Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 40

      Глава 40

      Пытки Филоты тем временем продолжились. В отличие от первых часов, теперь он несколько раз, несмотря на многоопытность мучителей, терял сознание, но его обливали водой и снова возвращали — не к жизни, но к заставлявшим биться в цепях мукам. Когда его ударили плетью по обнажённым костям, Филота не выдержал:

      — Хватит. — Помутившимся взором бывший командующий цветом армии обвёл присутствовавших. — Я буду говорить.

      Кратер приблизился к Филоте вплотную.

      — Ну?

      Филота попытался улыбнуться:

      — Что же ты хочешь, чтоб я тебе сказал? Неужели Александр ничего не заготовил на этот случай?

      — Тебе мало? — снова вспылил Кратер и велел сподручным продолжить истязания, но Филота остановил его:

      — Я скажу.

      — Слушаю. — Кратер дал знак протоколисту, тот подвинул к себе плошку, разгладил лист пергамента и взялся за стилос.

      — Это был Гегелох. Он составил заговор и обратился к моему отцу, Парменион его поддержал. Мы решили устранить Александра, но не могли действовать, пока Дарий был жив: убить царя тогда значило бы сыграть персу на руку. Когда Дарий погиб, нас уже ничто не останавливало. В ближайшие дни, на этой неделе Александр должен был умереть. Любым способом, который окажется в удобный момент наиболее лёгким.

      Перед Гефестионом разверзлась пропасть отчаяния. Он понял всё. Филота врал. Гегелох погиб в бою два месяца назад, и Филота назвал его специально, чтобы уже ушедший на небеса ничего не мог ни подтвердить, ни опровергнуть. Замученный сподвижник царя Азии валил на себя, на отца и на покойного небылицу, только чтобы палачи угомонились, Пармениона сын не подставлял, ибо намерения Александра исключали сохранение жизни верному семидесятилетнему полководцу. Царь Азии был удовлетворён, теперь он мог предъявить войсковому собранию протокол, в котором было записано хотя бы подобие заговора, а то, насколько достоверным люди его посчитают, уже не имело для сына Зевса никакого значения: что-что, а манипулировать головами, несмотря на свою молодость, Александр умел виртуозно.

      Кратер перевёл дух, он тоже мог быть доволен. Его задача была выполнена, признание получено, а истинность услышанного мало кого интересовала. Взывать к сыну Зевса именем самого вседержителя, во имя разума и милосердия было бесполезно: царь Азии ломал установление и элементарные права людей, попирая обломки справедливости и беспристрастного суда. Рушилось всё, незыблемое ранее, летел в пропасть порядок вещей — и, ухая вниз, готовил ту же участь своему губителю.

      Напоследок лицо Филоте исполосовали наконечниками копий, он жмурился и медленно ворочал головой, пытаясь отвести от ударов глаза. Тело, более походившее на окровавленный кусок мяса, бросили на соломенный тюфяк — как его кинули, так Филота и остался лежать, сил повернуться у него не было, как и не было непострадавшего члена, оперевшись на который, можно было хоть чуть-чуть утишить чудовищную боль.

      Участники состоявшегося злодейства, назвать которое зверством значило его смягчить, расходились. Ушли Кратер и Кен, вышли пытальщики, исчез протоколист, пергаменты с его стола Александр схватил, как долгожданное письмо от возлюбленного, — и тоже скрылся из глаз. Охрану снаружи выставили, скорее, символическую: Филота не мог не то что бежать, идти или ползти — даже двинуться на замызганном матрасе.

      Остался только Гефестион. Он смотрел на заляпанный кровью, перемешанную с водой, пол, потом перевёл взгляд на Филоту, не испытывая к нему никакой неприязни, хотя ещё несколько часов назад в его сердце клокотала ненависть.

      Сын Аминтора подошёл к поверженному, тот тихо стонал — жалобно, сдавленно, то и дело прерываясь: даже звуки давались ему с трудом.

      — Выпей. — Гефестион протянул несчастному чашу с водой, но Филота не смог поднять голову.

      — Полей, я сглотну. — Филоте удалось омочить губы.

      — Спину облить? — может, полегчает.

      — Давай, только… не трогай тело, не переворачивай.

      Гефестион зачерпнул немного воды и осторожно, тонкой струйкой стал поливать кровавое месиво, несколько часов назад бывшее красивою спиной молодого статного мужчины. Филота — гордый, надменный, горячий, блестящий, дерзкий, храбрый командир этеров, элиты македонской армии… И в постели он был желанным для всех, мечтой юноши и мужа, девушки и женщины — этому уже не суждено было повториться никогда…

      Сын Аминтора обнажил кинжал и вопросительно посмотрел на бывшего командующего конницей.

      — Спасибо… но не надо. Александр тебя возненавидит. Уже скоро… я вытерплю. Осталось недолго. Наверное, уже светает…

      Гефестион подошёл к двери и распахнул её. Обернулись стражники, пахнуло ночным холодом поздней осени. На востоке тьма немного отступила. Или Гефестиону хотелось, чтобы было так…

      Он вернулся к Филоте.

      — Светает.

      — Вот видишь…

      — Может быть, врача позвать?

      — Наверное, арестантам не полагается, тем более смертникам, только лекарства зря расходовать. И, потом, какой смысл?

      — Он может снизить болевые ощущения.

      — Опий накапает? Нет, не хочу, чтобы мысли путались, мне и без этого трудно их собрать.

      — Мне жаль. Мне действительно очень жаль.

      — Уже скоро… для меня всё пройдёт. — Голос Филоты прерывался постоянно, но каждый раз он собирался с силами и продолжал говорить: наверное, так ему удавалось хоть немного отойти от мучительных ощущений истерзанного тела. — Я буду считать. Один, два, три… Вот так. Один, два, три. До сотни, до тысячи — и скоро всё пройдёт.

      — Полить ещё?

      — Полей. Гефестион, у меня к тебе будет просьба. Переправь мою дочь в Пеллу.

      Рука Гефестиона дрогнула.

      — В Пеллу? Но Барсина не отдаст ребёнка, она мать. Зачем?

      — Не хочу, чтобы Амадика росла в армии, при Александре, чтобы он её ненавидел. Или, наоборот, решил бы устроить её судьбу и выдал бы замуж по своему произволу, не думая о ней самой. А Барсину запугай: скажи, что отец… когда день наступит… да, отец уже убит, дед примет смерть через несколько дней, а Александр, перевешав всех, может вспомнить о том, что от Филоты ещё что-то осталось. Пусть Барсина будет благоразумной и отошлёт Амадику в Пеллу. Там Александр её не достанет, путь в Македонию для царя Азии заказан.

      — Хорошо. Но я всё-таки не думаю, что у Александра поднимется рука на двухлетнего ребёнка.

      — Поднялась же у Олимпиады рука на дочь Клеопатры Европу, когда ей и годика не было.

      Гефестион опустил голову. Путь Александра начался с рек крови, большей частью невинной. Сколько ещё предстояло литься багряным потокам?

      — Хорошо, — повторил Гефестион. — Я постараюсь её убедить.

      — Я бы назначил тебя душеприказчиком, но Александр конфискует моё имущество на свои нужды.

      — А почему меня? — улыбнулся Гефестион.

      Филота тоже сделал попытку улыбнуться:

      — Ты один смог остаться человеком среди всего этого.

      — Я принял это — значит, недалеко от них ушёл. Покрыл себя бесчестьем во имя любви.

      — Видно, она того стоит…

      Гефестиону было невыносимо гадко думать о своей любви и о том, во что превратился её предмет, и он перевёл тему:

      — В любом случае ты можешь не беспокоиться: покуда я жив, твоя дочь ни в чём не будет нуждаться, и я постараюсь, чтобы после моей смерти её благополучие не пошатнулось.

      — Спасибо тебе. Одно противно — так тошно умирать в этой треклятой Азии.

      — Мы все здесь сгинем, — вырвалось у Гефестиона.

      — Значит, не судьба. Ну иди, иди, дай мне повопить в своё удовольствие.

      Гефестион наклонился к лицу Филоты и поцеловал его в губы, они поддались, ответ был слабым, но он всё же был… «Прощай» уста выдохнули в уста.

      Сын Аминтора пошёл прочь, не сдерживая рыданий. Ему было тоскливо до волчьего воя, тошно до рвоты, а всего тяжелее было сознание того, что даже после сегодняшнего бесчестья Александра он его не оставит, хотя было предельно ясно, что своенравие любимого Гефестиону не обломать. «Да что же это такое! Чем больше он пятнает себя невинной кровью, тем острее я ощущаю, что связан с ним навеки, тем больше не хочу и не могу с ним расстаться. Наверное, за то, что мы сегодня сотворили, боги лишили разума нас обоих».



      Во второй день процесса Александр торжествующе зачитал войсковому собранию показания Филоты и услышал в ответ крики негодования и проклятья предателю. Однако, когда стражники выволокли Филоту из пыточной и потащили к позорному столбу, когда все увидели запёкшиеся губы и искалеченное тело, на котором не осталось живого места, когда все поняли, какими грязными методами была добыта чистая правда, громкий ропот зазвучал уже по совсем другой причине.

      Филоту привязали к столбу, он молил богов о том, чтобы ему достало сил сказать до конца, что он думает о разыгрывавшемся действе и что желает его участникам. Сын Пармениона облизал пересохшие губы. Его голос зазвучал тихо, но был ясно различим, потому что все умолкли и обратились в слух.

      — Я отрекаюсь от всех своих показаний. Я оговорил себя, Гегелоха и моего отца под пыткой, на которую сам царь решил не смотреть и, лёжа за занавеской, ограничился только прослушиванием хлёста бичей и шипением прижигаемой плоти. Я ни в чём не виновен и всегда говорил лишь то, с чем каждый из вас в душе согласен, но трусливо молчит, опасаясь царского гнева. Вы поверили небылице — тупицы, не сообразившие даже, что имя Гегелоха было выбрано мной для того, чтобы он не мог ни подтвердить, ни опровергнуть мои слова, так как скончался два месяца назад. На то же, с чем ломился ко мне развратный мальчишка, спавший с Лимном, а через час предавший его, я имел полное право не обращать внимания, потому что весь этот «заговор» не стоит и выеденного яйца. Но вы, трусы и подлецы, побоялись внять голосу разума. Вы избежали царского гнева — вас ждёт царская милость. Я стою перед вами, через четверть часа меня не станет, но сейчас я не поменяюсь своей судьбой ни с одним из вас. Мои мучения длились одну ночь — ваши растянутся на годы. Как стадо баранов, Александр погонит вас через эти горы. — Филота мотнул головой на восток. — Вы будете слепнуть, вмерзать в лёд и срываться в пропасти, вы будете дохнуть тысячами от холода в этих снегах и от зноя в раскалённых пустынях, вы будете подыхать от жажды, а найдя воду — от её гнилости, будете гибнуть от голода, а обнаружив еду — от того, что будете набрасываться на неё как умалишённые. То, что останется от вас через несколько месяцев, будут жалить змеи, скорпионы и отравленные стрелы кочевников, а главный безумец продолжит лить кровь и своих, и чужих, пока вы не остановитесь и он не сможет сдвинуть вас с места. Вы предадите его — так же, как предали вчера меня. Так жрите царскую милость и царскую волю, лижите пол перед мнимым величием — вы только этого и достойны. — Филота перевёл дух. — А ты, ты, Александр! Ты убьёшь меня и моего отца, хотя не имеешь права судить полководца заочно. Что же? — твои дети тоже будут убиты твоими родными, как водится это в вашем святом семействе, как ты убил своего отца. Ты забыл о Македонии — ты сгинешь на чужбине, но только после того, когда за тобой перестанут идти, чтобы ты испил чашу до дна. Твои пышные замыслы обратятся в пыль, но прежде, чем ты подохнешь от бесконечных ран и беспробудного пьянства, ты потеряешь свою армию. Ты не добьёшься ни одной громкой победы — они ушли в прошлое, потому что были добыты моим отцом и мной. Твоя империя расползётся, как рваное одеяло, сколько бы ты его ни латал. Твои друзья будут обворовывать тебя и убегать — и правильно сделают, а те, которые останутся, наплюют на тебя, уже умирающего в страшных мучениях, но ещё живого, и в двух шагах от твоего смертного одра будут рвать на части так и не признавшие твою власть вечно бунтующие земли. Но ещё до этого ты потеряешь всех, кто тебе дорог, все они умрут раньше тебя, потому что ты их загонишь. Пройдут годы — и твоя могила исчезнет бесследно, как и не было тебя, потому что ты не сын Зевса, а вы****ок Аида.

      Глаза Александра метали молнии, но рука Патрокла не ложилась на плечо Ахилла, чтобы утишить бушевавший в груди ураган. Не дождавшись поддержки, Александр посмотрел на Гефестиона, на миг у царя Азии промелькнула мысль, что сын Аминтора даже доволен услышанным.

      — Я сделал ошибку, упустил из виду одну деталь. Мне надо было отрезать ему язык.


      Филоту побили камнями. Казнившими владели самые разнообразные чувства: одни выбирали камни побольше и метили в голову, чтобы бедняга поскорее перестал мучиться, другие швыряли со всей силы, обозлённые последними словами бывшего командующего конницей, третьи бросали поспешно и кое-как, словно не хотели иметь к казни никакого отношения, чтобы страшные пророчества их не коснулись, но общая атмосфера была тягостная. Когда Филота перестал подавать малейшие признаки жизни, Александр подошёл к нему и долго всматривался в бездыханное тело, будто хотел абсолютно увериться в том, что рука убитого больше не шевельнётся, а губы — не раскроются. Убедившись в этом окончательно, царь Азии развернулся и последовал в свой шатёр. Остальные быстро рассеялись, никому не хотелось ничего говорить, все стремились как можно скорее покинуть место казни, в которой сыграли столь незавидную роль.

      Александр удалился в свой шатёр, для него действие ещё не закончилось. Филота был мёртв — и медлить было нельзя, надо было быстрей расправляться с его отцом. Царь Азии велел позвать Полидаманта.

      — Ты выберешь двоих сопровождающих, в которых уверен, как в самом себе. Вы наденете местную одежду, сядете на самых выносливых и быстрых дромадеров* и отправитесь в Экбатаны, выжимая из животных всё.

------------------------------
      * Дромадер (дромедар, арабиан) — верблюд, развивающий очень большую скорость и прекрасно приспособленный для передвижения на значительные расстояния в местностях со сложными климатическими условиями.
------------------------------

Вы должны оказаться у цели как можно скорее, чтобы раньше вас никто не достиг Экбатан и не рассказал Пармениону о произошедшем. Первым делом по приезде разыщешь Клеандра, затем – Ситалка, Геракона и Агафона, они должны прочитать эти письма. Действовать будете вместе.

      Полидамант выслушал от Александра приказания, принял бумаги и исчез во мгле холодного дня.



      Гефестион тем временем прошёл к Барсине. Тридцатитрёхлетняя пленница, которую таковой никто не считал, сидела в шатре, держала на руках двухлетнюю дочь и играла с ней, стремясь заглушить боль, тоску, гнев и страх.

      Увидев маленькую Амадику, Гефестион снова отметил, как дочь была похожа на родителя, только волосы у малышки были немного светлее. Барсина как-то обмолвилась, что дети родятся похожими на отца, если их мать его любит. Любила ли Барсина Филоту? Сын Аминтора не знал, но по тому, свидетелем чего становился, выходило, что любила. Барсина цвела — для женщины на четвёртом десятке, претерпевшей тяжёлый переход и оказавшейся в диких местах, обременённой маленьким ребёнком, это было редкостью. Гефестион перевёл взгляд на девочку. Когда-то на весёлых пирах они пили с Филотой за рождение дочери и, несмотря на вечные перепалки, сын Аминтора радовался искренне, все остальные тоже приставали с тем, чтобы командующий конницей поскорее показал своё творение, всем было покойно и хорошо, ведь Александр говорил им, что после захвата персидских столиц всё закончится…

      — Барсина, Филота просил меня… В общем, он хотел отправить Амадику в Пеллу.

      — Я думала об этом, — глухо ответила Барсина. — Но я не могу расстаться со своей дочерью, не могу подвергнуть её превратностям многомесячного путешествия. Ты сам знаешь, что нам пришлось пересечь. Пустыни, горы, да ещё накануне зимы. И, потом, даже если предположить, что путь окажется удачным и относительно лёгким и безопасным, как можно быть уверенным в том, что Александр не отрядит за ней погоню? Формально Амадика — пленница, как и я невольница. Осведомители Александра, конечно, оповестят его о том, что я отослала дочь, — кто ответит за решение царя, когда известие дойдёт до его ушей? Если он опьянён жаждой мести, никто не может отвечать за то, что он ещё может вытворить. Ещё… инстинкт охотника, вообще присущий каждому мужчине, может сослужить нам дурную службу. Знаешь, как иногда бывает даже безо всяких причин: от тебя убегают — ты бросаешься догонять, от тебя спасаются — значит, в чём-то виноваты.

      Гефестион слушал хмуро, он должен был признать, что Барсина по-своему права. Не любить своего ребёнка она не могла. Что для двухлетней малышки на самом деле было лучшим выходом?

      Сын Аминтора покачал головой.

      — Я даже не знаю. Филота не хотел, чтобы Амадика видела Александра, дышала одним воздухом с ним, принимала, пусть и неосознанно, участие в походе, была бы сосватана Александром за кого-нибудь.

      — Насчёт этого можешь быть покоен… То есть Филота может быть… покоен… там, за чертой… Александр не доживёт до того дня, когда девочке исполнится двенадцать.

      Гефестион вздрогнул.

      — Ты что-то узнала? — Вначале он подумал было, что Барсина говорит со зла, но потом припомнил, что у женщин лучше, чем у мужчин, развита интуиция. А, кроме того, в обозе за армией шествовал самый разношёрстный люд, среди многочисленных штатских, конечно, можно было найти и прорицателей, и гадалок — отчего женщине, на привале ничем особо не обременённой, не попытаться прознать грядущее?

      Но Барсина только покачала головой.

      — Нет. Просто тот образ жизни, который ведёт Александр, не оставляет никаких шансов на то, что она будет долгой. Он сам себя сожжёт. — Барсина резко поднялась, очевидно, судьба Амадики интересовала её гораздо больше, чем участь царя Азии. — Я спрошу у него прямо, он не посмеет соврать, глядя мне в глаза. — Женщина передала ребёнка служанке. — Пойдём.



      Александр, в это время уже отправивший Полидаманта в Экбатаны, сидел в своём шатре в компании чаши с неразбавленным вином и прикидывал, когда его посланцы смогут вернуться с головой Пармениона.

      Барсина первой переступила порог шатра, следом за ней вошёл Гефестион, после мрачных прогнозов совсем сникший. Если бы Барсина ошибалась! Если бы ей можно было возразить! Так нет — вот он, царь Азии и сын Зевса, напивается, как портовый грузчик в конце тяжёлого дня. Тот хотя бы мешки таскает, а этот невинные головы сечёт. А Гефестион его любит и ничего не может с этим поделать!

      — Александр, — начала Барсина, — тебе известно, что я родила дочь от Филоты, ей два года, и я хочу знать, не распорядишься ли ты после того, как казнил отца и убьёшь деда, лишить жизни и её? — Увидев, как Александр мрачно на неё посмотрел, дочь Артабаза добавила: — Надеюсь, ты не пойдёшь на это, не доставишь горя матери, когда твой отец принял её отца, как друга.

      Взгляд Александра был по-прежнему хмур.

      — Можешь быть спокойна, я не воюю с двухлетними.

      — Дай мне слово. Слово чести. В присутствии свидетеля. — И Барсина кивнула на Гефестиона.

      — Клянусь Зевсом — это тебя устроит?

      — Вполне. — Женщина вышла из шатра, Гефестион последовал за нею.

      — Гефестион, ты куда? — попытался остановить его Александр.

      — От тебя подальше.

      Снова оставшись один, царь Азии хлебнул раз, другой, стал покачивать чашу в руке, пристально следя за тем, как на глади рубиновой жидкости колеблется отражение его лица, и, видимо пресытившись этим, запустил кубок в стену. Влетев в ковёр, он упал и резко стукнулся об пол, но не разбился. На ковре расплывалось отвратительное тёмное пятно. И, вообще, всё в мире было темно и кроваво…

      Продолжение выложено.