9 Dream

Жизнь – это то, что происходит, пока ты строишь иные планы...
 
– John Lennon, 1980



In my Life

Ливерпуль – классическое захолустье середины ХХ века. Как это принято именовать, «экономически депрессивный регион». После Второй Мировой ситуация если и изменилась, то совсем незначительно. Как найти работу, чтобы выжить, оплатить счета, и изредка покупать подарки детям и супруге. Счастливчики, востребованные в Лондоне, выдумывали себе легенды о столичном происхождении. Но их с головой выдавал ливерпульский акцент. В Америке, к счастью, подобными нюансами не заморачивались. «Англичанин», и точка.

Мечта явилась к Джону именно из-за океана. В портовый Ливерпуль с пластинками Элвиса, Чака Берри, Джина Винсента и ещё десятка пионеров рок-н-ролла. Плебейский жанр для услады примитивных ушей рабочего класса. Пускай для этих парней тоже будет своя музычка в культурном гетто – примерно так размышлял тогда аристократичный истеблишмент.

«Я родился в захолустном тогда Ливерпуле, рос в лесу, ни о чём не слышал. Ван Гог являлся пределом моих интеллектуальных познаний. Даже о Лондоне мы мечтали как о чём-то удивительном и недоступном, а много лет спустя я понял: Лондон – это ничто», вспоминал Джон уже в 70-е.

Он, в общем-то, никогда не осознавал до конца, что именно сделал. Насколько изменил музыку и каноны восприятия. Только, потяни за эту ниточку, – и мигом выяснится, что всё возможно и всё взаимосвязано, но преображается только личностью.

Непонимание собственного масштаба – милосердный «блок сознания» от Создателя. Иначе художник не сможет творить дальше.



Mother

Воспитанием Джона занималась тётя Мими. Отца он не знал вовсе, мама Джулия оказалась ветреной женщиной и рано погибла в автокатастрофе. Классический конфликт поколений Леннон познал в совсем юном возрасте: «Гитара – это хорошо, но на жизнь ты с ней не заработаешь, Джони!», как и прочие прекрасные «афоризмы» тётушки. Репетировать приходилось в демократичном и дружном семействе Маккартни (папа Джим ещё и кормил будущих гениев горячими обедами).

При всех своих взлётах и падениях, Джон благодатно избежал искушения, о котором поведал в интервью незадолго до ухода (1980 год):

«Многие из нас ищут отцов. Мой отец физически не был со мной. У большинства людей отцы и физически и ментально (психически) далеки от них, то есть они всегда на службе или заняты другими делами. Поэтому, все эти лидеры играют роль отцов-заменителей, будь то политические лидеры или же религиозные…

Происходит это так: кто-то приходит с хорошим куском Правды, но вместо того, чтобы смотреть на эту Правду, глядят на того, кто её принес. Вместо Послания поклоняются посланцу. Так везде: в христианстве, магометанстве, буддизме, конфуцианстве, марксизме, маоизме – везде обожествлённая Личность, а не то, что она говорит...

Возьмём выборы президента. Мы выбираем своего папашу определенной собачьей своры папаш. Этот папаша похож на папаш рекламных роликов. У него красивые седые волосы, здоровые ослепительные зубы и пробор справа. Собачья свора папаш, называемая политической ареной, даёт нам президента, мы выводим его на сцену, а потом начинаем орать на него, бранить, потому что папа, оказывается, не может делать чудеса. Папа не может исцелить нас...

Все эти «измы» тоже «папаши». Очень грустно, что общество устроено так, что люди не могут открыться друг другу, и поэтому им нужен какой-то искусственный театр, где можно было бы выплакаться и т.п...

Никто не безупречен. Будь то Янов, Махариши, или Beatles. Но одно дело люди, другое дело – идеи, которые они несут. Это всё равно, что учиться плавать. Плавать это прекрасно, но забудьте про учителей. Так же и с Beatles. В них главное – их записи, а не сами они – как личности. Если мы имели какую-то «миссию», то она заключалась в том, чтобы научить людей плавать. Если же ты научился плавать, тогда плыви... 

Каждый должен сам определить себе Мечту! Нет ничего нового под Солнцем. Все дороги ведут в Рим. Никто не может сделать это за вас. Вы сами способны себя разбудить. Я не могу исцелить вас, вы можете исцелить себя сами...».


Добропорядочная мещанка тётя Мими, пережившая Джона, так никогда и не встала на сторону его воззрений. Земной успех племянника не играл в этом никакой роли. Спор мировосприятий, как научила меня жизнь, вообще не имеет отношения ко внешней фактологии. А когда Джон удалился в 5-летний затвор (1975-1979), чтобы посвятить большую часть времени рождённому сыну Шону, он мигом восстановил её доверие. Нечто вроде «Наконец-то Джонни занимается настоящим делом, а не всякой ерундистикой!». Джон с юмором рассказывал, что теперь она звонит ему почти каждый день с практическими советами по уходу за ребёнком. И он снова стал «хорошим» в её глазах. Но ему приятно, конечно, слышать её голос.

Мама не дала Джону ничего, за исключением обрывочных, и потому идеалистичных воспоминаний. Эта боль навсегда поселилась в нём в любые дни, от триумфа «Сержанта Пеппера» до т.н. «Потерянного уик-энда». И вот теперь, уже приближаясь к сорокалетию, он захотел дать сыну то тепло и внимание, что катастрофически недополучил сам.

Это оказалось достаточной причиной, чтобы отодвинуть собственное призвание, не говоря уж о рутинном конвейере шоу-бизнеса.



Isolation

Во время просмотра фильма A Hard Day`s Night, отснятого на пике обожания The Beatles, у меня периодически, «между кадров», возникает ощущение, что Джон хочет улизнуть из группы. В то время как Пол наслаждается триумфом и ставит новые цели, а Джордж и Ринго, пускай и каждый по-своему, но тоже счастливы.

Легко уличить автора эссе в мудрости задним числом. Но то немногое, что для меня неоспоримо – уход Леннона из Beatles вне плоских оценочных суждений о «правильном/ошибочном решении». Это данность и неизбежность. Чего больше в этом шаге – «детской травмы сознания» («Нельзя вернуться домой – его больше нет!») или здорового творческого эго (…«прошлое я оцениваю только с двух точек зрения: что там было настоящего и что помогло психическому росту. Это единственное, что меня интересует. Я не верю во вчера. Меня интересует только то, что я делаю сейчас...»), не смогли разобраться ни первоклассный психолог Артур Янов, ни сам Джон, при всей его проницательности.

Plastic Ono Band (1970), в этом смысле, самый честный альбом Леннона. На контрасте с ним, лично для меня, обласканный вниманием Imagine слабоват, а Double Fantasy – не менее честные ощущения художника, но в совершенно иной период.

В свои 17 я слушал «Изоляцию» на кассете с ужасным качеством, но разобрал главный message песни и всего альбома: «Ты пытаешься изменить Мир, и вот… ты сразу одинок». А чуть позже, «послевкусием», несмотря на финал пластинки «Моя мамочка умерла», приходит осознание: Ничего не бойся. Бойся лишь изменить себе, настоящему.

– Джон



Woman

Джон прошёл изумительный путь – от иронично-надменного отношения к женщине до осознания союза, как дара и естественного условия для творчества. (Я употребляю слово «союз», потому что термин «феминизм» для меня обобщающе-плосковат). Но союз не всегда тождественен полноценному сотворчеству. В этом его трагедия с Йоко: ощущая близость интеллектов и восприятий, Джон не нашёл в ней столь же равновеликого соавтора, что было заметно на любом его сольнике. То не вина Йоко, при всём её недостатке талантов и сомнительных авангардных изысках с навязчивой тягой к паблисити в ущерб содержанию. На несколько миллиардов человек подлинный соавтор у Джона был лишь один, и Чудо, что они совпали, родившись в одном городе и в одну эпоху. Но Пол вырос в совсем иной среде, благодатно избежав потерь и преодолений Джона. Ему было неведомо то чувство, та потребность творчества, о которой Джон прямо сказал в безжалостном психоанализе: «Если я встану на уши и спою классную песню, полюбишь ли ты меня, мамочка и вернёшься ли ко мне?». Мотивации Пола оказались совсем иными, пускай и не менее мощными.

Но именно поэтому они идеально дополняли друг друга. Йоко оказалась не способна на схожую роль, а стать Линдой, тонко дополняющей мужа не столько интеллектуально-творчески, сколько душевно-атмосферно, была не согласна уже она сама. Это привело к их полуторагодичному разрыву, и взаимное возвращение случилось лишь на стадии обретения большей мудрости.

Великая Woman, лично для меня, не «красивая песня о любви», а шажок к возвращению в Эдем. О не равном, но равновеликом предназначении мужского и женского начал. Без одного нет другого.

Когда ты глубинно осознаёшь это, тебя вскоре забирают отсюда. Пока Мир бесконечно сражается за «равноправие полов», библеисты спорят о толкованиях «происхождения из ребра Адама», а пропасть взаимного непонимания лишь множится с каждым днём. А на одно из немногих проявлений Истины, ту же Woman, повесили ярлык про «гимн семейному уюту».

Смирись, Джон. Ты ведь всегда знал, что этот аттракцион людских шаблонов и глупостей стихнет лишь в Конце Времён…



Little Lamb Dragonfly

«После распада Beatles, в глубине души, я всегда хотел остаться единственным серьёзным художником». Поразительное признание из эпохи 70-х, не правда ли? Подавляющее большинство художников искусно облекут банальную творческую ревность в какую угодно форму, но не произнесут правды. В этом смысле, Джон навсегда остался тем самым «большим ребёнком», не желающим осознавать, как устроен этот Мир, в том числе, мир творческий. Но в этом и его неотмирность: уже в начале 70-х Леннона перестали воспринимать, как просто Rockstar.

Прямая конфронтация с собратом, да ещё и в публичной плоскости – всегда трагедия. В области т.н. «общественного мнения» эту дуэль (предсказуемо!) выиграл Джон. Но в его Crippled Inside и, особенно, How do you sleep? – неуклюжие обиды напополам с иронией и даже жестокостью. Обиды взрослого дитя, в коих всегда есть один персонально виновный во всём.

Пол бил тоньше и изысканней. Его Dear Boy из альбома Ram – образец вокальных гармоник, направленных… на разрушение всего светлого, что случилось в Прошлом. Но «толстый» Мир замечает лишь прямой хук в челюсть, а не намёки и подтексты.

Маккартни первым протянул руку примирения. Кстати, не на замеченном всеми прямом посвящении Let me roll it (1974), а годом ранее с песней Little Lamb Dragonfly. Которую он начал записывать ещё в 1971 году.

Вся суть взаимных обид умещается в три строки из той баллады: How did two rights make a wrong? & The years ahead will show/How little we really know…

Примирение, и не для галочки, состоялось. И вся дальнейшая история их встреч, от Лос-Анджелеса, где случился совместный джем-сейшн, до Нью-Йорка, для меня об одном. Мы отныне не вместе, у каждого свой путь и судьба, но в главном мы едины.

Так предначертано, и этого, к счастью, не затоптать никакими человеческими обидами.



Watching the Wheels

«Я наполовину – монах. Наполовину – артист. И чувствую, когда надо сменить ритм – в этом, возможно, секрет моего выживания. Разные периоды жизни для меня так же естественны как вдох и выдох...».

Джон, которого я понимаю лучше всего, «родился» именно тогда, на Double Fantasy в 1980-м. В то время как левая пресса вовсю трубила о его «предательстве политических идеалов начала 70-х», а толстые рок-журналы язвили о его «мещанстве и несоответствии мейнстриму наступающего десятилетия». (Если бы они видели, что Beatles устраивали от скуки и безнадёги рутинных шоу в Гамбурге, Sex Pistols предстали бы безнадёжно-вторичной группой со всем их коммерческим эпатажем).

Watching the Wheels для меня есть не мещанство или «предательство идеалов», а мудрость Экклезиаста, отображённая языком рок-музыки. Когда юный Джон слушал по Радио Люксембург записи Билла Хэйли и Элвиса, он и не предполагал, что однажды станет способен изречь суть на языке «плебейского жанра».

Но тётя Мими возвращение Джона в музыку едва ли одобрила. Таковы уж, зачастую, наши ближние. И полюбить их, в отличие от близких и созвучных людей, в самом деле, христианский подвиг.



#9 Dream

Джон приснился мне лишь однажды. Отчего-то, сидящим в 8 утра в пустой аудитории Пед. института. Я тихонько поздоровался, щёлкнул диктофоном и положил его на стол с замирающим сердцем. Джон усмехнулся:

– Тебе, как и всем, нужно интервью для очередной программы. Вопросы, что я слышу двести лет. Через час сюда сбегутся СМИ, и спросят ровно то же, что ты сейчас. Так зачем тебе этот мнимый эксклюзив?

Я смущённо извинился и выключил диктофон. А потом набрался наглости и произнёс, что всегда любил его, как музыканта, но нечасто понимал по-человечески. Джон вдруг эмоционально вскинул голову и произнёс:

– В таком случае, нам будет, о чём поговорить. Но не в 8 утра и не здесь, как ты понимаешь.

– Конечно – произнёс я, выдавливая из себя остатки мешающего общению фанатизма. – Я ведь понимаю, что…

А вот и рассвет. Сон обрывается. А за окном – привычные звуки пробки. Вспоминаю, отчего-то, одну из сотен цитат Леннона:

«Если Пол пишет: Мы можем всё уладить (песня We can work it out – примеч.) – пишет очень оптимистично, то я поправляю его: Жизнь слишком коротка, мой друг, чтобы тратить её на ссоры по пустякам»…

Спасибо, Джон. И с наступающим!