Венчание. Первая встреча. Из 3 части ДВ

...Написав Алексу краткий ответ и запечатав конверт, граф вспомнил, что назавтра ему предстоит идти держать венец над суженой друга. По возвращению с Мемеля Пьер Волконский вновь стал похож на самое себя. Про свою грядущую свадьбу он не разговаривал, и в свете с невестой не появлялся. Грешным делом, Кристоф даже решил, что помолвку друг разорвал, и бракосочетание не состоится. Даже как-то невзначай спросил у всеведущих кумушек, так ли это, ибо вид сослуживца и друга отбивал всякое желание вдаваться в расспросы. Графиня Головина, одна из тех, кто знал все подводные течения нашего света как свои пять пальцев, ответила: «Ах, граф Христофор, здесь не тот случай...» Недомолвки и перешептывания только подтвердили все, что говорилось ранее — невеста находится в «деликатном положении», со свадьбой нужно поторопиться, и что бы там не случилось между молодыми или между членами их семейств, отменять ничего нельзя. Конечно, граф был немало удивлен — как князь Пьер, всегда предусмотрительный, не склонный к спонтанности по природе своей, повел себя даже не как повеса, а как зеленый мальчишка, и нынче вынужден нести на себе всю полноту ответственности? Неужели девица так хороша, что он не устоял никак? Но по портрету не скажешь... А наяву Кристоф ее не помнил — лица всех фрейлин, стоявших на различных церемониях за императрицей и несших ее шлейф, сливались в одно, обобщенно-красивое. По крайней мере, в перечень признанных красавиц света эта Софья Волконская не входила. Славой разбивательницы сердец не пользовалась — впрочем, ежели если бы княжна и являлась таковой, то подобную ситуацию ловко обошла. К тому же, несмотря на положение в свете, чины и близость к молодому государю, князь Волконский женился, как говорится, «выше себя», то бишь, приданое невесты превышало его годовой доход. Из-за всех этих обстоятельств свадебная церемония должна была быть скромной, чуть ли не домашней, и ограничиться лишь венчанием в церкви и небольшим приемом после. Несмотря на близость обоих новобрачных к императорской чете и матери невесты — к вдовствующей государыне, присутствие венценосных особ на венчании не предполагалось. Никаких посторонних гостей. Кроме него, графа Кристофа...
В шаферы со стороны невесты друг пригласил его случайно. Можно сказать, поставил перед фактом прямо утром, когда они сели работать над рескриптами. День был загруженный — помимо писанины, надо было еще смотаться в Красное на маневры, принять несколько рапортов и предстать перед государем с докладом, так что сперва на сообщение Пьера граф прореагировал так, словно бы он просит его заменить его в качестве полкового адъютанта. Кристоф даже кивнул утвердительно, не вслушиваясь в слова и вчитываясь в рапорты, которые ему прислали из 3-й сводной дивизии. Жалобы на командира Ряжского полка, «пьяницу проклятого»... Не в первый раз, неудивительно. Казна пуста. Ну а его в чем тут забота? Ах да, Волконский тут что-то сказал... Кристоф, не отрывая взгляда от причудливо выписанных букв, отвечал: «Повтори, что ты сказал, что-то не расслышал».
«Софи без свидетеля остается, вот я и зову тебя», - утвердительно и негромко отвечал его друг.
«В пятницу?» - Кристоф отложил бумагу, пытаясь уместить все дела в голове. Приглашение Волконского он воспринял как очередное поручение и мысленно отметил эту дату в своем дневнике, куда записывал не столько сердечные излияния и размышления, сколько события недалекого будущего, дабы о них не запамятовать.
«Да, через неделю», - подтвердил Пьер, удивленно глядя на своего друга и начальника. Думал, что начнет отговариваться — и Ливен имел все причины на это. Начиная с того, что женатые люди шаферами не становятся. Заканчивая тем, что он не православный и не имеет права вообще участвовать в подобной церемонии кроме как в роли зрителя.
«Хм, почему я?» - спросил он внезапно.
«Я тебе очень доверяю», - искренне произнес Волконский.
«Что сталось с тем, кто изначально в ее шаферы определялся?»
«Да там скандал какой-то», - поморщился князь. - «Вообще, этим шафером должен быть ее брат средний, а того какая-то муха укусила, обиделся на сестру и на мать, а так как кого попало не позовешь... Сам понимаешь».
Кристоф снова задумался. До него дошел смысл этого поручения. Конечно, лестно, что Пьер облечает его подобным доверием. Но было слишком много причин, по которым от этого доверия лучше отказаться, дабы не оконфузиться. Одну из них, показавшуюся ему самой весомой, граф и озвучил:
«Слушай, я понятия не имею, что от меня требуется в таком деле... Там же не только нужно эту корону держать. Да я крещусь левой рукой, как помнишь».
Кристоф и впрямь не слишком запоминал, как проходят православные свадьбы, на которых он присутствовал. Все это были, как на подбор, бракосочетания монаршьих особ. И, признаться, он следил за ходом всех этих длительных церемоний без особого внимания. В его родном лютеранстве никаких шаферов не предполагалось, а само венчание сводилось к объявлению новобрачных супругами перед Богом и людьми, двойному причастию и проповеди. Оконфузиться в непривычной для себя роли перед влиятельными в свете людьми не хотелось.
«Помню», - после небольшой паузы произнес Волконский. - «Со стороны попа никаких вопросов не будет. Это далеко не первый такой случай. Ты ж, в конце концов, тоже в Христа веришь».
«А почему ты Долгорукова не позвал?» - спросил Кристоф.
Лицо Пьера скривилось как от зубной боли.
«Зачем? Чтобы потом вся Москва знала и здесь весь свет гудел?» - проговорил он тихо.
«Наш друг — благородный человек», - возразил граф. - «Вряд ли он так поступит».
«Благородный-то он благородный, но, увы, не может держать язык за зубами. Кроме того, моя будущая теща терпеть не может его родителей. Прямо до вражды доходило... И, скорее всего, благодарит Бога за то, что Софи выбрала меня, а не его», - столь много слов для Волконского были совершенно не характерны, что и отразил изумленный взгляд его собеседника. Тот не обиделся на столь нелестную характеристику их общего друга, потому что был с ней вполне согласен.
«Такая секретность», - заметил Ливен. - «Надеюсь, ничего противузаконного на этой свадьбе не свершится?»
Пьер побледнел и отвел от него взгляд.
«Ну как... начиная с того, что с точки зрения религии наш брак — это инцест и есть».
«Надо же как строго. У нас и дяди с племянницами венчаются, и первые кузены, не говоря уже о вторых», - легкомысленно заметил Кристоф. - «Запрети такое — пол-Остзеи бы вымерло».
Волконский только усмехнулся.
«В любом случае, ничего в роли шафера сложного нет. Тебе по ходу самой церемонии станут говорить, что и как надо делать. Право слово, это не сложнее развода караула».
Кристоф улыбнулся слегка.
«Доверюсь твоему обширному опыту в таких делах... И мне ничего не остается, кроме как принять твое приглашение».
«Благодарю тебя. Софи тоже будет счастлива», - искренне и горячо откликнулся Волконский.
Далее они перешли к более насущным делам, а о грядущем венчании и не вспоминали, поэтому Кристоф о нем чуть ли не забыл, если бы вчера Пьер не напомнил ему место и время церемонии. Восемь утра, сразу после заутрени, церковь Св. Екатерины в Екатерингофе — совсем маленький приход, но, с другой стороны, от Каменного острова не так далеко. «Начать надо по такой жаре пораньше, а то все гости сомлеют», - добавил князь. - «А это дело, как ты помнишь, часов на несколько».
Нынче граф, приказав Якобу приготовить ему парадный мундир и разбудить его пораньше, отправился спать.
И снилось ему почему-то давнее. Благополучно, казалось бы, позабытое. Вычеркнутое туманом...
Духота обступила его, а сырой горячий воздух словно бы ножом можно резать. Он валяется на шелковом ковре с затейливым мелким узором, полуголый. В горле пересохло, веки, покрытые клейкими гноящимися корками, еле размыкаются, и он еле различает алый, нестерпимо горячий свет.
Его мучитель, назвавшийся другом и покровителем, здесь. И он сразу же узнает его по звуку голоса, по высокому, истеричному смеху. Хан Али, он самый, кто еще же? Кристоф ожидает услышать слова на незнакомом языке — а затем запинающийся гортанный тенор толмача. Но внезапно горский князь начинает — на весьма приличном русском, без всякого акцента:
«Повторяй за мной, урус: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк Его...»
Кристоф не может ничего сказать —  не потому что слова ему претят, он даже не понял их смысл, но знает только одно: если не сделает, что велено, его убьют.
«Ну же, что ж ты молчишь?» - голос Али становится нетерпеливым. - «Говори, и будешь нашим!»
«Нет...», - выдавливает из себя его пленник. - «Нет...Бога...»
Веки опускаются окончательно, а горло стягивает удавкой.
«А дальше?!» - орет хан, хватая за запястье. - «Дальше давай, собака русская!»
Но Кристоф не может ничего сказать и окончательно проваливается в черноту.
Он сразу же открывает глаза и видит знакомый потолок, на котором пляшут первые робкие лучи рассвета. Слышит, как жена шепчет: «Мне по такой жаре тоже гадость снилась... Жуки какие-то... Червяки, бррр». Чувствует, как она гладит его пропитанные потом волосы. Времени до предполагаемого пробуждения осталось немного, и заснуть более не удастся — да и бессмысленно.
Он говорит что-то ласковое в ответ жене, которую снова охватывает сон, накрывает ее простыней, встает, подходит к умывальному тазу и долго льет на свою разгоряченную голову воды из кувшина. Вода не такая холодная, как хотелось бы, успела нагреться за ночь, но это все лучше, чем ничего. Зачем Кристофу опять приснился этот Кавказ? Никогда ж не снился, а тому шесть лет уже прошло... И вот опять. «Нет Бога», значит, «кроме Аллаха»... Тут графа осеняет. «Так это же их символ веры, если по-нашему», - думает он. - «А если три раза повторить, то, считай, басурманином стал». Он резко откидывает мокрые волосы, падающие ему на плечи, чувствуя, как струйки воды стекают на лицо. Вновь его бросает в жар. А если то был не сон, а воспоминание? Он же был почти без сознания в плену и мало что оттуда помнит. А если он послушался Али — вот ведь, во сне даже не подумал, для чего ему нужно повторять слова про Всевышнего и какого-то пророка, о котором в Библии нет ни слова, - и досказал все до конца? Значит ли это, что он теперь мусульманин? Ведь и крест нательный тогда с шеи сорвали... Тот крест, который на него при крещении надели, простенький, конечно, но все же тоже — символ веры. Не одновременно ли это сделали с чтением вот этой суры? И он никому об этом даже не говорил... Может, он и не христианин давно уже? Вот проклятье...
«Нет, это всего лишь сон. По жаре такой неудивительно, что мне видится Персидский поход.  Таким макаром наяву еще грезиться будет», - решил он, глядя на свое отражение в зеркале и расстегивая ворот рубашки. - «В любом случае, если бы я все прошел, как надо, то меня бы просто так не отпустили... Небось, обрезали бы еще, а с этим делом у меня все как было, так и есть».
Последняя мысль его даже развеселила слегка, и мысли перешли к дню грядущему и к предстоящей нынче свадьбе друга.
***
За графом заехали чуть пораньше,  чем он ожидал, и он сразу же подметил контраст между сияющим, как начищенный пятак, графом Комаровским -  шафером со стороны жениха, и, собственно, его приятелем, который нынче должен был сочетаться узами брака. Всю дорогу, показавшуюся обоим слишком длинной, они молчали, и даже шуточки, которые отпускал шафер с компанией, казались какими-то невеселыми, так что Комаровский замолчал, проникнувшись общим настроением. По обычаю, надо было заехать за невестой, затем пара выходила из дома и вместе следовала в церковь, а все дружки, родня и гости — за ними. Ехать пришлось недолго — до набережной Мойки, в приметный особняк, вокруг которого в такой ранний час уже толпились экипажи гостей. «Пошли», - тихо, одними губами, бросил Пьер, и они быстро вышли наружу, приветствуемые на крыльце множеством чад и домочадцев. Дальнейшее Кристоф запомнил фрагментами — вот отец невесты, высокий и прямой как палка генерал, заливаясь слезами, подносит к Пьеру фамильную икону св. Михаила Архангела, тот наскоро крестится и лобызает образ, вот мать невесты, дама, ростом не уступающая мужу, а шириной его солидно превосходящая, шурша шелковым бордовым платьем, накидывает на будущего зятя шелковое белое полотенце, какое-то пение, все расступаются, и только потом Кристоф осознает происходящее — из глубины комнат под руки выводят невесту, княжну Софью Волконскую. Графу на миг показалось, словно воздух наполнился новым, густым цветочным ароматом, столь изысканным и в то же время узнаваемым... Все как по команде начинают ликовать, женщины приговаривают: «Красавица-то какая...», «Не могу, сейчас расплачусь» - и Ливен оборачивается на источник всеобщего восхищения, но поздно, совсем поздно. Пьер двинулся навстречу нареченной, и его широкая спина закрыла невесту от взора любопытствующих. Вслед за ним последовал Комаровский, и Кристоф, не зная, что делать, отправился вместе с ним. И тогда, оказавшись рядом с другом, он впервые смог взглянуть невесте в лицо, прикрытое негустой вуалью. Сразу же стал понятен источник этого запаха — корсаж, пояс и тяжелые темно-каштановые, перевязанные розовой жемчужной нитью и уложенные в античный узел, волосы девушки были украшены розоватыми лилиями, еще влажными то ли от утренней росы, то ли от воды, которой их обрызгивали, дабы сохранить их свежесть. Княжна Софья, не отводя от лица фаты, бросила взгляд своих темных глаз, обрамленных длиннейшими стрельчатыми ресницами, на своего шафера. Ее чувственные губы тронула улыбка. «Хороша... Как же хороша», - немедленно подумал Кристоф, и только потом одернул себя за несоответствие помыслов ситуации. Свободную левую руку, обтянутую белой шелковой перчаткой, она подала Кристофу, и тот принял ее, не задумываясь ни о чем. Показалось ли ему, что девушка слегка пожала ему ладонь? Верно, и впрямь показалось...
К храму, в котором проводилось венчание, они поехали не по главным улицам, а обходным путем, через окраины и ближайшие деревни города. Молодые сидели впереди, принимая поздравления всех прохожих, останавливающихся поглазеть на свадебный кортеж, и Кристоф не отводил взгляда ни от друга, который всю дорогу сидел необычайно прямо, ни от его суженой, которая, напротив, повернулась вполоборота. «Да она красавица...», - не переставал думать граф. - «Ради такой можно и с ума сойти. Как никто раньше не замечал?»
Даже через кисею фаты он сумел разглядеть овальное матовое лицо, черные, словно нарисованные одним росчерком пера, полукружия бровей, прямой нос, не говоря уже о пленительных губах и удивительных, мерцающих как звезды глазах. И фигура у Софьи была прекрасна, как у греческой статуи, а это розовое платье, точь-в-точь под цвет украшающих ее лилий, ничего в ней не прятало — нынешняя мода и создана была для подобных ей дам - высоких и статных, не слишком пышнотелых, но и не очень-то миниатюрных. Странно, очень странно, почему княжна никогда не входила в ареопаг признанных красавиц света... Может, из-за строгого воспитания, не позволяющего ей блистать в свете с той частотой, которая бы позволила разглядеть все ее достоинства? Ну помилуйте, она же фрейлина Двора... Или же здесь было что-то иное? В любом случае, на миниатюрный портрет, который ему когда-то показывал Пьер Волконский, княжна походила лишь условно. В жизни ее черты казались куда более совершенными, что не делало чести рисовальщику — между прочим, довольно известному и прославленному своими талантами...
«Какими судьбами вы стали шафером, граф?» - отвлек его Комаровский. - «Кого не ожидал видеть здесь, так это вас».
Прежде чем Кристоф смог ответить, он услыхал ровный, довольно мелодичный девичий голос:
«Почему вас удивляет присутствие здесь графа, Евграф Васильевич? Это я пригласила Его Сиятельство».
Ливен замолк, ошеломленный. Его собеседник, впрочем, был ни капли не удивлен.
«Ну, кто-то же из особых приближенных к высочайшей фамилии должен присутствовать», - произнес он в ответ.
«Действительно, не одному же вам за всех отдуваться», - девушка откликнулась на эти слова с заметной иронией в голосе.
«Она, небось, дивно поет. Хотел бы я послушать...», - отчего-то подумал граф Кристоф, стараясь не смотреть на невесту. Это, в конце концов, непристойно. Как и все эти его мысли, которые, казалось, вырываются за пределы его головы, наполняя собой пространство и усиливая духоту воздуха вокруг них. И все эти мысли отчего-то легко считываются княжной Софьей. Но она нисколько им не смущена и не раздосадована — напротив, они ей льстят. Или, скорее, девушка воспринимает их как само собой разумеющееся.
Граф Комаровский немного смутился ее ответом и продолжил говорить о погоде и о том, на каких свадьбах бывал, но делал это с некоторым принуждением, видно, чтобы отвлечь самого себя от предстоящих дел. Кристоф смотрел по сторонам и уже успел заметить, что прежде ясно-голубой горизонт заволокло белыми кучевыми облаками, которые имели все шансы среди пару часов потемнеть, отяжелеть и пролиться на землю дождем.
Вскоре из-за пышно разросшихся деревьев пригородных садов показались скромные купола церкви святой великомученицы Екатерины, и свидетели, вместе с главными участниками церемонии, отвлеклись на обязательную церемонию входа в храм, еле вместивший всех желающих лицезреть венчание. Как водится, немало там было и случайных лиц — вечных бедных родственников, прилично одетых попрошаек, ожидающих, что им перепадет от щедрот семейства, в такой знаменательный день не считающего деньги. Процессия, которая следовала к алтарю, действительно была блестящей — иначе и не назовешь. Молодожены и свидетели хранили торжественные выражения лиц, подходя к священнику и служкам, одетым в расшитые рясы. И граф был только счастлив следовать по пятам той, которой про себя восхищался до умопомрачения. Та не отнимала руки от своего жениха, держащегося как в строю и ни разу еще не обернувшегося к гостям или к свидетелям. Граф не мог сказать, что чувствует Пьер, но судя по тому, что шагал он с нарочитой осторожностью, словно приноравливаясь к походке невесты, и по тому, как были напряжены его шея и плечи, ему явно приходилось нелегко. И неудивительно — в закрытом помещении церкви, освещенной множеством свечей и лампад, наполненном густым ладанным дымом дышать можно было через раз. Да еще добавить этот его семеновский мундир со всем шитьем и орденами, высоченный воротник по нынешней моде, сапоги до колен... Граф сам был одет так же и уже изнывал от жары, страстно желая расстегнуть хотя бы крючки на воротнике и ослабить галстук и с ужасом представляя, что придется стоять навытяжку на такой жаре в течение нескольких часов.  Дамы из гостей усиленно обмахивались веерами, но тщетно. После того, как княгиня Александра, мать невесты, дала последнее благословение дочери, послушно склонившей голову, и отерла невольные слезы, она обратилась к Кристофу со словами:
«Вы уж, граф, присматривайте за Софи. Ей запросто может сделаться дурно».
«Полно, maman», - слегка раздраженным тоном промолвила невеста. - «Вечно вы предполагаете самое худшее».
Судя по тому, как княжна, которая совсем скоро должна была стать княгиней, держала себя и как решительно отвернулась от взмаха матушкиного веера, от жары она совершенно не страдала. Граф внезапно вспомнил, что говорили о причинах этого брака в салонах — и сам убедился: вранье. Ежели бы Софи и впрямь была в положении, то она бы нынче была на грани обморока, едва держась на ногах. Но невеста, казалось, чувствовала себя лучше всех — несмотря на фату, драгоценности и слои кружев на платье. Однако обещание присматривать за ней Кристоф дал, отчего заслужил очередную благосклонную улыбку от девушки. И эта улыбка его, конечно же, приободрила.
… После того, как гости заняли положенные места под звон колоколов, наполнявший внутренность небольшой церкви, графа охватило чувство некоей неловкости. Такое, как он впоследствии замечал ранее, всегда происходило в храмах конфессии, отличной от лютеранской. Конечно, он не впервые присутствовал на православной службе. Обилием золота, разнообразных ликов святых, свечами и прочими атрибутами его было не удивить. Он частенько искренне восхищался тем, что видел и слышал вокруг себя, а пение и молитвы на полузнакомом языке наполняли его восторженно-мистическим чувством, которое на мессах в родных лютеранских кирхах он отродясь не испытывал. Но нынче — то ли из-за духоты, то ли от размера церкви, не предназначенного для такого количества людей, - все убранство казалось угрожающим, лики святых — дурно написанными и даже пугающими. Свет, еле пробивающийся сквозь узкие решетчатые окна, не развеивал туманного — от дыма ладана — полумрака. Отчего-то вспоминалась та самая кирха в Мерцендорфе, с потайной комнатой, служившей для собраний ордена... Почему ее забросили? И когда это произошло?
Не один Кристоф испытывал подобные чувства. Лица собравшихся выражали не радость и не сентиментальную растроганность, как обычно во время свадеб, а маету и желание сбежать. Радостное по сути пение звучало с траурным мотивом — очевидно, хору по такой духоте тоже не сладко приходилось.  И только невеста, держащаяся прямо и уверенно, казалось, чувствует себя как рыба в воде — не иначе. Граф опять ею залюбовался. Какая прямая спина, какая гордая посадка головы, и тело восхитительно, оказывается — струящийся шелк подвенечного платья обрисовывал его изгибы, и тут стоило большого труда удержаться от того, чтобы не начать ее мысленно раздевать... И аромат — ее собственный, чуть терпкий, с примесью ноты дикого меда — ощущался явственно, несмотря на засилие ладана. Слишком уж заманчивый аромат, да...
Кристоф опомнился, когда последние слова песнопения стихли, и молодых позвали обмениваться кольцами. Он обратил внимание на контраст между бледностью своего друга и ровным, матовым цветом лица его новобрачной. Рука Пьера дрожала, когда он взял сверкнувшее беловатым блеском кольцо и поднес его к безымянному пальцу невесты. Граф успел подметить, что руки у Софи были восхитительны — пропорционально-длинные, сильные пальцы, суживающиеся к концу, узкая ладонь, гибкое запястье. На миг показалось — Пьер сейчас уронит кольцо на ковер, отчего все кумушки заохают — плохая примета, мол, кому-то из молодых долго не жить... «Да тут все — плохая примета», - усмехнулся про себя Кристоф. Но обошлось — обмен кольцами прошел без всяких эксцессов, и молодые проследовали к аналою. Они встали на рушник, полностью скрывшийся под длинным, по нынешней моде, шлейфом невесты, и каждому, включая свидетелей, служки вручили по горящей свече в руки. Возникла заминка — свеча жениха быстро погасла и повторно не загорелась — вот и первое плохое знамение, сказал граф, пытаясь отвлечься от Софьи, столь уверенной в своих действиях, и даже не замечая, как воск крупными горячими потеками оплывает на его ладонь. Жжение воска о кожу заставило взять источник света крепче, и он краем глаза увидел, что его пламя загорелось сильнее, чем у кого-либо, словно то была не простая пятифунтовая свеча, а целый факел. Кристоф даже испугался, что пламя может переброситься на легкую кисейную фату невесты, которую она нынче откинула от лица, закрыв прямые плечи, поэтому отошел от нее на полшага. Та на миг оглянулась, и он уловил — или ему показалось? - отражение пламени в ее темных глазах. На миг стало жутко. Словно бы уловив, какое впечатление она произвела на своего шафера, Софи слегка кивнула и улыбнулась легкой светской улыбкой. Кристоф не успел ей ответить ни жестом, ни словом — та быстро отвернулась
ХХХ
...Старичок настоятель, отец Иона, крестил и Софи, прямо здесь, в этом самом храме, на этом самом алтаре, 17 лет тому назад — на второй день после рождения, ибо слабенькая, родившаяся полумертвой девочка, по всем прогнозам, не зажилась бы на этом свете, и, видать, иерей сам был удивлен ее видеть нынче в виде невесты — нынче шамкающим голосом повторил все положенные вопросы для венчающихся. Девушка почти не слушала то, что происходит вокруг. В ее голове была одна лишь мысль: «C'est Lui!» Да, именно Lui, Он, с большой буквой... А тот, значит, который вместе с прочими ее братьями, средним и младшим, и своей сияющей полновесным малороссийским здоровьем молодой женой, этой Barbe Разумовской, или как ее там, тот, у которого нынче сразу две фамилии и два наследства, - о нем теперь можно позабыть. Месть закончена. И тот, о ком ей говорили Иные, стоит нынче позади ее. О том, что вот этот граф Ливен, этот остзеец, не отличимый прежде ею от других, и есть тот «ангел Закатного окна, с чашей света в руце его, враг твой суженый и нареченный», Софи узнала сразу же. Сердце пропустило два удара, а затем забилось ровно. В самом деле, влюбленности ей не предрекали — к чему тогда лишние треволнения? Но да, этот Он, прямо как на картинке, показанной Иными во сне — бездонные синие глаза, обрамленные чистым золотом густых, загнутых вверх ресниц; красивое, узковатое, лицо с правильными чертами и чуть меланхоличным выражением, которое не портил даже косой темный шрам на правой щеке — единственное, что отсутствовало у ангела Заката, Света Господа и имелось у Христофора Ливена, генерал-адъютанта Его Величества; в остальном же — все совпадало, вплоть до ладной и стройной фигуры, скрытой архангельской туникой, но подчеркнутой парадным генеральским мундиром, вьющихся волос — нынче, конечно же, напудренных, и даже приметной ямки на подбородке. Софи даже подосадовала на миг — и почему она раньше этого никогда не замечала? Ведь встречала же Ливена в свете! И, быть может... Она перевела взгляд на своего жениха. Пьера она выбрала за стойкость. Все рассчитала. Тот влюбился до беспамятства — так показалось. В доказательство этой любви она позволила делать с ней все, что захочет. Тем более, что князь был статен, красив, силен и в известной степени искусен в любовном ремесле. И ее кузен, обрадованный подобным щедрым даром, осуществил свои желания в полном объеме. Софи не возражала. Тем лучше и удобнее для нее. И когда через пару месяцев доктор Ричардсон объявил свой неумолимый вердикт — сначала матушке, а затем и самой княжне, немало конфузясь и отводя глаза — девушка прекрасно знала, что делать дальше. Пьер ничего не отрицал и не выглядел ни на йоту удивленным или смущенным тем, что, как ему показалось, он наделал. Князь даже и не заметил, что у Софи он был не первый. Он был уверен, что стал причиной ее нынешнего положения, посему обязан нести ответственность так, как положено в этих случаях. Софи по достоинству оценила стойкость и решительность князя Волконского, не растратившего понапрасну слов на долгие объяснения и чернил на длинные послания. Формальное предложение было сделано быстро и четко. Княжна столь же быстро и отчетливо сказала свое «Да». Papa пытался возражать - «Они же кузены, как венчаться-то?» , «Не такого я жениха для Сонюшки хотел» (его бы воля, так единственная дочь оставалась бы в вечных девицах), но сдался перед убедительностью интонаций и аргументов, выдвинутых maman. Волконский-старший благословил и Софьино положение, и ее грядущий брак, а нынче с равнодушием глядел, как он совершается. А та думала вовсе не о женихе, приметно бледном, с затуманенным взором глядящим на икону Спасителя прямо перед собой. В мыслях новобрачной князь Петр фигурировал лишь в эпизодической роли. «Ведь он сам Его привел!» - прошептала Софи. - «Как будто бы знал...» И нынче, стоя перед аналоем, она спиной ощущала огненное дыхание того, кого ей пообещали Иные. Зрелище этой самой огненной чаши, в которую нынче превратилась скромная свечка, не оставило никаких сомнений. Софи гадала, что ей теперь делать с этим открытием, так некстати сделанным на собственной свадьбе, и лишь голос отца Ионы, обретший нынче утраченную было твердость, вывел ее из раздумия:
«Не обещалась ли кому иному, чадо?»
«Обещалась... Только он недавно иной пообещался», - чуть было не вымолвила Софи, но вовремя сдержалась и ответила на вопрос как полагается.
То же самое было обращено к Пьеру, который прошелестел такой же отрицательный ответ. Раздался странный звук — клацанье металла об металл, звон, который сопровождает подготовку Святых Даров перед причастием, и Софи услыхала ровный голос — не мужской и не женский, похожий на голос кого-то из Иных, но произнесенный с совершенно иной интонацией: «С этим ли мужчиной ты хочешь жизнь прожить?».
Софи не сразу поняла, что речь идет о князе Петре, который заметно пошатнулся, откинувшись назад, так что шаферы еле придержали его. Она посмотрела на будущего мужа с жалостью, смешанной с презрением, во взоре и проговорила ровным и уверенным тоном: «Я хочу быть рядом с тем, кто стоит у меня за спиной».  Что-то сжало ей грудь, свеча погасла, но пара глубоких вдохов вернула дыхание, а огонь разгорелся прежде чем служка подсуетился с личиной.
ХХХ
...После слов «Не обещался ли ты иной?», произнесенных священником скорее утвердительно, нежели вопросительно, начала происходить какая-то чертовщина — иначе Кристоф эти явления не мог назвать. Пьер, ответив положенное «Нет», покачнулся, едва устояв на ногах, и затем добавил, обращаясь к невидимому собеседнику, находившемуся где-то над алтарем, над всеми образами и фресками, там, где ввысь уходили ряды серафимов и херувимов, увенчанных золотыми нимбами, под купол, где сверкали сусальные звезды на импровизированном небосклоне: «Je ne sais pas, Monseigneur». После этой фразы Пьер обмяк, колени его подкосились, и он натурально начал падать, к вящему изумленному гулу зрителей. Комаровский и Ливен придержали его, даже сумев поставить на ноги, один из служек побрызгал на него святой водой, и тот пришел в чувства, готовый продолжить церемонию как ни в чем не бывало. Пьеру, казалось, было стыдно за проявленную слабость, а Кристофу странно было видеть своего невозмутимого приятеля в таком плачевном состоянии, да еще во время публичного мероприятия. Далее священник объявил: «Венчается раб Божий Петр рабе Божьей Софье во имя Отца, и Сына, и Святого Духа...», и служки поднесли молодым венцы, которые каждый из них должен был поцеловать. Князь, казалось, взял себя в руки полностью, и проделал все это без всякого трепета. Далее венцы вручили свидетелям, и Кристоф подивился, насколько же тяжел он, сделанный из позолоченного серебра, по сложности инкрустации не уступающий короне правителя небольшого германского княжества. Глубоко вздохнув, он приблизился к невесте и осторожно надел ей венец на голову, опасаясь, что ее голова опустится под тяжестью металла. Но Софи лишь выпрямилась гордо. Прикасаться к ее голове, к волосам, выбивающимся из-под кисейной фаты, графу было особенно волнительно и когда, отойдя чуть поодаль, он посмотрел на девушку, ему показалось, что видит особу королевских кровей, венчающуюся на царство. Крамольная мысль промелькнула в его голове: а ведь императрица Елизавета, пусть даже и в короне Российской Империи, выглядела куда как скромнее — словно самозванка, щеголяющая в неподобающей ей регалии. Здесь же он видел и величие, и спокойную уверенность в себе, и гордую красоту... И это зрелище окончательно свело его с ума. Откуда-то всплыли мимолетные образы, посещавшие его во время церемонии посвящения в Рыцари — гордая женщина, которая правит миром, Мудрость и Благодать, жена, Солнцем увенчанная, единственная во множестве имен.  Но то был условный образ, похожий на плоское изображение, а здесь — вот она, во плоти и крови, и, помимо величия, источает соблазнительность, коей тогда, в видениях, была лишена.  Кристоф немедленно ощутил вполне конкретное желание и не в силах был противиться его натиску. Это платье и фата казались лишними на Софи, как и весь этот странный антураж, все эти невесть зачем присутствующие люди, и тот, кто стоял по ее правую руку — особенно, пусть он и друг, и нынче — муж этой красавицы пред Богом и людьми. Как был бы рад граф обнять ее талию и слиться с ней воедино... Да, венец можно не снимать — это ж ее вечный антураж, регалия, означающая не ее статус жены, а нечто большее, куда как большее...
Глоток свежего воздуха заставил Кристофа опомниться — как же он ведет себя? Взглянув вниз, на свое тело, он поморщился — ну, право, как зеленый юнец... Да еще эти обтягивающие панталоны ничего не скрывают, заметит еще кто, вот пакость. Он попытался подумать о чем-то другом, как это водится. Начал перемножать в уме двухзначные числа. Рассматривать лица клира. Вспоминать слова молитв, как-то вдруг выскочившие у него из головы и сложившиеся в нелепые сочетания. Но ничего не помогало. Желание ушло из разума, но осталось в теле и покидать его не собиралось — напротив, только усугубилось. Панталоны уже начали врезаться в пах... Да еще надо было трижды обойти вокруг алтаря, у всех на виду, как назло. И не выйдешь под благовидным предлогом, чтобы известным способом избавиться от неуместного напряжения.  И граф, проклиная все и вся, пошел по следам невесты, которую нынче остро вожделел. При ходьбе она чуть покачивала бедрами, очертания которых угадывались под платьем, и Кристоф только глаза отводил, сталкиваясь взглядами с суровыми ликами святых и апостолов. «Господи, я же в храме Твоем», - прошептал он одними губами. - «Ну за что мне это?» Как только он закончил фразу, как невеста обернулась и ободряюще улыбнулась ему.
Затем каждый из молодых подошел к храмовой иконе — жених — к изображению Спасителя, возносимого силами небесными вверх, к Отцу и Духу, а невеста — к Богоматери, Царице Мира, осеняющей своим покровом земную твердь. Кристоф неотступно следовал взглядом за Софи, и ему отчего-то показалось, будто бы изображение на святой иконе раздвоилось, и он видит тот же лик, но воплощенный нынче и вовеки веков. «Я брежу», - только и успел подумать он, прежде чем головокружение и тошнота овладели им. - «Но она же и впрямь правительница мира...» 
Как по команде, раздалось сладкоголосое пение откуда-то сверху, с хор, и он пошел прямо к небольшому помосту, и протянул руку, проговорив: «S'il vous plait, madame la princesse», и немедленно ощутил прохладу ее кожи сквозь тонкую материю белоснежных перчаток. В ладонь остро врезалось тяжелое обручальное кольцо. «Merci, monsieur le compte», - отвечала Софи с интонацией, обещающей многое, но ничего конкретного.
«Что ж вы делаете, граф?» - внезапно раздался взволнованный шепот шафера со стороны жениха. - «Так же нельзя... Она сама должна сойти с солеи».
«Простите», - испуганно произнес Кристоф, мигом залившись краской. - «Я, право, не знал, что так нельзя...» Так он и знал. Ничем хорошим не окончится. Он оглянулся на Пьера, но тот, казалось, не заметил faux pas, допущенного его другом.
Лучший способ сгладить неловкость — притвориться, будто ничего особенного не произошло, и продолжить вести себя так, как раньше. Тогда ошибку поведения быстро забудут и даже усомнятся — а была ли ошибка-то или, может быть, им показалось? Кристоф прекрасно знал это правило, но нынче ему не последовал. Дождавшись конца службы, он  устремился к выходу, даже не успев поздравить молодых и попрощаться с остальными гостями. Возвращаться домой пришлось на извозчике, и только подъезжая к Каменному острову, граф почувствовал неловкость от того, что так быстро покинул гостей, ни с кем толком не попрощавшись. Ничего, сошлется на нездоровье, тем более что отчасти это и было правдой — чувствовал он себя так себе, в голове по-прежнему стоял мутный туман, а тошнота и не думала прекращаться. Свой долг шафера он исполнил, а об остальном следовало бы благополучно позабыть. Особенно о невесте и о ее неожиданной притягательности.
На даче его никто не ждал. В гостиной была пустота и тишина, перемежаемая прохладой, но граф не остался там надолго. Он поднялся наверх, свернул налево, и краем глаза увидел кружевной подол платья жены, ее ножку, обтянутую кисейным чулком, и устремился в небольшой будуар рядом с ее спальней, в котором Дотти обычно читала или пыталась заниматься рукоделием. Девушка дремала на диване, отвернувшись к спинке. Рядом валялась книга в синей батистовой обложке, Рыжеватые волосы расплелись и ниспадали на белый батист летнего платья. Рядом с  Граф тронул ее за плечо, и та перевернулась на спину.
«Бонси, ты уже все?»
«Все...», - прошептал он, приобняв ее за талию и впиваясь в ее губы поцелуем. Дотти ответила неожиданно страстно, позволив Кристофу забыть обо всем произошедшем надолго, хотя и не навсегда...