Круговерть Глава 31

     И вторая важнейшая вещь, которая сразу завладела вниманием Андрея при чтении Евангелий и, больше того, даже захватила его, была та, что Иешуа называл себя сыном Человеческим и сыном Божиим. Как сын человеческий — он одно, а как божий — другое. Иешуа как бы сам в себе делился надвое. Это смысловое открытие галилейского пророка перекликалось с его собственными мыслями. Ему представлялось, что он тоже пережил это в опыте: как человеческое в нём отделялось от животного, а потом «божье» отделялось от человеческого.

     Выходило так, что физиологически, то есть своим телом, своими членами, своим мозгом Иешуа был человеком, от обычного человека рождённым. Но своё сознание и свою систему смыслов он признавал рождённой от Бога. Именно в этом смысле он признавал свою сыновность Богу. И Андрей это понимал и принимал, но только не для  одного Иешуа, а для каждого человека, для человека в целом.
 
     Естественно, со своим образованием он не мог поверить, что Иешуа был сыном бога, если бы  это понималось в буквальном смысле: что какая-то женщина якобы родила сына от бога. В этом смысле он, конечно, не признал бы никогда Иешуа богом. Но то, что человек рождается телом от родителей, а духом и разумом от Бога, он вполне себе признавал. И, следовательно, он признавал Иешуа — сыном бога. Как, впрочем, и любого другого человека. И любой человек может о себе сказать, что он сын бога. «Если только сможет это правильно обосновать». То есть найти в этом открытии смысл, который встраивается в его смысловой космос, углубляя и расширяя, не разрушая его.

     Андрей и себя признавал сыном бога, но только в те моменты, когда он сознавал в себе не себя, а что-то важное и настоящее, как бы проходящее сквозь него, проявляющееся через него. И его отношение с тем, от кого это высшее исходило, трудно было назвать каким-то иным словом, если не сыновностью. «Это было какая-то родственность по сути, по самой коренной сущности». И он чувствовал эту родственность, эту сыновность, только сказать об этом нельзя было никому, чтобы тебя не приняли за сумасшедшего. (А Иешуа, похоже, об этом говорил окружающим и не боялся. И, похоже, понят так, как ему того бы хотелось, не был.)

     В ощущении это переживание было для Андрея чем-то просто невероятным. Невероятным по силе внутреннего напряжения. «Бог не есть что-то отделённое от меня и противостоящее мне. Бог не где-то, бог во мне, я сам есть проявление Бога, его частица, его производная». Огромный космос, который открылся ему когда-то с Гагариным и который он впервые увидел в Житове, со всей своей неизмеримостью съёживался до размеров просяного зёрнышка и становился ничем, схлопывался практически до нуля. Он ощущал себя буквально вне законов постоянно погибающего предметного мира. При этом он испытывал какую-то невероятную лёгкость и вместе с тем нерушимую основательность бытия, какую-то просто неодолимую нерушимость бытия. Он сознавал в себе бессмертное начало, которое способно пережить любое количество вселенных, бесконечное количество воплощений.

     И в этом свете ещё один момент оказался для Андрея весьма важен. После Канта он всё пытался представить себе этот мир, в котором мы все живём, — без времени и без пространства. И это, естественно, ему никак не удавалось. Нет времени, значит, ничего не происходит и не свершается: всё есть, всё есть всегда, всё неизменно. Или без пространства: всё, что есть, не занимает никакого пространства или занимает всё пространство, что одно и то же. Представить себе такое было невозможно. Но когда он представлял себе вселенную смыслов и взаимосвязей между смыслами, он наоборот, не мог представить себе смыслы пространственными или смысловые взаимосвязи между смыслами протяжёнными и существующими во времени. Там не было времени и пространства, но там, тем не менее, была иерархия смыслов и строгая, закономерная последовательность смысловых взаимосвязей. Взаимосвязей, исходящих из единого центра — от Бога. И он совсем естественно принял формулу: Бог отец, Бог сын, Бог дух.

     Бог-отец — источник всего и законодатель, Бог-сын — он сам, Андрей, как и каждый человек. Бог-дух — смысловая взаимосвязь межу Отцом и им, сыном, и всеми. До этого он интуитивно так и понимал свою вязь с людьми: во внешнем мире все порознь, но в своей сущности все люди исходят из одного сущностного источника, и именно так все люди связаны между собой. Но Андрея удивило и даже где-то поразило, что когда он об этом прочитал в этой книжке в первый раз, он сразу понял смысл этой триады. Как если бы читал о чём-то само собой разумеющемся, хотя до этого сотни раз слышал о троице, но не видел в этом никакого смысла. И что эта триада «одно» и в то же время «три» — он тоже понял. «Три в одном». В смысловом мире арифметика работает иначе. Там один смысл и другой смысл, если они соединены смысловой взаимосвязью, составляют ещё и единый смысл. И этот смысл понятен, даже если словами мы изложить этот смысл не можем. И получаются три смысла: два составляющих и один результирующий.

     Вся действительная и последняя реальность, которая нам доступна для понимания, это Бог — «единый в трёх лицах». Андрей понимал, что с точки зрения материалистической это было полным абсурдом, но, с другой стороны, не была ли абсурдна материалистическая точка зрения сама по себе? У него в опыте уже был взгляд на вещи с такого ракурса, когда предметный мир терял своё абсолютное значение. Одним словом, нужно было в своих представлениях о жизни совмещать несовместимое. А для этого нужно было снова перенастраивать свою систему смыслов, но теперь уже с учётом того, что ему открылось.
Где-то на этом уровне закончилось его первое знакомство и начало изучения Евангелий Священного Писания. И это на самом деле оказались для него евангелия — благие вести. То, что он постигал, читая и понимая этот текст, было для него несомненным благом.



Продолжение: http://www.proza.ru/2019/09/30/292