Попутчик

                1
     В летний день первого года нового тысячелетия на пятиминутке судовых врачей медсанчасти была зачитана телеграмма с рыболовного траулера “Бриз“, в которой судовой врач просит списать с судна больную женщину в связи с бронхиальной астмой. Больная, якобы, нуждается в сопровождении, Решили, что больную надо списать, а сопровождать ее должен сам судовой врач. После пятиминутки меня задержала заместитель главного врача по флоту и сказала:
– Придется вам отправиться на “Бриз“ для работы вместо врача, убывшего для сопровождения больной. Рейс должен закончиться через четыре месяца.
     Такая продолжительность рейса меня вполне устраивала, поскольку я не любил длительные рейсы. Я взял направление и отправился в отдел кадров фирмы “Глобус“. Там, под дверями приемной, стояло несколько человек. Не
обращая на них внимания, я постучался и вошел, держа в руке направление.
– Судовой врач на “Бриз“, – сообщил я секретарше, разговаривавшей с поступающим на работу посетителем.
– О, хорошо. Мы вас ждем, – сказала она. – Присядьте за этот столик и заполните вот эти бланки.
     Я сел за стол и заполнил некоторые документы. Посетитель был отпущен, и в кабинет вошел высокий молодой верзила в темных очках и летнем кепи. Это он намеревался
было остановить меня на входе и поставить в очередь, но был смущен моей решительностью и передумал.
– Вот ваш попутчик на “Бриз“, матрос Ракшин, – сказала мне секретарша.
     Мы кивнули друг другу головой. Ракшин тоже заполнил свои документы, после чего секретарша сказала мне, вручая несколько экземпляров Судовой роли:
– Вы уже опытный моряк, сходите вместе с ним (она кивнула в сторону матроса) в саннадзор и в портнадзор. Там поставите на этих документах разрешение на отход в рейс.
Это ваши судовые роли на транспортный рефрижератор “Капитонас А. Ойя“, на котором вы из Клайпеды отправитесь в район промысла вашего “Бриза“.    
      Мы отправились в указанные пункты. Попутчик был замкнут и недружелюбен. Он, видимо, привык прежде быть лидером, а тут его поставили на второе место. Не может человек никак понять, что он теперь всего лишь матрос и неважно, кем он был прежде. Ему почему-то не нравилась моя смелость (с его точки зрения – наглость), с которой я вошел без очереди, без его разрешения в приемную отдела кадров.
     Документы были быстро оформлены. Теперь нам обоим предстояло проехать на автобусе из Калининграда в иностранный порт Клайпеда. А оттуда уже на транспортном рефрижераторе “ Капитонас А.Ойя“ добраться до Лас- Пальмаса, неподалеку от которого находится на промысле траулер “Бриз“. Секретарша отдела кадров сказала нам, что “Капитонас А. Ойя“ отходит через три дня. Теперь, после завершения формальностей, надо купить билеты на автобус в Клайпеду и ехать.
– Поедем завтра, чтобы успеть устроиться на судно, – сказал я.
– Лучше послезавтра: у нас ведь в запасе три дня. Зачем спешить, – возразил Ракшин.
– Не надо рисковать. Лучше спокойно доехать и занять на отходящем судне место, – настаивал я. 
– Но ведь мы оба в судовой роли равноправны и без меня вы одни не поедете. Значит, нужен какой-то консенсус.
– Вот вам половина судовых ролей и езжайте один. Обо мне скажете на таможенном пограничном пункте, что я уже уехал. Тем более, что один экземпляр судовой роли пограничники у меня заберут и, значит, будут в курсе дела.
– Нет, пусть документы будут у вас, – сказал недовольно Ракшин, испугавшись ехать в одиночку и окинув меня злым взглядом серых глаз.
     Мы пошли на автобусный вокзал и взяли предварительные билеты до Клайпеды на завтра. На следующий день мы встретились на вокзале. У меня был среднего размера саквояж с личными вещами. Зато у моего попутчика было два огромных саквояжа, какие я видел обычно у торгашей-челноков. Подошел наш автобус, и мы отправились в путь.
Когда подъезжали к таможне на границе, Ракшин попросил меня взять в свой саквояж бутылку водки и блок сигарет, чтобы таможенники не отобрали лишнее. Я согласился. Мой попутчик обратился с такой же просьбой еще к двум пассажирам, и они ему не отказали. “Видно, собирается парень отметить свой приход на судно как следует“, – подумал я.
     Доехали до Клайпеды благополучно. На вокзале взяли такси и приехали в порт. После некоторой беготни по коридорам портовой власти нам было разрешено въехать на территорию порта, и мы доехали до своего судна. Там мне пришлось помогать Ракшину тащить саквояжи по трапу наверх на палубу. Транспортный рефрижератор “Капитонас А. Ойя“ был старым судном, построенном еще в 1966 году. Во многих местах его корпус был ржавым, но для плавания был еще пригодный.
     Нам пришлось ждать капитана для получения разрешения плыть с ним в свой район промысла. Вскоре к кабинету капитана подошел пожилой, приземистый, добродушный лысоватый человек в очках. Я догадался, что это капитан. Мы поздоровались с ним и я, подавая ему судовую роль и письмо из отдела кадров, сказал:
– К вам пассажиры: судовой врач и матрос.
     Капитан пригласил нас войти в кабинет. Затем, прочитав полученные бумаги, вызвал боцмана и велел ему выделить для нас каюту и постель.
– А можно поставить к вам в холодильник четыре банки грибов? – спросил Ракшин у капитана.
     Капитан посмотрел на его холеное лицо в темных очках и, видимо, подумав, что врач – он, неохотно разрешил, пошутив при этом, что он их может съесть. После устройства в каюте я отправился с Ракшиным в местный магазин сделать кое-какие покупки. Идти от порта пришлось около десяти минут, и в пути мой попутчик немного разговорился. Он сообщил мне, что его профессией является музыка и он, якобы, закончил консерваторию в Алма-Ате, неподалеку от которой жили его родители в русской деревне, окруженной местными кишлаками.
– По какой же музыкальной части вы профессионал? – спросил я.
– Я играю на флейте. У меня мечта – купить дорогую флейту, за тысячу долларов.
– А разве есть такие цены для флейты? За такую цену можно машину купить.
– Есть и подороже, – ответил Ракшин.
     Мы подошли к старинному дому и я, достав из пакета видеокамеру, хотел снять Ракшина на его фоне, но он, заметив объектив, тотчас же повернулся ко мне спиной. На обратном пути Ракшин рассказывал про какого-то казахского композитора Адуева, про выпускные экзамены, когда  преподаватели, якобы хотели вытянуть его на красный диплом, но он, мол, отказался. Мне показалось, что Ракшин врет относительно своего отношения к музыке. Я задал ему вопрос, что это за музыкальный инструмент кантеле (финский струнный инструмент), и Ракшин не смог на него ответить. Не знал он также, кто автор оперы “Князь Игорь“, в то время как я, не будучи музыкантом, знал, что автор оперы Бородин, который также был химиком. В бытность студентом я ставил на занятии по химии реакцию Бородина.
– А где же вы на флейте играли? – спросил я.
– В оркестре одной из войсковых частей, – ответил Ракшин. – Я там служил вольнонаемным рядовым музыкантом, хотя по окончанию консерватории мне присвоили звание лейтенанта.
“Ври, ври, – думал я. – Все равно, рано или поздно, раскроешься. Флейта в военном оркестре не предусмотрена“.
– А в последний год вы чем занимались? – спросил я у Ракшина.
– Да тем же чем и многие другие: перегонял машины из-за границы. То есть, вел борьбу за собственную выживаемость. Но для того, чтобы продолжить это дело, надо дать нужным людям деньги. Тогда и разрешат мне “гонять“ машины. И вот, для того, чтобы заработать нужную сумму, я иду в рейс. Кстати, на этом судне моя невеста работает буфетчицей. Там же и ее дядя работает.
– Кем?
– Прибудем – узнаете .
“Ну, что же, держи свою тайну при себе“, – подумал я.
     Дальше он рассказал, что живет с родителями в одном из поселков нашей области. Там же женился, и развелся.
– А родители из России или из Казахстана?
– Нет, мои родители украинцы, как и вы. Так что мы с вами будем вместе москалёв бить, – попытался пошутить Ракшин.
     “Надо же быть таким ушлым, – подумал я. – Выразился, как малограмотный украинец: москалёв вместо москалей“.
– За что уж бить своих братьев? – ответил я. – Если уж бить кого-то, так лучше тех, кто нашу страну облапошил и опустил ниже плинтуса.
     Мой собеседник сразу нахмурился и перестал со мной разговаривать. Мне показалось, что я попал в точку: мой  собеседник сам относится к облапошившим всю страну и у самого, видать, рыльце в пушку, коль так прореагировал.
     Через сутки наше судно отошло. Капитан велел пассажирам (всего было шесть человек) участвовать в судовых работах. Я взял на себя уборку коридоров, а мой попутчик пошел помогать боцману и, заодно, осваивать свою новую профессию матроса. Судно было загружено имуществом  для промысловых судов. Его экипаж составляли около двадцати человек. Но на судне имелась, оставшаяся от прежних времен, амбулатория. Медицинскую помощь здесь оказывал матрос Римас, в прошлом – судовой фельдшер. За это Римас получал дополнительную половину ставки медработника. О встрече с ним мне рассказал вечером мой попутчик. А дело было так. К Ракшину во время палубных работ подошел Римас, и они разговорились. Римас спросил у него, кем он идет работать на судно.
 – Матросом, – ответил Ракшин.
– Ясно, но кто по специальности, какое образование?
– Высшее.
– Доктор, что ли? – спросил Римас, который слышал, что кто-то из пассажиров – врач.
– Да, – ответил, не задумываясь, Ракшин.
     Римас пожаловался ему на свое плохое состояние и частый пульс. Мой попутчик ответил ему, что это у него на нервной почве.
     Этот рассказ мне не понравился, и я спросил у Ракшина,почему он обманул человека.
– Да просто не хотелось мне называть свою истинную профессию. Стану ещё я всем говорить, кто я есть.
    “Но и медицина тут ни при чем, – думал я. – Просто есть такой человек, который хочет ложью заработать себе престиж. А знал бы он, какой ценой медики достигают своего почета“.
– Нехорошо обманывать, – сказал я. – Мы ведь не дети, которые радуются, обманув кого-либо из своих сверстников по принципу “обманули дурака на четыре кулака“.
     Попутчик ничего не ответил. Он разгадывал кроссворд.
По поводу одного из ответов мы заспорили. Римас, не любивший, чтобы ему перечили, и считавший себя умнее других, шутя, пригрозил мне:
– Будете так спорить – утром можете не проснуться.
– Значит такова судьба, – ответил я.
– Все там будем, – усмехнулся Ракшин.
     На следующий день я разыскал каюту Римаса и, постучавшись, вошел внутрь. Там, у иллюминатора, стоял и курил сигарету коренастый, в возрасте около тридцати лет человек с голубыми глазами, круглым лицом и рыжими волосами. Мы обменялись рукопожатиями, и я представился ему, как врач, идущий на промысловое судно.
– А кто же тот высокий с круглой головой в кепи? – спросил Римас. – Он ведь сказал мне, что идет на судно работать матросом, но по профессии, якобы, врач.
– Он матрос, – объяснил я. – Идем с ним вместе на одно судно. Говорит, что окончил консерваторию и играет на флейте.
– Ясно. Значит, флейтист, – сказал Римас. – И, наверное, в той “погорелой“ консерватории его научили врать.
     Но мы, коллеги, тотчас забыли про Ракшина и начали беседу про свои пути-дороги.
– У меня было в свое время огорчение, – сказал я. – Я был в сокращении из флота в связи с невозможностью открыть
мне визу, а все моряки должны были быть визированными.
– А у меня в последние годы такая же история, но только не в связи с визой. У нас в Клайпеде сократили на флоте всех судовых фельдшеров. Оставили только врачей, да и то не всех.
– У нас в Калининграде теперь такая же установка.
– А вот здесь я теперь имею ставку матроса и полставки врача. И кое-что еще за артельщика. В итоге получается неплохо. Жить можно.
  На самом деле Римас болел острым респираторным заболеванием и я, заметив у него на столе шипучие таблетки аспирина и солпадеин, сказал, что достаточно принимать их для выздоровления. Римас посмотрел на часы и, извинившись, сказал, что ему пора идти к боцману. Уходя, он пригласил меня зайти к нему в другой раз.
                2
     Уже прошла неделя со дня нашего отхода от берега. Мы вошли в Бискайский залив. Скорость всего десять узлов. Попутчик сказал, что видел вдали кита, извергающего фонтан воды. Я ответил, что видел китов не один раз.
     Прошел день после разговора с Римасом. Вечером в каюте Ракшин, уже без очков, усмехаясь и прищуривая серые глаза, говорил мне:
– Капитан стал по-иному смотреть на меня во время обеда. Смотрел с таким видом, как будто его обокрали.
– А почему это он так? – спросил я.
– Наверное, узнал что-то из моей биографии, – ответил он, глядя подозрительно на меня.
     “Неужели он не мог предвидеть, когда выдавал себя за доктора, что я встречусь с Римасом, и его обман раскроется“, – подумал я. Больше Ракшин ничего не рассказал, и мне осталось лишь догадываться: то ли он рассказал матросам на палубе о своих перегонах машин и об этом от них узнал капитан, то ли капитан узнал, что он матрос, а не врач, и поэтому его, может быть, смутила такая наглая просьба матроса к нему, капитану, насчет хранения в его холодильнике банок с грибами.
     Прошло десять дней нашего плаванья. В океане штиль. Температура воздуха 22 градуса. Скорость 11 узлов. Идем возле берегов Марокко. Я помогал матросам передвигать на палубе рыборазделочные аппараты. Мой попутчик там тоже был. Однажды, когда груз зацепился углом стропа, он предложил отпилить торчащую балку стропа. Никто не соглашался.
– Отпилить легко, – сказал я. – А попробуй потом на место поставить отпиленное.
– Думайте: у вас голова большая, – ответил Ракшин.
– У вас побольше, и круглее, – сказал я.
     Римас, стоявший рядом, усмехнулся. После этого случая Ракшин был долго недоволен мной.
     Прошло еще два дня. Мы уже стоим на рейде Лас-Пальмасса, где будем сдавать имущество на украинский траулер “Звезда Черноморья“. Швартовались с трудом. Выгрузили на траулер спасательные плотики и пошли дальше. Мой попутчик продолжает демонстрировать свой эгоистичный характер. Вечером он разгадал часть кроссворда. Я разгадал после него то, что он не смог, и поправил некоторые его ответы, но он из гордости даже не взглянул на мои доработки. Я сомневаюсь, что он заканчивал консерваторию, потому что он не знал названия многих народных инструментов: украинской кобзы, грузинской пандури и других. Он всё же проговорился, что последний год работал на мебельной фабрике. А теперь отец его невесты, которая работает буфетчицей на “Бризе“, устроил его в рейс.
     После разгрузки наш транспорт пошел дальше на юг. Справа закат горел обычным для этих мест оранжевым светом. Скорость судна уменьшилась до 8 узлов. На следующий день ветер был попутный и мы пошли быстрее. На горизонте востока лежала полоса тумана. Там, где находилось солнце, полоса разбилась на две продольные части, из которых нижняя была светлая. И в эту нижнюю полосу из-за верхней затемненной выглядывал матовый светлый краешек солнца, от которого вниз, по сторонам, отходили пучки рассеянного света. Океан был серого цвета и весь покрыт мелкой множественной зыбью. Мы вошли в воды Мавритании. Нам всем пришлось заполнять таможенную декларацию. После ужина на палубе матросы гуляли и выпивали. На столике играл магнитофон. Ко мне подошел Римас, и во время разговора спросил, почему я не поселился в отдельной каюте: ведь были же свободные. Я ответил, что не знал об этом, а теперь уже поздно и нецелесообразно: через пару дней подойдем к моему “Бризу“. Конечно, было бы моей душе спокойнее в отдельной каюте, чем видеть мелькание попутчика с амбициями. Он тоже,видимо, поддал вместе с матросами, но, войдя в каюту перед сном, не разговаривал, чтобы не выдать своего опьянения.
     И вот, наконец, после двухнедельного перехода, наш транспорт “Капитонас А. Ойя“ пришвартовался к “Бризу“. Я вошел в переправочную железную беседку со своими вещами первый, и был переправлен лебедкой на палубу “Бриза“. Там меня встретил старпом, и вручил мне ключи от моей каюты и амбулатории. Я пошел в каюту, а старпом остался ждать моего попутчика. В каюте я стал разбирать свой саквояж, и раскладывать вещи на полках в рундуке. В дверь постучались. Из-за приоткрывшейся двери выглянула буфетчица, молодая, чернявая, с бровями вразлет секс-бомбочка, и спросила:
– Вы обедать будете?
     Я глянул на часы – было половина первого, время конца обеда – и ответил:
– Я сейчас, быстренько. Вот только руки помою с дороги.
     После обеда я познакомился с капитаном и другими должностными лицами судна. Старпом сказал, что предыдущий врач не стал ждать своей замены и вместе с больной
поварихой уже улетел домой. Я видел, что жизнь на судне была невыносима из-за недостатка воды. Трубы судового водопровода были во многих местах дырявые, и вода из опреснителей не всегда доходила по ним до душевых и кают, а выливалась по пути и стекала за борт. “Вот потому врач и выбрал такой вариант списания с судна, – подумал я. – Договорился с поварихой, и списался с нею с парохода. Молодец, ничего не скажешь“.
     На судне моему попутчику выделили отдельную каюту. Старпом оказался дядей его невесты, буфетчицы Кати. Это очень не понравилось экипажу, раздраженному постоянными бытовыми неурядицами. Ракшина невзлюбили многие матросы также на почве ревности. Буфетчица Катя нравилась почти всем. Я даже заметил, как, стоя перед окном раздаточной салона команды (она иногда работала и там),один высокий, молодой, чернявый матрос напевал тихонько для моющей посуду Кати: “Потому что нельзя быть красивой такой…“.
     Среди немногих моих пациентов был часто посещающий амбулаторию пятидесятилетний матрос богатырского телосложения Иван Альбертович. После травмы у него на голени была долго не заживающая рана, которую я теперь лечил разными средствами. Во время своих посещений больной занимал меня рассказами о каком-либо случае на судне. Он сообщил мне, что новоприбывший матрос Ракшин однажды ходил мыться в женскую комнату, к большому неудовольствию второй официантки и прачки.
– Он, наверное, интеллигент? – спросил Иван Альбертович.
– Он говорил мне, что окончил консерваторию и играет на флейте, – ответил я.
– До вашего приезда я разговаривал с его женой Катей…
– Она его невеста, – уточнил я. – И что она сказала?
– Сказала, что он работал милиционером, а это его музыкальное дело находится в начальном периоде. Это он хотел бы заняться музыкой.
– Разносторонние интересы, – сказал я. – На переходе он не говорил о том, что работал милиционером, зато перед судовым фельдшером он выдавал себя за неработающего доктора.
– Неужели? Вот бессовестный! Надо же, столько у него профессий, – пошутил Иван Альбертович. – И доктор, и флейтист, и милиционер. А в столовой садится за стол раздетый по пояс: видишь ли, жарко ему. Не думает о том, что это неприлично. Хотя бы майку надел, как многие матросы. За это ему уже делали замечание, но он, как будто глухой.
     О том, что матрос Ракшин играл на флейте разнеслось по всему пароходу и за ним закрепилось прозвище “флейтист“. Конечно, что в этом странного и смешного? Наоборот, надо уважать человека за такой талант. Но совсем другое дело, если этот талант дутый. Здесь уже вступают в силу правила: не выдавай себя за кого-то другого, и не лезь  куда не просят!
     Я заметил, что буфетчица Катя и Ракшин стали на меня косо глядеть. Видимо, они невзлюбили меня за то, что я рассказал на судне про его флейту, консерваторию и “докторство”. Ну и пусть дуются. С врунами тоже надо бороться. Пусть знают поговорку: ложью весь свет пройдешь, но назад не вернешься.
     Наш траулер через месяц выгружал мороженую рыбу на транспортный рефрижератор. Технолог попросил меня тоже поучаствовать в выгрузке и я, чтобы немного подзаработать,  ходил в трюм выгружать тридцати килограммовые
коробы. Тяжелая это была работа для меня, уже немолодого и непривычного к тяжелой физической работе, врача. Я от работы потел, и от конденсата, прошедшего через ватную куртку, она покрылась снаружи инеем. Но я выдержал, и отработал всю выгрузку до конца.
     После выгрузки снова пришел на перевязку Иван Альбертович. Он сказал, что работал в одной смене с моим бывшим попутчиком. Тот, якобы, не проявлял должного рабочего азарта и работал исподволь. На это Иван Альбертович, якобы, сделал ему замечание:
– Давай работай. Нечего за спины других прятаться. Это тебе не на флейте играть! Все в трюме засмеялись, улучшив свое настроение, а горе-музыкант обиделся:
– Ну, Альбертович! Зачем ты столько меня поддеваешь?
     На судне произошла поломка последних вспомогательных двигателей, и оно на одном главном двигателе пошло на ремонт в Лас-Пальмас. По прибытии в порт рейс закрыли. Начался ремонт. В связи с закрытием рейса я решил списаться с судна, потому что новый рейс будет продолжаться восемь месяцев. А я к такому сроку не был готов, и потому отправил в медсанчасть телеграмму с просьбой списать меня с судна. Списалась с судна почти половина экипажа. Мою просьбу удовлетворили, и прислали на судно того же врача, который списался с него для сопровождения “тяжелобольной“.
     Я улетел домой в Калининград. Через несколько месяцев я ушел в рейс на другом судне. Повар этого судна, узнав, что я был на “Бризе“, сказал мне, что он работал на судне, стоявшем на ремонте рядом с ним.
– Мы, повара этих судов, общались между собой. Там, на “Бризе“ была красивая девушка, официантка Катя. А возле нее вечно вертелся высокий, белобрысый парень. Кто-то говорил, что это ее муж.
– А вы с ним не разговаривали? – спросил я. – Он мне говорил, что на флейте играл.
– Так вот про кого говорили, что он “флейтист”! – воскликнул повар – Один матрос из нашей тогдашней команды говорил, что узнал на “Бризе” некоего флейтиста, который перегонял из-за границы краденые машины, а у нас в городе занимался “откатом“ машин, то есть, угонял машину, и потом требовал выкуп. Но что-то у него сорвалось. На него, мол, заведено дело, но он вовремя смылся в рейс на "Бризе“. Через пару месяцев там рейс закончится, и ему в порту организуют достойную встречу.
-  -  - 2001 г.