Бесконечный день

Рассвет еще только неслышно вползал в комнату, до звонка будильника оставалось полчаса, а меня уже волной подбросило с дивана. Пока все остальные в квартире еще спали, я прокралась в ванную. Не могу чувствовать себя свободно, занимаясь утренним туалетом, когда под дверью стоит очередь, а из кухни, коридора, комнаты слышны хлопанье дверей, свистки чайника, стук приборов и другие звуки нового дня, сопровождающие вихрь неизбежной суеты. Сегодня особенно важно было привести себя в полный порядок и выйти с легким, выносливым телом и прояснившейся головой. Сегодня, 29 сентября 2018 года, мне предстояло прожить один из самых длинных дней своей жизни в дороге. Переехать из города в город, потом перелететь из страны в страну, потом снова переехать из города в город. Ничего не перепутать, никуда не опоздать, пройти между Сциллой неприятных сюрпризов от мироздания и Харибдой собственных оплошностей. И в конце этого дня получить награду – встретиться с городом, который я сама же и придумала, навстречу которому рвалась много лет, но только сейчас эта встреча вдруг стала возможной...

Мы, то есть мой муж и я, уже неделю были в Германии. Позади остались научная конференция и университетский город Грайфсвальд. Вчера мы распрощались с ним не без сожаления и приехали на автобусе в Шверин, чтобы увидеться со старинной подругой моей мамы. Купили билет на завтрашний поезд до Берлина, а потом позволили себе расслабиться. Мы нагулялись по городу, отдали должное великолепному замку и парку, провели приятный вечер за ужином и разговорами, выпили вина, постирали и переупаковали свои вещи и «упали» до утра на диван в гостиной. И вот сегодня мы уже не оседлые люди, у которых есть комната в пансионе или дружеская крыша над головой. Мы – два листика, отцепившиеся от ветки и помчавшиеся куда-то по воле ветра. «Лети, лети, лепесток, на запад, на восток». Остается полчаса, чтобы еще немножко побыть в домашнем уюте, еще чуть-чуть насладиться почти материнской заботой тети Любы, которая наливает нам кофе и убеждает нас взять в дорогу бутерброды и фрукты, хотя я об еде сейчас даже думать не могу. Мы еще несколько часов проживем в этой удобной, привычной и понятной стране, где есть друзья, в стране, на языке которой я говорю. И – вперед, в неведомое. 

Суббота. Тишина. Час очень ранний, утренний холод сразу пробирает насквозь, а может, это просто нервы. Тетя Люба переживает из-за трамваев: до вокзала нам пешком не дойти, тем более с рюкзаками, а трамвайное кольцо на днях ремонтировали. Но трамвай не подводит и мы благополучно добираемся через каких-то пятнадцать минут.
 
Вовремя приходит надежный немецкий поезд, мы находим свой вагон второго класса и занимаем места. Тетя Люба едет до Берлина с нами. Мне не хочется читать, не хочется есть (бррр!), не очень хочется даже разговаривать. Я могу только вязать свой бесконечный шарф из тонкой черной пряжи – это занятие меня не раздражает, – поглядывать иногда в окно и внутренне настраиваться. Нет, мне не хочется пока думать о том, что я еду именно в Ла-Рошель, и предвкушать, что я там увижу. Это все равно что делить шкуру неубитого медведя. Слишком она далеко, слишком много препятствий еще отделяют нас от нее. Мы в самом начале квеста. И я просто размышляю о том, что наша длинная дорога складывается из множества скрепленных между собой звеньев, и как же хочется, чтобы ни одно из них не оказалось слабым и не порвало так тщательно заранее собранную цепь. Я не жду подвоха, эта цепь мне кажется логичной и простой. Сесть в поезд и доехать до Берлина (практически сделано), найти остановку аэропортовского автобуса и добраться до Тегеля (пфф, тоже мне задача!), с огромным запасом времени дождаться там нашего самолета на Париж (быстрая дисциплинированная очередь на регистрацию, чашка кофе в зале ожидания), совершить короткий перелет из одной европейской столицы в другую, рассмотреть сверху все леса, реки и расчерченные по линеечке поля, приземлиться в Орли, выбрать самый неторопливый, но зато самый дешевый и романтичный способ добраться до вокзала Монпарнас – трамвай, а потом сесть на поезд до Ла-Рошели и через три часа, то есть в самом начале одиннадцатого вечера, оказаться на месте. Нас обещала забрать с вокзала хозяйка квартиры, так что дальше все уже должно было разыграться как по нотам. Да и остальное не обещало серьезных проблем.

Дело осложнялось разве что нашей неопытностью. Самостоятельных путешествий по Европе мы еще не предпринимали. Не считать же таковым коротенькую поездку в Прагу три года назад! К тому же я только начала восстанавливать свой почти умерший школьный французский и заранее пугалась при мысли, что не смогу объясниться с людьми устно, без спасительного гугл-переводчика.

Поезд между тем приближался к Берлину. Осенняя Германия с ее пасторальными городками и деревеньками, с ее ветряками, похожими на гигантские инопланетные растения, и стаями журавлей, отдыхающими на полях перед тем, как отправиться на юг, была пронзительно прекрасна. Я вспоминала наш разговор с Юрой накануне в Грайфсвальде, в лавке с местной рыбой, за завтраком, состоящим из кофе и булочки с невероятным копченым палтусом. Хотелось бесконечно гулять по прохладным улицам, где увядали розы и полыхала герань, среди гигантских кораблей-соборов, среди старых лип и домов, выкрашенных в яркие, но чистые и нежные цвета, отчего город даже в конце сентября напоминал корзинку с пасхальными яйцами.

– Слушай, по-моему, мы с тобой два дурака, – сказала я. – Зачем нам в этот раз так уж нужно было ехать во Францию? Вряд ли это хорошая идея – смешивать две такие разные страны. Остались бы лучше здесь еще на несколько дней. Всю рыбу перепробовали бы. Всех местных котов перегладили. Всех ежиков пересчитали. Послушали бы орган в соборе в воскресенье. Съездили бы в Штральзунд, на Рюген, еще куда-нибудь. Мне здесь так хорошо, что я боюсь не довезти это впечатление до дома, расплескать его, затереть. Даже если во Франции будет замечательно, забыть все это будет жалко.

– Мы ведь заранее не знали, что здесь нам так понравится, – ответил Юра. – А ты бы потом жалела, что не увидела свою Ла-Рошель. Лично я от Франции просто ничего не жду, ни хорошего, ни плохого.

А чего ждала я от страны, которую всегда любила и где побывала всего один раз, двадцать лет назад? Чего ждала от города, который сделала местом действия своего романа, родиной вымышленного героя, и пыталась, конечно, придерживаться исторической правды, насколько могла о ней судить по картам, фотографиям и старым открыткам, но хорошо понимала, что ожидания вряд ли будут соответствовать реальности? Я заранее представляла, как буду хвататься за голову на каждом шагу: «Аааа, все не так!» И все-таки мне не хотелось и дальше представлять этот мир исключительно с чужих слов. Это желание жило во мне уже не один год, и ему предстояло вот-вот осуществиться. Дело оставалось за парой пустяков: одним автобусом, одним самолетом, одним трамваем и одним поездом.

За окнами тянулись кварталы Берлина. Еще один несбывшийся в этот приезд и отложенный «на потом» город... Неотвратимо приближался Центральный вокзал. Остановка. Мы подхватили вещи и шагнули в толчею и суету. Отвыкли мы от такого за неделю жизни в мекленбург-померанской провинции!

Захотелось немного постоять на вокзале, перевести дух, прежде чем двигаться дальше. Мой желудок по-прежнему не принимал никакой пищи, но голова требовала кофе, отказываясь без него что-либо решать. Я заодно попыталась поймать вай-фай, но он не ловился.

Автобус до Тегеля обнаружился легко. Пробок по субботнему времени не было. Мы вместе с тетей Любой, которая хотела проводить нас до самолета, заняли удобный уголок и настроились на гораздо более долгую поездку, но вот уже закончился город, вот уже промелькнули поля, и пора выходить. Мы никогда не были в этом аэропорту и не знали, куда нам нужно, потому что даже толком оформленного электронного билета на рейс известной европейской бюджетной авиакомпании у нас не было. Во всяком случае, выглядел этот билет для нас непривычно. Ничего, решили мы, что тут может быть сложного, увидим на табло, где наша регистрация, и пойдем туда, даже если она в противоположном терминале. Времени у нас было столько, что успели бы еще переехать из Тегеля в другой аэропорт, Шенефельд, а не то что в другой терминал.

Первое впечатление от аэропорта было – недоумение. Там, куда мы вошли, почему-то висело допотопное табло из поворачивающихся с характерным треском и скрежетом полос, и оно наш рейс не показывало. Мы подумали, что просто еще слишком рано. Немного постояли. Немного погуляли. Решили, что неплохо бы найти автоматы для самостоятельной регистрации и зарегистрироваться, как это делали на наших глазах пассажиры «Люфтганзы». Но автоматов нашей компании было что-то не видно. Повсюду к окошкам дисциплинированные продвигались небольшие очереди, такие, как я себе и представляла, маленькие табло приветливо горели зелеными огоньками, все было тихо и благолепно. День за окном наливался светом и обещал быть очень солнечным.

Так мы провели около часа и не помню уже где и как наткнулись на большое современное табло. Там светился и наш рейс на Париж. Терминал С, сообщало табло, стойка 10, идет регистрация.

– Бежим, бежим! – воскликнула тетя Люба.

– Зачем бежать? Просто пойдем. Все успеем.

– Вы знаете, это очень странный аэропорт. Здесь в некоторые терминалы надо даже идти по улице.

– И зимой тоже? – наивно изумилась я. – И под дождем?

– Конечно.

Порадовавшись, что погода сегодня как будто по заказу, мы вскинули на плечи рюкзаки и не побежали, конечно, но пошли бодрым целеустремленным шагом. Чтобы попасть в терминал С, пришлось сначала спуститься вниз и пройти приличный отрезок темноватым полуподвальным этажом, напоминающим больничный коридор. Потом на лифте подняться вверх. Потом, как и предсказывала тетя Люба, выйти на улицу. Почему-то на этих маневрах мое сердце впервые по-настоящему екнуло, хотя я по-прежнему смотрела на все с наивностью младенца, уверенного в том, что мир – очень добрая и уютная штука.

Людское море, колышущееся у стойки № 10, мы заметили сразу. К нескольким служащим, сидящим за стойкой, змеилось несколько коридоров, разделенных лентой. Эти коридоры были до отказа заполнены людьми и их чемоданами. «И это все в Париж?» – удивилась я. По всем признакам «наша» авиакомпания не должна была располагать аэробусами. Но рассуждать было не время и не место. Наружу высовывалось несколько хвостов. Мы пристроились к тому, который был ближе. И тут на нас зашикали. «Очередь не здесь!» – заявило стоящее рядом семейство с огромными чемоданами и неправдоподобно спокойными детьми.

– А где же конец очереди? – уточнила я.

– На улице, – ответили соседи.

Понять по-другому слово «драусен» невозможно. Но как же конец очереди может быть на улице? Может, они просто возмущены нашей наглостью и так недобро пошутили? Мы оглянулись вокруг. И тут я похолодела, а язык мгновенно высох. Если в нашем «загончике» перед стойкой плескалось людское море, то за ним простирался настоящий океан. Огромная, толстая и, по-моему, совершенно неподвижная колонна тянулась через весь терминал, вылезала через дальние двери, загибалась и шла по улице. Ее хвост маячил в окнах где-то рядом с местом, в котором сейчас стояли мы. Если мы сейчас туда встанем, то от финишной прямой, от заветного коридорчика между лент нас будет отделять около километра. А встать придется. Нет для нас иных вариантов в законопослушной и дисциплинированной Германии.

По правде говоря, в то, что мы видели, верилось с трудом. Ясно было только, что не все эти пассажиры, конечно, летят в Париж, здесь теснятся сразу все сегодняшние рейсы этой авиакомпании. Кто-то улетает скоро, а у кого-то еще полно времени. Но все, включая совсем маленьких детей, не проявляли ни беспокойства, ни недовольства, и  ждали, черепашьими шажками продвигаясь вперед.

Мы тоже встали в хвост. Тетя Люба считала, что мы напрасно ведем себя так законопослушно, и надо теребить служащих, настаивать, что мы не успеваем и нас нужно пропустить вне очереди. Она первая заметила, что время от времени в хвосте появляются какие-то люди в форме и выкликают пассажиров определенных рейсов. Когда рядом с нами раздалось «Барселона! Барселона!» (нет, увы, не голосом Монсеррат Кабалье), тетя Люба не поленилась сбегать к табло и посмотреть, когда улетает барселонский рейс. Оказалось, на час раньше парижского, и мы немного успокоились. Тем более, очередь все же двигалась. Медленно, раздражающе медленно, но мы двигались вместе со всеми.

Солнце слепило глаза, сигаретная вонь не давала дышать, я мечтала войти хотя бы в терминал, чтобы спастись от курильщиков. Я боялась смотреть на часы. В такие моменты во мне просыпается страус. Мне казалось, что отсутствие точного знания о том, сколько у нас времени, позволяет растянуть эти жалкие минуты и дает нам хоть какую-то надежду. Хотя и так уже было понятно, что минуты, а с ними и надежды, таяли.

Я кляла себя, что мы заранее не зарегистрировались онлайн. Тогда была бы какая-то вероятность, что без нас не улетят и будут выкликать наши имена в рупор (потом я узнала, что на это не стоит рассчитывать). Чертыхаясь, я попыталась подключиться к вай-фай, и опять не смогла. Юра, который любит технику и техника ему платит взаимностью, справился со своим телефоном гораздо лучше. Пришлось залезать на его телефоне в мою почту, находить то самое письмо, кликать заветную ссылку. Упс! «На этот рейс регистрация закончена».

Снова появились сотрудники, снова выкликнули то ли Ганновер, то ли Амстердам. Подталкиваемая в спину тетей Любой, я кинулась к ним: «А когда же Париж, а как же зарегистрироваться на Париж, пожалуйста!» Равнодушно, даже не глядя на меня, женщина в форме бросила: «Париж – ждите». 

Тем временем мы свернули с улицы и опять оказались в здании. Дышать непрокуренным воздухом стало легче, но в остальном обстановка стремительно накалялась. Прятать голову в песок было уже бессмысленно и опасно, и я взглянула на часы. У нас было тридцать, максимум сорок минут до вылета. И метров четыреста до заветной стойки. Несложно было прикинуть скорость нашего передвижения и понять, что нормальным путем мы зарегистрироваться не успеем. Если только сейчас не придут волшебники в красивой форме и не сообщат, что для «парижан» открыт свободный коридор. Но волшебники приходили к разным другим счастливчикам, а нас как будто не было.

Мы начали советоваться. Юра не хотел терять наше «законное» место в очереди, и я была с ним согласна. Тетя Люба настаивала, что надо искать обходной путь, и я была с ней тоже согласна. Поскольку по-немецки говорила только я, действовать предстояло мне.

Выбрали мы соломоново решение – Юра остался с вещами в очереди, мы с тетей Любой побежали выяснять обстановку. Прямо перед нами вылетал рейс на Пальма да Майорку, и их пропускали. «Вам тоже нужно попроситься, вы уже горите!» – внушала тетя Люба. Хотя мне только что сказали «Париж – ждите», я начала понимать, что безоговорочно верить людям в форме все-таки не стоит, им нет никакого дела до того, улетим мы или нет, и никто не собирается нам помогать. А если ничего в ближайшие минуты не изменится, мы просто никуда не улетим. Мы даже не сможем вернуть деньги за билеты, потому что никому не докажем, что явились в аэропорт вовремя.

Я сначала метнулась к кордону служащих аэропорта, стоящему между регистрацией и местом личного досмотра. «Мы летим в Париж и уже опаздываем!» – сообщила я. – «Это не наш вопрос, обратитесь в службу информации», – ответили официальные лица.

Я помчалась к стойке с надписью «Информация». Там сидел флегматичный китаец, и ему взволнованно жаловался по-английски на какую-то другую проблему человек с таким безошибочно узнаваемым русским акцентом, что я улыбнулась бы, не будь мое собственное положение столь отчаянным. Драгоценные минуты истекали. Русскоязычный гражданин, как я поняла, не торопился на горящий рейс, у него было что-то с багажом, и я захлопотала лицом, начала делать отчаянные знаки служащему, беззвучно умоляя выслушать сначала меня. Тот брезгливо дергал бровью в мою сторону и отворачивался, а гражданина выслушивал сочувственно и терпеливо. Наконец тот человек, которого я уже мысленно проклинала, отошел от стойки, и китаец повернулся ко мне. От его сочувствия не осталось и следа. Запинаясь, путаясь от волнения в падежах и временах, я изложила нашу проблему. Он ледяным голосом ответил: «Ничем не можем вам помочь, обратитесь к представителям вашей авиакомпании».

Я бросилась к девушке с бейджем авиакомпании, охраняющей порядок в коридорчиках между лентами. «Париж... мы опаздываем...» – только и смогла прохрипеть я. Она отрезала: «Все ждут, и вы ждите».

Реакция служащих аэропорта Тегель на меня в тот день – до сих пор для меня большая загадка. Я не обладаю небесной красотой и бьющим наотмашь обаянием, но все-таки стихийной неприязни у людей тоже обычно не вызываю. Даже наоборот. А тут уже который человек разговаривал со мной сквозь зубы и откровенно отмахивался от меня, хотя по долгу службы обязан был постараться помочь. Но размышлять о внезапной своей отверженности было некогда. В этот миг выкликнули для прохода без очереди «счастливчиков» с очередного горящего рейса. Я уже успела выучить наизусть все табло и сразу поняла, что этот рейс вылетал... позже нашего!

Нечасто бывают в жизни развилки, когда у тебя на полном серьезе только два варианта: «пан или пропал». Но если уж такая наступила – не отвертишься.

– Тетя Люба, зовите сюда Юру, терять уже нечего, – прошептала я пересохшими губами. И с распечаткой билетов, зажатой в потной ладони, сделала немыслимую вещь – пригнулась и нырнула под ленту. Девушки, охраняющие порядок, что-то закричали, пассажиры в очереди недовольно заоглядывались. Я пробилась к самой стойке. Прямо передо мной регистрировал пассажиров совсем молодой служащий с добрым лицом. Я прохрипела из последних сил: «Париж... Мы, похоже, опоздали...» и положила на стойку измятые бумажки. Я совершила преступление против европейских правил этикета, втерлась без очереди и готова была к любому гневу со стороны и пассажиров, и служащего. Но единственный шанс упускать было нельзя. Молодой человек отпустил пассажира и занялся мной. Он взял бумажку, поднял брови, застучал по клавиатуре и протянул руку: «Паспорта, скорее!»

– Я здесь одна, сейчас придем оба с паспортами, – пролепетала я и ринулась к своим спутникам.

Тем, что было дальше, я не горжусь. Мы снова пробирались под лентой в людской толпе, с тяжелыми рюкзаками, проталкивались вперед, извинялись на каждом шагу. Я повторяла на все лады: «простите, мы опаздываем, пожалуйста, простите...». Может быть, нас награждали не самыми лестными словами, но я в тот момент, к счастью, утратила способность понимать почти все, кроме единственного, что имело значение. Молодой человек принял наш багаж и выдал посадочные талоны. И мы, мокрые, помятые, красные от стыда, чувствуя себя трамвайными хамами, а не победителями, выбрались на волю, туда, где стояла наша тетя Люба с таким лицом, какое бывает у человека, прошедшего в одном шаге от сердечного приступа.

Мы обнялись, пожелали друг другу счастливого пути – ей нужно было еще вернуться в Шверин – и уже более спокойным шагом пошли с Юрой на досмотр. Миновали его без особых приключений. И вот он, счастливый миг – мы в накопителе перед выходом на посадку!

Самолет еще не подали, хотя по времени мы уже двадцать минут должны были быть в пути. Я подсчитывала оставшееся время. К счастью, поезд у нас был самый поздний, в пол-восьмого вечера, а сейчас на часах не было и четырех. Юра говорил, что ни к чему было так позориться – могли и в очереди постоять, раз все равно и здесь еще задержка. Я отвечала, что мы этого не знали и знать не могли, и вообще чего уж теперь. Это как с защитой диссертации: несколько минут позора – счастье на всю жизнь. Спорили мы вяло, благодушно. Все испытания казались нам уже законченными.

А между тем вокруг ничего не происходило. Мы стояли двадцать минут и приходили в себя, наслаждались наступившей вокруг нас определенностью. Стояли тридцать минут и недоумевали, почему нас так долго маринуют. Стояли сорок минут и нервничали, потому что время между самолетом и поездом в Ла-Рошель неумолимо сокращалось. Стояли пятьдесят минут, и мне, признаться, уже хотелось начать убивать.

Наконец людей стали раздражающе медленно запускать в автобусы. Мы попали только в третий. Но это было теперь уже неважно.

Вот и самолет. Юра у окна с фотоаппаратом: день прозрачно-ясный, «земля в иллюминаторе» будет идеально видна. У прохода сидит немолодая, изящная, очень элегантная дама. Она непоколебимо спокойна. Достает книгу по искусству, погружается в нее. Если бы нам нужно было сегодня только в Париж и никуда дальше, я бы сейчас тоже расслабилась. А так в голове тикает хронометр. На трамвай из Орли мы не успеваем, это ясно. На автобус? Есть шансы, если нам быстро выдадут багаж и не окажется, что автобус только что ушел, а следующего ждать минут сорок. Но это если мы сейчас же взлетим. А мы все не взлетаем и не взлетаем! Командир периодически берет рупор и приносит извинения. Десять минут. Двадцать минут. Полчаса. Нам объявляют, что все готово и теперь мы ждем тягач, который отбуксирует нас на взлетную полосу. Тягача все нет. Опять извиняются. Сорок минут. Пятьдесят минут. Я снова боюсь смотреть на часы. Если мы немедленно не отправимся в путь, нам в Париже и такси не поможет.

– Как ты думаешь, – говорю я, – мы сможем, если что, переночевать на вокзале?

– Да хоть на улице! Прикинемся клошарами, нынче, к счастью, тепло.

И мы смеемся. Приключение не из приятных, но как же хорошо, что нам не надо больше ни о ком заботиться! Мы-то и на набережную пойдем встречать рассвет с бутылкой вина, коробкой сыра и багетом, если по-другому сегодня никак не выйдет. В Ла-Рошель уедем первым утренним поездом. Хотя это будет обидно: и сегодняшние билеты пропадут, и оплаченная ночь в пансионе пропадет, и главное, у нас ведь и так всего два с половиной дня, если откусить от них еще кусок, мы вообще ничего не успеем.

Не прошло и часа, как приехал окаянный тягач, и вот мы на взлетной полосе. В то, что мы взлетаем, пока не верится...

А земля прекрасно видна с высоты, вся зеленая, охристо-красная и золотая. Проплыла широкой лентой какая-то могучая река. Мы решили, что это Рейн, больше вроде бы нечему. «Und ruhig fliesst der Rhein...» – элегически бормочу я. Хотя расслабиться не могу. Да, на такси мы успеваем, но я уже просто боюсь думать о хорошем. Мне кажется, если я буду бояться и трепетать, то все пройдет лучше ожидаемого. А если «отпущу» ситуацию, то от дорогого мироздания нам еще разок-другой прилетит по сусалам. Но до чего же обидно, что из-за этого состояния я не могу наслаждаться полетом и предвкушать, как я увижу Францию.

Мы еще успели рассмотреть то, что должно было быть Арденским лесом. А потом прошло совсем немного времени, и под нами появился Париж. Он качался, поворачивался то одной, то другой стороной, сверкал в лучах предвечернего солнца. Кажется первый раз за сегодняшний день мне стало хорошо. И я подумала, что, пожалуй, даже съела бы что-нибудь, – до сих пор сама мысль об еде ничего, кроме отвращения, у меня не вызывала. У нас было с собой немного галет. Но они явно могли подождать до поезда. Ведь наши приключения еще не закончились.

Самолет приземлился. Мы дисциплинированно ждали своей очереди, не проталкивались вперед. Все равно спасти нас могло уже только такси. Да и то при условии, что багаж не задержат.

И тут нам наконец-то повезло. Мы стояли у ленты самое долгое минут пять, когда увидели свой родной желтый рюкзак. Теперь дело было за малым: схватить его и бежать к выходу, где служащий виртуозно дирижирует двумя очередями – машин и пассажиров.

Еще стесняясь говорить по-французски с французами, я называю водителю адрес: вокзал Монпарнас. Ценник, к нашему удивлению, оказывается фиксированным и меньше, чем я ожидала. И вот мы въезжаем сначала в промзону с южной стороны, потом едем по более респектабельным кварталам. Я вижу указатель: парк Монсури. Некстати говорю, что Ленин в свою бытность в Париже жил отсюда недалеко и гулял в этом парке. Водитель внезапно оборачивается и спрашивает, не поляки ли мы. Говорю, что мы русские, водитель подает еще какую-то реплику, я отвечаю и радуюсь, что понимаю. Внезапно мне снова становится весело. А тут еще впереди появляется Эйфелева башня, и я готова приветствовать ее как старую добрую знакомую.

Вбегаем в здание вокзала, находим табло, и...   Воистину, сюрпризы никак не могут закончиться! Напротив нашего рейса пометка: «Поезд опаздывает на 15 минут».

Вообще-то, конечно, нехорошо. Мы и так должны приехать поздно, а если с задержкой, то это будет практически ночью. Нашей хозяйке придется слишком долго ждать нас на вокзале. Но поделать мы с этим все равно ничего не можем. И у меня, к сожалению, нет номера телефона нашей Сильветт, чтобы ее предупредить. А вай-фай на вокзале опять не ловится.

Ну что ж, у нас внезапно оказалось свободное время, посмотрим, что за вокзал такой. Но от адреналина тело все еще вибрирует, ничего вокруг не радует, даже есть снова расхотелось...

Однако все на свете проходит, проходит и это. Поезд прибыл, можно занимать места. Мы располагаемся в первом классе – я купила эти билеты со скидкой, потому что бронировала заранее. Можем почувствовать себя буржуа. Соседи, настоящие буржуа, в отличие от нас, самозванцев, шелестят бумажными газетами. и пакетами из пекарни «Поль». Никто не сидит, уставившись в телефон, тем более что и в поезде вай-фай, видимо, не предусмотрен. Лично я приклеиваюсь к окну: солнце уже садится, и мне хочется поймать хоть немного дорожных впечатлений. Но я успеваю увидеть только необыкновенно яркий закат. Скоро пейзажи за окном погружаются в черноту, и к Пуатье мы подъезжаем в кромешном мраке.

Мы сидим друг напротив друга в удобных креслах, скоростной поезд мчит нас в Ла-Рошель, и этот бесконечный день, кажется, подходит к концу. Я думаю о том, что этот день начался для меня не сегодня. А когда же? Когда я, студентка истфака, однажды зимним днем, сидя над грудой журналов, взяла и придумала своего историка, назвала его Фредериком Декартом и решила, что он обязательно должен происходить из семьи французских гугенотов, а раз так, то его родиной будет Ла-Рошель?..  Придумала и забросила на годы. Или этот день начался, когда я, автор нескольких  рассказов, зачем-то обдула пыль с той давней идеи и решила написать маленькую историческую повесть? Или он начался в тот момент, когда я поняла, что герой получается интересный и жалко тратить его на повесть, он достоин большего? Мои авторские амбиции росли. Они коснулась не только образа героя: вместе с ним все больше раскрывался для меня и его любимый город, из которого он то и дело сбегал, потому что его беспокойная натура требовала все новых и новых приключений для ума, но неизменно возвращался, город, который, уж процитирую саму себя, «был его истоком и стал бухтой, куда он привел свою побитую флотилию»...

Последний раз я всерьез поставила себе цель увидеть Ла-Рошель своими глазами в тот год, когда я трудилась в одной потогонной конторе, ненавидела свою работу и знала, что надолго там не задержусь, но по крайней мере деньги, которые там платили «черным налом», позволяли осилить такое путешествие. Я загадала: раз моя жизнь зашла в тупик и выхода я пока не вижу, то пусть хотя бы следующий день рождения я встречу во Франции. Следующий день рождения я встретила на родительской даче – вместе с мужем и двухмесячным сыном, счастливая, но безработная, потому что из той конторы меня выставили сразу, как только узнали о беременности. Я два года зарабатывала крохи фрилансом без отрыва от воспитания сына и ни о какой Ла-Рошели, конечно, давно не думала. Я вообще забыла, что есть такой город на земле. Огоньки Цепной башни и башни Сен-Николя отодвинулись в туманные дали.

Так прошло пять лет. На шестой год я внезапно снова начала писать. В этот год я издала свою выстраданную книгу. Но очень скоро оказалось, что я не сказала и половины того, что мне сказать хотелось. Книга требовала исторической правды. Мои герои хотели жить на «настоящих» улицах, по «правильным» адресам, хотели делать то, что делали люди в то время. Для достоверности мне нужно было если не полное погружение – мне ли было не знать, насколько оно нереально! – то хотя бы легкое касание. Ногами коснуться мостовой. Руками потрогать море. Глазами и ушами ощупать все, до чего смогу дотянуться! И купить на месте побольше книг по истории Ла-Рошели, чтобы на годы вперед обеспечить себя пищей для ума.

На седьмой год это наконец стало реальным. Все сложилось – повод, деньги, желания, возможности...

...После Сен-Мексана наш поезд резко дернулся и остановился. Пять минут. Десять минут. Пятнадцать минут. На часах уже одиннадцать, а мы должны были приехать в десять с чем-то. По вагону прошел кондуктор, наши соседи его расспросили. Я поняла только то, что на путях авария.

Внезапно стало все равно. Все надоело. Город, который историк-хронист XVI века назвал Rupella superba – «надменная Рошель» – не пускает меня к себе. Не хочет, чтобы я приехала. Вот опять очередное препятствие воздвиглось, которое уже по счету за сегодняшний день... Мы, конечно, доберемся до Ла-Рошели, теперь уже точно доберемся раньше или позже, но дальше-то что? Завтра будет еще один удар – все мои мечты и вымыслы развеются при беспощадном дневном свете.

Я адски устала, мне хотелось только есть и спать. Но есть было нечего, а спать невозможно. Надо ведь еще отыскать пансион, потому что хозяйка, разумеется, нас не дождалась и уехала домой. Что она, ненормальная – час стоять на перроне с табличкой? Почему она должна была стоять все это время на перроне, а не сидеть спокойно в машине, в тот момент мне не пришло даже в голову. 

Простояли мы почти час, но все же тронулись. В соответствии с поговоркой «Сгорел сарай, гори и хата» горела уже не только хата – в моей душе догорала сожженная Наполеоном Москва.

Довольно скоро поезд замедлил ход, за окнами показались белые строения вокзала. В душе у меня почти ничего не екнуло. Душа столько раз екала за сегодняшний день, что потеряла чувствительность, как измученная лягушка, у которой больше нет сил вздрагивать всякий раз, когда ее тычет палкой мальчишка-живодер. Ну, приехали. Ну, Ла-Рошель. И что?..

На вокзале несколько человек стоит с табличками. Кого-то встречают. Не нас. Что ж, мы ведь и не надеялись, что Сильветт нас дождется. Мы увидели на привокзальной площади стоянку такси и уныло поплелись туда. Там было пусто. Ла-Рошель, конечно, не Грайфсвальд, где всего шесть машин такси на весь город, но и не Париж. К счастью, на информационном стенде были телефоны «извозчиков». Мы представляли по карте, куда нам надо, и днем спокойно дошли бы пешком, но идти ночью по незнакомому городу и испытывать судьбу нам не хотелось. Неизвестно, безопасный ли это город. Ночное столкновение с уличной бандой – это для сегодняшнего дня уже чересчур.

Первые два номера не отвечали. Вероятно, таксисты уже спали и видели десятые сны. На третьем включился автоответчик и сообщил, что владелец в отпуске. Четвертым в списке стоял какой-то Абдулхаким. Я уже набирала его номер в надежде, что он не спит и ему нужны клиенты, но тут Юра заметил машину с зеленым огоньком. Мы махнули, назвали водителю адрес – улицу Франк Дельмас. Нам оставался последний отрезок нашей длинной дороги.
 
Я сидела отупевшая и сонная. Мы выезжали с вокзальной площади какими-то темными улицами, и мне казалось, что мы катим по туннелю. Сначала несколько минут темноты, потом будет наш пансион. Там душ и чистая постель. Съедим по галете, воды напьемся из-под крана. И спать, спать, спать. А завтра посмотрим, куда и зачем мы приехали.

Но тут вокруг внезапно стало светло. Водитель выехал на набережную. Я даже не поняла сразу, что произошло, я просто увидела справа Часовую башню, ярко освещенную огнями, и столики на набережной Дюперре, и множество людей, которые сидели за этими столиками, болтали, смеялись, целовались, пили пиво, потягивали вино. Суббота же, выходной, – вспомнила я. Мы выехали из Шверина утром в субботу, и хотя мне казалось, что сегодня мы прожили как минимум три дня, это была все та же суббота, и она еще не закончилась.

А потом я посмотрела налево.

Там было море. Небольшая гавань Старого порта, вход в которую охраняли, как и пятьсот лет назад, низенькая и круглая Цепная башня и башня повыше и постройнее – Святого Николая. А из гавани вырастал настоящий лес мачт, и в море отражались огни, и вся эта картина сверкала и переливалась, но это был не мираж, я мгновенно в нее поверила. Эта картина была узнаваема до последней черточки. И я ее видела своими глазами! Я была здесь! Я могла попросить таксиста остановиться и пойти навстречу мачтам и сверкающей воде. И когда я поняла, что у нас целых два с половиной дня, чтобы сделать это, а заодно и многое другое, я, кажется, застонала от счастья...

Водитель высадил нас перед многоэтажным домом постройки семидесятых годов. Ничего, указывающего на вывеску пансиона, на его дверях не было. Мы стояли у подъезда с багажом, растерянные, усталые и голодные. Но чувствовала я себя так, как будто мне океан по колено. 

Не успели мы по-настоящему оценить сложность нашего положения, как на парковку въехал маленький «фольксваген-жук». Из него выпрыгнула немолодая, худенькая, с короткой стрижкой, улыбающаяся женщина. Мы сразу поняли, что это и есть Сильветт. «Почему вы ко мне не подошли? – затараторила она. – Я ведь написала все в письме – номер и цвет машины, где я стою, мой телефон и так далее». Продолжая глупо улыбаться от счастья, я объяснила, что в поезде не было вай-фая и я не получила письмо. Сильветт всплеснула руками и увлекла нас в подъезд. Мы даже не успели удивиться и испугаться, что вместо пансиона сняли, оказывается, комнату в хозяйской квартире, – Сильветт говорила безостановочно, заставляя меня мобилизоваться и не оставив в моей бедной голове места для раздумий. Она одновременно давала нам инструкции, где что лежит и как включается, рассказывала, как ждала нас на вокзале и как решила почему-то, что мы едем из Марселя («Зачем? Вот и я себя спросила, зачем вам Марсель?!»), делала комплименты моему ужасному французскому, расспрашивала, кто мы по профессии, как нас занесло в Ла-Рошель и как мы относимся к своему президенту. Ах, да какое мне было дело в этот момент до всех президентов Земли, вместе взятых! Я была до краев полна своим счастьем и не хотела больше ничего. Даже говорить. Только бы лечь спать, а завтра проснуться и убедиться, что город на месте и мираж не развеялся.

Наконец хозяйка нас отпустила, и мы закрыли за собой дверь. Длиннейший день, начавшийся так далеко отсюда, все-таки подходил к концу. В какой-то паре сотен метров от нас шуршали о берег океанские волны. Метрах в семистах отсюда допивали свое вино и расходились по домам веселые люди с набережной Дюперре. Впереди был новый день,  я готова была его встретить с открытым сердцем и непривычным доверием ко всему, что еще готовит нам судьба. И уже чуть-чуть понимала, что правда, которую я здесь узнаю, окажется интереснее любого вымысла. 


29 сентября 2019 г., Екатеринбург