27 августа

 Я на Алтае. Кроме впечатлений от природы: снился сон о том, что от дома на Васильевской остались одни развалины. Я чувствовала во сне тот страх, от которого задыхаешься и не знаешь, куда пойти, как сдвинуться с места. Завтра, кажется, важный день<...>
 Я верю в последний момент, пусть так и нельзя, пусть не по-взрослому, но только так можно почувствовать, что по-настоящему тебе ценно. Так у меня было с N. Его нет у меня – и пустота, оставленность, постоянное ощущение, что живу не так, как надо, будто отступила от учения, которое открыло мне, если не правду, то глаза. А с открытыми глазами по-прежнему жить не получается. Ведь слепец, увидевший свет божий, ни на что не променяет открывшуюся ему жизнь. Так и я. Правда меня слепую вели по пути, и мой проводник учил меня всматриваться в мир, точнее – в важное в мире. А сейчас я уже не слепец – я зрячий, навсегда привязавшийся к своему проводнику, потому что слепота моя излечилась, а мрак вокруг остался, и порой я вижу только его, и внутренне вою оттого, что мой проводник мне уже не проводник, оттого, что его слова больше не ободрят меня, не сподвигнут на титаническое усилие. Это редкость – встретить проводника. Это сокровище – понять его до конца и не предать, следуя по своему пути. Расплата – лишиться его и остаться один на один с главным врагом – самим собой.
 Я пишу это в юрте, ночью, сидя у печки. Окончательно запутавшись, предав проводника, себя и здравый смысл. Хочется спать, но нельзя, я знаю: там опять сны, от которых воешь, мысли, которые снова и снова приводят в тупик угрызений совести и сомнений, плывя по кругу чужих голосов и собственных воспоминаний.