Невежду пестует Невежество слепое...

Этот пушкинский стих вполне подходит к тем воронологам, которые, говоря о «полу-невежде» Воронцове, в свою очередь проявляют невежество. К примеру, лже-Коробьин пишет, что «Пушкин в течение своей жизни восемнадцать раз доводил свои ссоры до дуэлей», хотя за всю жизнь у Пушкина были всего четыре состоявшиеся дуэли, на которых он никого не убил. А остальные не состоялись, благодаря помощи секундантов и друзей. Да и инициатором дуэлей Пушкин был не всегда, т.к. получал вызовы от Кюхельбекера, Рутковского, Зубова, Инглези, Соломирского, Старова, Хвостова и т.д. Ну, а удивляться пушкинским дуэлям может только невежда, который не знает следующих слов П.В.Анненкова, первого биографа Пушкина: «Кто тогда не вызывал на поединок и кого тогда не вызывали на него» (1).
«Все дуэли кончались примирением, за исключением последней», - пишет лже-Коробьин, хотя дуэли (за исключением четырёх!) не могли «кончаться» по той простой причине, что и не начинались! И действительно, дуэль – это поединок, на место которого соперники должны хотя бы явиться. Ну, а если кто-либо из них не являлся, то и дуэль не состоялась. В т.ч. и «в Петербурге с Толстым-Американцем в 1826 году», как пишет лже-Коробьин, т.к. в этом году ни Толстой, ни Пушкин в Петербурге не были, а могли встретиться лишь в Москве. Да и вообще прежде чем писать о Толстом-Американце в Петербурге неплохо было бы припомнить комедию «Горе от ума», в которой он был прототипом одного из персонажей московского, а отнюдь не петербургского, «фамусовского» общества. А причина этого проста, поскольку Толстой-Американец постоянно проживал в Москве. Т.е. в очередной раз мы видим, что тут пишет не юрист, который обычно придирчив к своим словам и выбирает из них наиболее значимые и уместные.
Далее лже-Коробьин пишет о том, что «Пушкин стал мечтать о переезде в Одессу, куда Инзов его не пускал даже на короткое время, боясь вредного на него влияния «либерального» одесского общества». Но и это ложь, т.к.:
1. впервые Пушкин прибыл в Одессу осенью 1820 года, направляясь из Крыма в Бессарабию.
2. В 1821-м году он остановился в Одессе на несколько дней (конец апреля – начало мая).
3. В 1823-м году прожил в Одессе более двух недель.
4. И наконец, 3 июля 1823 года прибыл в Одессу, чтобы прожить здесь до 31 июля 1824 года.
И всё это с разрешения Инзова! Ну, а когда Воронцов 21 июля 1823-го года прибыл в Одессу, то Пушкин был там уже целых 18 дней. И, конечно, «стукач» Воронцов не мог не отметить в своих подленьких письмах, адресованных позднее начальству, этот «проступок» Инзова, который оставил поднадзорного Пушкина одного.
«Встретились они в Одессе в сентябре 1823 года, когда Пушкину было 24 года, а Воронцовой 31 год. У неё был сын Семён и дочь Саша», - пишет лже-Коробьин. Однако сын Семён родился у Воронцовой отнюдь не в сентябре, а лишь 23 октября 1823-го года, а потому на момент первой встречи Пушкина с графиней Воронцовой «быть» не мог.
Да, плохо, очень плохо у лже-Коробьина с разными исчислениями. Возьмём, к примеру, ещё и письма, о которых он пишет: «всего по делу Пушкина было написано восемь официальных писем (в том числе Воронцовым – пять), из которых два Киселёву, три Нессельроде и три от Нессельроде Воронцову». И при этом «забывает» упомянуть письмо Воронцова, о котором Вигель вспоминает следующее: «Пушкин… просит об увольнении от службы. Ему велено отвечать, что как он состоит в ведомстве министерства иностранных дел, то просьба его передана будет прямому его начальнику графу Нессельроде; в частном же письме к сему последнему поступки Пушкина представлены в ужасном виде». Понятно, что это «ужасное» письмо впоследствии было убрано, что вовсе не даёт оснований не учитывать его. И при этом не опровергать слова лже-Коробьина о том, что «теперь найдена и опубликована вся переписка Воронцова с Петербургом по делу Пушкина». В какой-то степени уничтожение этого письма напоминает мне Хрущёва, который перед разоблачением «культа личности Сталина» основательно подчистил архивы относительно своих собственных злодеяний во времена этого же «культа».
Далее лже-Коробьин пишет: «Смысл писем совершенно ясен: письмо графа Каподистрия, на которое Воронцов ссылается в своём письме от 24 марта, возлагало на него нелёгкую задачу «нравственного перевоспитания» Пушкина, то есть искоренения в нём антиправительственных и антирелигиозных воззрений». Однако «антирелигиозные воззрения» Пушкина до его письма, написанного в апреле-мае 1824-го года Вяземскому, НИКЕМ выявлены не были, из-за чего и сам лже-Коробьин вынужден был признать: «Итак, совершенно ясно, что Пушкин выслан на юг за противоправительственные стихи и, особенно, за «Оду на вольность». Ну, и причём тут «антирелигиозные воззрения»?
Однако если лже-Коробьин взялся за поиск смысла в письмах Воронцова, то и мы имеем основание ещё раз поискать смысл в его исчислении степени литературной известности Пушкина, имевшейся на момент ссоры с Воронцовым. Вот слова лже-Коробьина: «Но каков же был Пушкин, когда он столкнулся с Воронцовым в 1823–1824 годах в Одессе? Ответ на этот вопрос всегда бессознательно искажается вследствие яркого света лучей пушкинской славы. Невольно мы в своём воображении представляем такого Пушкина, какого впитали в себя с детских лет, и забываем, что в 1824 году это был молодой человек с ещё неустановившимся характером и не развернувшимся гением. В 1823 году Воронцову был 41 год, а Пушкину – 23-24 года. К этому времени Пушкин написал и издал только две крупные вещи: «Руслана и Людмилу» в 1820 году и «Кавказского пленника» в 1822 году».
Ну, а мы зададим простой вопрос: а разве для признания Пушкина литературным гением мало одного «Руслана», если его современник Ершов, издавший в девятнадцать лет «Конька-Горбунка», до сих пор называется ершоведами «классиком сибирской литературы»? Да и как же другие «авторы одной книги» типа Грибоедова или Дефо? И когда я читаю у лже-Коробьина, что «К 1824 году как не развился ещё пушкинский поэтический гений, так и не отстоялся ещё его характер», то, конечно же, спрашиваю: «А судьи кто?» А судья в данном случае такой же невежда, как и восхваляемый им Воронцов! Т.е. принимающий с восторгом хвалебные слова Жуковского о Воронцове в стихотворении «Певец во стане русских воинов», но не понимающий слов того же Жуковского о себе как о «побеждённом учителе», которого после написания «Руслана» по всем статьям обошёл «победитель-ученик» Пушкин.
И вот как об этом «победителе» пишут другие: «За это же время имя Пушкина не сходило со страниц литературных изданий. О нем писали в «Отечественных записках», «Соревнователе просвещения», «Полярной звезде», «Сыне отечества», «Литературных листках» и, наконец, в лондонском «Westminster Review», чего англоман Воронцов не мог не знать. В это же время в различных изданиях выходили стихи и поэмы Пушкина. М. П. Погодин 23 сентября 1823 года записал в дневнике: «Государь, прочтя Кавказского пленника, сказал: надо помириться с ним». Тургенев 11 марта 1824 года пишет Вяземскому: «Что же “Фонтан” по сию пору на нас не брызжет? Не забудь прислать получше экземпляр для императрицы». А у Воронцова слава Пушкина вызывала откровенное раздражение, и он обращал внимание Нессельроде на «восторженных поклонников», которые напрасно кружат голову Пушкину, уверяя его, «что он замечательный писатель»! (2).
Ну, а мне тут почему-то вспоминаются стихи молодой девушки Консуэлы Веласкес, которая положила их на музыку и после этого стала автором одной из самых популярных в мире песен  «Besame mucho». И только одна эта песня, написанная в 24 года (а это возраст одесского Пушкина!), дала Веласкес как славу, так и весьма основательный доход на всю её долгую жизнь.
«Руслан» же - это не просто большая поэма, но и второе по объёму стихотворное произведение Пушкина, которое по количеству стихов уступает лишь одному «Онегину». Однако и упомянутый лже-Коробьиным «Кавказский пленник» был весьма популярен. И поэтому мы не удивляемся, когда в одной из деревень (командировка «на саранчу»!) Пушкина «посадили рядом с хозяином, который в доказательство того, как ценятся его стихи даже в деревенской глуши, вынес из кабинета истертую, истрепанную тетрадку поэмы «Кавказский пленник» (3).
Да, собственно говоря, даже и директор Лицея Энгельгардт, не будучи великим литератором, ещё в апреле 1820-го года просил у Александра Первого «великодушия» к Пушкину, который «теперь уже - краса современной нашей литературы, а впереди ещё большие на него надежды». А вот насколько сильно оправдались «большие надежды» Егора Антоновича Энгельгардта, никто не скажет даже и сегодня. А почему? Да потому, что полную оценку пушкинского творчества можно дать лишь после того, как будут вскрыты все его потаённые произведения! А их, скажу по секрету, довольно много.
Однако вернёмся к нашим баранам, а точнее – к автору антинаучной статьи «Пушкин и Воронцов», которого я здесь называю лже-Коробьиным, поскольку пора ответить на вопросы, поставленные мной в конце главы «Кто коробит Коробьина?». Напомню их: ну, и кто же тогда подлинный автор статьи «Пушкин и Воронцов»? Кто этот человек, не служивший в царское время и поэтому не знающий военных и гражданских званий того времени? Не юрист, не военный и не историк, поскольку плохо знает историю России. Неужели и в наше время есть мистификаторы, которые прячутся под чужими именами?
Добавить сюда можно и то, что этот мистификатор отличается и тем, что он, как мы выяснили, вовсе не человек, живший при царе. Кроме того, настоящий Коробьин был ссыльным и не мог жить в столице, где его арестовали в 1930-м году, а разрешили поселиться лишь в 1955-м. И поэтому он, настрадавшийся в многолетней ссылке, не мог хоть одним словом не посочувствовать такому же ссыльному Пушкину, который тоже вернулся в столицу, из которой до этого был выслан семь лет назад.
Кроме того, настоящий Коробьин (если, конечно, он тоже не выдуман!) любил Пушкина, был к нему благожелателен и поэтому не мог допустить в его отношении развязный тон и выражения типа «захудалый род», «пришпиленные клички», «не эпиграммы, а пасквили, то есть злобные клеветнические выпады», «злобно и ядовито отхлестал» и т.д.
И поэтому, исходя из всего вышеизложенного, можно предположить, что под маской Юрия Коробьина прячется его внучка - Наталья Михайловна МИХАЙЛОВА, 1940г.р., издатель того семейного архива, в котором и оказалась статья «Пушкин и Воронцов». В 1963-м году Михайлова окончила Географический факультет МГУ, работала геофизиком, программистом и геологом, с 1981 по 1995г.г. архивистом в подмосковных музеях. Кроме того, она автор романа «Усадьба» (1995), а некоторые свои статьи иногда печатала под псевдонимами в разных журналах и альманахах. Мотивы, заставившие Михайлову опубликовать безграмотную антипушкинскую статью, нам, к сожалению, неизвестны. Однако то, что она «подставила» своего деда – это факт. И это на её совести.
Отдельно обращу внимание на то, что единственный роман Н.М.Михайловой якобы был написан ею в 1995-м году, но издан почему-то в 2007-м. Такой же (и даже более!) разрыв существует между временем, когда в интернете была опубликована статья «Пушкин и Воронцов», и 1962-м годом, когда она якобы была написана. Но я прекрасно помню 1960-е годы, когда после исследований знаменитых пушкинистов никто даже и подумать не мог восхвалять «полу-подлеца» Воронцова и при этом критиковать Пушкина за его эпиграммы. Всё это безобразие пошло со времени т.н. «горбачёвской перестройки», т.е. после 1985-го года, когда началась не только антиалкогольная кампания, но и кампания по ниспровержению советской истории. Ну, а в конце концов дошли и до Пушкина, защитить которого нынешние пушкинисты не смогли. Тем более что некоторые из них стали двурушничать и предавать Пушкина, после чего нам остаётся лишь грустно вздохнуть да и сказать: "Бывали хуже времена, Но не было подлей"…

Примечания.
1. Бродский Н.Л. «ЕО», комментарий, М., 1964, стр.248.
2. Виктор Есипов. «Божественный глагол (Пушкин, Блок, Ахматова)».
3. Май 17, 2014 автор Anatoliy Zolotukhin Тайна поездки Пушкина «на саранчу».