Призрачный уют беспамятства

(Фрагмент из романа «ДОРОГА В ОДИН КОНЕЦ»)

«Мертвые сраму не имут»
(пословица)


… Колонна ушла, оставив на пятачке санитарный «УАЗик» под прикрытием БМП. Ждали вертолет. Ветер с морозцем подымал поземку. В тесном санитарном фургоне скрючились четверо раненых. Один, без сознания, замер на носилках. Над ним склонился прапорщик-фельдшер, держа в поднятой руке бутылочку капельницы. В боевом отделении БМП лежали трое убитых. Механик-водитель и старший машины – такой же молоденький лейтенант, сидели молча и курили сигарету за сигаретой. Монотонно урчал двигатель, нагоняя под броню соляровый выхлоп. Вдруг раздался протяжный стон. Водитель и лейтенант повернули головы, скорее в недоумении, чем от страха. Один из лежащих – босой, в закопченном изорванном обмундировании, шевелился, мыча сквозь стиснутые зубы.

- А медик сказал, что он умер! - удивленно пробормотал механик-водитель.

Лейтенант нажал тангенту рации:

- Прапорщик! Слышишь меня?

- На связи. Чего тебе?

- Хреновый из тебя диагност, прапорщик. Живого в «двухсотые» записал.

- Ну, что ж, - рация выдала секундную паузу, - сто лет ему жить, значит. Пусть полежит там. Внешних ран нет. Он контуженный. А здесь повернуться негде.

На крохотный пятачок, поднимая тучи снежно-песочной пыли, садилась «вертушка».

«Гул!? И запах знакомый!? Так пахло, когда шли танки через село! Танки! Деда, танки! Калитка закрыта, а они уже идут! Почему не могу открыть калитку?! Я не могу поднять руку!!!»

- У меня приказ забрать только раненых! – штурман вертолета старался перекричать шум турбины. – Давай быстро! Быстрее, прапорщик!!!

Спешно подали в дверь вертолета носилки с тяжелораненым.

- Подожди! Один еще в БМП, с «двухсотыми»!

- Что? Ожил?! – штурман оскалился в улыбке.

Цинизм на войне помогал, нет, не выжить, - цинизм на любой войне жить помогал и будет помогать.

«Вертушка», сдув остатки снега с пятачка, понесла убереженных жить подальше от той земли, что так неприветливо встретила их – незваных, изначально проклятых. А еще двое, покачиваясь на полу боевого отделения БМП, поехали дальше вглубь чужой страны, как бы, желая продлить хоть на несколько часов пребывание свое здесь. Согласно Закону СССР о всеобщей воинской обязанности они отдали Родине самую главную свою дань – жизнь. Жизнь не то чтобы уже прожитую, - жизнь даже и не начатую. И, казалось, желали побыть в этом чудном, невиданном ранее горном мире еще хоть чуть-чуть, пока «черный тюльпан» не унесет их на север навсегда. Но опустит в родных краях на землю лишь бездыханные тела, оставив над этими сияющими афганскими вершинами ихние невинные души на небесах. Невинные, потому что не убили еще они  никого. Не успели. А посему, – заведомо безгрешные перед Богом.

Вадим Бут пришел в сознание через двенадцать дней. Десять из них он числился в 340-м общевойсковом госпитале города Ташкента как неопознанный. На одиннадцатый день бюрократическая машина Управления кадров Советской Армии выдала результат, и в канцелярию госпиталя поступило личное дело рядового Бута Вадима Ивановича, в котором находились его военный билет и водительское удостоверение. Как следовало из документов, рядовой Бут до декабря 1979 года проходил службу в 105-м пограничном полку КГБ СССР, что дислоцировался в столице Германской Демократической Республики, и для дальнейшего прохождения службы был направлен в Пянджский погранотряд Среднеазиатского военного округа.

Как он попал контуженным на обочину закатанной в лед трассы в горах Гиндукуш? Госпитального особиста, листающего личное дело солдата, это не особенно интересовало. Явно, не дезертир, – прикинул, да и под категорию «самострел» с такой контузией не подпадал. Обычная наша совдеповская неразбериха, - решил особист, и бросил папку в общую кучу, – пусть лечиться, а там - как врачи решат. Так рядовой Бут чудом избежал допросов пронырливых ищеек секретного отдела, чрезмерно  озабоченного всплеском дезертирства и членовредительств в новоиспеченной 40-й армии.


Сквозь неутихающий в ушах давящий звон Вадим услышал скрип открывшейся двери. С трудом приподнял веки. В небольшую двухместную палату вошли несколько человек в белых халатах. Один, заметив открытые глаза Бута, подошел и спросил, внимательно вглядываясь в лицо:

- Вы меня слышите? Можете говорить? Назовите фамилию, имя.

Солдат пошевелил запекшимися губами:

- Бут … Вадим … Иванович …

Врач перевел удовлетворенный взгляд на коллег, как будто говоря: «Вот видите! Я был прав». Повернулся опять к больному:

- Как вы себя чувствуете?

Вадим уже изнемог от трех сказанных слов и хотел быстрее в спасительное небытие потери сознания, но все же выдавил из последних сил сквозь зубы:

- Болит …  Все болит …

Врач взял безвольное запястье, прослушал пульс и, заметив шевеление век на изможденном лице, наклонился к солдату:

- Это пройдет. У вас тяжелая контузия, но серьезных повреждений нет. Нужно только время. Наберитесь терпения, все будет хорошо. А боли мы снимем. – И осторожно спрятал руку Вадима под одеяло.

Перешли ко второму раненому с забинтованной головой, что неподвижно лежал, опутанный проводами датчиков и трубками капельниц. Как во сне до Бута долетели обрывки фраз, произнесенные вполголоса врачами: «Пулевое в голову с задеванием правого полушария … Восьмые сутки … Искусственная вентиляция …  Аритмия …  Скорее всего …» И опять, - то ли сон, то ли потеря сознания у Вадима.

- Скорее всего, не жилец. – Палец доктора приподнял веко закатившегося глаза раненого. – Но, чем черт не шутит. И на двенадцатые сутки, бывает, оклемаются, - повел взглядом в сторону Бута, - и вполне адекватные.

- Но, не с «пулевым с задеванием», дорогой коллега. Какая, уж, извиняюсь, в этом случае адекватность, - бесстрастно ответил кто-то, другие промолчали.

Врачи вышли. В палату бесшумно впорхнула молоденькая медсестра в накрахмаленном колпаке с красным крестом. Бегло окинула профессиональным взглядом застывшие на кроватях фигуры, частоту падающих капель в капельницах, показания приборов. Поправила занавеску на окне и так же выпорхнула, не заметив согбенного ангела в черном в изголовье того, что с «пулевым с задеванием». И капли в его капельнице падать … перестали.

«Гробарь» с роты обеспечения госпиталя привычно сколотит неказистый гроб. После того, как советская 40-я армия двинулась «за речку» помощь интернациональную оказывать афганцам, многое здесь - в госпитале, вошло в привычку. Медсестры уже не теряли сознание при виде окровавленных стонущих тел. И солдат-«гробарь» быстро докумекал, что лучше загонять гвозди в крышки им же сколоченных гробов здесь - в Ташкенте, чем трясущимися пальцами патроны в пулеметную ленту где-нибудь на богом забытой «точке» в неприветливых горах  «братской» Республики Афганистан.

Жестянщик запаяет цинковую оболочку гроба, и с ощущением хорошо сделанной работы раскурят солдатики по «косячку» из местной «травки». Глубоко втянут расширяющий зрачки сладкий дым и замрут с блаженными улыбочками на физиономиях: «Не так уж жизнь плоха, туда ее ети!»

И уже не «черный тюльпан» понесет тело несчастного в родные края, а обычный рейсовый борт Аэрофлота. Умершие в госпиталях не войдут в число тех пятнадцати тысяч четырехсот человек боевых потерь Советского Союза за десять лет «афганского интернационализма». Не войдут. Не удостоятся, так сказать, не сподобятся.  Вот такая лотерея и такая математика того вероломного вторжения в чужую страну.
 

Могильная тишина воцарилась в палате. Крепкая старинная кладка стен неврологического отделения глушила звуки расположенного по соседству железнодорожного вокзала, где жизнь кипела уже с явными примесями войны. А Ангел-Хранитель контуженного бережно спеленал своего опекаемого смирительным покрывалом беспамятства – единственной пока защитой того от ужасных болей ...

http://proza.ru/2019/05/24/709

Роман Владимира Брянцева «ДОРОГА В ОДИН КОНЕЦ» - на ресурсах электронных книг: ЛитРес, Андронум и др.