Практика в Харькове

Мы находимся здесь, чтобы внести свой вклад
в этот мир, иначе зачем мы здесь?
Стив Джобс

Харьков в тот 1968 год был четвертым городом по численности населения СССР после Москвы, Ленинграда и Киева. Одновременно это был крупнейший промышленный, научный и учебный центр, где вузов было больше, чем во всей БССР, как и высших военных училищ было 6. В Оржоникидзенском районе один за другим выстроились в ряд крупнейшие заводы: турбинный, велосипедный, электросила, моторный и наконец тракторный, на котором работало 40 тысяч человек и куда на два месяца я был направлен на практику.

В Харькове был сконструирован и впервые изготовлен легендарный танк Т-34, в расположенном в Харькове Украинском физико-техническом институте были созданы два первых изобретения СССР по конструкции атомной бомбы, там же работал фактический отец термоядерного оружия Олег Лаврентьев (см. книгу С. Пестова «Бомба. Тайны и страсти атомной преисподней»), а танковый и авиационный заводы занимали целые районы.

 В городе была самая большая в Европе площадь, на одной из сторон которой располагались величественные здания Харьковского университета, где некоторое время преподавал лауреат Нобелевской премии гениальный физик-теоретик Ландау, о чем красочно написала его жена, уроженка тех краев, в своей книге «Как мы жили». А на двери кабинета Ландау в УФТИ, где он тоже работал по совместительству, висела табличка «Осторожно! Кусаюсь!»

Центральной в Харькове была улица Сумская, к которой примыкал огромный городской парк имени Шевченко, где уже красовался построенный по последнему слову архитектуры концертный зал на 3 тысячи мест, куда я сходил на концерты знаменитых в стране ВИА. В Харькове было много шикарных ресторанов, театров и действующих церковных соборов, дешевого вина и фруктов.

Сев в Горках на прямой поезд из Орши в Харьков (который теперь, как и поезд через Горки Орша-Донецк-Мариуполь, давно отменен), я, проехав Унечу и Суммы, утром оказался на Южном вокзале, одном из крупнейших и красивейших в СССР. Через этот вокзал проходили все поезда из Москвы и Ленинграда на Северный Кавказ и Закавказье, Сочи через Ростов, а также московские и минские поезда в Крым. На трамвае мимо разрытых котлованов под станции строящегося метро за почти полтора часа я доехал до заводоуправления ХТЗ. Меня с группой наших студентов определили в общежитие в комнату на 60 человек. В распоряжении каждого были, как в армии, кровать и тумбочка, но нас это мало стесняло, так как работать нам пришлось в три смены. Общежитие находилось в километре от завода рядом с новым большим дворцом культуры ХТЗ, куда мы стали часто ходить в кино и на другие культурные мероприятия. На заводе работало немало белорусов, например, замначальника нашего цеха был родом из Кричева и даже я сам в своё время подумывал, а не стоит ли мне поступать в ХАИ, но отсутствие там родственников остановило меня.

В заводоуправлении нас ознакомили с заводом и его славной историей, мы прошли подробный инструктаж по технике безопасности, во время которого нам рассказали о многочисленных случаях травматизма и смертей на производстве и посоветовали, как их избежать, а также распределили по рабочим местам. Завод занимал огромную территорию и остро нуждался в рабочих, при чем, так как харьковскую прописку в те времена получить было сложно, приток рабочей силы извне был ограничен. Требовалась также замена рабочих и на время летних отпусков.

Нас студентов распределили в разные цеха и по разным местам. Я попал в большой сборочный цех, где на одном конвейере собирался наиболее массовый в СССР гусеничный трактор Т-70, а на другом новая продукция завода-колесный трактор Т-150. К основному конвейеру перпендикулярно по бокам подходили, в том числе и автоматические, линии, на которых изготавливались детали, поступающие за тем прямо на сборку. На такой линии по изготовлению передних полуосей к трактору Т-70 я и проработал два месяца.

Надо сказать, что модные в то время студенческие строительные отряды в БСХА отсутствовали, а студенты проходили практику вместо них на предприятиях и в хозяйствах по прямому образовательному профилю. Таким образом, что такое «яростный стройотряд» я так и не узнал, но уже в пожилом возрасте, прочитав книгу Михаила Веллера «Странник», понял, что опыт коллективных пьянок до «отключки», умения тырить все, что плохо лежит, а порой и разврата, для моей жизни не представлял бы собой особой ценности.

В моем распоряжении оказались два токарных станка и один фрезерный, вывезенный еще из Германии в качестве репараций, но шкалы размеров в нем были в дюймах, что было не совсем удобно. Поступающие на транспортере из кузнечного цеха детали весом 16 кг каждая я устанавливал вручную сначала на один токарный станок, рычагом включал пневмозажимы и далее кнопкой механическую токарную обработку нескольких поверхностей сразу. После прохода резцов деталь снималась и ставилась на второй токарный станок, где обрабатывались другие поверхности. На третьем станке обрабатывались фрезерованием сразу три плоские поверхности, после чего я деталь снова укладывал на транспортер, и она поступала для обработки на других станках.

 Одновременно, я, при съеме деталей, периодически калибром контролировал размеры обработанных поверхностей. В случае выявленных отклонений размеров от заданных, я вызывал наладчика. Это приходилось делать в среднем через 30 обработанных деталей, а в том случае, если деталь обрабатывалась для экспортного трактора-через 5, так как эти детали были из высококачественных легированных сталей. Всего за смену через мои руки проходило около 500 деталей, и первую неделю я сильно уставал, и у меня болело все тело. Но на второй рабочей неделе я втянулся и работал далее без проблем.

 Начал я работать в первую смену с 7.30, на второй неделе работал во вторую с 15.30, на третьей в ночную смену с 24 часов и далее по кругу. Прямо в цеху была хорошая круглосуточная столовая, где можно было вкусно и дешево поесть в любое время суток. Мне выдали рабочий комбинезон, который быстро пропитался потом и брызгами смазочно-охлаждающей жидкости, и рабочие ботинки. После смены мы долго мылись в душе, чтобы смыть приставшую грязь и гарь, а толстые подошвы ботинок к концу практики полностью протерлись, так как ходить приходилось по промасленному полу, покрытому металлической стружкой. И это несмотря на то, что после смены рабочее место нами тщательно убиралось, на что затрачивалось минут 20. Иногда кто-то из рабочих по какой-либо причине отсутствовал, на тогда его место становился мастер.

Платили мне, как и всем рабочим на этой линии в зависимости от выработки, что составляло около 180 рублей чистыми, в месяц. Для меня это были хорошие деньги, ведь я еще получал и стипендию. А вот рабочие, особенно семейные, в душевой жаловались на свой рабский, монотонный и беспросветный труд, говоря, что если не выйдешь две недели на работу, то хоть ложись и умирай с голоду, особенно, если приходилось снимать частную квартиру. А очереди на квартиру на подобных заводах в те времена были стандартными под 20 лет, на кооператив за свой счет раза в два меньше, но эти деньги тоже были не малые, так как 40 процентов стоимости квартиры приходилось выплачивать сразу, а это было рублей тысяч пять и выше. Так я впервые на собственном опыте узнал, почем она рабочая копеечка.

Потом я узнал, что некоторые ребята, поумнее и шустрее меня, сумели тихо  договориться и получить если не на этой, то на последующих практиках первые в жизни трудовые книжки с записью типа «фрезировщик или токарь», «слесарь-ремонтник», «скреперист», и т.д.  что давало им возможность козырять в будущем своим рабочим происхождением и иметь бонус для карьерного роста в СССР-они уже формально не были гнилой интеллигенцией, а из низов,  из рабочих.

Хоть хороший писатель и посредственный политик Эдуард Лимонов в книге «Молодой негодяй» описывал свой родной город тех времен как декадентский, скучный и красиво - уродливый, я в свободное время от работы с удовольствием знакомился с его достопримечательностями, посещал театры, музеи и даже храмы.

Запомнилась встреча во дворце культуры ХТЗ со следователем по особо важным делам прокуратуры СССР. Он рассказал много интересных эпизодов из своей жизни и практики своих коллег. Запомнилось два дела. О том, что мать жестко и требовательно воспитывала с малых лет сына, желая видеть в нем крупного ученого. Уже будучи студентом МГУ, он не выдержал нагрузки и сошел с ума, что привело к трагическим последствиям для всей семьи. Во втором случае, в доме сотрудников НКВД, где жили много семей с большой общей кухней стали умирать люди, как выяснилось, от отравления мышьяком. Следствие установило, что это сделала одна женщина, которая хотела отравить своего мужа. А чтобы не попасть под подозрение, она травила всех подряд, подсыпая яд и в соседние кастрюли.

        В дальнейшем уже в ЦНИИМЭСХ НЗ СССР я использовал при работе над диссертацией созданную в Харькове уникальную установку в виде электропривода, позволяющего плавно менять число оборотов в минуту в диапазоне 0...3000, а приехавший в середине 80-х к нам в НИИ  защищать докторскую диссертацию из Харьковского ИМСХ Гусев, рассказал еще  занятную историю, как их доцент получил в ФРГ наследство в 3 миллиона марок и решил перебраться в Германию. Его уволили с работы, от него отказался сын, курсант военного училища в Харькове. В ФРГ обладатель миллионов после некоторых усилий стал преподавать в университете, но не смог там удержаться. Он вернулся в Харьков, пожертвовал оставшиеся деньги на строительство детского сада, но на преподавательскую работу его уже не взяли...

       Покидал я Харьков с чувством выполненного перед ХТЗ долга и потом, встречая харьковчан, главным образом на отдыхе в Крыму, снова мысленно возвращался туда, расспрашивая их о современном состоянии промышленности и других городских дел. И не думал я и не гадал, что Харьков станет прифронтовым городом, а на его улицах будут звучать взрывы и гибнуть люди.

"Я города люблю громадины,
До пят ушедшие в дома,
А в тех домах живут романтики -
Их жизнь придумала сама.

Они живут, под солнцем жмурятся,
Твердят обычные слова,
И открывают свои улицы,
Как открывают острова.

Я с ними сам мальчишкой делаюсь,
Сам фантазером становлюсь.
Надев в июнь рубаху белую,
На их гулянья тороплюсь,

Где шинами нешумно шаркая,
Прохладой правдашней дыша,
Идет по Харькову нежаркая
Густая полночь не спеша,

Где парус парков распуская,
Волной качая берега,
Течет, течет, течет Сумская
Так далеко издалека.

Подумайте, какое зрелище!
Единственный на шар земной,
Весь этот город, в полночь дремлющий,
О чем-то говорит со мной.

И хворости мои, и горести,
Все, что болело, все, что жгло,
Вдруг потонуло в этом городе,
Вдруг отболело и прошло.

О Харьков, Харьков, твои улицы,
Они ясны и без огня.
Пусть пешеходы твои - умницы -
Поучат мудрости меня.

И пусть, отвергнув все нелепости,
Ты сам заговоришь во мне...
Твои полночные троллейбусы
Плывут и тают в тишине."

Булат Окуджава