Мария

     Жить. Этого Мария хотела теперь больше всего.
     Поэтому, впервые за долгое время проснувшись в своей собственной постели, в своем собственном доме, она улыбалась, как дурочка. Открыв настежь окна и двери, наполнила дом свежим утренним воздухом.
     С энтузиазмом принялась выбрасывать весь хлам, копящийся годами, в одну громадную кучу. Ветхая мебель, удочки экс -  мужа, одежда экс - мужа, подвенечное платье. Книги, которые никогда не будут прочитаны, фарфоровые статуэтки, несколько шкафов с одеждой на любой вкус…Проезжавший мимо в фургончике старьевщик с радостью купил всю эту рухлядь, покрытую пылью и пахнущую нафталином, лекарствами и  ушедшей юностью, и даже предложил сделку: он разберет и почистит чердак, подвал и гараж, но все вещи заберет себе. Мария с радостью выдохнула – еще и там будет порядок! Даже заплатила ему еще  за то, чтобы он покосил газон и починил покосившийся забор.
     Мария оставила очень мало вещей, только самое необходимое: узкую железную кровать, на которой было на удивление удобно спать, сосновый столик, два венских стула и маленький платяной шкаф с самой любимой одеждой, минимальный набор кухонной утвари, косметики и хозяйственных мелочей. Компьютер, документы. И все. Ничего лишнего.
     В таком виде этот дом Мария еще не видела. Он казался еще больше, чем обычно, и на то, чтобы провести в нем влажную уборку и вымыть окна, ушло не меньше трех часов. Зато, приведя каждый уголок своего жилища в полный порядок, она пришла в полный восторг.
     Когда старьевщик, довольный и радостный, с пятью фургонами хлама и деньгами за помощь наконец уехал, Мария приняла прохладный душ, надела свежее платье и босиком вышла во внутренний дворик, увитый диким виноградом, с розовыми розами и кустами жимолости.
     За розами во время длительного отсутствия Марии дома никто не ухаживал, и они почти все погибли. Осталось только две, и те уже имели умирающий вид – у Марии сжалось сердце, и она тотчас же пересадила их, посыпала удобрением и полила.
     Все остальное было в порядке. Марии захотелось прогуляться, и надев шляпу, она вышла за ворота. Ее дом был последним на этой улице,  дальше расстилалось пшеничное поле, а за ним – крошечный пруд. Мария шла быстро, пружинистым, энергичным шагом, и через минут пять была у воды.
             Расположившись по-турецки в зарослях мелиссы, прямо на берегу пруда, она с глубокой радостью разглядывала все те же, что и раньше камыши, иван-чай, люпины  и копытень. Пруд был глубокий, с илистым дном,  белыми кувшинками и  хором лягушек. Раньше в Марии он вызывал только чувство раздражения и обиды, так как являл собой жестокую действительность – это не Средиземное море, не Тихий океан, не Уолденский пруда, и даже не Днепр. Просто пруд, без названия. Камыши добавляли безысходности. Всю жизнь живя в двух шагах, она купалась в нем только в самые знойные летние дни, когда было уже некуда деваться. Вода была не очень чистой.
     Но это было раньше.  Теперь же пруд казался Марии великолепным творением Создателя. Кувшинки – необыкновенно  нежными растениями. Собственная жизнь – свободным полетом, в котором она может лететь абсолютно куда угодно.  Возможности безграничны, во Вселенной царит изобилие и всем всего хватит.
     Такие озарения пришли к ней после лечения в местной психиатрической больничке, куда Мария угодила после попытки самоубийства. Нейролептики, транквилизаторы, антидепрессанты – шесть месяцев, далее – гештальт-терапия, терапия субличностей, групповая психотерапия. Тонны книг, общение с людьми, переживающими подобный опыт, общение с профессиональными, эмпатичными и чуткими  лекарями человеческих душ, отказ от соцсетей, новостей и прочего информационного шума сделали свое дело.
     Мария счастлива. Новая жизнь лежит перед ней, как полотно. Все впереди. Наконец она действительно поверила в свои силы, в свои таланты. Жаль, что этому предшествовало позорное недосамоубийство, годы жизни в полусне и фрустрации, разрушенное исподтишка здоровье.
     Она еще поживет. Ученые выяснили, что средний возраст умирающего естественной смертью в ближайшем будущем будет в среднем девяносто три года.
     Ей только восемьдесят один.