2. Злоключения Маринки

Она сидела в самом конце Via Grande, на площади Piazza del Pamiglione, и пялилась одним здоровым глазом и вторым, залипшим от фингала, через толстенные черные очки на памятник «Четырём маврам». Только вчера они прилетели в Ливорно. Традиционно Вадик прихватил в Duty-Free N-ное количество вискаря, и начал смачно отмечать их первую семейную вылазку за границу ещё в Российском аэропорту. Для смелости, так сказать. В самолете его не могли угомонить четыре стюарда и Маринке, сгорающей от стыда, пришлось ввязаться в перепалку, за что, собственно, и был получен данный аксессуар, в виде огромного синяка.

Жизнь научила её извлекать выгоду ото всюду, и этот фингал был отличным поводом для того, чтобы предоставить супругу заработать пару очков в браке, посидев вечерок с детьми. Конечно, пришлось его изрядно пристыдить, мол, отпуск испорчен, дети напуганы, позоруха и всё такое, но зато вечер она могла провести как угодно и с кем угодно, к тому же в солнечной Италии. А это, знаете ли, дорогого стоит.
Фингал, в принципе, ничего не испортил, а только добавил колориту. Перед поездкой в заветное Ливорно, Марина решила заняться собой и привести себя в порядок. Так как денег всегда в притык, а тут ещё поездка на носу, она решила заняться всем самостоятельно и не прибегать к помощи профессионалов. Обнаружив пару прядей седых волос, она начала срочно подыскивать колор, который мог бы это дело исправить. Колор был выбран под стиль знойных итальянок, ведь перед ней стояла задача во что бы то ни стало завоевать сердце Ярослава и отбить его у местной лярвы. Назывался он «Морозный каштан» и действительно покрасил всю голову, не считая участков, до которых Маринка не могла сама дотянуться, и разумеется, седых волос.

Но сильные русские женщины из-за таких пустяков не расстраиваются, они идут к подругам и просят шмоток на важное мероприятие. Чем она и занялась, так как её шкаф был набит каким-то домашним тряпьём, в котором мусор стыдно выносить, не то, что в Италию ехать. Подруги у Маринки были ещё крупнее её, так уж заведено, коли вышла замуж, да детей родила, будь добра, доведи себя до 56 размера, а не то никакого соседского расположения тебе ни видать. У Маринки он был всего-навсего 50-52, так что ни о каком расположении речи и быть не могло, но и на стройную красотку она уже, увы, не тянула.

В общем, сидела она на в кафетерии в сером сарафане с то ли размытыми, то ли выцветшими цветами по всему полотну ткани, огромных черных очках с пластиковыми стёклами, обутая в какие-то замороченные вьетнамки с пошлыми стразиками и сияла сединой, выгодно подчеркнутой морозным каштаном. На полноценный обед за 60 евро у неё, конечно, средств не было, да и зачем тратиться, если в путевку уже всё включено, так что она заказала себе, и без того по её меркам недешевый кофе за три евро. И принялась ждать.

Кофе остыл, официанты косо поглядывали на посетительницу, но надо было сидеть столько, сколько надо. Хоть до завтра. И тут – знакомая фигура! Да это он – Ярослав, Славик, любовь всей жизни!
Время было к нему более милосердно, чем к Маринке, да и светлый итальянский костюмчик сидел на его подтянутом теле, как влитой. Он остановился, задумчиво посмотрел на мавров, достал сигарету, долго разминал её в руке и медленно закурил.

Марина застыла в ожиданье, как муха в янтаре.
Увидит? Узнает? Примет?

Тогда, когда этот прыщавый сопляк принёс ей распечатанное письмо, она решительно отказалась от мысли писать что-то Славику. Она хотела видеть его, осязать. Ей не нужны были больше письма. Ей хотелось куда как большего. И вот она тут. Казалось бы, перейди узкую дорожку и вот оно – счастье, то самое, на которое она так рассчитывала. Здесь и сейчас, как назойливо повторяет реклама.

На секунду ей удалось оторвать взгляд от Славика и посмотреть на свои колени, обтянутые дурацким сарафаном. Взгляд скользнул ниже, она увидела свои ступни со слегка пожелтевшими ногтями. Ей стало противно от себя. Она чётко увидела ту пропасть, которая пролегала между её миром с мудаком мужем и сопливыми детьми, серым Новгородом и застиранным сарафаном. И миром этого человека. Когда-то близкого, любимого, дорогого. Но сейчас всё по-другому. И то, что было никогда не вернуть. Слишком много воды утекло. 

Подняв глаза, она увидела только памятник проклятым четырём маврам. Он ушёл, не узнав её, не заметив. Так было даже лучше. Как говориться, с глаз долой, из сердца вон. Она встала и медленно поплелась к своему отелю.

Когда она пришла в номер было уже поздно, дети спали. Только муж её ждал. Им предстоял тяжёлый разговор, это она могла понять, даже не переступая порог. Он спросил её:

- Ты встречалась с ним?
- Да, - сказала она.
- Зачем? У тебя ведь всё есть?
- Нет, Вадик, не всё. Я не счастлива с тобой. Отпусти меня.
- Интересно, - пожал он плечами, - а с детьми кто останется? Отпусти её, а спиногрызов, кто на себе тащить будет? Я что ли? Нашлась тут…

Он замолчал. Ей тоже нечего было возразить. Мир рухнул второй раз за день. Действительно, вся эта любятина – очень милая, и планы её на жизнь замечательные, но что делать с тем, что уже есть?

- Уже поздно. Ложись спать, - поцедил Вадик.
- Сейчас, только в душ схожу. Душно.

В хорошей гостиничной ванне она долго рассматривала себя в зеркало. Да, она сильно изменилась. И дело не только в морщинках и складочках. Дело в другом. Она смогла посмотреть на себя другими глазами: вечно недовольная, раздраженная, уставшая баба. В первые на ум пришло слово – БАБА!

- Господи, Боже мой! – прошептала Марина, - когда со мной это случилось! Как такое могло произойти со мной!

От всхлипываний больше ничего нельзя было разобрать. Она и сама не понимала, что она говорит. Но общалась она с Богом, просила у Него, не вполне понимая, что именно она просит, но ей это было нужно.

На следующий день была запланирована экскурсия по местным достопримечательностям – это был подарок от турфирмы и привыкшие к халяве русские не могли не воспользоваться им. Они посетили музыкальную террасу, выложенную плитами в шахматном порядке Terrazza Mascagni, маленькую крепость Fortezza Vecchia, и под конец дня их привезли в кафедральный собор Duomo di Livorno к вечерней мессе.
Духовности в семье Вадика и Марины не было, они не молились дома, не ходили в церковь, их библии пылились на холодильнике. Но оба считали себя глубоко верующими людьми, так как когда-то они перепоручили себя Господу. К тому же их брак был повенчан не кем-то, а епископом протестантской церкви, в которой они и познакомились. Правда имени его они вспомнить не могли.

Храм поразил их своей гротескностью. В Нижнем такого не увидишь. Он был квадратной формы, из серого камня снаружи, а внутри светел и просторен, и украшен золоченой резьбой по дереву и огромными полотнами древних мастеров. Зазвучал хор. Священник произносил слова молитв на непонятном для них языке, но звук был величественный, как будто Сам Бог давал ему провещевать.

Сердце Марины затрепетало, именно сюда просилась её душа, по щекам текли слёзы. И после служения она попросила поговорить со священником с глазу на глаз. Священник – высокий, худой мужчина с небольшой лысиной был гладко выбрит и в целом производил располагающее впечатление. Экскурсовод объяснила ему, что это русская женщина Марина хочет о чём-то с ним поговорить, но переводить она отказалась, сославшись на других участников экскурсии, которых повели в кафе на перекус. Его звали отец Бенвенуто, что значит приветствующий. Он пригласил её пройти в небольшую будку, разделённую на две части. Марина увидела, что в той части, куда зашёл отец Бенвенуто была ещё одна дверь и маленькая табуретка. В той половине, куда движением руки её пригласил святой отец тоже была табуретка, но двери там не было. Обе части были поделены решеткой. Глядя на неё у Марины, возникло ощущение, что она в тюрьме, в которую сама себя и посадила.

- In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen, - звучал голос падре.
- Аминь, - сказала Марина и перекрестилась на православный манер.
- Quanto tempo ; passato dall'ultima confessione? – спросил Бенвенуто.
- Я не знаю, что вы говорите, отец. Но я точно знаю, что я хочу вам рассказать, - её было не остановить.

Она рассказала всё, про свою обманутую любовь, про растоптанную невинность придурковатым дружком её брата, про позорный аборт, про то, что бежала в церковь, потому что думала, что хоть там мужика непьющего сможет найти, про то, что ненавидит мужа и не любит детей, про обиду на Бога за то, что с ней произошло всё это. Она говорила и говорила, захлёбываясь слезами. Время, как будто перестало для неё существовать, несмотря на жесткие слова экскурсовода, что они уедут без неё ровно через 20 минут. В какой-то момент стало ясно, что слова и слёзы закончились.

Марина замолчала.

- Io ti liberer; dai tuoi peccati nel nome del Signore, del Figlio e dello Spirito Santo. Vai in pace e servi il Signore, - прозвучали магические слова.
Через решетку было видно, что пастор сделал пас руками, похожий на крестное знамение. Хлопнула дверца. Марина поняла, что священник вышел через вторую дверь и ей тоже пора идти.

Выйдя в храмовый зал, она увидела недовольное лицо мужа и спящих на его коленях сыновей.

- Ну, ты че, - спросил он обиженно, - автобус уехал.
- Прости, мне надо было поговорить.
- Да, уж я понял. Сейчас такси вызову, - Вадик начал набирать телефон, оставленный экскурсоводом. Они взяли детей на руки и вышли на улицу. Моросил дождик и Марине показалось, что он смывает с неё пыль всех тех лет, что были прожиты во мраке безбожия.

В отеле уже подобревший муж, напившись горячего чаю прислонился к её плечу, и слегка приобняв сказал:

- Прости дурака. Испортил нам весь отпуск с этой пьяной дракой. Ты ж знаешь, не надо ко мне лезть, когда я дурной. Давай завтра тебе тряпок каких-нибудь купим. А то, что ты в Нинкиных обносках ходишь? Будешь у меня самой красивой. Да ты, итак, самая лучшая.

Долго уговаривать Марину было не надо. Жизнь научила её не отказываться от подарков. Кротко улыбнувшись, она сказала:
- Конечно, давай. Пройдёмся по местным рынкам. А сейчас надо спать.

«Решил откупиться от меня рыночным тряпьём», - пулей пронеслась в её голове мысль. К горлу подступил предательский комок, и чтобы не раскрыть свою задетую гордость, она быстро накинула на себя халат и пошла в душ.

Завтра будет новый день. А может и новая жизнь.