку свою Марьяну замуж за него выдавал, копьё сие в подарок ему вручил и наказал беречь до скончания времён. Чуял сердцем Вратецкий, что орудие это пригодится ему когда-нибудь. Слышал воевода про козни ханские и про связи Бинбаши с колдунами. Вот и взял он собою копьё это с наконечником непростым. "Москан и Шацк!" - слышались кличи боевые со стороны воинства посадника. Летели в битву всадники на конях своих сильных и не было в их душах ни капли страха и ужаса. Знали они, что на дело благое идут. Царевича идут вызволять из окружения ханского. Даже боярин тот, что недавно канючил и вопил на стенах городских, уж забыл про сомнения свои и с саблей обнажённой на битву скакал. Знал посадник наш, что возможно живым уж не выбиться ему. Вспомнил, что забыл он супругу свою Марьяну расцеловать в обе щеки, но не было у него уж времени никакого. Да и Марьяна сама поняла бы его затею и простила бы, ежели узнала про то, как Вратецкий жизнь государева сына сохранить желает. Жаль было посаднику, что не попрощался, но иного выхода не имелось у него. Жизнь государева отпрыска дороже всего была. Ведь ежели падёт великий царевич, воинство Москанское в бегство бросится, и все города царства великого в руины обратятся. Ибо желал Бинбаши всю державу Москанскую в пепел превратить и всех славных жителей её на веки вечные истребить.
 Заметил хан степной, как со стороны Шацка воинство посадника показалось. Успел он уже многих своих посланцев зарезать и сердца им вырвать за вести недобрые. Не так давно доложили ему, что Андрейка Крашич пушки все ханские порубал, а канониров пострелял. И Чугудая самого, что полководцем великим считался, царевич Москанский в бездну отправил. Едва не взвыл от ярости великой владыка степной, как увидел, что новые силы к москанцам на помощь идут. Решил тогда господин зловещий лично атаку возглавить. Не стал он бросаться на Крашича, окружённого щитоносцами своими. Вознамерился хан подмогу из Шацка покрошить. "Ну что ж... раз они решили вылазку сделать, да будет так", - прорычал тогда салтан степной, зубы свои оскалив по-волчьи, "Множество кровушки их сегодня прольётся. Буду потом из тел мертвецких сердца вытаскивать, да пожирать их страстно. Сердце Крашича самого возьму, да в глотку свою погружу. И долго разжёвывать буду". Вскочил на коня своего лихого, саблю из ножен вытащил и повёл за собою мужей своих злобных. Завидел и Вратецкий, как сам Бинбаши с полчищами ордынскими на него позарился. Но не дрогнула рука воеводы Шацкого. И отринул он страх, что душу его сломить множество раз пытался. Не было в глазах его ничего, кроме храбрости великой. Ибо был Вратецкий из козацкого рода, а там уж в Блажковских станицах богатырей навалом было, и испокон веков эти витязи козацкие родину Москанскую от врагов защищали. Понеслись навстречу конники Шацкие и ордынские. Выстрелы среди них раздаваться стали. И ордынцы поганые из ружей своих и пистолей палили, и шацкие солдатушки залпами им отвечали. Сам Бинбаши во главе воинов своих нёсся с клинком обнажённым. Огни колдовские в глазах его загорелись. Конь его дьявольский пламенем адским залился. Зубы его из лошадиных в волчьи оборотились. Взмахнул супостат саблей своей и выпустил сферу огненную в воинство Шацкое. Сфера та, пламенем объятая, цели свои быстро нашла, и конников множество поразила. Разлетелись тогда в стороны разные всадники храбрые. Но не задела сфера колдовская витязя нашего, Вратецкого. Нёсся посадник наш со всей скорости на хана проклятого. Поднял над собою копьё, государем подаренное. Кинул его со всей силушки своей богатырской. И вонзилось орудие это хану нечистому прямо в грудь и сразило его наповал. Взвыл тогда от боли великой Бинбаши, да с коняшки своего покатился. Вспыхнул он пламенем адовым и исчез, словно и не было его никогда в этом мире. И коняга его адская тоже исчезла. В пепел оборотилась бестия страшная, да и развеялась по ветру.  Увидали воины ордынские, как от хана их только прах и остался. Развернули они жеребцов своих степных и в бегство обратились. Но не отступили тогда воины Шацкие, а погнали ордынцев до самых лесов. Копьё же Вратецкий так и не сумел себе вернуть, ибо исчезло оно навеки вместе с телом хана проклятого.
 Крашич же по другую сторону поля находился. Битва там шла чудовищная и страшная. Вступили уж в битву щитоносцы москанские и пикейщики. Сбивали они с коней воинов ордынских, а после добивали пиками острыми и саблями. Пушки уж ханские не работали, ибо заглушил их накануне Андрей наш царевич с драгунами храбрыми. Вдруг видит царевич Москанский, как дрогнули ряды ордынские. Слышались вопли повсюду на их языке дикарском. Вопли эти ужасом и страхом отдавали. Разбегаться во все стороны начали степняки, да вопить истошно. "Похоже, салтана-то вражеского прихлопнули!" - слышались крики бояр москанских недалече от Крашича, "То-то и стрекоча дают поганцы! Так им и надо!". В миг воспылали храбростью и отвагой с силой двойною воины москанские. Ринулись они догонять ордынцев поганых, да наземь их валить и добивать. С двух сторон ударили по поганцам москанцы отважные. Шацкие солдатушки, да государевы птенцы. Многих степняков в тот славный день порубали. Полководцы же Ушкуй-гамбры и не ведали, что далее творить. Не думали они хана своего в сей день лишиться. Горны зазвучали тогда по всему полю брани. Велели военачальники степные воинству всему в леса уходить. Не выиграть им было битву Шацкую. Хоть оставалось ещё сотня тысяч, дух боевой окончательно подорвался. Не желали воины степные за мёртвого хана головы класть. Многие из сброда туземного и вовсе на родину вернуться желали. И наёмники разные не хотели более за Бинбаши воевать. Полки наёмничьи из Мульгаши и держав юго-восточных тотчас же отступать начали и поклялись более на землю Москанскую не ступать ногами, и даже в мыслях своих про неё забыть. Взяли они золото из лагеря ханского, да и бежали в разны стороны, дабы не видеть более ни степняков ни врагов их москанцев. Разбито было вдребезги воинство ханское. Не ожидали подобного ни полководцы степные ни союзники ордынские. Москанцы же с яростью удвоенною добивать отступающих стали. Понеслись хлопцы-молодцы на коняшках своих и давай отстреливать убегающих. Долго ещё продолжались расправы эти над трусами степными. К вечеру уж битва великая окончилась. Множество тел окровавленных поле усеяло. Больше ста тысяч погибло в той сече ужасной.  Куда уж ни глянь, всюду трупы валялись и конские и людские. Не было ещё сечи такой ни разу за всю историю мира нашего. И долго ещё оплакивать станут умерших матери их и отцы.
 Вечером же вступил Андрей Крашич в славный город Шацк с воителями москанскими. Вратецкий же бок о бок с ним ехал и саблю свою над главою держал. Радовались в тот день жители державы Москанской. Удалось сокрушить им воинство Ушкуй-гамбры. И подмога со стороны государя и генералов его так и не понадобилась. Вот как управились славно с ордынцами погаными богатыри наши! Таких бы богатырей и в наши дни! Эх... Силушка Москанская. Великая ты и могучая. И ордынцев на тот свет полчища отправишь и Цербера самого в ад низвергнешь. Радовались и пировали жители Шацкие. Празднества пышные устраивали в честь победы величайшей. Ко дню следующему прибыли в город славный и подкрепления государевы. Сам Николай Премудрый с воинством своим в ворота городские входил. Награждал он орденами и медалями полководцев своих преславных. Крашичу же медаль золотую с ликом Василия Грозного подарил, да и назначил его первым среди генералов москанских. Обещал ему земли обширные на востоке отдать. Вратецкого же в генералы произвёл и велел сменить ему кольчугу свою на мундир дворянский, а шлем свой на кивер высоченный. Множество речей хвалебных молвил тогда царь наш батюшка. И внимали ему со всей бдительностью воины его и полководцы. "Сегодня день, когда разбили мы воинство нечистое", - говорил государь храбрым подданным своим, "Сегодня день величайшей победы за всю историю державы Москанской! Сегодня мы отбили нападение не просто ордынцев, а прислужников Цербера самого!". При имени упомянутом задрожали некоторые бояре и полководцы и осенили себя знаменем экхартовым. "Бинбаши был не просто ханом", - продолжал речи свои правитель Москанский, "Но и прислужником зла величайшего. Теперь он низвергнут. На веки вечные в ад отправлен". Взглянул государь наш на Вратецкого и на сына своего Андрея. Кивнул головой в их стороны. "Вот они! Герои наши!" - слышались слова царёвы по всему городу Шацку, "Вот они! Победители наши!". Долго ещё радовались и веселились люди москанские по всей матушке-земле. Лишь только матери и отцы убиенных оплакивали павших в боях. Дошли вести вскоре не только до городов пограничных, но и до Москана самого.
 Едва услышал о победе под Шацком могучий Симеон, так и расцеловал он в уста сахарные барыню свою Файдуллу. Файдулла же уже брюхатой была изрядно и родить вскоре готовилась. Радовались они вместе победе Москанской и целовали друг друга страстно и горячо. "Видишь, что говорила я тебе, лебедь мой", - молвила Файдулла прекрасная супругу своему, "Москанцы - храбрый народ. А царь наш Николай Премудрый - лучший из всех властелинов". "Права ты, душа моя" - отвечал ей тогда Симеон, целуя нежно в темя её, "Государь наш славный и великий. Батька мой Селивёрст Павлович не раз рассказывал мне о храбрости рода Крашичей. И вот...  Оправдались слова батьки моего. Воочию я увидел как цари наши отчизну свою защищают и покрывают её дланью своею могучей. Всегда веровал отец мой, Селивёрст Павлович в силушку Москанскую. Что выстоять она сумеет даже если Цербер сам воинов огненных приведёт из бездны великой". Одно только грусть вызывало и печаль всевеликую. Множество павших было в битве той страшной. Больше ста тысяч погибло смертных мужей. Но пали они не напрасно. Ибо отдали они жизни свои за дома родные и за земли. И даже павшим ордынцам посочувствовать стоит. Сражались степняки за салтанасвоего, и множество их не знало, кем хан тот проклятый оказался, и что задумывал он сотворить на землях этих. А если б знали они правду, так сами бы хана того и прихлопнули. Наргонский же император Зелимхан поздравить изволил государя Москанского, и дары ему щедрые прислал. Говорил он, что неплохо бы земле степной под защиту империи Наргонской встать. Новый же хан Барадуй, что в Ушкуй-Гамбре воцарился, не желал воевать с народом москанским. Желал он мира и покоя для степняков своих, коих потрепать успел нечистый Бинбаши. Все же идолы и памятники, построенные Бинбаши тёмным богам своим, разрушены были по приказу хана нового. Не желал Барадуй, чтобы тени чернющие на землях степных сновали. Не хотел он более смерти для подданных своих. Прошли седмицы долгие, и послал новый хан ордынские дары великие для царей Москанских. Изволил он прощения просить за предшественника своего. Ибо знал он, что Бинбаши - не человеком был, а демоном ужасным из ада самого. Николай же Премудрый ответил тогда Барадую, что не должно степным сынам прощения просить за хана их. Ибо под магией злобной находились степные мужи, и не ведали они, что творили.
 А что до Бинбаши распроклятого...... То не погиб он вовсе и не канул навеки в лету. Неужто думали вы, что так просто его Вратецкий в бездну и отправил? Нет... Заблуждались вы, если полагали, будто бы Цербера отродье простой смертный сразить сумел. Лишь только изгнать он сумел его в дали дальние и на долгое время. Но чтобы убить? Нет... Убить он его не способен. Увы... Не убить никому создание это прескверное. Никому и никогда из смертных простых. Лишь только Боги сами прикончить нечистую тварь способны. И не дано это сделать смертным из рода людского. Что же до хана нашего и Цербера Изначального частицу? Одни говорят, что он даже и возрождался, и досаждать желал Крашичам и роду их могучему. Слухи ходили, что культы он тёмные создавал по державам мира сего и сторонников своих собирал. Другие же молвят, будто бы не сумел он возродиться и более не тревожил владения Москанские. Не приходил он более никуда в земли людские и не смущал простой люд. Разное молвят мудрецы со всего свету. Писал же наш самодержец Николай Премудрый в дневниках своих, что видел он порою козу презлющую во снах. И являлась нередко коза ему эта, смущала разум его и говорила с ним о павших его товарищах. Напоминала частенько о Варфоломее ушедшем, что не сумел перед нею выстоять. Но прогонял Николай бестию ту молитвами разными. Порою и Азиса самого призывал, дабы козлицу эту дьявольскую снова в небытие изгнать. Говорил и сыну своему государь наш, что не погиб Изначальный Цербер, и недалече он отправился после гибели частицы своей. Предупреждал государь Москанский, что явится Цербер снова, ежели не изменятся люди в сердцах своих и душах. Утверждал, что сами порой мы бестию эту в свой мир призываем поступками своими злыми и помыслами.
 Симеон вскоре маршалом первым в державе великой стал. Файдулла же сына ему родила преславного. Решили назвать они сына Варфоломеем, в честь полководца великого, не дрогнувшего пред Цербером Изначальным. Крестным же стал для него Николай Премудрый, государь наш могучий и славный. А Андрей же Крашич оберегать поклялся Варфоломея юного. Поклялся, что не бросит в беде его, и как вырастит юноша этот, то место при государе законном займёт. Годы прошли многие. Вырос Варфоломеюшка юный. Стал он как и Симеон, отец его, маршалом первым в державе. Вскоре изволил преставиться и государь наш прекрасный, Николай. Долго тогда плакала держава Москанская, ибо не желала она ухода царя своего великого. Андрей же законное место занял, и правил он мудро и справедливо. Лучшим из властителей в Москане считался, и едва не достиг царевич наш славы отца своего. Вратецкий же сдружился с военачальниками известными, Краевым-Скиросом и Зарецким. Заслужил он от них уважение великое за то, что Церберово отродье под Шацком в бездну сослал. Отправились вскоре Краев-Скирос, Зарецкий и Вратецкий в походы великие. Наргонцам желали они помогать. Зелимхан уж преставился, и трон его славный дочери достался. Амартидой звалась она, и ничего не вызывала она, окромя восхищения великого. Бились за сердце её многие властители и рыцари со всего мира нашего. Красива была и душою и телом, а мудрость её безграничной считалась. Помощь великую оказывали царице мужи нашли славные. С Хаттушцами они бились немало и с врагами иными. В Мульгаши вторглись воины москанские вскоре и покарали их властителей за Церберову поддержку. Долго умоляли правители островов пощадить их жизни. Но не стали миловать их витязи москанские. Вратецкий же лично врагов обезглавил, а трупы их чёрные со стен городских спустил. Ибо помнил он прекрасно, как мульгашцы эти на стороне Бинбаши воевали и множество жителей москанских на тот свет отправили. Настали вскоре дни покоя и мира для царства Москанского.  С державами окрестными дружбу держали москанцы и торговлю вели. И степняки наши более не совались на земли соседние. Барадуй же хан правил долго и мудро, а после землю свою отдал наргонцам. Сыновей у него не имелось, а дочери уж сосватаны были за разных нойонов ордынских. Так и поселились наргонцы в степях Ушкуй-гамбры, и вошли степняки в империю Азисовых потомков. Вот что случилось тогда, хлопцы мои и молодцы. Вот что творилось тогда в землях Москанских и окрестных. Думаю, подходить к концовке нам стоит, ибо затянулась уж история наша. Помните историю эту, да не забывайте, ибо знания великие несёт она. Знания, что помочь вам могут в любых деяниях житейских. Помните ещё и слова государя нашего, Николая, про злые помыслы. Коли пустишь в себе хоть мыслицу чёрную, так корни она и запустит. А коли корни запустит, так и Цербер на неё явится. Нюх ведь у Цербера собачий, чует он, бестия, когда зло распускается, и сразу же движется в сторону его. Помните слова государя нашего, да не забывайте.
 Вот и всё, что сказать я хотел. Уж кончается чернильница моя славная. Да пёрышко уж потрескалось всё.... Что же ещё мне сказать вам? Да всё уж и сказано. Пожелать хочу я вам, читатели мои, добра в сердцах ваших, да такого добра, чтобы Церберово отродье оно не пускало в жизнь вашу, и чтобы гнало его подальше от ближних ваших и любимых. Ибо если хоть мыслицу одну прескверную пустишь в голову свою и продумывать её начнёшь со страстью великой, не бывать уже счастия великого и света неугасимого.

---
The end. ;)