Великие и Простые, история терпит..

Приведенные истории не следует рассматривать как аналогии политических или религиозных событий.. В фантастике времена текут сами по себе, хотя в близких обстоятельствах  поступки людей похожи.. не более. Фото из интернета

      Париж, как обычно, был шумен и поток из тысяч людей сновал внизу. Как же изменились они за столетия, и как много цветных  стало  среди них. Он давно  наблюдал за людьми, распадаясь на десятки сознаний, встраиваясь  в чужие души и иногда влияя на них, хотя ему этого не хотелось.   Мыслитель сидел на высокой  стене Нотр Дам де Пари,  и время не было властно над ним. Никто из людей снизу не видел, как вздрагивают его полураспущенные крылья. Как сверкающие, в лучах раскаленного солнца,  капли пота катятся по щекам.  У людей проходили годы, а у него – мгновение.

      Он ощущал себя и в 12 Апостолах стоящих вокруг шпиля и в Тетраморфах евангелистов, помещенных тут же, в химерах, расставленных вдоль стен.   Впитывал осознания, проходящих и созерцающих храм людей, если образ  их мыслей соответствовал его стремлениям.   Мыслитель был в общем обаятельным мужчиной с мощным торсом и широкими покатыми плечами,  чуть сутулый, каким его и представлял Огюст Роден. Но никто из  парижан не видел его в этом обличии, отличающемся от натуры крыльями, которыми было удобно прикрываться от холодящего ветра и слепящего солнца. И никому из парижан не приходило в голову, что Мыслитель может улететь со своего насиженного места и так запросто усесться с Апостолами. Это было свыше  200 лет назад, когда он решил здесь поселиться, и  понял, что умение приспособить к себе Движение, стать похожим на человека – большое дело. Оно замыкало, что-то в его сущности позволяло не растекаться  в пространстве – концентрировать себя мыслями и создавать тело, вибрирующее с  живым, запросто выпить кофе в ближайшей кофейне, перекинутся словами с некоторыми посетителями, а иногда и с ему подобными духами. Как это делал он в последнее время со странной троицей, о которой впервые услышал не так давно - лет 95 назад, от юного Ивана - балалаечника из СССР.   
      
       Мыслитель не был постоянен,  и на нем лежала печать не завершенности, как, впрочем, и у всех: в  эмоциях, грехах, счастье и  несчастье. Мысли  приводили к сомнениям и мукам, но он не считал их Вратами Ада. И они позволяли путешествовать. Не так, как когда-то, в виде проблесков осознания, но зримо и чувственно, яснее, чем у самого человека перемещающегося в пространстве.    Мыслитель появился здесь гораздо раньше, чем скульптура в Копенгагене. Кресало Огюста Родена лишь выбивало его некоторые черты, созданные древностью. И еще, не известно сам ли Огюст выбивал черты Мыслителя или Мыслитель  уже и тогда управлял рукой скульптора. 
      Все началось раньше,  чем времена, когда племена людей, основавшие поселение Париж, еще не насчитывали и 10 тысяч. Он помнил смутно, словно через сон,  как в Сент-Мари-де-ла-Мер близ Арля к берегу причалила утлая лодка и на землю с трудом сошел Елизар, которому помогали его сестры  Мария и Маргарита. Как иногда рассказывал Елизар,  последняя была причиной того, что совсем уже сдавшийся болезни, старший брат восстал, он был воскрешён, хотя считался мертвым не менее 2- х дней. И он называл себя свидетелем чуда, ибо оно было представлено в нем.  И именно этому короткому эпизоду, совершенному бродячим философом, была посвящена его оставшаяся  жизнь. И Бог создал чудо не для того что бы показать что-то не возможное, но неизбежную победу борьбы за справедливость и веру, как  и само Воскресение Мессии. Так говорил Елизар.
      
      И теперь он вывозил свою младшую сестру сюда,  где римляне Синода и сам  Синод не могли бы достать  еще, не рожденное дитя. Мыслитель и тогда ни понимал римлян, связавшихся с босоногим философом и целителем, он и тогда знал, что философ не связан с зелотами, крушившими когорты римских легионеров и агентов Синода. Но философ призывал остановить разрушение Иудеи, и не раз скрывался в Галилее, где располагались  зелоты, призывавшие избавиться от Рима и отдать управление Мессие. Он же на склоне горы учил  своих учеников и толпу людей  заповеди не противиться злому, и молитве об Отце.  Это утверждал Елизар,  и он не относил  чудо только к благорасположению к Марго, как и то, что среди подвижников Философа были зелоты, и они могли обнажить мечи за него. Но утверждал, что чудо стало мостом,  который строил Философ  через Мир и Единение, он говорил об Ионе и Шавле соединявшим Иудею и Рим по заветам философа и создававшего школу, которая бы могла вместить это. Но Философ всегда знал, что  будет обвинен в измене цеплявшимися за власть, хотя были у него последователи и в Синоде. Он торопился прорасти в сознании людей любовью и верой, и сам был навечно влюблен.  Маргарита же говорила, что чистота Философа, его знания, и Вера в сотворившего его, а не любовь к ней, сделало чудо, и она знала, что дух Философа и теперь неизменно присутствует и поддерживает их, ибо он  Воскрес и мог являться в теле и он пребывал во всех, а не только в ней. Но Маргарита и не могла утверждать иное – кто бы хотел, что бы короткие копья и мечи римлян пронзили её  семью.
       Мыслитель же тогда был слаб и он ярко не  ощущал себя. Так, концентрация некоторых эманаций пробивших заметное пятно в сознании.  Где было здесь разобраться в идеях Философа, поэтому он ничего и не спрашивал о происходящем в небесах. Но одна мысль  поддерживала его – он понял, что еще несколько усилий и он сможет ощутить тело и Движение, и это станет главной его сутью.
       В те времена люди были свободными и, надев рубища, таща с собой небольшой скарб, могли покинуть землю, где жили.  Деревья прикрывали их от жары, реки и леса давали им пропитание. Он видел истощенного думами  историка и врача Луку бредущего мимо на Восток, ныне воплощенного на стене в виде жертвенного теленка, ибо он и стал жертвой. И отдал себя на растерзание римлянам, как предтеча  Креститель ради прихода Мессии. А он ради книги Ионы – последнего ученика философа и нового учения, укрепленного в ней.
      Лука шел среди  крестьян, жнущих на полях и рабочих, которые трудились и погибали в угольных копях и первых мануфактурах. И он видел Вожделения людей, и то, что называлось Содомом и Гоморрой и это начиналось во времена, когда люди добивались чего-то, выстроив хижины и основательно разделившись по достигнутому  достоянию, когда за стенами хижин и дворцов они переставали интересовать судьбой живущего около и отдавались похоти. И это было от пресыщения или иногда, от того, что чего-то сильно не доставало, а еще от любопытства, а потом люди давали этому название, да еще гордились им и тем, что могут делать это много раз. Сам Мыслитель в этом ничего не понимал и по-видимому, видение Мыслителя  было от силы  духа, о котором говорил Лука. Ибо они во мне а, я в Вас. Но кто был отцом его, Мыслитель все еще не сознавал, но его сознание все ярче разгоралось в духе.
       Собственно он и не считал себя Мыслителем, хотя и существовал от сути слова, и не мог быть иначе. И не один Роден ему отец, если уже и Людовика  седьмого он осознавал в панораме далекого сущного.  Он и тогда уже мог задуматься – почему Людовику,  выбравшему монашеский сан, судьба вдруг  изменила ипостась, повернула жизнь на 180 градусов, придав монархию. Собственно  Мыслитель мог бы считать себя и Людовиком и даже не Седьмым а, Первым.  Смерть же старшего брата Седьмого, упавшего с коня не показалась ему вещим знаком, прежде всего потому, что он не хотел этого и боялся.  Потому что ему теперь следовало что-то совершить. Он и совершил это,  взявшись за собор, и оплатив не малую часть начавшегося строительства, хотя идея вынашивалась давно и отнюдь не им одним.
        Но что мог еще совершить  монах. И когда ему посоветовали отправиться  в крестовый поход.    Седьмой принял совет – не стоило монаху ослушаться Папы. И коль Пий сказал, то Людовик сделал,  и из-за существующего понятия, что король должен….  Но достойно ли монаху война: для   традиции  короля  – да, но монаха – нет.  Но когда монах – Людовик повел свое воинство,  ему верили как служителю монастыря знакомого с  творением молитв,  что это во имя Господа, ибо истинна веры была размыта уже тогда. Но как командующего армией крестоносцев, вероятно, его не хватило,  война не принесла ему Славы. И вероятно и потому, что  сомнения  раздирали его и не раз он, как в монашестве, сидел за библией и усердно шевелил губами. В Марке и Матвее он не встречал такого, что надо воевать.

      И нигде Христос не говорил о войне, а только «Не убивай».  Еще Людовик мог согласиться на защиту Парижа и Франции, но вот отправляться куда-то… Но враг не дремлет отвечали ему, строит козни за границами и короли прекращают их.  Тогда и трижды жениться тоже не помещает королю, ибо ищутся надежные союзники королевству.., но так и не долго до святотатства – и они шли к нему. Он же искал другого – Утешителя ибо душа его не находила покоя. И это  позволяло  Седьмому  вернулся в Париж. ….А уж потом  поговаривали, что это от мыслей  об измене супруги. Так и почил он в сомнениях относительно молодым.

      Думал – ли  Мыслитель, что и теперь новый  поход через пару сотен лет закончился еще более печально. В Египте, как рассказывали очевидцы,  мамелюками какого-то кипчакского степняка Бей Арыстана, родившегося в  караганниках на тропах Великого шелкового пути, Людовик Девятый был захвачен в плен и за огромную сумму выкуплен в свою страну. Людовик  осознавал, что его паства творит, что–то не то, и что многое никак не вяжется с тем, что написано в старинных книгах. В них ему довелось читать о тех, кого называли святыми, и они иногда пребывали тут.  И  в их честь был основан Храм.

     С Лукой же он был знаком получше. Собственно с Луки он и начинался  – этот упрямый  врач был крепок в ходьбе и силен в мысли, считался историком и был дружен с Великим и Простым  Шавелом. И оба они были римлянами.   Он  знал, что откуда и куда истекало и впадало. Да и на любой вопрос он мог ответить – хотя и мраку напускал не мало - и от портящегося настроения и от неминуемого желания оставить Завет.  Некоторые  называли его Лукой - лукавым старцем, но Мыслитель не разделял этого. И не историку резко менять каноны – они перетекали из одного в другое через пот и кровь,  через колесо четвертования, разрывавшего его друзей, а  еще  через трактаты медицины. И каноны прежнего были крепко вбиты в Луку.  Луке не следовало от них отказываться, но соединить с новым. И искуситель был силен в совращении человека, ибо он сделал это еще с Адамом и Евой.
      
      И теперь он творит это здесь. Людовик же вздумал с ним  побороться и не допускать в  храм, который стоял уже 2 столетия. Он чувствовал, что храм сей должен придать ему силы против соблазнов и помочь отойти от традиции и выйти на правильные решения. Страстный по натуре и неравнодушный к чревоугодию,  он боролся  с желаниями, хлеща  плоть свою бичом, который постоянно носил сложенным в поясе.  Но Король, по-видимому, отдавал предпочтение писанию престарелого Луки. Вероятно потому, что Лука, ставший свидетелем мученической смерти Шавела, страдал больше, и знал больше о человеке,  короле и о воине, как историк, и как врач, долгие годы разбиравший манускрипты анатомии. Из всех летописцев он один не был евреем, а потому  изобразил в Евангелие осознание Римлян и необходимость совместной работы с ними, не совсем так как представляли Марк и Матвей.  И его склонение определялось опытом – и он шел от дерева Познания Добра и Зла. Ибо так было предначертано.

      Жестокая гибель Великих и Простых, казненных за новую философию не казалась ему обязательной, и он был взбешен от  своего бессилья прекратить смерти. Несправедливость мешала ему жить и  как летописец он не мог кривить душой, предупреждая  в притчах о допущенном им  лукавстве ради выправления ситуации, что бы  не дать окровавить седины Ионы -  последнего из Первых.  Иона должен был завершить свою книгу, о которой рассказывала мать Философа. И это удалось Луке, новая философия проникла и в Европу. Римлянам она стала нужной, если не запрещала войн и не приводила к отступлениям из колоний. Но Мыслитель слышал и другое: покровитель новой веры среди эллинов* Констанций испытывал великую любовь к Слову. Он не участвовал в войнах, несовместимых с новой верой и не помогал другим правителям, вовлеченным в несправедливые войны, но огнем и мечем, защищал обиженных, ибо не был христианином, но сочувствовал им.

Тогда   Римляне  решили устранить Констанция, заманив  защитников  на хитро установленные подвижные  понтоны, вместо разрушенного моста, что бы утопить их разведя лодки. Но получилось, так  что  при  запланированном отступлении римлян мост развелся, и часть воинов вместе со своим самопровозглашенным  императором Максентием утонули в реке. Перед этим Констанций провел ночь в молитве, а затем, получив повеление Бога о наступлении и его символ - сияющий в небе крест, атаковал римлян.  Чудо свершилось также как и   2 тысячи лет назад, когда  были потоплены  шеренги и колесницы Египтян напавших у Красного моря на евреев Исхода. Более никогда сила оружия не восторжествует, а атакующий будет повержен вновь утверждали христиане. Но войны, от атлантического побережья до восточных границ Европы продолжались еще долго и после смерти Луки. Они шли и после    погребения  в 1354 г. на территории Чехии для её  освящения и защиты    головы старца, а   еще через век  население страны было фактически  уничтожено 
*эллинами называли не только греков

      «Не мир я принес Вам, но Огонь и разделение»   говорил  Лука от имени Философа центурионам Рима. И содрогался духом от несоответствия произносимых слов восхищению, которое он  испытывал от  книг Марка и Матвея,


слушая повествование Матери. Но чтобы предупредить об искажении смысла сказанного он вводит в книгу притчу о том,  как управляющий хозяина перед увольнением, изменяет бухгалтерские записи должников в свою пользу так, что хозяин похвалил бывшего управляющего. Но что мог еще придумать  старик, что бы приблизить новую веру к римлянам и хоть как-то остановить кровожадных,  когда те уже четвертовали троих из Великих и Простых:  Непоколебимого,    Симона и Антея обвинённых в обнажении мечей за мятежных зелотов. Это же ждало и Иона.  Также поступит и Констанций, когда среди своих воинов объявит об увольнении тех, кто не выйдет по его приказу вперед для подержки бесов, но вместо этого увольняет  проявивших себя в непокорности к Богу.
      

      Поговаривали, что  время лечит с усмешкой подумал Мыслитель:  ушли  Людовики, но пришел Бонапарт  и все повторилось. Разве что Ла манш был по прежнему глубок  и добраться до Генрихов и  Стюартов, учитывая  умение островитян  строить юркие хорошо вооруженные галеры и каравеллы, было не так легко, что позволяло Лондону  сопротивляться франкогерманцам и искать свои пути. 
      Мечтатель был юн, и не очень разумен и он быстро забывал эти повторяющиеся  расцветы и падения, и как тысячи парижан вдруг видел  Большие надежды в Мире и Марсельеза, звучавшая на всех языках, заставляла его бродить среди повстанцев, а слова заводили душу, и она пылала, как красные стяги баррикад:

    Отречёмся от старого мира,
    Отряхнём его прах с наших ног!
    Нам враждебны златые кумиры,
    Ненавистен нам царский чертог.
    Мы пойдём к нашим страждущим братьям,
    Мы к голодному люду пойдём,
    С ним пошлём мы злодеям проклятья —
    На борьбу мы его поведём.
             Вставай, поднимайся, рабочий народ!
             Вставай на врага, люд голодный!
             Раздайся, клич мести народной!
             Вперёд, вперёд, вперёд, вперёд, вперёд


      И кого только не видел Париж и  что только не строил Париж.  И никто не знал истину.  Но Нотр Дам стоял и стоит. И молча, взирали апостолы на тех, кто был здесь коронован, выстраивал Триумфальную арку побед. Но и Бонапард был повержен под ней. Мыслитель видел и русского императора Александра возглавлявшего Армию союзников, прошедших через Париж маршем победителей, а потом уже и …свидетелей  Белой Армии, разгромленной и изгнанной из Крыма.
      И он читал  строки святой книги   на странице 666 (Екклесиаст),   что человек всегда властвует над человеком, что всегда были продажные суды, насилие и бесправие
- О Екклезиаст, Екклезиаст жизнь повторяется и в ней есть Игра, и она, есть Спектакль и в ней есть повторяющиеся актеры.
Но не могли парижане понять, что Бог прерывает Закон, ставший формой,  и Бог прерывает Игру  и меняет актеров.
     Но как трудно иной раз прийти к Господу, как шел Шавел. Черное и Белое
раздирают души сомнениями, а слова и правила обращаются в площадку, на которой игроки раскидывают пасьянс. Так думал Мыслитель Огюст, взирая на суету площади в год 2017 от рождения Христова и столетия Октябрской революции, изменивших мир.