Дед Банзай

В деревне Мышовка жил-был один дед. Все его кликали дедом Банзаем, хотя от роду ему было около 54-56 лет. Никто не знал, сколько ему было точно. Да он и сам толком не знал. Его регистрировали в сельсовете через месяц после рождения. И по пьяни перепутали год. Он родился 31 декабря. Пошли регистрировать в конце января. И записали его другим годом. Потому что еще не отошли от новогодних гулянок.

Конечно, раньше такого не было, чтобы полмесяца кряду пили на Новый год. Было строго – иногда даже 31 декабря был рабочим днем, так женщин отпускали пораньше, чтобы успели салат оливье построгать. А мужики уже начинали на работе отмечать разведенным техническим спиртом. «Сучком», как его называли. Конечно, это был этанол, но плохо очищенный. С него так икалось, что единственным способом было занюхать рукавом спецовки. А он был очень пахучим – там и машинное масло, и табак, и заводская пыль. Одним словом: «Запах Михалыча в целом». Как образно написал в одном из своих рассказов Евгений Гришковец. Таким рукавом было лучше занюхивать, чем коркой черного хлеба. Разумеется, потом «Бычками в томате» или плавленым сырком «Дружба» надо было закусить. Чтобы совсем желудок не испортить. Хотя от технического спирта, как разведенного, так и неразведенного, желудок становился таким луженым, что можно было после пить даже тормозную жидкость. Просто печенка не выдерживала тормозуху. А желудок – выдерживал. Ну, разве только до пенсии в 60 мало кто доживал после этого. Да и зачем жить то – на пенсии? Цветочки на даче разводить? А выпить там никто ж не нальет? ДА и не с кем – с женой, если только! А так, получишь от нее горяченьких, ежели поллитру найдет. Так что лучше уж отойти спокойно в мир иной – и не мучится!

Но это в городе. Хотя, дед Банзай – он раньше городским был. После армии в город подался. На стройку. Так и отпахал в городе. Заработал квартиру. А потом развелся с женой – квартиру ей с дочкой оставил. И переехал в деревню сразу после смерти своей матери. И поселился в ее доме. До пенсии он немного не доработал, но устал от города, и в деревне промышлял натуральным хозяйством. Летом рыбу ловил, и менял у деревенских на то, что у них было в излишке. На молоко, яйца, овощи. Когда были урожаи яблок, то гнал сидр, и потом кальвадос. Он не знал такого мудреного названия – просто называл его «сладкой самогонкой». У него еще была «несладкая самогонка». Из гнилой картошки. Но гнал только для себя. Не хотел в конфликт с уголовным кодексом вступать.

А почему его звали Банзаем, спросите вы? Никто не знал. Японцев в роду у него не было. Но как-то на стройке его ударило током. Прилично ударило, так что еле откачали. Отлежал он неделю в больнице, вышел – и заговорил по японски. Русский забыл. Но потом, постепенно, все вернулось на свои места. Русский вспомнил, а японский – забыл. Видать, в него на время дух самурая вселился. Пока валялся он без сознания. А как очухался – так стал из себя этот бусурманский дух изживать. И полностью выжил его из себя, когда вышел из больнички, и хватанул технического спирта целый стакан. На следующий день уже спокойно говорил на русском, причем даже на трехэтажном – а японский забыл. Ушел самурай из него – обиделся. Они ж там не пьют спирт. Да и водку тоже. Пиво и саке в основном. Да нет – есть у них водка. Называется "сочу». Или «шочу». А еще точнее «щочу». Сакэ то оно делается из риса. Рисовое вино. Оно слабое – не больше шестнадцати градусов.  А "щочу" гонится из пшеницы. Как наша водка. И щочу бывает послабже, и покрепче, но, в любом случае, она крепче сакэ. Чаще, крепость щочу около 30-40 градусов. Иногда даже до 70. Это на южных островах Японии. На Окинаве, например. Да все равно – пьют они ее, набухав в стакан много льда. И получается так, что не остается даже 40 градусов. А – от силы – градусов 25. Как они это пьют и не вздрагивают – уму непостижимо!

Но дед Банзай японца из себя выгнал одним моментом. И тот обиделся – ушел, даже «саёнара» не сказал. «До свиданья», одним словом. А кликуха к деду прилипла. Он лишь одно слово запомнил из прошлого своего состояния: «банзай». И ,как выпьет теперь – «банзай» кричит. Причем, троекратно. Поднимая при этом две руки вверх. Видать, на подкорке у него записалось. А что записано на подкорке – известно – не вырубишь и топором! Вернее, вырубишь – но все вместе. А по отдельности – нет!
(продолжение следует)